Текст книги "За далью — даль"

Автор книги: Александр Твардовский

Литературный разговор

 
А скажем прямо, что не шутки —
Уже одно житье-бытье,
Когда в дороге третьи сутки —
Еще едва ли треть ее.
 

 
Когда в пути почти полмира,
Через огромные края
Пройдет вагон – твоя квартира,
Твой дом и улица твоя…
 

 
В такой дороге крайне дорог
Особый лад на этот срок,
Чтоб все тебе пришлося впору,
Как добрый по ноге сапог.
 

 
И время года, и погода,
И звук привычного гудка,
И даже радио в охоту,
И самовар проводника…
 

 
С людьми в дороге надо сжиться,
Чтоб стали, как свои, тебе,
Впервые встреченные лица
Твоих соседей по купе.
 

 
Как мой майор, седой и тучный,
С краснотцей жесткой бритых щек,
Иль этот старичок научный,
Сквозной, как молодой сморчок.
 

 
И чтоб в привычку стали вскоре,
Как с давних пор заведено,
Полузнакомства в коридоре,
Где на двоих – троих окно;
 

 
Где моряка хрустящий китель
В соседстве с мягким пиджаком,
Где областной руководитель —
Не в кабинете со звонком;
 

 
Где в орденах старик кудрявый
Таит в улыбке торжество
Своей, быть может, громкой славы,
Безвестной спутникам его.
 

 
Где дама строгая в пижаме
Загромоздит порой проход,
Смущая щеголя с усами,
Что не растут такие сами
Без долгих, вдумчивых забот;
 

 
Где все – как все: горняк, охотник,
Путеец, врач солидных лет
И лысый творческий работник,
С утра освоивший буфет.
 

 
Все сведены дорожной далью:
И тот, и та, и я, и вы,
И даже – к счету – поп с медалью
Восьмисотлетия Москвы…
 

 
И только держаться особо,
Друг другом заняты вполне, —
Выпускники, наверно, оба —
Молодожены в стороне.
 

 
Рука с рукой – по-детски мило —
Они у крайнего окна
Стоят посередине мира —
Он и она,
Муж и жена.
 

 
Своя безмолвная беседа
У этой новенькой четы.
На край земли, быть может, едут,
А может, только до Читы.
 

 
Ну, до какой-нибудь Могочи,
Что за Читою невдали.
А может, путь того короче.
А что такое край земли?
 

 
Тот край и есть такое место,
Как раз такая сторона,
Куда извечно,
Как известно,
Была любовь устремлена,
 

 
Ей лучше знать, что все едино,
Что место, где ни загадай,
Оно – и край, и середина,
И наша близь, и наша даль.
 

 
А что ей в мире все напасти,
Когда при ней ее запас!
А что такое в жизни счастье?
Вот это самое как раз —
Их двое, близко ли, далеко.
В любую часть земли родной,
С надеждой ясной и высокой
Держащих путь – рука с рукой…
 

 
Нет, хорошо в дороге долгой
В купе освоить уголок
С окошком, столиком и полкой
И ехать, лежа поперек
Дороги той.
 

 
И ты не прежний,
Не тот, что звался, знался, жил,
А безымянный, безмятежный,
Спокойный, дальний пассажир.
И нет на лбу иного знака,
Дымишь, как всякий табакур.
Отрада полная.
Однако
Не обольщайся чересчур…
 

 
Хоть не в твоей совсем натуре
Трибуной тешиться в пути,
Но эту дань литературе
И здесь приходится нести.
 

 
Провинциальный ли, столичный —
Читатель наш воспитан так,
Что он особо любит личный
Иметь с писателем контакт;
Заполнить устную анкету
И на досуге, без помех
Признать, как принято, к ответу
Не одного тебя, а всех.
 

 
Того-то вы не отразили,
Того-то не дали опять.
А сколько вас в одной России?
Наверно, будет тысяч пять?
 

