Текст книги "За далью — даль"

Автор книги: Александр Твардовский

Фронт и тыл

 
Быть может, этот спор дорожный,
Порой почти пустопорожний,
Но жаркий – грудь на грудь, в упор —
В вагоне шел бы до сих пор,
Не встань с улыбкой осторожной
И легким вздохом мой майор.
 

 
А может, перед вспышкой новой
Он сам собою поостыл,
Всегда, везде зайти готовый
Тот спор на тему:
Фронт и тыл…
 

 
Давно война отгрохотала,
Давно в страде иной страна,
По данным выхода с гектара
В пудах и центнерах зерна
И данным – на душу – металла,
Свои убытки наверстала, —
Душа, казалось бы, полна.
 

 
Однако, – нужды нет лукавить, —
Душа, минуя давность лет,
Той горькой памяти оставить
Еще не может и – нет-нет —
В тот самый заступает след.
 

 
И неизмеренное море
Печали, тяжких мук и горя
И славы – тот душевный пыл,
Что вновь и вновь родится в споре
На эту тему: фронт и тыл.
 

 
Он возникает не по знаку
Организованных начал,
А сам собой и тоже всяко:
То днем, а то и по ночам.
 

 
В пути, в гостинице, в больнице,
На переправе затяжной,
В районе, в области, в столице,
В гостях и дома, – хоть с женой.
 

 
В бараке, клубе и сторожке,
В тайге, в степи, на целине,
«На кукурузе», «на картошке», —
Как говорят еще в стране.
 

 
На даче, на горячем пляже,
В Крыму и в заполярной тьме,
Во льдах торосистых, и даже,
Не диво, если и в тюрьме…
 

 
Но время лучшее для спора,
Когда Москва – его исток,
А устье – где-то там, не скоро,
В конце, вдали – Владивосток.
 

 
Итак, в дороге три – четыре,
А то и пять, пожалуй, дней
Шел спор о фронте и о тыле, —
Не что важней,
А где трудней.
 

 
Спор в постановке чисто русской:
Где круче в смысле всех страстей —
Обычной на душу нагрузки,
Жары,
     морозов
          и харчей.
 

 
Горячность пылкая без меры
Со стороны фронтовика,
Минувшей службы офицера,
Рвалася вон из пиджака.
 

 
Казалось, был он кровный, личный,
Извечный враг тыловиков,
Да и оратор был каков! —
Куда там – наш трибун столичный,
Любимец публики Сурков.
 

 
Казалось, так в разгаре спора,
Что он, случись в иную пору,
Отцу б родному не простил,
Когда бы с цехом иль конторой
Старик нестойкий убыл в тыл
И под огнем на фронте не был.
Не отступал за Днепр и Дон…
 

 
Должно быть, там с овчинку небо
Однажды сам увидел он.
 

 
И это тяжкое виденье
Он нес теперь сквозь жизнь свою,
Крутого полон озлобленья
На всех, кто не был в том бою…
 

 
Зато его противник в споре
Прощал охотно старика.
И о своей тех лет конторе
Он дал понять издалека.
 

 
На пафос тот, отчасти зверский,
Он отвечал – уму учил —
С улыбкой мягко – министерской
Больших секретарей – мужчин,
Что лишены обычной страсти
И с правом входа на доклад
Располагают большей властью,
Чем тот, при коем состоят…
 

 
Сперва с усталостью заметной
Он пояснил, что не секрет,
В наш век – век атомно-ракетный —
Былых понятий фронта нет,
 

 
Как нет былых понятий тыла.
Но с точки зренья прежних дней,
Понятно, где труднее было:
В тылу у нас – куда трудней.
 

 
Он так сказал: ходить в атаки
И умирать, коль выпал час,
Есть тот гражданский долг, что всякий
Обязан выполнить из нас.
 

 
Он к месту вспомнил утвержденья
Самих прославленных вояк,
Что нет героев от рожденья,—
Они рождаются в боях.
 

 
И возразить, казалось, нечем,
Когда вздохнул он тихо:
– Но… —
В тылу, мол, дело обеспечить
Уже не всякому дано.
 

 
И в правоте неоспоримой
Подвел черту, как говорят:
Тыл фронту, верно, брат родимый,
Но он сказал бы:
Старший брат.
 

 
Сказал – гляди, куда как метче —
И с новым вздохом повторил:
Тыл – старший брат, за все ответчик, —
И почему избрал он тыл.
 

 
Ему в годину испытаний
Крепить его велел закон.
С ним разговаривать не стали,
Когда на фронт просился он…
 

 
И, дескать, несколько неловкий,
По меньшей мере, этот спор,
При современной обстановке
Он лишь несет в ряды раздор…
 

 
И тут как раз вздохнул майор.
 

