Текст книги "В башне"

Автор книги: Александр Рославлев

 
В лунном свете реют тени,
Ветви грустно шелестят,
И на мокрые ступени
Листья желтые летят.
 
 
Чуть и шорохи паденья,
Запах сыри, полумгла,
Странно медлят отраженья
Разноцветного стекла.
 
 
Смутны мраморные стены,
С рядом бронзовых фигур
Дремлет фавн, молчат сирены,
В нише спрятался амур.
 
 
Тихо, зыбко реют тени,
Ветви грустно шелестят,
И на мокрые ступени
Листья желтые летят.
 

 
Шумят деревья за окном,
Шумят и ветер жутко стонет.
То будто он кого хоронит,
То как бы тщетно хочет в дом.
 
 
Темно, давно погас камин,
Лежу, хочу заснуть, не спится,
Чего-то жду и странно мнится,
Что я не здесь и не один,
 
 
Как будто в тесном корабле,
Где надо мною слышны люди,
Уж мы давно, в тоске о чуде,
Плывем к неведомой земле.
 
 
Тревожный стук, тревожный шум,
Неуловимое движенье,
Такое ж смутное томленье,
И та же слитность быстрых дум.
 
 
Плывем, плывем… Когда же там
Проглянет верное укрытье,
Где в светлом празднестве прибытья
Дадим мы отдых парусам?
 

 
Свежо, луна застыла в небе,
Вокруг молчать колокола,
Внизу кресты на мирной страже
И кровли сонного села.
 
 
Обрыв и пруд зеркально-яркий,
Над ним семья раздумных ив,
Дорога, мост через канаву,
А там простор лугов и нив.
 
 
Какая тишь! Повсюду тени,
Ночь все пытливо обняла.
Свежо, луна застыла в небе,
Вокруг молчать колокола.
 

 
Шлю вам цветы любви моей печальной;
Я их собрал с покинутых могил,
Шлю вам с улыбкою прощальной,
Как знак всего, чем безнадежно жил.
 
 
На склоне день и этот день последний,
Как в душу мне за тенью пала тень.
Последний путь приветить храм соседний,
И старых лип задумчивая сень.
 
 
Чужим для вас звучит мой голос дальний;
Но все равно – молчать не стало сил;
Шлю вам цветы любви моей печальной,
Я их собрал с покинутых могил.
 

 
За тремя дверями, за тремя замками
Семь принцесс печальных сторожит горбун,
Гневно хмурит брови и гремит ключами,
Отпирает двери на ущербе лун,
 
 
И выходят девы белой вереницей,
Сходят по ступеням в задремавший сад.
Улетает первая, обернувшись птицей,
Шесть кивают в след ей и спешат назад.
 
 
Идут галереей в мраморную залу,
Зажигают люстры, накрывают стол,
У восьми приборов ставят по бокалу,
Белыми цветами усыпают пол,
 
 
И, откинув кудри, возложив короны,
Огибают руки золотом браслет,
И садятся робкие на разные троны
В ожиданьи счастья, или новых бед.
 
 
В полночь набегает говор отдаленный,
Где-то воскресают перебои струн,
 

 
Шуты короля хоронили:
Гремя бубенцами,
Трясли колпаками
И в бубны блестящие били.
Шуты короля хоронили.
 
 
«Король наш, король наш веселый.
Кто ж с песней бесчинной
Осушит твой кубок старинный,
Твой кубок глубокий, тяжелый,
Король наш – король наш веселый».
 
 
Шуты короля отпевали
И красные двое,
Кривляясь и воя,
Руками могилу копали.
Шуты короля отпевали.
 
 
«Король наш, король наш безумный.
Палач усмехнется,
Тебя не дождется
Палач твой на площади шумной.
Король наш, король наш безумный».
 
 
Шуты короля хоронили,
Гремя бубенцами,
Трясли колпаками
И в бубны блестящие били.
Шуты короля хоронили.
 

 
Тягучие узоры легли на заводь сонную,
По заводи гуляют двенадцать лебедей,
Царевич сходит, крадучись, и, с дрожью затаенною
Любуясь на последнего, не может свесть очей.
 
 
На нем кафтан малиновый, расшитый четким золотом,
На нем сапожки красные и шапка набекрень.
По грудь осока острые, трещат стрекозы легкие,
И, как алмазы крупные, везде блестит роса.
 