 
Мол, дело, собственно, не в счете.
Но мимо вас проходит жизнь,
А вы, должно быть, водку пьете,
По кабинетам запершись.
 

 
На стройку вас, в колхозы срочно,
Оторвались, в себя ушли…
 

 
И ты киваешь:
– Точно, точно,
Не отразили, не учли…
 

 
Но вот другой:
– Ах, что там – стройка,
Завод, колхоз! Не в этом суть.
Бывает, их наедет столько,
Творцов, певцов.
А толку – чуть.
 

 
Роман заранее напишут,
Приедут, пылью той подышат,
Потычут палочкой в бетон,
Сверяя с жизнью первый том.
 

 
Глядишь, роман, и все в порядке:
Показан метод новой кладки,
Отсталый зам, растущий пред
И в коммунизм идущий дед;
Она и он – передовые,
Мотор, запущенный впервые,
Парторг, буран, прорыв, аврал,
Министр в цехах и общий бал…
 

 
И все похоже, все подобно
Тому, что есть иль может быть,
А в целом – вот как несъедобно,
Что в голос хочется завыть.
 

 
Да неужели
В самом деле
Тоска такая все кругом —
Все наши дни, труды, идеи
И завтра нашего закон?
 

 
Нет, как хотите, добровольно
Не соглашусь, не уступлю.
Мне в жизни радостно и больно,
Я верю, мучаюсь, люблю.
 

 
Я счастлив жить, служить отчизне,
Я за нее ходил на бой.
Я и рожден на свет для жизни —
Не для статьи передовой.
 

 
Кончаю книгу в раздраженье.
С души воротит: где же край?
А края нет. Есть продолженье.
Нет, братец, хватит. Совесть знай.
 

 
И ты киваешь:
– Верно, верно,
Понятно, критика права…
 

 
Но ты их слышать рад безмерно —
Все эти горькие слова.
 

 
За их судом и шуткой грубой
Ты различаешь без труда
Одно, что дорого и любо
Душе, мечте твоей всегда, —
Желанье той счастливой встречи
С тобой иль с кем-нибудь иным,
Где жар живой, правдивой речи,
А не вранья холодный дым;
Где все твое незаменимо,
И есть за что тебя любить,
И ты тот самый, тот любимый,
Каким еще ты можешь быть.
 

 
И ради той любви бесценной,
Забыв о горечи годов,
Готов трудиться ты и денно
И нощно
Душу сжечь готов.
 

 
Готов на все суды и толки
Махнуть рукой. Все в этом долге,
Все в этой доблести. А там…
 

 
Вдруг новый голос с верхней полки
– Не выйдет…
– То есть как?
– Не дам…
 

 
Не то чтоб этот окрик зычный,
Нет, но особый жесткий тон,
С каким начальники обычно
Отказ роняют в телефон.
 

 
– Не выйдет, – протянул вторично.
– Но кто вы там, над головой?
– Ты это знаешь сам отлично…
И с полки голову со смехом
Мой третий свесил вдруг сосед:
– Ты думал что? Что ты уехал
И от меня? Нет, милый, нет.
 

 
Мы и в пути с тобой соседи,
И все я слышу в полусне.
Лишь до поры мешать беседе,
Признаться, не хотелось мне.
 

 
Мне было попросту занятно,
Смотрю: ну до чего хорош,
Ну как горяч невероятно,
Как смел! И как ты на попятный
От самого себя пойдешь.
 

 
Как, позабавившись игрою,
Ударишь сам себе отбой.
Зачем? Затем, что я с тобою —
Всегда, везде – редактор твой.
 

 
Ведь ты над белою бумагой,
Объятый творческой мечтой,
Ты, умник, без меня ни шагу,
Ни строчки и не запятой.
 

 
Я только мелочи убавлю
Там, сям – и ты как будто цел.
И все нетронутым оставлю,
Что сам ты вычеркнуть хотел.
 

 
Там карандаш, а тут резинка,
И все по чести, все любя.
И в светы выйдешь, как картинка,
Какой задумал я тебя.
 