 
Майор, молчун тяжеловатый,
Что был курить да спать здоров,
Сказал с улыбкой виноватой:
 

 
– Скажу сперва насчет рядов…
Зачем же вдруг!.. Ряды – рядами.
И от беседы нет беды,
Поскольку мы же с вами
Сами
И есть те самые ряды…
 

 
Теперь насчет меньшого брата,
Скажу, не хвастать отнюдь,
Что от солдата
До комбата
Я сам прошел когда-то путь.
 

 
И что, причастный с ополченья
К боям, походам и котлу,
Я вправе сделать заключенье:
На фронте – легче, чем в тылу.
 

 
Я поясню, – сказал он, видя
Смущенье спорящих сторон, —
Не к чьей-нибудь из нас обиде
И чистой правде не в урон.
 

 
Как говорил один нестарый
Мой из запаса рядовой,
Знаток и той, что он оставил,
И этой жизни, фронтовой:
«Воюй – и все твое с тобой».
 

 
Мол, все по форме и по норме:
О чем заботиться тебе?
Случись, что если не накормлен,
Так это есть уже ЧП.
 

 
В твое траншейное жилище,
У самой смерти на глазах,
К тебе ползут с горячей пищей
И даже с чаем в термосах.
 

 
Твой килограмм, с надбавкой, хлеба,
Твой спецпаек
И доптабак
Тебе должны доставить с неба,
Раз по земле нельзя никак.
 

 
С жилищем – тоже много проще:
Дворец ли, погреб – все твой дом.
Ни доставать прописку теще,
Ни уплотнять ее судом.
 

 
Что в жизни нужно – все бесплатно,
За все ответчица – казна.
Убьют иль ранят?
Фронт.
Понятно.
И не твоя уже вина.
 

 
В той жизни – долгой иль короткой —
Уж там добро иль недобро, —
Тебя согреть спешат и водкой,
И сводкой
Совинфорбюро.
 

 
В недальнем следуя обозе,
А то в бою – тебе хвалу
Вовсю поют в стихах и прозе
Твои певцы.
А что в тылу!
 

 
В тылу совсем не та картина,
Хотя все то же существо.
Во-первых, если ты мужчина,
То вроде как-то не того…
 

 
Опять же кухня полевая
Тебе не придана в тылу.
Посеял карточки в трамвае, —
Садись к заочному столу.
 

 
И та опаска всем знакома:
В тылу проштрафился чуть-чуть,
Глядишь, привет от военкома:
Прошу зайти.
И – в добрый путь.
 

 
На фронте нет того в заводе,
Чтоб опасался: вдруг да в тыл.
Ошибся в роте,
Так во взводе
Исправишь все, что допустил.
 

 
И даже, если ты там в шутку
Уже подсудную удрал,
То ни к чему тебя в науку
Возить куда-то на Урал.
 

 
Писать от фронта открепленье,
Давать в дорогу аттестат.
Нет, где вина – там искупленье, —
Всегда поблизости штрафбат.
 

 
На месте весь тебе зачтется
Тот срок к недальнему числу
Без упущенья в производстве,
Как это водится в тылу.
 

 
С пристрастьем слушали майора
Два главных спорщика в купе.
Но самый след крутого спора
Уже по новой шел тропе.
 

 
Все ближе, ближе постепенно
К сужденьям тем склоняли слух
И наш профессор, и военный
Моряк, и врач, и все вокруг…
 

 
И в орденах старик кудрявый
Не усидел в своем углу,
Тряхнул своей безвестной славой:
– Нет, легче все-таки в тылу.
Как ни хотите – легче трошки… —
Успех майора он учел. —
Уже одно, что нет бомбежки,
А есть – так в шахте нипочем.
 

 
– Смотря какая бомба-дура, —
Поправил кто-то старика.
Но тот сказал:
– Нет, жизнь горька,
Как под землей без перекура,
А наверху – без табака…
 

 
– Ах, в табаке ли только дело, —
Включился вздох со стороны. —
В одном равны душа и тело,
Что легче – вовсе без войны…
 

 
Тот вывод с благостной печалью
Кивком почтенной головы
Одобрил попик наш с медалью
Восьмисотлетия Москвы.
 

 
Но означал его уместный
Простой кивок – полупоклон,
Что, может, волею чудесной
И сверх того, что всем известно,
Он кое в чем осведомлен…
 

 
А мой майор невозмутимый,
Со слов солдата выдав речь,
На весь вагон добавил дыма
И вновь намерен был залечь…
 

 
Солдатской притчи юмор грубый
Улыбкой лица подсветил,
И сам собой пошел на убыль
Тот спор на тему: фронт и тыл.
 

 
За новой далью скрылся город.
Пошли иные берега.
Тоннели, каменные горы,
Вверху – над окнами – тайга.
 

