Текст книги "Мертвенно - бледный свет фонарей"

Автор книги: Александр Гребёнкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

МЕРТВЕННО – БЛЕДНЫЙ СВЕТ ФОНАРЕЙ

повесть – легенда

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Стивенсон смотрел в окно и наблюдал, как вагоны разрезают своими колесами волны серого ползучего тумана, лязгая, будто каторжники, железными цепями. Иногда ему казалось, что в закрученных вихрях серых клубней виднеются зеленовато – желтые черепа и поднятые вверх костлявые руки с растопыренными пальцами. Туман изменялся, и эти призрачные фигуры тут же исчезали. Дрожали холодные деревья с поблекшей листвой и начинающие облетать острые кусты. Поля были покрыты черно-зеленой мокротой от недавнего дождя.

Поезд шатало из стороны в сторону и напротив, в такт вагону, покачивался немногословный и серьезный молодой человек, одетый как франт. Стивенсон думал о том, сколько же тот выложил за свой новенький кремовый костюм, ведь он, по его словам, был студентом. Пиджак облегал его коренастую фигуру, мускулистую, как у гимнаста, и казалось, вот-вот лопнет на его плечах. В петлице его пиджака пламенела гвоздика. Как он сообщил, поезд мчал его к возлюбленной.

Отчаявшись разговорить молодого человека, Стивенсон, покашливая в платок, занялся газетой. На одной из страниц были поданы новые вести о нашумевшем убийстве в Лондоне. Писалось, что это была, возможно, личная месть. Мелькали рисунки присыпанного черной листвой тела и суровые лица инспекторов Скотленд – ярда.

Стивенсон, не будучи особо падким на такие новости, сразу же перевернул страницу, глянув еще раз на соседа. Молодой человек всматривался наивными голубыми глазами в рваный меловой туман, сквозь который проглядывались желто – зеленоватые постройки. Подъезжали к какой-то станции.

Вокзал оказался пустынным, гулким, словно горное эхо, и поезд простоял недолго. Вот паровоз свистнул, как вдруг они увидели господина, буквально летевшего к поезду. На бегу он вытянул вперед голову с острым носом и был схож с птицей. Полы его черного плаща развевались по ветру, под ними клубился, заворачивался веретеном туман. В руке у него была толстая трость. За ним еле поспевал полноватый носильщик, неся в руке дорожный чемодан.

Вскоре дверцы открылись, и Стивенсон увидел высокого стройного джентльмена, тяжело дышавшего, на ходу снимающего шляпу, обнажившую тронутые сединой слегка вьющиеся волосы. Так в купе появился новый пассажир.

Он представился доктором Габриэлем Джонсоном. Молодой человек у окна тоже назвал свое имя. Его звали Адамом Лэйном. Не желая видимо далее продолжать разговор, Адам тут же извлек из чемодана книгу (судя по обложке – стихов Уитмена) и углубился в чтение, сохраняя мечтательное выражение лица.

На какое-то время в воздухе повисло молчание, нарушаемое лишь стуком и лязгом вагона.

Стивенсон закрылся газетой, пытаясь углубиться в мир новостей. Но угол газеты предательски загибался, в поле зрения его то и дело попадал доктор. Стивенсон видел его глаза – выцветшие, с голубоватым оттенком и красными полосками. Иногда они словно покрывались пленкой. Казалось, что этот человек плохо провел последнюю ночь, возможно – страдает бессонницей. Взгляд его кружил по вагону, останавливался то на Стивенсоне, то на юном Адаме Лэйне. В руке подрагивала трость с большим набалдашником. Видно, как он нервничал, как будто не мог найти себе места.

Наконец, поймав взгляд Стивенсона, он, кашлянув, сказал какие-то мелочи о поезде, станции и осведомился о цели его путешествия. Речь доктора была то нарочито медлительной, то немного печальной, то слегка лукавой.

Стивенсон, будучи человеком несколько щепетильным в знакомствах, но, как литератор, все же любопытным, изволил ему ответить.

Оказывается, они ехали в один и тот же город, но путь Стивенсона лежал дальше, в почтовом экипаже, а доктор должен был остановиться в этом городке.