 
– Стой, погоди, – сказал я строго,
Хоть самого кидало в дрожь. —
Стой, погоди, ты слишком много,
Редактор, на себя берешь!
 

 
И, голос вкрадчиво снижая,
Он отвечает:
– Не беру.
Отнюдь. Я все препоручаю
Тебе и твоему перу.
 

 
Мне самому-то нет расчету
Корпеть, черкать, судьбу кляня.
Понятно? Всю мою работу
Ты исполняешь за меня.
 

 
Вот в чем секрет, аника—воин,
И спорить незачем теперь.
Все так. И я тобой доволен
И не нарадуюсь, поверь.
 

 
Я всем тебя предпочитаю,
Примером ставлю – вот поэт,
Кого я просто не читаю:
Тут опасаться нужды нет.
И подмигнул мне хитрым глазом.
Мол, ты, да я, да мы с тобой…
Но тут еге прервал я разом:
 

 
– Поговорил – слезай долой.
В каком ни есть ты важном чине,
Но я тебе не подчинен
По той одной простой причине,
Что ты не явь, а только сон
Дурной. Бездарность и безделье
Тебя, как пугало земли,
Зачав с угрюмого похмелья,
На белый свет произвели.
 

 
В труде, в страде моей бессонной
Тебя и знать не знаю я.
Ты есть за этой только зоной,
Ты – только тень.
Ты – лень моя.
 

 
Встряхнусь – и нет тебя в помине,
И не слышна пустая речь.
Ты только в слабости, в унынье
Мне способен подстеречь,
Когда, утратив пыл работы,
И я порой клоню к тому,
Что где-то кто-то или что-то
Перу помеха моему…
 

 
И о тебе все эти строчки,
Чтоб кто другой, смеясь, прочел, —
Ведь я их выдумал до точки,
Я сам. А ты-то здесь при чем?
 

 
А между тем народ вагонный,
Как зал, заполнив коридор,
Стоял и слушал возбужденно
Весь этот жаркий разговор.
 

 
И молча тешились забавой
Майор с научным старичком,
И пустовала полка справа:
В купе мы ехали втроем.
 

 
И только – будь я суевером —
Я б утверждать, пожалуй мог,
Что с этой полки запах серы
В отдушник медленно протек…
 

Огни Сибири

 
Сибирь!
Леса и горы скопом,
Земли довольно, чтоб на ней
Раздаться вширь пяти Европам
Со всею музыкой своей.
 

 
Могучий край всемирной славы,
Что грозно щедростью стяжал,
Завод и житница державы,
Её рудник и арсенал.
 

 
Край, где несметный клад заложен,
Под слоем – слой мощней в двойне.
Иной ещё не потревожен,
Как донный лед на глубине.
 

 
Родимый край лихих сибирских
Трём войнам памятных полков
С иртышских,
Томских,
Обских,
Бийских
И Енисейских берегов…
 

 
Сестра Урала и Алтая,
Своя родная вдаль и вширь,
С плечом великого Китая,
Плечо сомкнувшая, Сибирь!
 

 
Сибирь!
И лёг и встал – и снова —
Вдоль полотна пути Сибирь.
Но как дремучестью суровой
Ещё объят её пустырь!
 

 
Идёт, в окне экспресса
Вдоль этой просеки одной
Неотодвинутого леса
Оббитый ветром перестой.
 

 
По хвойной тьме – берёзы проседь…
Откосы сумрачные гор…
И всё кругом как бы укор
Из давней давности доносит.
 

 
Земля пробитых в глушь путей,
Несчётных вёрст и редких дымов,
Как мало знала ты людей,
Кому б была землёй родимой!
 

 
Кому была бы той одной,
Что с нами в радости и в горе,
Как юг иль душе иной,
Как взморье с тёплою волной,
Как мне навек моё Загорье…
 

 
Недоброй славы край глухой.
В новинку твой не лёгок норов.
Ушёл тот век, настал другой,
Но ты – всё ты – с твоим укором.
 