 
По кругу шли обрывы, пади,
Кремнистой выемки откос.
И те, что в душу мне вступали,
Слова горели жаром слез.
 

 
И не хотел иных искать я
Затем, что не новы они.
Да, тыл и фронт – родные братья.
И крепче в мире нет родни.
 

 
Богатыри годины давней
И в славе равные бойцы.
Кто младший там, кто старший – главный, —
 

 
Неважно:
Братья-близнецы.
 

 
И не галди – кто, который,
Кому по службе подчинен,
Оставив эти счеты-споры
Для мирных нынешних времен…
 

 
Но не иссякнуть этой теме,
Покамест есть еще в живых
И те, что сами знали бремя
Часов и суток фронтовых;
И те, кому в завидных далях,
В раю глубоком тыловом
У их станков и наковален
Был без отрыва стол и дом.
 

 
И после них не канут в нетях
Та боль, и мужество, и честь.
Но перейдет в сердца их детям
И внукам памятная весть.
 

 
О том, как шли во имя жизни
В страде – два брата, два бойца.
Великой верные Отчизне
Тогда.
И впредь.
И до конца.
 

Москва в пути

 
Вагонный быт в дороге дальней,
Как отмечалось до меня,
Под стать квартире коммунальной,
Где все жильцы – почти родня.
 

 
Родня, как есть она в природе:
И та, с которой век бы жил,
И та, с которой в обиходе
Столкнешься утром —
День постыл.
 

 
И есть всегда в случайном сборе
Соседей – злостный тот сосед,
Что любит в общем коридоре
Торчать, как пень, и застить свет.
 

 
И тот, что спать ложиться рано,
И тот бессонный здоровяк,
Что из вагона-ресторана
Приходит в полночь «на бровях».
 

 
И тот, что пьет всех больше чая,
Притом ворчит,
Что чай испит,
И, ближних в храпе обличая,
Сам, как зарезанный, храпит.
 

 
И тот, что радио не любит,
И тот, что слушать дай да дай,
И тот и всякий…
Словом, люди,
В какую их ни кинуть даль.
 

 
И на путях большого мира
Мне дорог, мил
И этот мир…
 

 
Съезжает вдруг жилец с квартиры,
Вдруг сходит спутник-пассажир…
 

 
И пусть с тобой он даже спички
Не разделил на этот срок,
Но вот уже свои вещички
Он выдвигает на порог.
 

 
Вот сел у двери отрешенно —
Уже на убыль стук колес, —
Вот встал и вышел из вагона,
И жизни часть твоей унес…
 

 
Но это что. Иное дело,
Когда, как водится в пути,
Знакомство первое успело
До дружбы, что ли, дорасти.
 

 
Читатель, может быть, припомнит
Молодоженов-москвичей,
Что в стороне держались скромно,
Дорогой заняты своей,
 

 
Своей безмолвною беседой
Про тот, наверно, край земли,
Куда они впервые едут
В составе собственной семьи.
 

 
Когда пошли уже к Уралу
Холмы – заставы главных гор, —
Супруги юные помалу
Втянулись в общий разговор.
 

 
Должно быть, так, что с непривычки
Взгрустнулось, – критик, погоди:
Не версты дачной электрички,
А вся Европа позади.
 

 
И, отдаваясь этой дали,
Что открывались душам их,
Они с отрадой обретали
Опору в спутниках своих.
 

 
И постигали въявь при свете
Дневном на этом рубеже,
Что – да, они уже – не дети,
И счет пошел иной уже…
 

 
Расспросы, толки, тары-бары…
Уже, проход загородив,
Вокруг и возле этой пары
Вагонный сладился актив.
 

 
На всех пахнуло в самом деле
Как будто временем иным,
И все по-своему хотели
Не сплоховать при встрече с ним;
 

 
Не оттолкнуть почтенной спесью:
Мол, то ли дело в наши дни;
Не затянуть унылой песни
Во вкусе матушки-родни —
Той, чьи советы, поученья
И справки – в горле у детей:
Насчет превратностей снабженья
И климатических страстей.
 

 
Но все ж избыточное время
В пути заставило и нас
Отдать свой долг обычной теме,
Что все имеют про запас.
 

 
Мол, край земли – он понятно,
И в шалаше с любимым – рай.
Но на Арбат попасть обратно
Сложнее, чем на этот край.
 

 
Да, да. Не всем в аспирантуру, —
Нет, нужно в жизнь пойти сперва,
Но взять Калинин либо Тулу:
И жизнь, и в трех часах Москва.
 

 
Беда, что все до меду падки, —
Себе не враг никто живой:
Тот строит город на Камчатке,
А дачу лепит под Москвой.
 

 
Тот редкой верностью Сибири
Уже повсюду знаменит,
А там, в столице, на квартире
Жена за сторожа сидит…
 

 
И, кстати, речь зашла о женах,
Особо любящих Москву,
Что хоть в каких ютятся зонах,
Лишь ею грезят наяву.
 