 
Плывут, гуляют лебеди,
Плывут, гуляют, белые,
Пригожи все двенадцать,
Последний краше всех.
 
 
Их выгнутые груди морщинят гладь зеленую,
Разводные отливы колеблются светло.
Царевич стал под ивою, кладет стрелу каленую,
Прищурил глаз и метится в точеное крыло.
 
 
Но было диво – дивное, взмолился лебедь на небо,
Взмолился детским голосом и слезы потекли,
Лук дрогнул и, ослабнувши, стрела плеснулась рыбкою,
И разошлись по заводи один в другом круги.
 
 
Плывут, гуляют лебеди,
Плывут, гуляют, белые,
Пригожи все двенадцать,
Последний краше всех.
 

 
При луне на косматом коне
Выезжаю я в степь на дорогу,
Зову, и, послушные рогу,
Собираются други ко мне.
 
 
Без конца серебрится ковыль.
Под редеющим, сонным туманом
Ожила стародавняя быль,
Всколыхнулся курган за курганом.
 
 
Далеко перекатен мой зов,
Бьют копытами ярые кони,
Бряцают тяжелые брони
И блещут верхи шишаков.
 
 
На морщинистых лицах рубцы,
Смотрят очи правдиво и смело,
Теснятся седые бойцы
И, кажется, нет им предела.
 
 
От гулкого множества ног
Колеблется сила земная
И стонет, как зверь, завывая,
Мой веками завещанный рог.
 

 
То темный лес, то свет и ширь,
То вязким бродом, то оврагом
Седой, сутулый богатырь,
Нахмурив брови, едет шагом.
 
 
Хвалился князю и гостям
И вот, предавшись крепким думам,
Он держит путь к семи дубам,
К семи зеленым старошумам.
 
 
Туда, где на берег крутой
Глухое море плещет гневно,
Туда, где терем золотой
И в нем заклятая царевна.
 
 
Уж едет витязь много лет,
Нигде семи дубов не видно,
Нет моря и царевны нет.
И стало витязю обидно:
 
 
«Неладно что-то, конь усталь,
Давно заржавели доспехи.
Что ж князь гостей мной забавлял,
Сплел небылицу для потехи!»
 
 
То темный лес, то свет и ширь,
То вязким бродом, то оврагом
Седой, сутулый богатырь,
Нахмурив брови, едет шагом.
 

 
Она что-то пела и жалась ко мне,
И мчались мы долго в санях расписных,
На башенной тройке коней вороных
Серебряным лесом при ясной луне.
 
 
Морозило крепко и пыль из-под ног
Колола лицо и пушила ковер,
Вдруг в сумрачных елях сквозь белый узор
Призывным намеком блеснул огонек.
 
 
И кони свернули и вынесли нас
На малое поле к избушке кривой.
За тусклым стеклом огонек золотой,
Как будто кто дунул, мигнул и погас.
 
 
«Что ж это» – смущенно промолвил я ей.
«Поди, постучи», засмеялась она.
И только успел я дойти до окна,
Гляжу и уж нет ни ее, ни коней.
 
 
Стал звать я, никто не ответил на зов,
Прислушался, робко доносится л бег.
Лежит, как алмазы, сверкающей снег,
Ни звука вокруг и не видно следов.
 

 
Над синим морем дуб зеленый,
Под дубом терем златоверхий,
А в терему краса – царевна,
 
 
И день и ночь глядит царевна
На перстень с камнем самоцветным,
Глядит и горько, горько плачет.
 
 
Принес ей перстень воронь черный,
Взмахнул, вещун, крылом широким,
Взмахнул и скрылся в поднебесьи.
 
 
Царевна плачет, причитает:
«Зачем ты, солнце-ведро, всходишь,
Зачем ты, ветер, тучи гонишь?
 
 
От слез не вижу бела-света,
И как в ненастье цветик вянет,
От слез краса моя завяла.
 
 
Очнись, мой любый, мой голубый.
Во чистом поле конь твой рыщет,
Лихого посвиста не слышит.
 
 
Очнись, мой любый, мой голубый.
Очнись и встань на резвы ноги,
Сядь на коня; скачи быстрей.
 
 
Уж я раскину черны косы,
Возьму тебя на жарки груди
И замилую-зацелую».
 
 
Царевна плачет у оконца,
Шумит над нею дуб зеленый,
Внизу о камни море плещет.
 