 
И в старых песнях не устал
Взывать с тоской неутолимой
Твой Александровский централ
И твой бродяга с Сахалина.
 

 
Да, горделивая душа
Звучит и в песнях, с бурей споря,
О диком бреге Иртыша
И о твоём священном море.
 

 
Но, может быть, в твоей судьбе,
И величавой и суровой,
Чего недодано тебе —
Так это мощной песни новой,
Что из конца прошла б в конец
По всем краям с зазывной силой
И с миллионами сердец
Тебя на веке породила.
 

 
Та честь была бы дорога
И слава не товар лежалый,
Когда бы мне принадлежала
В той песне добрая строка…
 

 
И снова – сутки прочь, и снова —
Сибирь!
Как свист пурги – Сибирь, —
Звучит и ныне это слово,
Но та ли только эта быль!
 

 
В часы дорожные ночные
Вглядишься – глаз не отвести:
Как Млечный путь, огни земные
Вдоль моего текут пути.
 

 
Над глухоманью вековечной,
Что днём и то была темна.
И точно в небе эта млечность
Тревожна чем-то и скрытна…
 

 
Текут, бегут огни Сибири,
И с нерассказанной красой
Сквозь непроглядность этой шири
И дали длятся полосой.
 

 
Лучатся в тех угрюмых зонах,
Где время шло во мгле слепой.
Дробяться в дебрях потрясённых,
Смыкая зарево бессонных
Таёжных кузниц меж собой.
 

 
И в том немеркнущем свеченье
Вдали угадываю я
Ночное позднее движенье,
Осёдлый мир, тепло жилья;
Нелёгкий труди отдых сладкий,
Уют особенной цены,
Что с первой детскою кроваткой
У голой лепится стены…
 

 
Как знать, какой отрадой дивной
И там бывает жизнь полна —
С тайгою дикой, серединной,
Чуть отступившей от окна,
 

 
С углом в бараке закопчённом
И чаем в кружке жестяной, —
Под стать моим молодожёнам,
Что едут рядом за стеной,
У первой нежности во власти,
В плену у юности своей…
 

 
И что такое в жизни счастье,
Как не мудри, а им видней…
Так час ли, два в работе поезд,
А точно годы протекли,
И этот долгий звёздный пояс
Уж опоясал полземли.
 

 
И как в иной таёжный угол
Издалека вели сюда
Кого приказ,
Кого заслуга,
Кого мечта
Кого беда…
 

 
Но до того как жизнь рассудит,
Судьбу назвав, какая чья,
Любой из тысяч этих судеб
И так и так обязан я.
 

 
Хотя бы тем одним, что знаю,
Что полон памятью живой
Твоих огней, Сибирь ночная,
Когда всё та же, не иная,
Видна ты далее дневной…
 

 
Тот свет по ней идёт всё шире,
Как день сменяя ночи тьму,
И что! Какие силы в мире
Потщатся путь закрыть ему!
 

 
Он и в столетьях не померкнет,
Тот вещий отблеск наших дней.
Он – жизнь.
А жизнь сильнее смерти:
Ей больше нужно от людей.
 

 
И перемен бесповоротных
Неукротим победный ход.
В нём власть и воля душ несчастных.
В нём страсть, что в даль меня завёт.
 

 
Я до конца в походе с нею,
И мне все тяготы легки.
Я всех врагов её сильнее:
Мои враги —
Её враги.
 

 
Да, я причастен гордой силе
И в этом мире – богатырь
С тобой, Москва,
С тобой, Россия,
С тобою, звёздная Сибирь!
 

 
Со всем – без края, без предела,
С чем людям жить и счастью быть.
Люблю!
И что со мной не делай,
А мне уже не разлюбить.
 

 
И той любви надёжной мерой
Мне мерить жизнь и смерть до дна
И нет на свете больше веры,
Что сердцу может быть дана.
 

С самим собой

 
Избыток лет бесповоротных
Не лечит слабостей иных:
Я все, как в юности, охотник
Да разговоров молодых.
 