 
Хоть где-то, где-то, чуть маяча,
Томит им души до беды
Москва – мечта,
Москва – задача,
Москва – награда за труды.
 

 
А впрочем, если виновата
Она – Москва – какой виной,
Так разве той, что маловато
На всех про всех ее одной.
И хоть бы вторе растянулась,
Так не вместиться всем в одну…
 

 
Но не твое ли время, юность,
Нести ее на всю страну?
В леса и степи до предела
Идти со связью от нее.
То не твое ли нынче дело,
Друг верный – молодость?..
 

 
Твое!
Твое по праву и по нраву.
Твое по счету голосов.
Несет тебе и честь и славу
Земли родимой этот зов.
 

 
Не для того тебя растили
И сберегали, как могли,
Чтоб ты в поре своей и силе
Чурались матери-земли.
 

 
Земли нетоптаной, нерытой,
Таящей зря свои дары,
Необжитой, недомовитой
И небом крытой
До поры.
 

 
Тебе сродни тех далей ветер.
Ты знаешь: очередь твоя —
Самой в особом быть ответе
За все передние края.
 

 
За всю громоздкую природу
Что в дело нам отведена,
За хлеб и свет, тепло и воду,
За все, чем в мире жизнь красна…
 

 
Прошу учесть, читатель строгий,
Что у стиха свои права:
Пусть были сказаны в дороге
Не эти именно слова
И за отсутствием трибуны
Шла речь обыденней вдвойне…
 

 
Но вот супруг, наш спутник юный,
Вдруг поднял руку:
– Дайте мне.
 

 
Он старшим был в их славной паре
И, видно, парень с головой,
Из тех, что в каждом семинаре
Резон отстаивают свой.
 

 
– Позвольте мне, – сказал он тихо. —
Мы сами вызвались сюда.
Хоть знаем все, почем там лихо,
Но сами… Просто – от стыда.
 

 
Да! Что же: речи, песни, письма,
А как до дела – так меня
Авось хоть в ту же Тулу втиснет
Руководящая родня…
 

 
И нужды нет притом лукавить,
Что мне Москва не хороша,
И что не жаль ее оставить,
И не лежала к ней душа.
 

 
Зачем выдумывать пустое, —
Вдали она еще милей.
Еще теплей.
Но разве стоят
Те блага – совести моей.
 

 
Бочком ходить, светить глазами —
Была бы нам судьба тошна.
Иную мы избрали сами,
Я правду говорю, жена?
 

 
Мы с ним в купе сидели рядом,
И та из своего угла
Его влюбленным, долгим взглядом,
Не отрываясь, берегла.
 

 
И не впервые вслух, должно быть,
Она сказала те слова,
Что про себя имели оба:
– Где мы с тобой, там и Москва…
 

 
И даже чуть плечом пожала —
Мол, знаешь сам: ответ готов.
И все признали, что пожалуй,
Не скажешь лучше этих слов.
 

 
Пусть жизнь своею жесткой меркой
Изменит емкость и потом,
Когда любовь пройдет проверку
И обживет свой новый дом.
 

 
Но это доброе присловье —
Залог и дружбы и семьи.
И с ним полезен для здоровья
Любой на свете край земли…
 

 
Тот край, тот мир иной – до срока
Он не вступал еще в права.
И от Москвы, как ни далеко,
То все еще была Москва.
 

 
Москва, что дали рассекала
Своей стальною калеей,
Тайга ли, степи, или скалы, —
Все это было за стеной,
 

 
Все за окном неслось вагонным.
А тут, внутри, была она
С ее уютом, протяженным
До крайней шпалы полотна.
 

 
Тут из конца в конец державы.
Защищена от непогод,
Она тепло свое держало
И свой столичный обиход.
 

 
И если поезд передышку
Себе в работе позволял.
Там был хоть малый городишко —
Москва образчик, хоть вокзал;
Хоть водокачка – знак приметный
Культуры с дедовских времен;
Хоть «Пиво – воды», хоть газетный
Киоск, закрытый на ремонт…
 

 
Так час за часом вдаль столица
Свою разматывает нить,
Пока не время с ней проститься,
С ее подножки со тупить
И очутиться вдруг в Сибири,
В полубезвестной точке той,
Что для тебя в подлунном мире —
Отныне дом и адрес твой,
Где жить и быть, располагаться,
Топтать земли тот самый край,
Брать в оборот его богатства.
И вот когда, Москва, прощай!
 

 
Она помедлит так учтиво,
Но тихо тронется состав,
И канет в далях это диво…
Ты не случайно ли отстал?
Не побежишь за этим спальным
Цепляться, виснуть как-нибудь?
Нет? Все в порядке, все нормально?
Тогда живи и счастлив будь.
 