* * *

 
Ночной порой по темным волнам,
Раскинув бороду седую,
Плыл царь морской, считая звезды;
 
 
Он из-за шума слышал голос
И видел, старый, как царевна
Метнулась с берега крутого.
 
 
Рукой чешуйчатой ударил,
До дна буруном вспенил волны,
Увлек на дно красу царевну.
 
 
Вставало солнце из-за тучи,
В царевнин терем заглянуло,
Был тих и пуст царевнин терем.
 
 
Царевна дверь не притворила,
Пролетом ветер скрипнул дверью.
Был тих и пуст царевнин терем.
 
 
Дуб прошумел зеленым шумом
И стукнул веткой над оконцем.
Был тих и пуст царевнин терем.
 

* * *

 
На дне морском дворец хрустальный,
А во дворце краса царевна,
И царь морской у ног царевны.
 
 
Вверху то прозелень, то просинь,
Вокруг все чудища, да рыбы,
Да девы с рыбьими хвостами.
 
 
Царевна спит, царевне снится:
«Опять он с нею, сокол ясный»… —
Все в серебре смеется море.
 
 
Но лишь пробудится царевна,
На перстень взглянет, сон свой вспомнит,
Слезами жгучими зальется.
 
 
И в гневе царь скликает ветры,
Вздымает волны словно горы
И корабли за днища ловит.
 

 
Далеко в пустыне моря
Спят глухие острова,
Там поет он, волнам вторя,
И душа его мертва.
 
 
В ночи ясных новолуний,
В ночи пьяной тишины
Он, созвав морских колдуний,
Славить девственность луны.
 
 
Совершает омовенье,
Шлет заклятные слова,
Правит чары и служенья,
Но душа его мертва.
 
 
Кругом в круг проходят смены,
Каждый облик нем и строг,
Волоса, белее пены,
Клочно падают до ног.
 
 
На рассвете девы моря
Покидают острова,
Вновь поет он, волнам вторя,
И душа его мертва.
 

 
Навестите склеп старинный,
Приходите в лунный час,
Буду ждать и саван длинный
Расстелю для вас…
 
 
Прилетят седые совы,
Закачаются кресты,
Тихо встанут, сняв покровы,
Девы мертвой красоты.
 
 
Будем петь о светлых чарах
Первой страсти юных дней,
Будем виться в легких парах,
В полусумраке ветвей.
 
 
Приходите, только с вами
Я могу быть до зари,
Чтоб взглянуть, как за холмами
Загорятся янтари.
 
 
Навестите склеп старинный,
Приходите в лунный час,
Буду ждать и саван длинный
Расстелю для вас.
 

 
В кровавых порфирах и в ярких коронах,
Как прежде случайны и снова одни,
Из пропасти в пропасть, бросая огни,
Мы бешено мчимся на черных драконах.
 
 
Там где-то над морем наш замок старинный,
Внизу по пути за скалою скала,
Навстречу нам птицы, и ветер пустынный,
И игла, беспредельная мгла.
 
 
Проносятся тени в мгновенных уклонах,
Закушенных звеньев не держат ремни,
Из пропасти в пропасть, бросая огни,
Мы бешено мчимся на черных драконах.
 

 
На город пыльный, где весь день жег зной,
Упала мгла с безоблачных высот,
И смолкло все. По лестнице крутой
Взошел на башню старый звездочет.
 
 
Вникая в тайны древних страшных книг,
Он пил лишь воду и ел черствый хлеб,
Все до конца бестрепетно постиг,
И стал читать судьбу земных судеб.
 
 
С боязнью смутной чтил его народ,
Царь у него учился врачевать.
Мудрец все беды ведал наперед;
Но должен был, как каменный, молчать.
 
 
Уж утром веяло. Неспешною стопой,
Мыча, пошли на выгоны стада.
Вдруг в синеве, над светлой полосой,
Зажглась большая, яркая звезда.
 
 
И разошлись морщины на челе.
Взор, полный слез, следил ее восход,
Воскликнувши – «единый на земле» —
Упал и умер старый звездочет.
 

 
Жил юный, бедный рыцарь,
Дружил он с кузнецом,
Кузнец ковал и пела
Ему слепая дочь.
 
 
Росла слепая Лиза,
Как полевой цветок.
Слепую Лизу рыцарь
За песни полюбил.
 