– Там жил мой брат, – пояснил он. – Его уже нет на этом грешном свете, он промотал все имущество, играя в карты, но я помню его, когда-то славного малого. Он похоронен на местном кладбище, и я собираюсь посетить его могилу.

Доктор говорил тихим и ласковым голосом, его седые брови, закрученные вверх, подрагивали.

Стивенсон рассказал о своих родственниках в Шотландии, которых хотел навестить. Время от времени они прерывали беседу и смотрели в окно, на мокрые зеленые холмы и большие синие и холодные чаши озер.

***

Последняя станция на пути показалась островком цивилизации среди диких лесов, гор с гладкими вершинами и глубоких ущелий. Дальше Стивенсону предстояло ехать с почтовым экипажем в полдень следующего дня.

Уже немного стемнело, когда их на перроне встретил человек с фонарем в руке. Он объяснил, что послан встретить пассажиров, а фонари разбили местные мальчишки.

Доктор Джонсон рассеянно что-то проворчал, прихватив свои вещи, подошел к кэбу, кучер которого мирно дремал. Тут он, обернувшись, на мгновение застыл, разведя в растерянности руки, открыв рот, словно хотел что-то сказать, но потом взял себя в руки.

Стивенсон устремился за ним, как нежный женский голос заставил обернуться.

Неподалеку стояла необыкновенно смуглая для этих широт молоденькая девушка с глубокими очень выразительными темно-карими глазами, очень пронзительными по взгляду, на фоне темно-бронзового оттенка лица. Тело девушки, будто рельефно вырезанное искусным небесным мастером, говорило о необыкновенном темпераменте, который она пыталась сдерживать и скрывать, но который выплескивался наружу, словно огонь из жерла вулкана.

Одета она была достаточно модно для такой глуши. Ее голову украшала изящная шляпка.

– Дорогой мой Адам! – воскликнула она, повиснув на шее у юного Лэйна.

– Маргарет! Любимая!

Адам охватил ее фигуру сильными руками, и вместе они сразу представили собой гармоничную пару, как будто созданы были друг для друга.

Поцелуй, последовавший за этим, казалось намертво сцепил юных любовников.

– O tempora! O mores! – блеклыми, показавшимися мне синеватыми губами произнес едва слышно доктор Джонсон, наблюдавший эту сцену, и цицероновская фраза на латыни («о времена, о нравы») показалась несколько странной и экзотичной в этом заброшенном месте, где-то, чуть ли не на краю света. Очевидно, доктор осуждал поступок Лэйна и его возлюбленной. Стивенсон же невольно залюбовался юной парой и вздохнул.

– В наши времена мы такого не могли себе позволить, – произнес доктор тихим голосом. – Не так были воспитаны.

В его глазах затанцевали красноватые искорки, выражавшие не то что гнев, а, как показалось Стивенсону, внезапный припадок бешенства.

Стивенсон взял его руку в перчатке, чтобы сдержать (в другой руке доктор гневно сжимал трость). Стивенсон сам не понимал, зачем, но, мгновение, и Габриэль Джонсон совладал с собой, внезапно успокоившись.

Молодые люди, смеясь и шутя, держась за руки, устремились к кучеру, чтобы договориться о поездке.

Оказалось, всем им было по пути. Доктор Джонсон и Стивенсон ехали в направлении местной гостиницы, а Адам и Маргарет должны были сойти где-то по дороге.

Колючий ветер заставил путешественников зябнуть, и они поспешили занять свои места.

Окончательно пробудившийся ленивый кучер хлестнул лошадей, и экипаж покатил своими четырьмя колесами в сгущающуюся темень, через чавкающую после недавнего дождя грязь.

Стивенсона привлекла смена настроений во всем облике доктора Джонсона, глаза которого то сияли каким-то оттенком нежности, то заливались пламенем гнева.

Чтобы его успокоить, Стивенсон рассказал маленькую историю о потерянной булавке с бриллиантом, когда-то им найденной в экипаже.

Доктор уже снисходительно улыбался, молодые люди в полутьме о чем-то шептались, и рука Адама обнимала юную Маргарет. Небольшая свеча в фонаре колебалась, и доктор несколько раздраженным голосом предложил погасить ее. После того, как Стивенсон задул свечу, стало таинственно и темно.