 
И мы своим молодоженам,
Когда настала их пора,
На остановке всем вагоном
Желали всякого добра.
 

 
Как будто мы уже имели
На них особые права.
Как будто мы их к этой цели
И подготовили сперва.
 

 
Как будто наша в том заслуга,
Что старше мы друзей своих.
Как будто мы их друг для друга
Нашли и поженили их…
 

 
И вот они на том вокзале,
Уже в толпе других людей…
 

 
И мы глядим на них глазами
Минувшей юности своей,
Глазами памяти суровой
И светлой – тех ушедших лет,
Когда по зову жизни новой
Мы брали дальний свой билет…
 

 
Все та же даль.
Но годы – те ли!
Мы юным сменщикам своим
Сказать, быть может, не хотели,
Как мы завидовали им.
 

 
Полна, красна земля родная
Людьми надежных душ и рук.
 

 
Все та же, та же, да иная
И даль,
И жизнь, и все вокруг…
 

На Ангаре

 
В крутые памятные сроки
Я побывал на Ангаре,
Когда особая для стройки
Была задача на поре.
 

 
Она была для многих внове,
Видавших всякие жары,
Все, словом, было наготове
Для перекрытья Ангары.
 

 
Все начеку, чтоб разом прянуть
На приступ: люди – до души,
Борта машин, и стрелы кранов,
И экскаваторов ковши…
 

 
А между тем река играла,
Крошила берег насыпной,
Всю прибыль мощных вод Байкала
В резерве чуя за собой.
 

 
Играла беглыми цветами
И, вся прозрачная до дна,
Свиваясь длинными жгутами,
Неслась, дика и холодна.
 

 
Крутой отсвечивая гладью,
Гнала волну волне вослед,
Как будто ей и толку нет,
Что люди вправду пядь за пядью
К ней подбирались столько лет;
 

 
Что не на шутку шли подкопом
В пластах породы и песков,
Призвав сюда немалый опыт
С иных далеких берегов;
 

 
Что это сила,
С флангов, с тыла
Пододвигаясь день за днем,
На клетки плес разгородила,
Прошла по дну и подо дном;
 

 
Вдавила вглубь рубеж бетонный,
Стальной решеткой проплетенный,
Недвижно вечный, как скала,
И, выбрав наверх гравий донный,
Громаду-насыпь возвела.
 

 
И в ней из хитрого расчета,
Убавив исподволь простор,
Реке оставила ворота,
Чтоб взять их завтра на запор.
 

 
Уже был связан мост понтонный
На быстрине – звено в звено, —
Откуда груз тысячетонный
В свой час низринется на дно.
 

 
Тот час уже в окно стучался
Но без торжественных затей:
Съезжались гости и начальство
Различных рангов и статей;
 

 
Корреспондентов специальных
Нетерпеливая орда —
Одной и вместе с тем «Центральной»
В те дни гостиницы страда.
 

 
Сбивалось множество народу,
Толпясь, глядеть на эту воду
И переглядываться:
– Д-да…
 

 
Предположенья, слухи, толки,
Сужденья вольных знатоков
О недостатках подготовки,
О риске и перестраховке
И установке
От верхов.
 

 
Но и о том, как эти воды,
Подобно волжским и иным,
Уже не дар, а дань природы —
Войдут в назначенный режим;
 

 
Подтянут к центрам захолустья,
Дадут запев Сибири всей.
А там еще и Братск, и Устье,
А там и братец Енисей,
А там…
 

 
Жестокий в Приангарье —
Под стать зиме – держался зной,
Уже сдавалось – пахнет гарью,
Бедой извечною лесной;
 

 
Что со ствола на ствол смолистый
Бежит, как белка, налегке
И в трубку скручивает листья
Зловещим жаром вдалеке;
 

 
И сна лишает край таежный,
И расставляет в цепь войска,
И самолетов гул тревожный
Заводит в небе…
 

 
А река —
Шурша, жгуты свои свивала,
И от лихой жары тех дней
Вода студеная с Байкала
Еще казалась холодней;
 

 
Неслась, красуясь мощью дикой,
Шипучей пеной на груди…
 

 
Все наготове. А поди-ка,
Встань поперек.
Загороди!..
 

 
С утра, с утра
В тот день воскресный,
Во что горазд принаряжен,
И городской народ и местный,
И свой на стройке и безвестный,
Забрав подруг своих и жен
С детьми, – на праздник необычный
Теснился, точно в ГУМ столичный,
Ломился грудью, чтоб места
Занять поближе у моста.
 

 
И в самый полдень, как не жарок,
Не убывал людской напор.
И пестр, и ярморочно ярок,
И вместе строг был этот сбор.
 

 
Один глазел – Врожденный зритель,
Любитель истый – стар ли, мал;
Другой как раз был сам водитель,
Но в эту смену не попал.
 

