Текст книги "Ночь - царство кота"

Автор книги: Александр Тарнорудер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

9

Кота собирали в Кармиэль.

Если вам не приходилось собирать в Кармиэль кота по прозвищу Артемон, то нечего и ухмыляться. Ответственным за мероприятие был назначен Эяль Алон по прозвищу Мишка, которого, в свою очередь, собирал Эхуд Алон, в девичестве Артем Дубинчик, которого некому было собирать по причине отъезда в первопрестольную его жены Катерины. Пытались посадить молодого кота в картонный ящик, прихваченный во время последнего визита в супермаркет? И не пробуйте – он вам покажет, кот, естественно. А еще, не вздумайте перевозить кота в одной сумке с котиными принадлежностями, не к лицу это, ни вам, ни коту. Консенсус, как модно сейчас говорить, был достигнут, когда Артем, за неимением подходящей котомки, догадался вытащить из дальнего чемодана старую кроличью шапку, пришедшуюся малогабаритному еще коту в самую пору. Шапка Артемону понравилась, и Мишка с триумфом завязал над рыжими котиными ушами рыжими же тесемками черные уши кролика.

– Шапки для тебя, хулигана, не жалко, – назидательно сказал Артем коту. Попробуйте поздним августовским ближневосточным утром, надеть старую черную кроличью шапку с развязавшимся ухом и выйти на улицу. Так вот, – не жадничайте и отдайте шапку коту, ему-то она в самый раз будет.

Жадным Артем никогда себя не считал. А с тех пор, как стал замечать зависть со стороны прежних приятелей, старался не давать повода для обвинений в скаредности.

В начале девяностых работу в Израиле было найти сложно. Артем окончил, как считалось, не престижный факультет – механический. Катерина – рангом выше, соц. экономики. И когда им предложили пойти на курсы переподготовки – сразу же согласились. Артем стал оператором на нефтезаводе, а Катерина банковским теллером. Уже через пару лет, выяснилось, что оба «вытянули по счастливому билету» – оказались государственными служащими на довольно престижных местах и с приличной зарплатой.

А еще у них была дача в Кармиэле…

Конечно, вовсе это не дача, родители Артема купили дом, четыре комнаты и потрясающий вид. В России отец Артема был, как выражалась его мать, учительница биологии и природоведения, не то чтобы военный. Он работал военпредом где-то по Казанской железной дороге и умел потрясающе молчать. Многие, скажете, молчали, но не многие смогли намолчать себе квартиру на Электрозаводской и дачный участок по той же дороге. Интересно, что и придраться не к чему, почти всегда подпись военпреда – это выполнение гос. плана, а за такое дело не жалко директору ни квартиры ни участка. Но только директора меняются, а военпреды остаются, получают повышения, и тихо выходят на пенсию после сорока лет молчаливой службы.

Первое, что сделал Михаил Давыдович Дубинчик после выхода на пенсию, – обмен на приличный кооператив, потом продажа вместе с гаражом, участком и машиной, все скопом, одному не то новому русскому, не то старому еврею, по ажиотажной докризисной цене, – и в Израиль, к сыну. Анна Моисеевна, профессионально любившая и ведавшая русскую природу, лишь повздыхала. Но когда маклер привез их к почти готовому дому, прослезилась, и сурово молчавший до того Давыдыч, так же сурово поставил размашистую подпись военпреда. Заплатил наличными.

Правильный мужик был Давыдыч, только вот развязался у него в Израиле язык, почувствовал, видно, подполковник Дубинчик свободу после сорока лет беспорочной службы, и не жалел он эпитетов ни правительству, ни Кнессету, ни «русской» партии. Был он членом доброго десятка добровольных организаций, любивших его за представительный вид и бескорыстие. А единственной его корыстью было занять свободное от работы по дому и саду время. Вот и сейчас, потискав, как котенка, внука Мишку, он заявил ему, что собачьей кличкой Эяль звать его не намерен, и, что удивительно, Мишка смирился, как миленький, суровому представлению деда, переключившегося на Артема, на давно не мытую машину, на хорошую, но испорченную вещь – кроличью шапку.

– Ну-ну, – было сказано притихшему от сознания важности момента коту Артемону.