 
Он говорил ей: «скоро
Уеду далеко,
Вернусь к тебе богатым,
Со славою вернусь».
 
 
Уехал бедный рыцарь,
Уехал далеко;
Но к Лизе не вернулся,
Богатства не привез.
 
 
Ждала слепая Лиза,
И перестала ждать,
И были грустны песни
О милом женихе.
 

 
Принцессе подвластна нездешняя сила.
У нее на груди талисман.
Принцесса влюбленного принца склонила
На дерзкий обман.
 
 
Было в замке приветно и шумно.
Принц пел гордую песнь королю
И, вспенивши кубок, воскликнул безумно:
«С кем разделю»?
 
 
Странно смутились стоявшие рядом;
Но король им кивнул головой
И, смерив певца испытующим взглядом,
Твердо ответил: «со мной»!
 
 
Кубок был выпить бесстрашно и свято,
Кубок был выпит до дна,
И обнял он принца, целуя, как брата,
И оба сказали: «Она».
 
 
Там, где теперь их могила,
Утром принцессу ласкает тумань.
Ей подвластна нездешняя сила,
У нее на груди талисман.
 

 
Жиль король, в его подвалах
Сундуки не запирались.
Переполнены давно,
А в дворцовых ярких залах
День и ночь шуты кривлялись,
И рекой лилось вино.
 
 
Сгибли тысячи в работе,
Чтоб была, как солнце, пряжка
На кафтане короля.
В злых слезах, в крови и поте
День и ночь стонала тяжко
Королевская земля.
 
 
Меж шутов один горбатый
Всех забавнее кривлялся,
Веселее всех смешил,
Но, на выдумки богатый,
Он веселым притворялся,
Он глухую месть таил.
 
 
Месть за братьев угнетенных,
Век над пашнями склоненных,
Под угрозой и бичом,
За неправо осужденных,
В тюрьмы брошенных, казненных
Королевским палачом.
 
 
На утре из зал веселья,
Будто пьяный, он, шатаясь,
Пробирался в свой подвал,
Пиль из трав волшебных зелья
И, заклятьям научаясь,
Книгу черную читал.
 
 
Раз король, нахмурясь тучей,
Захотел от пыток крови,
И тюремщика позвал.
Гневно бросив взгляда колючий
И надменно сдвинув брови,
Он тюремщику сказал:
 
 
«Там есть раб из непокорных
Нашей воле и поступкам,
За его вороний крик,
За суленье дней нам черных
Бить, и жечь, и этим кубком
Злостный вырезать язык.
 
 
Загалдели, притащили,
И, гоняя меж столами,
Жгли, до пяток оголя,
Остро с края наточили
Искро-блещущий камнями,
Древний кубок короля.
 
 
Вдруг погасли в люстрах свечи,
Вставши с факелом пылавшим,
Стал расти горбатый шут,
Выше, шире горб и плечи,
Горб под сводом, задрожавшим…
Взвыли падают, ползут.
 
 
Нет спасенья, все закрыто,
В окна бросились, на стену,
В тесноте сбивают с ног.
Под стеной, шумя сердито,
Высоко взметая пену,
В скользком рве бежал поток.
 

 
В пене волн скала крутая,
Под скалой высокий грот;
В нем волшебница морская
День и ночь тумань прядет…
 
 
То длиннее, то короче,
Волокно за волокном,
Бледен лик, сомкнуты очи,
Дышит грудь тревожным сном.
 
 
Что ей снится, чем томится?
Отчего она бледна?
Знает ветер, знают птицы,
Знает каждая волна.
 
 
Носят молвь, друг другу вторя,
Но нельзя ее понять,
И волшебной тайны моря
Никому не разгадать.
 
 
Все прядет… сомкнуты очи,
Дышит грудь тревожным сном,
То длиннее, то короче,
Волокно за волокном.
 

 
Усталое солнце на склоне,
Медленно тонет расплавленный щит,
Герцог, безумный, в железной короне
У входа в свой замок на страже стоит.
 
 
В замке пустынно,
Чуть шевелится на башне трава,
Тени ложатся уродливо-длинно,
Ласточки вьются над плесенью рва.
 
 
Усталое солнце на склоне,
Отблеск рубиновый в море разлит,
Герцог, безумный, в железной короне,
Герцог, безумный, на страже стоит.
 