 
А та пришла, чтоб видеть сына
Иль мужа в самый этот час,
Когда к воде его машина
Пройдет под тысячами глаз.
 

 
А кто-то дочку
По платочку,
А кто подружку – на посту
Среди построенных в цепочку
Регулировщиц на мосту —
Распознавал.
 

 
Но в этом сборе
Невольно каждый брал в расчет,
Что тут народ —
Не на футболе,
Что праздник – праздник, да не тот,
И речь не та, и смех, и шутки…
А там, у самой Ангары,
Собрался штаб в тесовой будке,
Как улей душной от жары.
 

 
Все службы стройки там сидели —
Воды, земли, колес, дорог.
Но всем уже речам о деле,
Как перед боем, срок истек.
 

 
Последним кругом для порядка
Поверка старших обошла,
И, на часы взглянув украдкой,
Начальник встал из-за стола.
 

 
С последней доброю затяжкой
Вздохнул – как будто с плеч гора.
И виды видевшей фуражкой
Стол обмахнул.
– Ну что ж, пора…
 

 
– Пора!
 

 
И враз моторы взвыли,
Секунд своих не упустив,
И самосвалы в клубах пыли
Взошли на плящущий настил
И развернулись по теченью
Реки – во всю длину моста,
И строем – в ряд, как на ученье,
Над кромкой вздыбили борта.
 

 
Рванулся вниз флажок сигнальный,
И точно вдруг издалека
Громовый взрыв породы скальной
Толкнулся в эти берега.
Так первый сброс кубов бетонных,
Тех сундуков десятитонных,
Раздавшись, приняла река…
 

 
Она грядой взметнулась пенной.
Сверкнула радугой мгновенной
И, скинув рваную волну,
Сомкнулась вновь.
И видно было,
Как этот груз она катила,
Гнала по каменному дну.
 

 
И над ее волной верченой,
Бренча оснасткою стальной,
Мост всколыхнулся, облегченный.
И, вновь подняв заезд груженный,
Прогнулся вровень с той волной.
 

 
И снова – в очередь машины,
Под грузом тужась тяжело,
На цель с боков и середины
Зашли.
И так оно пошло.
 

 
С погрузки на мост, с моста в гору —
Заезд в заезд смыкался круг
И был любой шофер шоферу
Как будто кровный брат и друг.
 

 
В таком взаимном береженье,
Блюдя черту —
Бортом к борту, —
Кругообразное движенье
Не прерывалось на мосту.
 

 
Еще тревожная задача
Наружный сдерживала пыл,
Как бой, что был красиво начат,
Но только-только начат был.
 

 
И был труднее с каждым часом
В разгаре памятного дня:
Не подоспей боеприпасы —
Бой захлебнется без огня.
 

 
Машины шли, теснясь и пятясь,
Держась на той струне тугой:
Не сплоховать,
Не сбавить натиск,
Не проморгать беды лихой…
 

 
То был порыв души артельной,
Самозабвенный, нераздельный, —
В нем все слилось – ни дать, ни взять:
И удаль русская мирская,
И с ней повадка заводская,
И строя воинского стать;
И глазомер, и счет бесспорный,
И сметка делу наперед.
 

 
Сибиряки!
Молва не врет, —
Хоть с бору, с сосенки народ.
Хоть сборный он, зато отборный,
Орел – народ!
Как в свой черед
Плечом надежным подопрет, —
Не подведет!
 

 
Сибиряками
Охотно все они звались.
Хоть различались языками,
Разрезом глаз и складом лиц.
 

 
Но цвет был общего закала:
Сибири выслуженный дар —
Под слоем летнего загара
Еще там зимний был загар.
 

 
Тут были: дальний украинец
И житель ближних мест – бурят,
Казах, латыш и кабардинец,
И гуще прочих – старший брат.
 

 
И те, кого сюда чин чином
Везли с путевкой поезда,
И те, что по иным причинам
Однажды прибыли сюда;
 

 
В труде отбыв глухие сроки,
Перемогли урок жестокий. —
Всего видали до поры,
Бывали дальше Ангары…
 

 
Но все теперь как будто дивом,
Своею нынешней судьбой,
Одним охвачены порывом,
В семье сравнялись трудовой,
В сыновней службе не лукавой,
Огнем ученые бойцы.
 

 
Деньга – деньгою, слава – славой,
Но сверх всего еще по нраву
Класс показать.
Самим по праву
Сказать:
«А что – не молодцы?»
 

 
Как дорог мне в родном народе
Тот молодеческий резон,
Что звал всегда его к свободе,
К мечте, живущей испокон.
 

 
Как дорог мне и люб до гроба
Тот дух, тот вызов удалой
В труде,
В страде,
В беде любой, —
Тот горделивый жар особый,
Что – бить, – так бей,
А петь, – так пой!..
 