– Угадай, Тема, что на обед, твое любимое, – спросила баба Анна, отпустив, в свою очередь, Мишку.

– Борщ, – ответил Артем не глядя, вытаскивая из багажника сумку-холодильник, звякнувшую запотевшей «Финляндией». – Холодный, – триумф был испорчен не самим фактом правильного ответа, а полным отсутствием вопросительной интонации, то есть абсолютно будничным владением предмета, без всякого намека на радость открытия.

Хорошо идет отпотевшая Финляндия под шелест кондиционера и холодный свекольник, когда неподалеку за окном – еврей сосну любит – плавится креозотом смола в молодом сосняке, когда вынут из духовки самый что ни на есть некошерный зверь, распертый изнутри гречневой кашей, излучающий такой аромат, что мается от одурения взращенный на вискас искусственник-кот. Неизвестен науке природоведению непьющий военпред, а Артема повело уже после третьей рюмки, и сентенция отца «Русский человек хоть пить умеет» и причитания матери «А под Москвой сейчас маслята» магически отбросили его на дорбрый десяток лет назад, когда он, уже не молодой специалист, а старший инженер СКБ, хочешь не хочешь, а не надо ля-ля своим ребятам, и вся лаборатория едет не то за Пахру, не то за Оку по грибы.

Началось все, как ни странно, с холодильника. В лаборатории номер два под управлением Матвея Кузьмича Семенова, единственной во всем отделе, не было холодильника. Как сказала однажды ветеран СКБ Татьяна Андреевна Елисеева молодой специалистке Леночке после юбилея Семенова, рассматривая юбилейный же альбом: «Ты, Леночка, эти фото домой не носи, а то мама как личико Матвея Кузьмича увидит, так на работу тебя больше не пустит!» Кузьмич, ясное дело, посмеялся вместе со всеми, но затаил хамство, и при первом удобном случае лишил гибкого графика Татьяну Андревну, жившую на другом конце Москвы.

Но вернемся к холодильнику.

После массированной, со слезами, атаки лабораторных девочек, холодильник был включен в план, но последнее слово все же сказал Кузьмич – вместо обычной компактной Оки или ЗИЛа он заказал промышленного монстра, перегородившего полпрохода и, будучи включенным в сеть, рычавшего, как дикий кабан на случке. На ненавязчивый девичий вопрос «Кузьмич, какого хрена?» Семенов скромно ответил: «Если повезет лося подстрелить». Лося Татьяна Андревна не простила – холодильник пришлось выключить за превышение всех допустимых норм производственного шума, а продукты по-прежнему таскать в техсектор под насмешливые взгляды тамошнего бабья, и ни одно лабораторное сборище не обходилось без сакраментального вопроса Татьяны Андревны: «Семенов, где сохатый? Я, наконец, хочу видеть того, за кого мы страдаем столько лет».

Что-что, а поговорить Кузьмич любил. Когда в конце августа, нескончаемо душным московским понедельником, за вечерним лабораторным чаем Семенова потянуло на грибы, и по традиции был помянут сохатый, Матвей Кузьмич торжественно объявил обалдевшим от неожиданности сотрудникам:

– Не верите? Я вот тоже не верил, но в субботу сами убедитесь. Значит, так: в пятницу с обеда едем за Пахру (или Оку, Артем уже не помнил подробностей) за маслятами. Там деревня есть, такая неперспективная, что даже автобус туда отменили, но зато маслят – рюкзаками можно таскать. У кореша там дом – ему спирта полбанки, и ночуем всем коллективом. А подниму я вас всех в пять утра, по атасу – тогда поверите, что Матвей Кузьмич зря не болтает. Кто в отпуске – ладно, а остальные – чтоб никаких отговорок, у нас – день здоровья.

Решительность Кузьмича поколебала даже вечный скепсис Татьяны Елисеевой, с которой Артему было по пути до центра, и они часто уходили последними, обсуждая по дороге толстые журналы.

– Только бы они раньше вечера пить не начали, тогда все нормально, а маслята – не маслята, сохатый – не сохатый, а хоть в нормальном лесу погуляем, не изгаженном. – Татьяна пристально посмотрела на Артема. – Слушай, они только тебе спирт доверяют, как самому трезвому, ты не бери весь, а? Знаешь же как они раскладку считают, потом округляют, ясно в какую сторону, а потом у каждого второго заначка появляется.