 
Я все, как в дни мои былые,
Хоть до утра часов с восьми
Решать вопросы мировые
Любитель, хлебом не корми.
 

 
Мне дорог дружбы неподдельной
Душевный лад и обиход,
Где слово шутки безыдейной
Тотчас тебе не ставят в счет;
Где о грядущих днях Сибири,
Пути гвардейского полка,
Целинных землях и Шекспире,
Вреде вина и табака
И обо всем на белом свете
Беспротокольный склад речей, —
Ты лишь у смеха на примете
На случай глупости твоей…
 

 
Так вот, как высказано выше,
С годами важен я не стал,
Еще не весть, должно быть, вышел
Живучей юности запал.
 

 
Нет, я живу, спешу тревожно —
Не тем ли доля хороша —
Заполнить мой дневник дорожный
Всем, чем полна еще душа;
Что бьется, просится наружу, —
И будь такой ли он, сякой, —
Читатель – друг, я не нарушу
Условий дружбы дорогой.
 

 
Согласно принятому плану,
Вернусь назад, рванусь вперёд.
Но я, по совести, не стану
За зря вводить тебя в расход.
 

 
Я не позволю на мякину
Тебя заманивать хитро
И не скажу, что сердце выну:
Ему на месте быть добро.
 

 
С меня довольно было б чуда
И велика была бы честь
То слово вынуть из-под спуда,
Что нужно всем, как пить и есть.
 

 
У бога дней не так уж много,
Но стану ль попусту скорбеть,
Когда не вся ещё дорога
И есть, что видеть, есть, что петь.
 

 
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу – света и тепла.
 

 
И сказок в трепетную память,
И песен матери родной,
И старых праздников с попами,
И новых с музыкой иной.
 

 
И в захолустье, потрясённом
Всемирным чудом наших дней, —
Старинных зим с певучим стоном
Даёких – за лесом – саней.
 

 
И весен в южном развороте,
Морей и речек во дворе,
Икры лягушечьей в болоте,
Смолы у сосен на коре.
 

 
И летних гроз, грибов и ягод,
Росистых троп в траве глухой,
Пастушьих радостей и тягот,
И слёз над книгой дорогой.
 

 
И ранней горячи и боли,
И детской мстительной мечты,
И дней, не высиженных в школе,
И босоты, и наготы.
Всего – и скудости унылой
В потёмках отчего угла…
 

 
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Ни щедрой выдачей здоровья
И сил, что были про запас.
Ни первой дружбой и любовью
Что во второй не встретишь раз.
Ни лавы замыслом зелёным,
Отравой сладкой слов и строк;
Ни кружкой с дымным самогоном
В кругу певцов и мудрецов —
Тихонь и споршиков до страсти,
Чей толк не прости речь остра
Насчёт былой и новой власти,
Насчёт добра
И не добра…
 

 
Чтоб жил и был всегда с народом,
Чтоб ведал всё, что станет с ним,
Не обошла тридцатым годом.
И сорок первым.
И иным…
 

 
И только в сердце поместила,
Что диву даться до поры,
Какие жёсткие под силу
Ему ознобы и жары.
 

 
И что мне малые напасти
И незадачи на пути,
Когда я знаю это счастье —
Не мимоходом жизнь пройти.
 

 
Не мимоездом, стороною
Её увидеть без хлопот.
Но знать горбом и всей спиною
Её крутой и жёсткий пот.
 

 
И будто дело молодое —
Всё. Что затеял и слепил,
Считать одной лишь малой долей
Того, что людям должен был.
 

 
Зато порукой обоюдной
Любая скрашена страда:
Ещё и впредь мне будет трудно,
Но чтобы страшно —
Никогда.
 