Их путь лежал среди гор, усеянных острым лесом. За горами тучи разошлись, и далекое заходящее солнце подсвечивало горы, словно лампа. В окно было слышно, как шумел под ветром, постепенно опадая, древний лес. Звонко топали копыта, а в окно доносился запах листвы и приближающегося дождя.

Тускло-желтый закат был вскоре скрыт тучей, которую пригнал ветер. Отдельные капли редкого дождя нечасто лопотали по крыше экипажа.

Показались невысокие серые каменные и темно-красные кирпичные строения. Колеса и копыта лошадей застучали по брусчатке. Городок казался игрушечным, будто из деревянного ящичка, откуда достают детям подарки. Он, по сути, состоял из одной большой улицы, мелькающей в каплях дождя желтыми глазами фонарей, и большого количества тесных и узких проулков. Лишь перед зданием ратуши и собором была большая мощеная площадь.

– Вот таков наш городок, – звонко сказала Маргарет, которая охотно и много говорила. – Он маленький и тихий. Здесь есть большой и красивый сад. Адам, ты первый раз здесь, и я уверена – город тебе понравится.

Адам что-то с улыбкой ответил, а Стивенсон вслушался. Именно так и было – город был тих и спокоен, стояла шуршащая тишина, лишь звонко падали капли в лужицы с карнизов, да шумели высокие деревья.

Дождь прекратился. Бледная луна, показавшаяся из-за туч, освещала нервным светом траншеи улиц, островерхие башни собора, приземистые дома, таинственные фигуры памятников.

Стивенсон оглянулся на доктора и увидел его кривоватую улыбку, как бы смущенную, руки заметно дрожали, трость шаталась в руках.

– Пахнет булочками! – радостно воскликнул Адам, подавшись всем своим мускулистым телом вперед, выставив лицо в окно, навстречу ветерку.

– Конечно, Адам, – воскликнула Маргарет, – мы ведь проехали булочную Шределя.

Адам рассмеялся, всплеснув руками.

– Сейчас выгрузишь вещи, и пойдем пить кофе с булочками!

Стивенсон заметил, как доктор внимательно посмотрел на Маргарет и сказал чуть дрогнувшим голосом:

– Гулять в такую пору... Хм, неосмотрительно, молодые люди. Уже поздно!

Адам усмехнулся, щелкнул крышечкой карманных часов:

– Но всего лишь седьмой час, доктор. Осень – очаровательное время года. Кроме того, у меня есть чем защищаться в случае нападения недоброжелателей. Поверьте, доктор, этим оружием я владею отменно!

И он, отодвинув полу пальто, продемонстрировал на поясе кинжал в ножнах. Адам тут же вынул его, взмахнув четырехгранным тонким и узким клинком, что заставило доктора слегка отшатнуться, а Маргарет радостно воскликнуть.

Доктор вдруг резко решил изменить свое мнение:

– О, при таком оружии, сударь, вам ничего не страшно. И у очаровательной Маргарет, я уверен, будет надежная защита! Кроме того, осень чудесна для прогулок, особенно для молодых людей, не правда ли мистер Стивенсон? Ах, какая поэзия! Крепкий запах опавшей листвы, воды в лужах, лунный свет – романтика молодости!

Стивенсон лишь частично согласился с доктором. Он сказал осторожно:

– Осень прекрасное время года. Но ее воздух опасен, это воздух умирания, ухода в другой мир. Можно гулять, любуясь красками осени, но не стоит увлекаться.

Адам удивился:

– Вы так говорите мистер Стивенсон, как будто сами уже одной ногой в могиле. Но вы ведь еще молоды...

Стивенсон покраснел, но посчитал, что в полумгле этого никто не заметил.

– Я люблю гулять осенью, когда теплые деньки и паутинка летит, позванивая как колокольчик, шепчут свои истории падающие листья. Но более всего люблю проводить время у камина за книгой, или в обществе моего сына, сражаясь с ним в разные игры...

Доктор Джонсон обаятельно улыбнулся:

– Совершенно с вами согласен, мистер Стивенсон. Я вижу, в душе вы поэт...

– О, да, это есть немножко, – заметил Стивенсон. – Я, скорее скромный литератор...