Водку в лаборатории, указы – не указы, считали по научному, строго по методике, подписанной самим Кузьмичем и заверенной профоргом и парторгом, и неизменно висевшей над столом завлаба М. К. Семенова. Методика эта столь изящна, что достойна наиполнейшего освещения.

Сначала определялось базовое количество водки (в литрах), которое равнялось: чекушка на бабу, полушка на мужика. Полученное число (в литрах) округлялось вверх до ближайшего целого и переводилось в универсальные единицы, то есть в поллитры. Потом прибавлялась одна УЕ, то есть поллитра. Потом, но только если казалось маловато, прибавлялась еще одна универсальная единица. Но не больше. Полученное количество водки (в поллитрах) объявлялось расчетным и подлежало утверждению завлаба Семенова М. К.

Если бы на этом дело кончалось, то Татьяне Андревне Елисеевой было бы не о чем волноваться, но слушайте дальше.

Кузьмичу подавался список участников на предмет выявления «проглотов», и если таковые выявлялись, а они выявлялись всегда, он со вздохом сожаления, бурча себе под нос «Одних проглотов набрали, енать» добавлял (в поллитрах) одну «Семеновскую» единицу. Или, в особо тяжелых случаях, две «Семеновских». Но не больше. За подписью Кузьмича дело передавалось профоргу Сашке Багрову, который, учитывая профстаж производившего расчет, а также состояние души находящегося за соседним столом Кузьмича мог назначить профсоюзную поощрительную надбавку (в поллитрах) в одну единицу. Или, если Кузьмич слишком пристально глядел на Сашку, две поощрительных единицы. Но не больше. Завершал процедуру утверждения парторг замзав Виктор Иваныч, который не был обязан советоваться ни с беспартийным Кузьмичем, ни с остальными членами КПСС по причине их бабской малопонятливости в особо важном партийно-государственном вопросе. Виктор Иваныч имел право назначить (в поллитрах) одну единицу партрезерва. Или, во время обострения международной обстановки, две единицы партрезерва. Но не больше.

Считалось доказанным, что полученное в соответствии с методикой количество водки было необходимо и достаточно для успешного проведения мероприятия. Надо ли говорить, что гласность и демократия давно были в ходу, и руководящая тройка чутко прислушивалась к гласу народа, в положительную сторону, естес-сно. Было, было о чем волноваться ведущему инженеру милейшей Татьяне Андревне, «Ветерану труда» в сорок один год с распахнутым «Новым миром» или, на худой конец, «Невой» в верхнем ящике стола.

Кто может ответить, навскидку, по утвержденной и проверенной методике, каково по численности мужеско население лаборатории номер два, если женская половина равнялась пяти, включая Татьяну Андревну, а спирта на полный номинально-списочный состав шло ровно три и шесть десятых литра на одно мероприятие? Вскинулись? Посчитали? Кто получил правильный ответ, я перед тем снимаю черную кроличью шапку с развязавшимися рыжими тесемками. Хотите проверить? – Девять. Включая иудея Артема и непьющего по причине религиозной принадлежности (но подпадающего под мужеску категорию) мусульманина Рината. Получили ровно девять? Идите к Кузьмичу и попросите налить. Скажите, от Артема. Он нальет – ему не жалко, ей-богу, не жалко, ну может только вздохнет, енать.

Ехали с Курской.

Обеда не дождались – сорвались в «десять с копейками», ну а как не сорваться, если пятница, если Кузьмич дарит пол-отгула в счет будущей работы на овощебазе, если даже дети Елисеевой Т. А. еще на третьей смене в пионерлагере, а заветный семеновский «дипломат» уже с четверга в камере хранения, за проходной, чтобы не случилось чего в последний момент. На Курском попали, естественно, в перерыв, чем сильно огорчили Кузьмича, (говорил вам, с обеда, енать), и припухли до половины первого. К вокзалам русскому человеку не привыкать, только перекосило Кузьмичеву бровь больше обычного.