Друг детства

 
И дружбы долг, и честь, и совесть
Велят мне в книгу занести
Одной судьбы особой повесть,
Что сердцу встала на пути…
 

 
Я не скажу, что в ней отрада,
Что память эта мне легка,
Но мне свое исполнить надо,
Чтоб вдаль глядеть наверняка.
В ней и великой нет заслуги —
Не тем помечена числом…
 

 
А речь идет о старом друге,
О лучшем сверстнике моем.
С кем мы пасли скотину в поле,
Палили в залесье костры,
С кем вместе в школе,
В комсомоле
И всюду были до поры.
 

 
И врозь по взрослым шли дорогам
С запасом дружбы юных дней.
И я-то знаю: он во многом
Был безупречней и сильней.
 

 
Я знаю, если б не случиться
Разлуке, горшей из разлук,
Я мог бы тем одним гордиться,
Что это был мой первый друг.
 

 
Но годы целые за мною,
Весь этот жизни лучший срок —
Та дружба числилась виною,
Что мне любой напомнить мог…
 

 
Легка ты, мудрость, на помине:
Лес рубят – щепки, мол, летят.
Но за удел такой доныне
Не предусмотрено наград.
 

 
А жаль!
Вот, собственно, и повесть,
И не мудрен ее сюжет…
 

 
Стояли наш и встречный поезд
В тайге на станции Тайшет.
 

 
Два знатных поезда, и каждый
Был полон судеб, срочных дел
И с независимостью важной
На окна встречного глядел.
 

 
Один туда, другой обратно.
Равны маршруты и права.
– «Москва – Владивосток»? —
Понятно.
– Так-так: «Владивосток – Москва»…
 

 
Я вышел в людный шум перронный,
В минутный вторгнулся поток
Газетой запастись районной,
Весенней клюквы взять кулек.
 

 
В толпе размять бока со смаком,
Весь этот обозреть мирок —
До окончаний с твердым знаком
В словах «Багажъ» и «Кипятокъ»…
 

 
Да, я люблю тебя душевно
И, сколько еду, все не сыт.
Тобой, дорожный, многодневный,
Простой и в меру быстрый быт;
 

 
Вагон и эти остановки
Всего бегущего в окне,
И даже самозаготовки
По среднерыночной цене…
 

 
Так, благодушествуя вволю,
Иду. Не скоро ли свисток?
Вдруг точно отзыв давней боли
Внутри во мне прошел, как ток…
 

 
Кого я в памяти обычной,
Среди иных потерь своих,
Как за чертою пограничной,
Держал,
он, вот он был,
в живых.
 

 
Я не ошибся, хоть и годы
И эта стеганка на нем.
Он!
И меня узнал он, с ходу
Ко мне работает плечом.
 

 
И чувство стыдное испуга,
Беды пришло еще на миг,
Но мы уже трясли друг друга
За плечи, за руки…
– Старик!
 

 
– Старик!
Взаимной давней клички
Пустое, в сущности, словцо
Явилось вдруг по той привычке,
А я смотрю ему в лицо:
 

 
Все тоже в нем, что прежде было,
Но седина, усталость глаз,
Зубов казенных блеск унылый —
Словцо то нынче в самый раз,
Ровесник – друг. А я-то что же?
Хоть не ступал за тот порог,
И я, конечно, не моложе,
Одно, что зубы уберег.
– Старик.
 

 
И нет нелепей муки:
Ему ли, мне ль свисток дадут,
И вот семнадцать лет разлуки
И этой встречи пять минут!
 

 
И вот они легли меж нами —
Леса, и горы, и моря,
И годы, годы с их мечтами,
Трудами,
     войнами,
          смертями —
Вся жизнь его,
Вся жизнь моя…
 

 
– Ну вот, и свиделись с тобою.
Ну, жив, здоров?
– Как видишь жив.
Хоть непривычно без конвоя,
Но, так ли, сяк ли, пассажир
Заправский: с полкой и билетом…
– Домой?
– Да как сказать, где дом…
– Ах, да! Прости, что я об этом…
– Ну, что там, можно и о том.
Как раз, как в песенке не новой,
Под стать приходятся слова:
 

 
Жена найдет себе другого,
А мать… Но если и жива…
Так. Ты туда, а я обратно…
– Да, встреча: вышел, вдруг —
смотрю…
 

 
– И я смотрю: невероятно…
– Не куришь?
– Как еще курю!..
Стоим. И будто все вопросы.
И встреча как ни коротка,
Но что еще без папиросы
Могли бы делать до свистка?
 