Маргарет только сейчас всмотрелась своими карими пронзительными глазами в этого худого, нескладного, длинного, как кузнечик, человека и попросила:

– А вы можете прочесть... что-то из своего, из своих стихов.

Стивенсон немного растерялся.

– Я мало читаю публично. Кроме того, я плохо помню наизусть свои стихи. Но для вас, так и быть, постараюсь вспомнить.

– Будем очень признательны, – сказал Адам вослед за своей подругой, слегка улыбнувшись.

Стивенсон на мгновение задумался.

– Хорошо, попытаюсь, – он на мгновение стал серьезным, представляя, как надевает на лицо маску актера, внутренне преображаясь, что он делал уже не раз.

Он собрался с духом, и одновременно отпустил себя на свободу, взмахнул худыми руками, словно мельница, и тихо начал читать:

Когда ни звезды, ни луна

Не светят в поздний час,

Я слышу топот скакуна,

Что мчится мимо нас.

Кто это скачет на коне

В сырую полночь, в тишине?

Под ветром дерево скрипит,

Качаются суда

И снова гулкий стук копыт

Доносится сюда.

И, возвращаясь в ту же ночь,

Галопом всадник скачет прочь.

Стивенсон замолчал, сразу чувствуя шуршащую, наполненную дыханием тишину. Затем хлопнула первая Маргарет, и посыпался жиденький звук аплодисментов.

– У вас просто тонкое чутье и верный глаз, – сказал мистер Джонсон.

– Так мило, поэтично, и так соответствует обстановке, – добавила Маргарет, блестя в темноте каштановыми глазами.

– Забавно, мистер Стивенсон, – сдержанно сказал Адам.

Неистовый лай собаки прервал их разговор.

Экипаж остановился, и молодые люди сошли.

Они стояли под фонарем улыбчивые, удачливые, юные и свет падал на их задорные лица.

– Спасибо, господа! Приятно было путешествовать вместе! – сказал Адам.

– Прощайте! – воскликнула Маргарет своим мелодичным голосом, тут же взяв под руку своего возлюбленного.

***

Экипаж, тяжело заскрипев, остановился у небольшого здания гостиницы, зажатого высокими домами.

– Вы намереваетесь остановиться здесь? – спросил доктор.

– Увы, это единственное место... – пожал худыми плечами Стивенсон.

Доктор дернул плечами, изящно выставив руку:

– Но это так неудобно. Представляю эти жесткие кровати и море клопов.

Стивенсон улыбнулся.

– Я не боюсь их. Поверьте, мне приходилось путешествовать и в Европе, и в Америке, я бывал и не в таких переделках.

Доктор улыбнулся.

– Я предлагаю остановиться в меблированных комнатах. Они здесь, неподалеку, сдаются в одном доме. Поверьте, там вы будете чувствовать себя замечательно. Камин и хороший ужин будут ждать вас!

Стивенсон чуть улыбнулся, поправив прическу:

– Ну, если вы рекомендуете...

– Поехали, – сказал доктор, и его глаза лихорадочно блеснули.

Он приказал кучеру ехать к госпоже Андерсон. Позже Стивенсон отослал с мальчишкой – посыльным записку на почту, чтобы знали, где его искать, если будет отъезжать почтовый дилижанс.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Адам и Маргарет летали, словно птицы между деревьями, смеясь, ловили друг друга руками, попадая в объятия и вновь вырываясь, шелестя медью и золотом опавших листьев. Наконец Адам у ствола старого бука сумел поймать сильными руками и крепко прижать свою подругу. Она еще вырывалась, подобно дикой горной кошке, а потом затихла укрощенным зверьком, и старый заросший парк был свидетелем, как встретились их губы, а тела, пронзенные сладкой истомой, слились воедино, наполнившись энергией и силой.

Маргарет держала его лицо в своих ладошках, гладила непослушную прядь волос, жарко целовала в щеки, ставшие пурпурными, а потом тихо спросила:

– Адам, ты мой? Ну, признайся, ты только мой? Если ты принадлежишь еще кому-то, если предаешь меня с другой, вот возьму ружье и пристрелю... О, ты не знаешь, как я хорошо стреляю. Я ведь охотница – бах!