В электричке не пили – Виктор Иваныч сказал свое строгое партийное слово. «Новый мир» тоже не читали – слушали Багра с гитарой, да байки Семенова. Здесь надо сказать, что в лаборатории Матвея Кузьмича всегда собирались неординарные и чем-то знаменитые личности. Так, например, Саша Багров был знаменит игрой на гитаре и тем, что его жена вдребезги разбила новый «москвич» о трамвай, не получив при этом ни единой царапины. Последнее приобретение Семенова – лабораторный техник Серега Водопьянов, самый молодой в их компании, единственный не женатый и далеко не последний по части выпить, за недолгий стаж работы успевший переспать с большинством молодых лаборанток. Ринат выполнял функции завхоза и славился способностью достать любую деталь или недостающий элемент. Сверстник Артема, тоже старший инженер, Игорь Хомченко, выпускник Лесотехнического института, жил в подмосковной деревне и постоянно путал ноги, не свои, конечно, а микросхемные.

– Хомченко, опять платы протирал?! – требовали ответа взбешенные коллеги.

– ПарЫ, парЫ проклятые, – неизменно улыбаясь в пшеничные усы, отвечал Игорек.

Виктор Иваныч снимал очки. Делал он это крайне редко, никак не чаще одного раза в год, но уж тогда… Немногие женщины могли похвастаться снятием Витькиных очков, и если событие свершалось, то без очков подслеповатый парторг терял всяческий контроль над собой и вытворял такое, что детали его сексуального взрыва не разглашались никем и никогда. Ира Мамонтова была единственной в СКБ женщиной, занимавшейся «железом» наравне с мужиками, причем не менее четырех представителей последних неизменно делали за нее всю работу. В процессе работы добровольные помощники поголовно пытались склонить носившую потрясающее и слегка выглядывающее белье Иру известно к чему, но так и оставались в разряде «ну почти дала». Леночка просто была самой красивой девочкой СКБ, а машинистка Надя обладала столь сильным темпом и мощным ударом по клавишам, что не менее раза в квартал ломала любую пишущую машинку.

Владлен Иваныч отменно делал рыбу – не фаршированную, не заливную и даже не вяленую – в домино. Его незаслуженно сняли с чемпионата СКБ «за нанесение травмы сопернику фишкой пусто-два», отлетевшей во время финального дупления. Татьяна Елисеева отсчитывала трудовой стаж вместе с СКБ, знала абсолютно всех и вся, имела связи даже в буфете насчет мяса, не упоминая об отделах стандартизации и патентоведения, которые лаборатория номер два проходила «на ура». Артем успел прославиться уже в первую неделю трудовой деятельности. После каждодневной постановки на учет все новыми и новыми организациями, начиная с профсоюза и комсомола, и далеко не кончавшимися добровольной дружиной, ДОСААФом, охраной природы, кассой взаимопомощи и проч., его пришел посетить генеральный директор, лично пекущийся о приеме молодежи. Артем, в невыразимо неудобной позе, с торчавшими из-под стенда ногами, после часовой и неравной борьбы с последним неподдающимся сочленением и в надцатый раз падающей гайкой в ответ на вопрос «Где у вас новый сотрудник?» заорал: «Дайте работать молодому специалисту! Мать вашу!»

Кузьмич был в восторге.

Постепенно, однако, кузьмичевы байки приобрели странный окрас: он, как-бы примазавшись, перешел на множественное число, и по пьянке пересказывал происходящее так: «Приходит к нам Генеральный, а мы его на хуй!»

На платформе их давно и нетерпеливо поджидал кузьмичев кореш с лошадью и подводой для вещей. Пока лошадь покорно принимала городские ласки в виде пучков пыльной придорожной травы, между двумя состоялся короткий, но энергичный диалог, полный отчаянных, по диагонали вверх в сторону телеги, жестов кореша и, по диагонали вниз в ту же сторону, ответной отмашки Кузьмича, причем если первый постоянно изгибался вперед-назад, то второй стоял крепко, широко расставив ноги, между которыми красовался потрепанный дипломат с бурно обсуждаемым содержимым.

– Волнуется кореш насчет полбанки, – Сашка сплюнул под ноги всхрапнувшей лошади.