 
Уже его мы оба ждали,
Когда донесся этот звук.
Нам разрешили
Наши дали
Друг друга выпустить из рук…
 

 
– Пора!
– Ну что же, до свиданья.
– Так ты, смотри – звони, пиши… —
Слова как будто в оправданье,
Что тяжесть некая с души.
 

 
И тут на росстани тайшетской,
Когда вагон уже потек,
Он, подбодрившись молодецки,
Вдруг взял мне вслед под козырек.
 

 
И этот жест полушутливый,
Из глаз ушедший через миг,
Тоской безмолвного порыва
Мне в сердце самое проник.
 

 
И все. И нету остановки.
И не сойти уже мне здесь,
Махнув на все командировки,
Чтоб в поезд к другу пересесть.
 

 
И от нелегкой этой были,
На встречной скорости двойной,
Мы в два конца свои спешили
Впритирку с ветром за стеной.
 

 
Бежал, размеченный столбами,
Как бы кружась в окне, простор.
И расстоянье между нами
Росло на запад и восток.
 

 
И каждый миг был новой вехой
Пути, что звал к местам иным…
 

 
А между тем я как бы ехал
И с ним, товарищем моим.
 

 
И подо мной опять гудела
В пути оставленная сталь.
И до обратного предела
Располагалась та же даль.
 

 
И от вокзала до вокзала
Я снова в грудь ее вбирал:
И тьму тайги, и плес Байкала,
И степь, и дымчатый Урал.
 

 
И к Волге – матушке с востока
Я приближался в должный срок
И, стоя с другом локоть в локоть,
Ее заранее стерег.
 

 
А через сутки с другом вместе,
Вцепившись намертво в окно,
Встречал столичные предместья
Как будто их давным-давно,
 

 
Как он, не видел. И с тревогой
В вокзальный тот вступал поток…
А между тем своей дорогой
Все дальше ехал на восток.
 

 
И разве диво то, что с другом
Не мог расстаться я вполне?
Он был недремлющим недугом,
Что столько лет горел во мне.
 

 
Он сердца был живою частью,
Бедой и болью потайной.
И годы были не во власти
Нас разделить своей стеной.
 

 
И, не кичась судьбой иною,
Я постигал его удел.
Я с другом был за той стеною.
И видел все. И хлеб тот ел.
 

 
В труде, в пути, в страде походной
Я неразлучен был с одной
И той же думой неисходной, —
Да, я с ним был, как он со мной.
 

 
Он всюду шел со мной по свету,
Всему причастен на земле.
По одному со мной билету,
Как равный гость, бывал в Кремле.
 

 
И те же радости и беды
Душой сыновней ведал он:
И всю войну,
И День Победы,
И будни нынешних времен.
Я знал: вседневно и всечасно
Его любовь была верна.
Винить в беде своей безгласной
Страну?
При чем же здесь страна!
 

 
Он жил ее мечтой высокой,
Он вместе с ней глядел вперед.
Винить в своей судьбе жестокой
Народ?
Какой же тут народ!..
 

 
И минул день в пути и вечер.
И ночь уже прошла в окне,
А боль и радость этой встречи,
Как жар, теснилася во мне.
 

 
Врываясь в даль, работал поезд,
И мне тогда еще в пути
Стучала в сердце эта повесть,
Что я не вправе обойти.
 

 
Нет, обойти ее – не дело
И не резон душе моей:
Мне правда партии велела
Всегда во всем быть верным ей.
 

 
С той правдой малого разлада
Не понесет моя строка.
И мне свое исполнить надо,
Чтоб в даль глядеть наверняка.