И она игриво, со смехом, тыкала в него острым концом шпильки. Он, шутя, отобрал ее, погладил волосы девушки:

– Ну, что ты. Конечно только твой! Я ведь люблю тебя, и ты – весь мой мир, моя страсть, мое чудо... Самое главное чудо в жизни!

И он поцеловал ее пламенно и твердо, и она охватила тонкими трепетными руками его голову, задержала ее, продолжая музыку поцелуя.

Когда Маргарет оторвалась от его губ, вздыхая, поправляя выбившиеся из-под шляпки волосы, то реальный мир вернулся к ней – она услышала шелест опадающей листвы и крики грачей на соборной башне. Взгляд скользнул вверх – на нее глядели любопытными глазами свежие звезды, и Маргарет вспомнила о времени. Адам освободил руку, нырнувшую тут же в карман. Он достал карманные часы, стрелки которых сверкнули в лунно-серебристых лучах.

В шоколадных глазах девушки блеснула, колыхнувшись, легкая волна:

– Вечер кончается – скоро ночь. И нам надо будет расставаться. А так не хочется! Мне так нравится с тобою, Адам!

Адам, держа крепко в объятиях свою возлюбленную, произнес, ласково глядя ей в глаза:

– Ночи тоже проходят, жизнь перелистнет страничку, и ближе к обеду мы вновь будем вместе...

Маргарет сказала жалобно:

– Но мне так не хочется, чтобы ты уходил...

Адам еще крепче прижал к себе девушку, словно самую главную драгоценность, и, помолчав, добавил:

– Если я опоздаю, хозяин отеля не пустит меня в комнату... Тебе хорошо, твой дом в любое время примет тебя... Как здорово уметь распоряжаться собой и своим временем.

Маргарет кивнула:

– Да, я могу приходить поздно. В крайнем случае, меня встретит верный мне слуга и впустит через заднюю дверь. Но ведь еще немножко времени есть у нас?

Глаза Адама вдруг загорелись:

– Слушай, а коли так – пойдем к развалинам здешнего монастыря. Помнишь, ты хотела прогуляться туда, где жил старый монах, который был самым неистовым аскетом в этих местах?

Они сразу же одним порывом, как будто приняв быстрое решение, направились по темной, мощенной камнем дороге к седым развалинам, которые возвышались над деревьями вдалеке на фоне глубокого темно-синего неба. Уже стемнело настолько, что окружавшие предметы расплывались, становились большими и таинственными. Поздний вечер постепенно переходил в глухую и таинственную ночь, но идти было недалеко – серые стены заброшенного, наполовину рухнувшего в заболоченную речку собора уже виднелись серо-зеленой громадой в вечерних сумерках. Сизая полоса тумана начала медленно ползти им навстречу, когда они, весело переговариваясь, останавливаясь для сиюминутного поцелуя, вышли за пределы мерцающих фонарей, достигнув высокой ограды. Каменная стена завершалась вверху железной решеткой. Густо росшие деревья были похожи на старинные арабские шатры.

Кладбищенская калитка, закрывавшая путь в царство упокоения мертвых была заперта, но Маргарет уверенно тянула Адама за руку к одному знакомому ей месту.

Здесь огромное дерево, упавшее после лютой зимней бури, повредило решетку, поэтому путники через пролом очутились среди мертвых развалин.

Церковная башня высилась над ними и казалась призраком. Внутри ограды было кладбище, и памятники его возвышались в тумане, как привидения.

Старые монастырские стены были сплошь увиты плющом, который ловко взбирался до самой крыши. Эти древние стены защитили путников от поднявшегося ветра. Встретили их лишь шуршащие у стен мелкие твари, пыль и запах тления.

– Вот здесь он жил и молился в последние годы, – сказала Маргарет, глядя во мрак кельи. Звук ее голоса, внезапно отделившись, полетел среди обветшалых каменных стен.

– Жаль, что у нас с тобой нет ни фонаря, ни свечи. Говорят, он был очень грешен, потому и молился, – тихо произнесла она, оглядываясь.

– В чем же состояли его грехи? Грехи монаха?

Маргарет вздохнула, крепче прижавшись к Адаму. Ей вдруг стало зябко.