– Неизжиты еще противоречия между городом и деревней, – сказала член партбюро машинистка Надя.

– Неантагонистические, – поправил парторг Виктор Иваныч.

– Полбанка полбанке рознь, – философски заметил Владлен Иваныч.

– Как Англия с Америкой, всюду галлоны – и всюду разные, – подытожила Татьяна Елисеева, спец по стандартизации и патентам.

– Ну чо вы прям, Татьяна Андревна, с галошами вашими английскими, ну выпить мужик хочет, ну душа горит, а вы его галошами, – обиделся за семенова кореша Серега Водопьянов.

Татьяна беспомощно уставилась на Серегу, а Артем с Сашкой дружно хрюкнули.

– Ну ты, Сережа, даешь, – выдавил Сашка сквозь смех. – Галоши!

Артем подумал, что Сашка еще долго будет вспоминать Сереге галоши. Тем временем, Матвей Кузьмич с мужиком, похлопав друг друга по спине, рука под руку направились к ожидавшей окончания спора группе. Парочка выглядела потрясающе: кругляшок Семенов в тряпичной кепке с эмблемой команды московского Локомотива и в расстегнутой, когда-то зеленой стройотрядовской куртке рядом с белокурым почти что негром на голову выше его в синей застиранной майке и ушанке с развязавшимся ухом.

– Матвей Кузьмич, а чемоданчик?! – укоризненно взмахнул руками Серега, показывая на стоящий в пыли на обочине дороги дипломат. – Какие ж грибы, если без чемоданчика, нам без чемоданчика никак нельзя, нам прям хоть щас домой возвращайся, без чемоданчика-то! – сияющий Серега брал реванш за галоши.

По команде «Енать» чемоданчик снова оказался в руке у Семенова, где и оставался во время перехода до деревни, совершенно бесперспективной в смысле развитого социализма, но абсолютно перспективной касательно маслят. Остальная кладь ехала лошадью, в отличие от живой силы, двигавшейся самоходом. Судя по дороге, цепко державшей глубокие следы дождя недельной давности, автобус в деревню не отменяли – он здесь не ходил никогда.

– Могло быть хуже, – сказала Татьяна Андревна, усаживаясь на террасе рядом с Артемом, после осмотра заброшенного дома, куда привела их ушанка.

– Тань, народ не жрамши, – жалобно и одновременно сурово сказал появившийся из-за сарая Семенов и кивнул головой куда-то за себя, на выросшего за спиной кореша. «Тань» и «народ» вышло жалобно, а «не жрамши» – сурово.

– Петр, – посчитал нужным представиться тот, и после некоторой паузы добавил, – Андреич.

– Татьяна Андревна.

– Артем… Михалыч.

– Ну! Тоже Андревна, – Петр покачал головой и уставился на Таню, как бы желая что-то сказать, но слова не шли.

– Пойду девочек кликну, – Елисеева скрылась в доме.

– Тема, пойдем, дело есть, – отвел его в сторону Кузьмич. – Разбавить надо, сам знаешь как, не впервой, а Петру не наливай, я ему налил уже. С нами сядет – там еще выпьет.

Понятно, что налил Кузьмич не только Петру, но и себе, не станет же Петр, в самом деле, пить один, не по людски это. Третьим взяли Багра. Стол девочки соорудили за какие-нибудь десять минут – подвернувшиеся кстати лабораторные заказы были арестованы и отправлены в общий котел. На разбавку Артему была выделена литра спирта.

– Ну, давайте, – поднялся Кузьмич со стаканом в руке, – здоровье Петра Андреича! – Свободной рукой Семенов надавил корешу на плечо, – сиди, Петро, сиди. Грибник Петр Андреич бывалый, заядлый, можно сказать. Ну, давай, Петро…

Свежеразбавленный спирт был тепловат и шибал. Проголодавшийся народ быстро расхватывал закуску в предвкушении второй. Петро сидел насупившись, не притрагиваясь к еде.

– А эти, что? – громким шепотом спросил он Кузьмича, заметив, что Рината второй раз обнесли, а у Артема спирт остался еще с прошлого раза. – За баб что ли идут?