 
Есть за морем город странный,
В заколдованной стране,
Белоцветный и туманный,
Затонувший в тишине.
 
 
Там не гаснет неизменный,
Истомленный лик луны,
Каждый там, навыки пленный,
Видит сладостные сны.
 
 
Там часы не мерят годы,
Не торопят ход минут,
И таинственные воды
Не дрожать и не текут.
 
 
Там застывшие растенья
Не меняют высоты,
Там все тени без движенья,
И без жизни все черты.
 
 
Путь туда далек и страшен
В шуме ветра и валов,
Мимо трех зловещих башен,
Трех – змеиных островов.
 

 
Ночью озеро молчит,
Месяц в озеро глядит,
Лебеди гуляют,
Три царевны, три сестры,
В блеске месячной игры
Игры затевают.
 
 
Ночью озеро молчит,
Месяц в озеро глядит,
Тихо серебрится.
Гаснет месяц на заре,
Говорить сестра сестре:
«Нам пора, сестрицы».
 
 
Улетают в терем свой,
Прилетают в золотой,
Сбрасывают перья.
Очи – ясны-небеса,
Занебесны голоса,
Чудо-ожерелья…
 
 
В полдень в терем золотой
Входить витязь молодой,
Входит и смеется.
И, какой из них черед,
Ту он за руку берет,
С тою остается.
 
 
Смята жаркая постель,
Запылали кудри – хмель…
Красное веселье…
Шепчет дева: «Чур меня»
Знает, властнее огня
Чары ожерелья.
 
 
Сгинул витязь, в тенях сад,
Сыплет яхонты закат
Из полы узорной.
«Нам пора, сестрицы в путь».
И купают белу грудь
В синеве просторной.
 

 
День и ночь шумит, как пьяный,
Непроглядный, старый бор,
В том бору среди поляны
Тканый золотом шатер.
 
 
У шатра скакун ретивый
Бьет копытом, машет гривой,
А в разубранном шатре
Мертвый витязь на ковре.
 
 
Темной полночью жар-птица
Прилетает в шумен бор,
Мечеть искры и садится
С долгим криком на шатер.
 
 
Стонет витязь, содрогаясь,
Мутным взглядом озираясь,
Поднимается с ковра
И выходит из шатра.
 
 
Ногу в стремя и за птицей.
Ярый топот, свист крыла,
Пляшут красные зарницы,
Пляшут сосны, пляшет мгла.
 
 
Хлещут ветви по шелому,
Ни моргнуть коню лихому;
Но едва забрезжит свет,
Бел шатер, а птицы нет.
 
 
Входить витязь. Бездыханный
Упадает на ковер.
И шумит, шумит, как пьяный,
Непроглядный, старый бор.
 