 
Гори вовеки негасимо
Тот добрый жар у нас в груди —
И все нам впору, все по силам,
Все по плечу, что впереди.
 

 
Немало жито-пережито,
Что хочешь будь и впредь со мной, —
Ты здесь – венец красы земной,
И песнь моя —
Народ родной!
 

 
День отпылал над сталью плеса
И долгий зной увел в закат.
Все так же по мосту колеса
Держали свой тяжелый лад.
 

 
Свергали в воду самосвалы
Свой груз, – казалось, там – гора.
Как в пору все. Как не бывало!
И Ангара —
Как Ангара.
 

 
Лишь под невидимым вовеки
Огнем прожекторных лучей
Играла, – все на свете реки
Могли завидовать бы ей.
 

 
В лучах играла вся окрестность, —
Сверкала, что дворцовый бал.
И неохотно люд воскресный
Домой с площадки убывал.
 

 
Работам ночь не помешала,
Забыто было есть и пить,
И смена смене не желала
Добром штурвалы уступить.
 

 
И ночь прошла.
И новый полный
День на дежурство заступил.
И все вились жгутами волны,
Все тот же был
Байкальский тыл.
 

 
И только в полдень, в лад со сроком,
Что был назначен не спроста,
Как над невидимым порогом,
Вода забилась у моста,
 

 
И крупной пеной богатея,
Пошла в десяток рукавов,
Когда означилась над нею
Углы бетонных сундуков.
 

 
Ярясь, грозясь, кипела пуще,
Гремел с бортов за сбросом сброс,
Над быстриной, ревмя ревущей,
Ходил гармонью зыбкий мост.
 

 
За сбросом сброс гремел в придачу,
Росла бетонная гряда,
Но не хотела стать стоячей
Весь век бежавшая вода,
Не собиралась кончить миром…
 

 
Я помню миг, как тень беды
Прошла по лицам командиров,
Не отходивших от воды.
 

 
Ей зоркий глаз людской не верил…
Чуть стихла, силы притаив,
И вдруг, обрушив левый берег,
В тот узкий кинулась прорыв…
 

 
Слова команды прозвучали,
Один короткий взмах флажка —
И, точно танки РГК,
Двадцатитонные «минчане»,
Качнув бортами, как плечами,
С исходной, с грузом – на врага.
 

 
И на мгновенья передышки —
За самосвалом – самосвал,
Что в точку!
В душу!
Наповал!
 

 
Так путь воде закрыл завал.
И оператор с киновышки
Хватился поздно —
Кадр пропал.
 

 
И знать, для сходного конфуза,
На верхотуре выбрав пост,
Отваги полный, член Союза
Художников сидел, как дрозд.
 

 
Высоким долгом, не корыстью,
Он в эти движим был часы —
У Ангары своею кистью
Перехватить ее красы.
 

 
Но жалок был набросок смутный,
Не поспевала кисть вослед
Реке, менявшей поминутно
Своей волны летучий цвет…
 

 
И я над кипенью студеной,
В числе растроганных зевак,
Стоял, глазел, как пригвожденный…
 

 
Начальник подошел.
– Ну, как?
Поэма будет? Чем не тема! —
И я, понятно, не простак,
Ответил:
– Вот она, поэма! —
Он усмехнулся:
– Так-то так…
 

 
Под нами шла река, стихая.
Мы понимали – он и я:
Поэма, верно, неплохая,
Да жаль: покамест – не твоя…
 

 
Тем часом мост махал флажками.
Не остывая, длился бой.
Вслед за кубами – сундуками
Пошел в отгрузку дикий камень,
Бетонный лом, кирпичный бой…
 

 
Уже бульдозеры, направив
На перемычку лемеха,
Пошли пахать песок и гравий,
На ней сближая берега.
 

 
Уже слабел напор в запруде.
Но день тревожен был и труден,
Дождем грозился тяжкий зной.
Как на лугу, спешили люди,
С последней справиться копной.
 

 
Курил начальник, глядя в воду,
Предвестьем скрытно удручен.
Он знал, что не бюро погоды,
Нет, и за дождь ответит он.
 

 
Седой крепыш, майор запаса,
По мерке выверенной сшит,
Он груз и нынешнего часа
Нес, как солдату надлежит.
 

 
Мол, тяжелей – как без привычки,
А наше дело – не впервой.
 

 
И в гром работ на перемычке
Ворвался праздный, гулевой
Гром сверху.
 

 
Капли забренчали
По опорожненным бортам…
– Ну, хлопцы, не было печали.
Держись!.. —
И все держались там.
 