– Один – татар, а другой – еврей, – ответил Семенов тоже шепотом. – Ты закуси, Петро, закуси, нормальный харч. Багор! Все не лей, на третью оставь! Давай, мужики. Давай, хозяин. За то, значит, чтобы было у нас завтра, в корзине…

– Ты, Семенов, так и скажи: за грибы!

– Вот ты, Тань, всегда так! Нельзя так, понимаешь! Ты, Тань, если не знаешь, то не надо! Не положено это упоминать, счастья не будет. Ну да ладно! – Кузьмич махнул спирта.

Да не ладно…

Дальнейшие события развивались так, что никто из их участников и не пытался о них потом не то что рассказывать – даже заикаться.

Сначала на террасе появился огромных размеров серый дымчатый кот с пушистым, трубой, хвостом. Пригнув голову к дощатому с облупившейся краской полу, принюхиваясь к происходящему, он бесшумно пересек пространство и одним грациозным движением взлетел на спинку старого располосованного кресла, занимаемого Петром Андреичем. Кот положил передние лапы к нему на плечо, а потом медленно опустил голову на лапы, изогнув спину, слегка поводя хвостом из стороны в сторону. Аудитория притихла. Казалось, притих даже гомон окрестного птичьего сброда и шелест веток орешника. Кот утвердился на плече Петра, медленно прикрыл зеленые глаза и замер.

– Рыбалка у нас законная, – произнес ни с того ни с сего Петр Андреич. – Лещ играет. Жирный. Жир так и капает. И щука бьет. И карась берет.

Петр встал и, не говоря ни слова, пошел с террасы в сторону деревни. Кот исчез так же внезапно, как и появился.

По неизвестной причине большинство присутствующих охватила непонятная лихорадочная дрожь: была вывернута надина швейная коробка и извлечена телесного цвета капроновая нитка, с хрустом гнулись в крючки найденные там же булавки, благо, никогда не расставался с шанцевым инструментом Владлен Иваныч, с треском ложились под ноги Сереге плети орешника, порубана на поплавки старая черная бельевая прищепка, и хрен с ним, с грузилом – булавки хватит. С сочным чавканьем отвалилась старая колода, давшую убежище отменному выводку червей, и партавангард в лице Виктор Иваныча и Нади отправился в деревню, по следам Петра, за постным маслом. Под бодрый счет командира «раз-два, енать-рыба» взвод взял направление к реке.

Охота пуще неволи. Что можно словить на телесного цвета капроновую нить, привязанную одним концом к ореховому дрыну, а другим – к грубо загнутой пассатижами булавке? Увы… Но надежда умирает последней, не просто убить оптимизм русского человека: вот она, двупарная полузатопленная лодка – бегом обратно, к сараю, за веслами, за ведром, за «червей еще не забудьте».

– С лодки, мудаки, с лодки она сама пойдет! – летит по-над рекой.

– Енть, енть, енть… – весело шлепают весла по закатно-угрюмой воде, отгоняя лодку от берега, все дальше, на стремнину, под вкрадчивый шепот переката, к затопленной коряге, о которой известно даже самому младому и неразумному деревенскому пацану, но неписан деревенский закон городскому мудаку.

– Чует мое сердце, не кончится добром эта рыбалка, – произнесла Татьяна Андревна, возглавлявшая бабо-жидовскую компанию, расположившуюся на берегу.

– Да оставь ты их, Тань, и Кузьмича не дразни. Мало тебе СКБ, так и тут покоя не даешь, – в окружении себя, одного Артема Ире Мамонтовой было явно маловато, к тому же, ей было отчетливо завидно, что Артем не сводил глаз с узкой, с развязанными бретельками, спины загоравшей в ласковых лучах закатного солнца Леночки.

– Ты, Ира, Семенова не знаешь. Заводной он. Я с ним уже сколько лет работаю, мы с ним кореша, можно сказать, – Таня подмигнула Артему, оторвавшемуся на слове «кореш» от ленкиной спины. – Он из здешних мест: ему бы с Петром рыбачить, сено метать, трактор разбирать, самогонку жрать, а он в техникум подался, потом в институт, потом женился, потом в СКБ попал. Кандидатскую вот, пятнадцать лет мучает, никак не защитит. Видела, как они с Петром – друганы лучшие, а минуты вместе не могут, не поцапавшись.