Анне Саксаганской

 
Как из улия душистого,
Лишь росой умылась зорюшка,
Вылетала пчелка малая
И садилася на липов цвет,
А росла та липа до-небу.
За работой не до времени,
Уж клонилось солнце к вечеру,
Мед янтарный собираючи,
Залетела пчелка на небо.
Видит, терем в светлом облаке,
Предиковинно украшенный,
Словно радуга расписанный.
Благодатью осиянные,
У крыльца стоять два ангела.
Ризы ярче снега белого,
А в руках мечи горящие
Непрестанным, ярым полымем.
Пчелка терему дивуется;
Пожужжала, покружилася
И влетела в дверь двухстворчату,
Во чисту-светлицу Божию.
Во светлице злато, серебро,
Во светлице семь светильников
И куренья благовонные,
Два оконца, два косятчата.
Красно солнце смотрит в правое,
А напротив в него в левое
Месяц млад и звезды частые.
За столом, как жар, сверкающим
Самоцветными каменьями,
Сам Господь во славе мудрости.
Он в рубахе шелку белого,
А порты из рыта-бархата,
Борода седая по пояс,
На лице морщины строгие.
Ослепило пчелку благостью.
Полетела пчелка к Господу,
В бороде его запуталась
И жужжит, не может выбраться.
Тут Господь, с улыбкой ласковой,
Из напасти пчелку вызволил.
Взял ее в пригоршню бережно,
Говорил ей таковы слова:
«Ах ты, пчелка непоседная,
Чем тебя, мою работницу,
За твои труды пожаловать?
Любы мне златые свечечки,
Любы слезы воску ярого»
Отвечала пчелка Господу:
«Не прогневайся, о Господи,
Я б хотела быть не пчелкою,
А царицей православною».
Лишь успела пчелка вымолвить,
Как быстрее синей молнии
Объявилася царицею
В белостенном, стольном городе.
Голова увита жемчугом,
Парчевой наряд, как полымя,
На руках перстни алмазные,
На ногах сапожки – маков цвет.
Высоки хоромы светлые
Окна весело расцвечены,
Перед древней образницею
Мастерской резьбы по дереву
Тяжела лампада теплится,
Золоты карцы, узорочья
И столы, скамьи дубовые.
Пчелку малую, смиренную
Не узнать в красе и пышности.
Очи словно звезды ясные,
По хоромам ходит павою,
Служат слуги ей умелые,
Поясным поклоном кланяясь,
Просят хмельну чарку выкушать,
Закусить медовым пряником,
Гусляры поют со гуслями,
Скоморохи тешат придурью,
Воют карлы бородатые.
Минул день веселым праздником,
На другой – опять веселие.
Что ни час забава новая:
Пляски с бурыми медведями,
Зверованья в страшных машкерах,
Удалы бои кулачные,
Вихрелет на тройках бешенных.
Все то пчелке пригляделося,
Все то скоро ей прискучило,
Захотела неба ясного,
Захотелось поля чистого,
Духовитых, тихих цветиков,
Надоело быть царицею,
И взмолилась пчелка Господу:
«Ты прости меня, о Господи,
Ты верни мои мне крылышки,
Отпусти на волю вольную».
Внял Господь ее раскаянью
И сказал во славе мудрости:
«Всякой твари жизнь разумная,
Всякой твари радость разная».
Сном распалось царство шумное,
Полетела пчелка весело
Через речки, через рощицы
В улей свой, под липов цвет.
С той поры осталась памятка,
Как была она царицею
И ходила в золотой парче,
Так по днесь блестит на солнышке
Золотая, непоседная,
Богу верная, работница.
 

 
Поднималось солнце вешнее,
Зацепилося за край земли,
Разбудило солнце Ратая,
Огнекудрого детинушку;
Спал он крепко годы долгие
В Жар-Горе, у моря синего.
Расступились камни мшистые,
Вышел весело детинушка,
Был, пригож, моложе месяца,
Что из облака вечернего
Народился после дождика.
Смеючись, глядит детинушка.
У него ль кобыла рыжая,
Долгогривая, косматая,
Мечет искры, пышет полымем;
У него ли золота-соха,
Вся на диво изукрашена
Самоцветными каменьями.
С песней звонкой, посередь земли
Он повел, от моря до моря,
Борозду, как ночь глубокую,
Повернуть хотел, соху поднять,
Всколебалася под ним земля,
Всколебалась, расступилася,
И ушел в нее детинушка.
Разгоралось солнце на полдне
И кошницу зерен, огненных,
В память вечную о пахаре
В борозду его просыпало.
Налетели ветры старые,
Бородами замели ее,
А, как солнце спать ложилося,
Тучей-пологом задернулось,
Из тех зерен на златых кустах
Зацветали звезды алые,
Расцветали духовитые,
Кто их рвал, тот падал на землю,
И от силы неизведанной
Словно лист дрожал, и зверем выл.
И любились люди Солнцевой,
Непочатою любовию.
 

 
Как закапали капели
И повсюду заблестели
Говорливы и бойки
Золотые ручейки.
Черт в болоте завозился,
Выполз, лег и обсушился,
Тину с шерсти соскребя,
Глянул в воду на себя,
Сам с собой перемигнулся,
Ражим парнем обернулся
И в деревне за версту
Объявился на мосту.
Очи – вишни наливные,
Кудри хмелем завитые
И как яблоко румян.
На распашку синь кафтан,
Под рубашку с петушками
Пояс крученный с кистями,
Сапоги, как жар, на нем,
Набекрень картуз гвоздем.
На гармошке черт играет,
Лихо песни распевает, —
Сторонись честной народ,
Добрый молодец идет, —
Мелет девкам прибаутки,
Феньки, Машки и Марфутки,
Экий, думают, ловкач
И краснеют, как кумач.
Песне в лад тряхнет кудрями
И притопнет каблуками,
Ухмыльнется, подмигнет,
Козырь козырем идет.
 