 
Закиселилась, как трясина,
На съезде глинистая грязь…
 

 
Свалив свой груз, одна машина
Вдруг задом, задом подалась
К воде.
Мотор завыл натужно…
 

 
– Ребята! – вскрикнул бригадир.
Вцепились. —
Раз – два!
Взяли!
Дружно! —
В боях испытанный буксир.
 

 
Вздохнули все, расправив спины.
Не веря сам, что он живой,
Водитель вылез из кабины,
Как из-под крышки гробовой,
И огляделся виновато.
 

 
Тут смех и ругань:
– Эх, тулуп! —
И вывод, может, грубоватый:
– Механизация, ребята,
Проходит тот же через пуп…
 

 
И все веселыми глазами —
И пожилые и юнцы —
Блестели, хоть и не сказали
Тех слов:
«А что – не молодцы?»
 

 
Короткой сверзившись напастью
Дождь оторвался от земли.
И в вечер сумерки ненастья
И в ночь без грани перешли…
 

 
Победа шла с рассветом ранним,
Облитым с ночи тем дождем.
Река еще текла в проране,
Но тихо было под мостом.
 

 
Теперь она была похожа
На мелкий в каменистом ложе
Разгон теряющий поток.
Потом —
На горный ручеек,
Что мог перешагнуть прохожий,
Не замочив, пожалуй, ног.
 

 
Осталось двум бульдозеристам
Завалов влажным и зернистым
Угомонить и тот ручей,
Что был меж них чертой ничьей.
 

 
Лицом к лицу – попеременно —
То задний ход,
То вновь вперед…
На них двоих уже вся смена
Глядела – кто же перейдет.
 

 
Сближая гравий планировки,
Вели тот спор между собой
Один – в заношенной спецовке,
Другой – в тельняшке голубой.
 

 
Ждала, глядела, замирая,
Вся смена, сбившись на мосту,
Тому и этому желая
Скорее выйти за черту.
 

 
Был налицо их пыл горячий:
Кому открыть по гребле путь.
Но с виду – словно той задачей
Не озабочены ничуть.
 

 
Пошел, пошел по самой бровке
Тот, что в тельняшке. Заспешил.
Затор!
И первенство – спецовке.
И оба спрыгнули с машин.
 

 
Да, это видеть было надо,
Как руку встретила рука.
Как будто, смяв войска блокады,
Встречались братские войска.
Двух встречных армий
Два солдата —
Друг другу руки жмут ребята.
Аплодисментов добрый град
Затихнул.
Щелкнул аппарат…
 

 
Что дальше делать – вот задача.
Вдруг кто-то в голос —
                         сверху —
                              вниз:
 

 
– Целуйтесь, черти! —
Чуть не плача,
Вскричал.
И хлопцы обнялись.
 

 
Минула памятная веха,
Оставлен сзади перевал.
И тут уже пошла потеха, —
Я сам кого-то обнимал…
 

 
Со всех бессонье и усталость —
Долой.
Одна под смех кругом
Девчонка слабо отбивалась
От парня свернутый флажком…
 

 
Тот час рассветный, небывалый,
Тот праздник подлинный труда
Я не забуду никогда…
 

 
Как мне тебя недоставало,
Мой друг, ушедший навсегда!..
 

 
Кто так, как ты, еще на свете
До слез порадоваться мог
Речам, глазам и людям этим!
Зачем же голос твой умолк?..
 

 
Все выше, словно по ступеням,
Шел торжества отрадный час.
Спецзавтрак был объявлен смене
И краткий праздничный приказ.
 

 
Уже народ подался с моста,
Гадая в простоте сердец.
По полтораста или по сто
На брата выйдет этот «спец»…
 

 
Шутила зрелость, пела юность.
И чистым пламенем горя,
С востока тихо развернулась
В треть неба дымная заря.
 

 
Над лесом кранов, эстакадой,
Над главной насыпью – горой,
Над юным городом по скату,
Над Ангарой,
Над Ангарой —
Заря,
Заря пришла, сгорая
При свете утренней поры,
И следом солнце красным краем —
Большое – вышло из горы.
 

 
Блестела светом залитая,
Дождем обмытая трава…
 

 
Ах, как горька и не права
Твоя седая, молодая,
Крутой посадки голова!..
 

 
На стройке день вставал обычный,
Своих исполненных забот.
И отбывал уже столичный
И прочий гостевой народ.
 

 
Уже смекал я, беспокоясь,
Какой за этот жаркий срок
Ушел по счету дальний поезд
На Дальний, собственно, Восток,
В тот край отцовский, изначальный,
Тобой прославленный.
 

 
Прости,
Но только памятью печальной
Одной не мог я жить в пути.
 

 
Моя заветная дорога,
Хоть и была со мной печаль,
Звала меня иной тревогой
И далью, что сменяет даль.
 

 
И память ныне одоленной.
Крутой Ангарской быстрины.
Как будто замысел бессонный,
Я увозил на край страны.