– Кореша, кореша, а гадости он тебе постоянно делает, да и ты ему. А зачем, Тань? Чего вы не поделили?

– Характер… – не успела Татьяна Андревна ответить, как с реки раздался цветистый перемат. Артем прозевал даже явление выпавшей из верхней части купальника замечательной леночкиной груди. Зацепившись за корягу, кренилась на перекате двупарная, протекающая по кильсону лодка, отчаянно подающая сигналы СОС на понятном лишь шестой части суши языке.

– Пошли, – скомандовала Татьяна Андревна, – нечего нам тут делать, только нарвемся. Им сейчас спирта побольше подавай, да закуски пожирнее, чтобы с копыт не свалились. Интересно, сухое на смену есть у кого?

Сухие шмотки, оказавшиеся лишь у Артема и Игоря, разделили по-братски и сразу же, не откладывая, выпили для сугрева.

Потом решили запалить огонь, чтобы сушить мокрое, и, устав от разведения костра, выпили снова.

Вспомнили, что вещи так и валяются – развесили, обнаружили, что костер гаснет, подкинули свежих веток и вспомнили, что давно не пили.

В отсветах заката увидели поднимающийся дым, но решили, что это пар, и, поскольку уже розлито, выпили.

Закусили последними остатками дневного стола, почувствовали запах горелого, долго спорили, что горит, бросились спасать, что осталось, и допили за успешно проведенную операцию спасения.

Дым от костра поднимался отвесно вверх.

Ласточки летали высоко.

Мошкара сбилась в кучу.

Закат рдел.

Солнце садилось за лесом.

Но не в тучу.

Кузьмич шел на третий круг, доказывая народу преимущества народных же примет перед бюро погоды, неизменно сбиваясь после пятой из них, то ли споткнувшись об «но», то ли теряясь в туче.

Петр Андреич пожаловали в сумерках, степенно следуя в сопровождении давешнего кота. К армейского образца серо-голубой ушанке с неизменно торчащим ухом была тщательно подобрана черная с белыми продольными полосками пиджачная пара и розовая рубаха с выпущенным наружу воротом. По вороту вилась орнаментом голубая вязь под стать начищенным до блеска кирзачам со смятыми голенищами. В руке на каждом шаге звякал бидончик литра на два.

– При параде Петро, – присвистнул Сашка Багров.

– Просто красив, – Таня Елисеева отвернулась, чтобы не расхохотаться в голос.

– Хиппует коромысло, – внес свою лепту Серега.

– Цыц, – прикрикнул на всех Кузьмич и спустился с террасы навстречу гостю. – Проходи, Петро, проходи, ты, я вижу, приоделся.

Взойдя на террасу, Петр Андреич осуждающе оглядел неубранные остатки сугрева и неодобрительно покачал головой, выбирая подходящее место для бидончика. На столе такового не нашлось, и бидончик был водружен на стоявший в углу табурет.

– Ты присаживайся, Петро, присаживайся, – взял его под локоток Кузьмич. – Городская хозяйка, разве ее с деревенской сравнишь? Избаловались девки. Мужика уважать разучились. Надь, прибрали бы, что ли.

Надежда свалила все в таз и отправилась к реке мыть посуду. Петр мрачно смотрел ей вслед. Ужин, тем временем, поспевал. Аппетитно пахла тушенка, смешанная с молодой картошечкой, открывались домашние соленья, заботливо приготовленные не только балованными девками, но и прихваченные из дому негодящими городскими мужиками. Артем священнодействовал под скрещенными прицелами, строжайше блюдя рецептуру два к трем, нарочито замедляя движения, растягивая процедуру, придавая ей тем самым значительность в глазах заинтересованных зрителей, особенно следя, чтобы ни капли драгоценного продукта не пропало зря.

– Ну, да не иссякнет!