– О, это был необычный человек. Он умел удивительно говорить, да так, что птицы слетались к нему, пчелы летели, забыв о сладких кувшинках цветов. Конечно, он привлекал людей. И вот стало известно, что он полюбил мирскую женщину. Это была падшая женщина, продававшая свое тело на панели. Говорят, от нее он подхватил дурную болезнь и понял, что это наказание божье. Пытался ее лечить и обратить к богу.

– Ну, и как?

– Какое-то время она жила здесь с ним, что само по себе греховно, люди считали ее его женой и осуждали эту связь, противную богу и церкви.

– Тогда он очень большой грешник! – воскликнул Адам.

– Она ушла от него, когда узнала, что носит его ребенка. Он молился, ходил по людям, делал разные добрые дела. Мы с подругой были маленькими девочками, он угощал нас вкусными сластями, и мы за ним бегали, несмотря на то, что лицом он был страшен, как бы черен весь.... Вот и все о его грехе.

– Нет не все... Он еще отравил человека!

Раздавшийся за их спинами спокойный голос здорово напугал их, они резко развернулись и отпрянули к стене. Маргарет вскрикнула.

На фоне бледной затуманенной луны совершенно неподвижно стоял человек в темном одеянии и широкополой шляпе. Мертвенный свет окатывал его плечи и спину, скрывая лицо и потому, казалось, что у него и нет никакого лица.

– Кто вы? –первый воскликнул тонким голосом Адам, стараясь сохранять в самом себе необходимое душевное равновесие и мужество. Его рука сама по себе цеплялась за пояс, где висел стилет.

Маргарет почувствовала слабость и опиралась на его руку.

– Это он. Это монах с черным лицом, – шептали ее губы.

Стоявший вздохнул и промолвил:

– Я самый страшный злодей в мире! Ха-ха! Ладно, не бойтесь, я пошутил... Вы уже завершили свою экскурсию? Или хотите последовать примеру монаха? Здесь сыро и холодно. Пойдемте!

Они пошли за незнакомцем, словно бы он повелевал ими. Он поднял фонарь, стоявший светлячком на осенней земле и жухлой траве.

Маргарет, стараясь не крикнуть, пылко вцепилась в руку Адама, и тот крепко сжал ее пальцы. Шли молча среди траурного строя деревьев и памятников у склепов, в почти полной мгле, в которой ходили и дрожали зыбкие тени. Далеко пахло речной водой.

И вот, среди мрака, листья и ветви, окружавшие заброшенный монастырский погост, засветились жаром огня. Они вышли к пылающему костру.

У костра сидел гном в длинном плаще пилигрима с капюшоном.

Человек в шляпе пригласил их присесть на ствол опрокинутого дерева. При свете костра лицо его сначала показалось стариковским, но, присмотревшись, Адам понял, что перед ними еще достаточно молодой и сильный мужчина. Его старили борода и усы. У него была странная привычка – застывать надолго на одном месте и стоять без движения. Глаза у него были живые, веселые. Из-под шляпы виднелись длинные, уже начинающие седеть волосы.

Гном, оказавшийся простым мальчишкой, серьезно осмотрел пришедших и

тут же принялся ломать о колено хворост и бросать в костер. Незнакомый господин улыбнулся и протянул Маргарет флягу.

– Вот вам старый ямайский ром, тот самый, который пивал знаменитый пират Кидд! Выпейте и вы воспрянете для жизни. Милая леди, вы ведь вся продрогли. Да и вы тоже, сударь...

Маргарет послушно глотнула рому и закашлялась. Глотнул огненной жидкости и Адам.

Тоже кашлянув, крякнув от крепости напитка, он спросил:

– Простите, а кто вы? С кем имею честь?

Тепло заструилась по их телам, а незнакомец, улыбался, медлил с ответом.

– Называйте меня мистером Бирном. Я ученый, занимаюсь изысканиями в этом монастыре, на этом кладбище. Тревожу прах предков, поднимаю мертвецов и гоняю привидения...Это мой сын и помощник. Не удивляйтесь его молчанию – мальчик нем, как рыба, и так было с рождения...

Адам внимательно посмотрел на мальчика, кивнул, потом перевел взгляд на мистера Бирна, назвал себя и свою подругу.

– И что, здесь есть что искать, мистер Бирн?