* * *

 
Ветер дует и свистит,
Ветер мельницу вертит.
В той ли мельнице веселье,
Беспросыпное похмелье.
Кто б, когда бы не пришел,
Раскошелься и за стол.
Две хозяйки, две старухи
Кривобоки, кособрюхи,
По клыку у них во рту,
Под рубахой по хвосту.
Смерть их знает, не торопит.
Страшный клад старухи копят.
Долго ль, нет ли, черт гулял
И на мельницу попал,
Пьяным, чванным притворился,
Середь лавки развалился,
Гаркнул «штоф», тряхнул мошной,
И пошел тут пир горой.
Пьет ковшом, чертих морочит,
И горланит, и гогочет.
Что ни есть, со всех дворов
Набежало мужиков.
Крепко потчует гуляка,
Гомон, песни, пляс и драка.
Перепил, перепоил,
Штоф еще, и с ног свалил.
Свистнул посвистом змеиным,
Гикнул голосом звериным,
И вокруг деревни лес
Мигом вырос до небес.
Сосны, лапчатые ели
Долгим шумом зашумели,
Затерялись все пути,
Не проехать, не пройти.
 

* * *

 
Много ль раз с тех пор, иль мало
Солнце красное вставало,
Голь деревни не узнать,
Не житье, а благодать.
Избы новые, большие,
Окна, крыльца вырезные,
Расписные ворота,
В понадворьях чистота.
Бабы рослы и ядрены,
Ребятенки их драчены,
Погремушками трясут,
Сладки пряники сосут.
Мастерицы на потехи,
Девки щелкают орехи
И веселою гурьбой
Водят парней за собой.
А на пчельниках, понурясь,
На пчелиный труд прищурясь,
Во сто лет еще крепки,
Греют спины старики,
Всякий празднично рядится
И, смеясь, за стол садится.
Мед и брага – сок земли,
Пироги и кисели,
Все растет и зреет скоро,
И кипит работа споро,
Голь деревни не узнать,
Не житье, а благодать.
 

* * *

 
Много ль раз с тех пор, иль мало
Солнце красное вставало,
Посылает царь дьяков,
С деревень и городов,
Присноровя всю смекалку,
А, где надо, там и палку,
Собирать злату казну
С бусурманом на войну.
Сто мешков казны собрали
И в столицу обратали,
Да прослышали о том,
Что в запрудище лесном
Из забытого селенья
Вырос город загляденье,
Что царю на три войны
В нем хватило бы казны.
Допросить решили строго
И, врезая путь-дорогу.
Среброметны и остры
Застучали топоры.
Проглянули вышки башен
И на диво изукрашен
Вскоре город запестрел,
Словно море зашумел,
Зазвенели бубенцами
Сто телег со ста мешками.
Полны золота мешки,
Понаехали дьяки
И пошли чинить расправу.
«По какому, дескать, праву,
Растакие-то… сыны,
Вы не платите казны?»
У дьяков был норов пылок,
Не пришлось чесать затылок,
Побежали со всех ног,
Посбирали кто что мог.
А дьяки решают мало, —
«Вам скупиться не пристало». —
Делать нечего, пошли,
Покряхтели, принесли.
А дьяки еще грознее:
– «Все тащи, да поживее…»
Все стащили до чиста,
До последнего кнута.
Тут откудова не взялся,
Красный Петька затесался,
Через улицу бежит,
Под ворота норовит.
И дьяки рассвирепели…
– «Утаить от нас хотели,
Или палок нет для вас,
Изловить его сейчас». —
Только Петька под ворота,
И пошла за ним охота.
Кто полою, кто колом,
Брань и давка, пыль столбом.
Петька на тын, Петька выше,
Кукарекнул и на крышу,
Вырос, крыльями взмахнул,
Хитрым полымем блеснул.
Закрутило, затрещало,
Языками побежало,
Вставши облаком густым,
Заклубился черный дым.
 
 
Жарко мельница пылает,
Ветер пламя раздувает,
Всполошились мал и стар.
Все кричат: «пожар, пожар!»
 

* * *

 
Тихо, сыро и тепло.
Солнце в тучу спать легло.
Сходит с неба позолота,
На пригорке у болота
На коряге черт сидит,
На сопелке свиристит,
А вокруг чертихи пляшут,
Голосят, хвостами машут,
Черт весне веселой рад.
На Купала новый клад.