А как же ей, родимой, иссякнуть, если разменяли лишь вторую литру из строжайше выверенных, откалиброванных и поверенных трех с шестью, да и Петр не пустой – сподмогнет, с бидончиком-то. Не будем лезть не в свое дело, ибо сказано не нами, что веселие на Руси есть питие, и Бог всем судья, тем более, что Артем и не помнил почти ничего. А помнил он, как неведомая сила поднимала его с места и бросала бежать в засарайные угодья примерно раз в полчаса, и когда воротился в несчетный раз, под надзором зеленых глаз устроившегося на перильце кота, припер его к тому перильцу Кузьмич и потребовал ответа на извечный вопрос:

– А не драпанешь ли ты, Артем, в Израиль? – ударение Кузьмич, ясное дело, поставил на втором «и».

– А, драпану! – ответил Артем и… протрезвел.

– И правильно! – одобрил Кузьмич и… тоже протрезвел.

Здесь мы столкнулись с необъяснимым наукой явлением, поскольку в конце восьмидесятых, несмотря на перестройку, непросто было в эСэСэСэРе протрезвить завлаба, но, в отличие от начала девяностых, Израиль (на втором «и» ударение) еще действовал, и трезвел мелкий и средний начальник мгновенно, при его одном упоминании. И что оставалось делать завлабу Семенову М. К., как не требовать «еще водки», а его подчиненному Дубинчику А. М., как не бежать за ней, родимой.

Неподалеку, на лесной опушке, встретил бежавший Артем Михалыч Дубинчик женское население лаборатории номер два, давно распознавшее немедленную и вполне реальную угрозу женской чести. А вскоре к ним присоединился непротивленец злу насилием завхоз Ринат.

Утро стрелецкой казни бледнеет в сравнении с летним рассветом в подмосковной деревне под неприметным названием «Большие Бодуны». История умалчивает скромное описание победы, одержанной русским оружием над извечным врагом – зеленым змием. Вражеско семя – бабы, жиды и татары – окружили в тот ранний час стан русских воинов, не ожидавших от неприятеля такого коварства. Петр Андреич спал в кресле с котом на коленях. Матвей Кузьмич храпел, положив голову на покоящиеся на столе кулаки. Сашка Багров на табурете обнимал и одновременно опирался на гитару. Игорь Хомченко вытянулся на стуле в исключающей равновесие позиции: вытянувшись во весь рост, ягодицами он опирался на край сиденья, а лопатками – на спинку балансировавшего на двух ножках стула. Иванычи – коммунист Виктор и беспартийный Владлен – демонстрировали единый блок, обнявшись в невыразимой позе на старом сундуке. Серега отсутствовал.

– Ну, девочки, теперь и мы можем спокойно поспать, – заявила, оглядев террасу, Татьяна Андревна. – Интересно, они все выжрали, или на опохмелку осталось?

– Пусто, – растерянно объявил осмотревший семеновский чемоданчик Артем.

– Ну что ж, сочувствовать трудно, но можно, – философски сказала Татьяна и пошла с террасы в избу.

– Татьяна Андревна, они всегда так? – спросила отмотавшая в СКБ первые полгода Леночка.

– Всегда, всегда, – влез Ринат.

– Да ладно, и ты тоже, специалист, если бы не Петр с самогонкой, то все бы обошлось, – вступилась Ира.

– Теперь уж не до грибов, – подвела итог Надя.

Первым проснулся кот и опрометью бросился с террасы на шорох в кустах. Почувствовав кошачье движение, пробудился Петр Андреич, и нетвердым шагом отправился восвояси. Отойдя несколько метров, он резко затормозил, недоуменно обернулся, посмотрел на небо, потом ощупал голову, на которой не оказалось шапки, и, выругавшись, затрусил снова. Еще через несколько минут со стуком упал Кузьмич. Наверное, ему снились фильмы Брюса Ли, потому что проснулся он в боевой позиции и резко, как учили, двинул ближайшему обидчику, оказавшемуся ножкой игорькова стула. Игорь свалился немедленно и навзничь, в обломках стула, прямо на голову начальнику. Пару минут не раздавалось ни звука, но после первого шока оба поняли, что они среди своих. Радость братания была недолгой – при попытке встать с ними посчитался за изувеченного товарища оказавшийся на месте разборки стол. Отзвуки боя разбудили Иванычей, всегда готовых придти на подмогу, если бы не предательство приютившего их сундука, подло возникавшего на пути.