– Конечно, – серьезно ответил Бирн. – Здесь я нашел остатки монастырской библиотеки, кстати, и книги Джозефа Алстона, последнего жившего здесь. Кроме того, само по себе кладбище, эти заброшенные, заросшие мхом и кустарником, скрытые за деревьями склепы, представляют немалый интерес. Им уже несколько столетий...

Маргарет быстро освоилась, поняла, что окончательно согрелась и весело спросила мистера Бирна, он уже ей казался совсем не страшным.

– Простите, мистер Бирн, вы говорили о монахе, как об отравителе.

– Да, есть такая неприятная история. Джозеф Алстон, полюбив гулящую Мэри и пытаясь спасти ее, отравил с помощью яда ее хозяйку бандершу. Вы понимаете, о чем я говорю.

– Представляю, как он мучился, замаливая этот грех. И все напрасно! – громко сказала Маргарет.

– Почему напрасно? – спросил мистер Бирн.

– Да ведь Мэри вернулась к прежним занятиям.

Бирн вздохнул, пошевелив длинной палкой уголья костра. Потом застыл на месте, словно памятник, не двигаясь. Говорили только его губы:

– А вот мои поиски, дорогая леди Маргарет, дали совсем другой результат. Мэри забросила свои занятия. Ее приняли в больнице соседнего города. Там ведь жили ее родные. Она родила мальчика. Алстон, как вы знаете, исчез из города, его келья заброшена, как и весь старый монастырь. Дело в том, что он собрал кое-какие средства, пожертвования, уехал к своей возлюбленной Мэри. Они поселились вместе в одном загородном доме, тоже брошенном, принадлежащем родственникам мисс Мэри. Но кара господа настигла его здесь. Он скончался в мучениях...

– А могила его? – спросил Адам.

– Там же. А вот Мэри изменилась. О грехах своей юности она уже не вспоминала. О ней теперь все говорили, как о сестре милосердия. Организовала приют для подкидышей и сирот в госпитале графини Элизабет. В мирное время сёстры общины ухаживали только за больными женщинами, а в военное – и за мужчинами, нуждающимися в медицинской помощи. Много сделала эта община и для больных разными болезнями.

Наступила тишина. Все присутствующие, казалось, задумались над рассказанной судьбой. Луна ушла за облака, зашумел ветер. Мистер Бирн завернулся в плащ.

– Спасибо за ваш интересный рассказ, мистер Бирн.

Бирн кивнул, сделал знак мальчику. Тот залил водой из котелка костер и затоптал его.

– Луна ушла и ветер усиливается. Пойдемте, я выведу вас отсюда. Ведь уже поздно, и вас, вероятно, ждут, – сказал мистер Бирн. И добавил:

– Джонни, не забудь вещи, мы уходим. И зажги фонарь.

Они тронулись в обратный путь в торжественной тишине, среди покрытых тайнами надгробий, загадочно немых памятников. Только деревья шумели под знобящимся ветром. Тонко светящие звезды выглядывали из-за туч. Впереди шел суровый мистер Бирн с фонарем в руке, за ним шагал маленький Джонни с вещевым мешком, такой же серьезный и сосредоточенный, замыкали шествие взволнованные Адам и Маргарет.

Когда они достигли городского парка, мистер Бирн внезапно застыл на месте, словно кукла – манекен. Он стоял, не шевелясь, будто прислушиваясь. Потом, повернувшись, ступил несколько шагов назад по аллее. Остальные удивленно наблюдали за ним.

Шум деревьев переходил в легкий свист, далеко был слышен топот копыт.

– Тени былого крадутся за нами, иль неизвестные еще злоумышленники, – загадочно, то ли шутя, то ли серьезно, сказал он. – Мистер Адам, необходимо найти для юной леди экипаж..., а мы, мужчины, в случае нападения грабителей, сможем постоять за себя. Не так ли?

Адам кивнул, храбрый и веселый, держась за рукоятку ножа.

На городской площади горела цепочка бледных фонарей. Мистер Бирн быстро нашел кэб, и влюбленные поцеловались.

– Я завтра жду тебя, родной, – ласково произнесла Маргарет.

А потом обратилась к хмуро застывшему Бирну.

– Спасибо вам, мистер Бирн, – сказала она. – Только... только один вопрос... Откуда вы знаете такие подробности о жизни несчастного Алстона?

– Я отчим его сына, – прозвучал ответ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Комната, занимаемая Стивенсоном, была обширна, с высоким потолком, напоминающим былую роскошь сквайра, жившего здесь в давние времена. Каминный очаг, украшенный бронзовыми львами, был невелик и не мог как следует обогреть всю комнату. Стивенсон практически не отходил от очага, завернув свое худое тело в теплый халат. Сидя у багрового огня, он грел руки, посматривая на мрачные и высокие стены, украшенные охотничьими трофеями и скрещенными мечами. Пахло вереском и углем.

Спустя полчаса подали ужин.

Стивенсон спустился в круглую комнату, бывшую в небольшой башенке, где был накрыт стол на два прибора. Коридоры дома были длинны, каждое движение, каждый шаг отдавались гулким эхом. Стол накрывала служанка, которую звали Жанной – деревенская девушка, присланная в услужение миссис Андерсон от каких-то знакомых. Она уже проявила нерасторопность,

уронив большой сверток из чемодана доктора, в результате испачкав в угольной пыли новое пальто, купленное доктором где-то в пути, поэтому ходила с морковным лицом, то и дело приговаривая фразу «что-то у меня сегодня плохое настроение». Хозяйка дома –датчанка, казалась молчаливой и величественной, словно соборная башня. Это была высокая и крепкая телом женщина неопределенного возраста: ей можно было дать и пятьдесят, и шестьдесят лет.

Стивенсон сидел за длинным столом со свечами, а за его спиной за стеклом окна бушевал осенний ветер. За поржавевшей решеткой в камине плескался багрово– синеватый огонь.

Спустя десять минут появился доктор Джонсон, улыбающийся, румяный, с влажным лицом.

– Как вам здесь? Не правда ли, чудесно? Здешняя хозяйка моя хорошая знакомая. Вы скоро убедитесь, что вам здесь будет очень удобно.

Стивенсон кивал, помалкивая о холодной комнате, не желая расстраивать доктора.

– Не сочиняете ли вы что-нибудь занятное? Вот напишите про этот дом. Его история, характеры его владельцев – это будет очень интересно и поучительно.

Доктор сел за тарелку и открыл крышку.

– О, мой любимый омлет...

И он заговорил о светских новостях, почерпнутых из газеты. Поговорили о новом владельце одного из заводов, человеке, сказочно разбогатевшем.

Тут глаза доктора гневно блеснули, и он выпрямился, как струна, бросив на минуту ужин, вытирая нервно руки салфеткой, сказал:

– Богатство развращает. Увы, как и любовь к женщине. Потому что ни деньги, ни любовь никто не употребляет с пользой. Особенно любовь к женщине – она действует развращающе... Она лишает человека душевного равновесия. А богатство вызывает новые желания и аппетиты. И так до моральной деградации.

– Быть может вы, профессор, не знали любви, – спросил Стивенсон, слегка подогретый вином.

– О, ну что вы... Я влюблен... (он поправился), был влюблен. И крепко... Но, все же с достоинством выдержал этот удар!

В дальнейшем ужин проходил в тишине. Неслышно ходила вокруг Жанна, забирая тарелки, гудел, плескался огонь в очаге, да шумел ветер, сотрясая стекла.

Когда они отужинали, доктор пригласил Стивенсона в гостиную. Здесь еле теплился камин. Доктор открыл шкаф, перебирая ноты.

– Вы, как человек искусства, должны находить отдохновение в звуках прекрасной музыки.

Он сел за фортепиано, а Стивенсон расположил свое худое уставшее тело на восточном диване. Доктор Джонсон исполнил сочинение Моцарта. Его руки, которые вначале подрагивали и играли неуверенно, наконец обрели покой и целеустремленность, лаская клавиши. И звуки музыки, казалось, взлетали по комнате, устремлялись в окно, сплетаясь с осенним ветром и падающими листьями.

– Да, это прекрасно, – сказал Стивенсон. – Искусство украшает наш жизненный путь.

– Да, и радует глаз, и дает отдых после долгих и тяжких трудов.

Доктор вздохнул, закрыл крышку рояля и пояснил:

– Мне приходится принимать много больных, и часто музыка служит и отвлечением, и вдохновением.