Текст книги "Наследник императора"

Автор книги: Александр Старшинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Александр Старшинов
Наследник императора

Книга I
Легат

Часть I
Гней Помпей Лонгин

Глава I
Попутчик

Сентябрь 857 года от основания Рима[1]1
  104 год н. э.


[Закрыть]

Дорога между Берзобисом и Дробетой[2]2
  Берзобис и Дробета – соответственно Берзовия и Дробета-Тур-ну-Северин, города нынешней Румынии.


[Закрыть]

– Не езди один, господин… – Говоря это, раб старательно делал вид, что высыпает из деревянного ведра опилки на двор почтовой станции. – Час назад прибыл легат со свитой. – Раб мотнул лохматой головой в сторону повозки, из которой выпрягли мулов. – Они отправятся в Дробету завтра поутру. Езжай с ними…

– О чем ты? – Приск оставил в покое упряжь жеребца и повернулся к Попрыгунчику. На почтовой станции центурион не менял коня, а лишь воспользовался стойлом и кормом государственной службы.

Резвый достался ему недорого из-за вздорного нрава и пугливости. Но Приск любил дерзкого жеребца, каждый день проверял, нет ли потертостей на спине, осматривал – не сбиты ли копыта. Ненадежные подковы, которые вечно сваливались, он не использовал.

Раб огляделся – нет ли кого поблизости. Ссадина на его скуле почернела, а глаз полностью заплыл. На тунике (рубаха всего одна, так и не постирал) засохли пятна крови. Вид у парня был еще тот.

– В таверне всякое говорят… Люди глупые, думают: уши у меня проколоты, я и не слышу ничего, а я слышу…

– И что такого интересного ты услышал, Попрыгунчик?

Прозвище рабу как нельзя подходило: он редко стоял спокойно, а, двигаясь, все время смешно подпрыгивал. «Если бы Резвый родился человеком – выглядел бы так же нелепо», – подумал Приск и улыбнулся.

– Ничего такого. Но одному тебе опасно ехать в Дробету. Это точно. Клянусь Аполлоном-Спасителем!

– Что за легат? Командир легиона? Какого?

– Нет, командует не легионом. Выше бери. Зовут Гней Помпей Лонгин[3]3
  Гней Помпей Лонгин – один из военачальников Траяна, консул-суффект 90 г. н. э. (то есть консул, назначенный на смену первому этого года), наместник провинции Верхняя Мезия между 93 и 96/97 гг. н. э., наместник провинции Паннония до 98 г., в описываемое время – командующий всеми военными силами на данубийской границе. (Данубий – Дунай. В нижнем течении реку именовали Истром. В романе Дунай всюду назван Данубием.)


[Закрыть]. О нем тут на станции часто болтают.

– Помпей Лонгин? – Приск изобразил задумчивость. А сердце забилось сильнее. Центурион едва сдержал торжествующую улыбку. Неужели возможно такое совпадение? Вот так повезло! Судьба! А он даже не сулил поставить Фортуне алтарь. Бескорыстно решила помочь капризная богиня…

– Помпей Лонгин, говоришь? – До конца в такую удачу не верилось. – Ты не ошибся?

– Точно, господин.

Приск на миг задумался: нет, не о том размышлял – оставаться или нет, а как оказаться подле Лонгина будто невзначай. Ненавязчиво. Будто и не стремился сам – просто Судьба свела. Вот именно – Судьба.

– Отведи-ка Резвого назад в конюшню да пригляди, чтобы ему засыпали самого лучшего корма, – приказал центурион Попрыгунчику.

Это прозвучало так: «Я последую твоему совету».

* * *

На почтовую станцию центурион Гай Осторий Приск прибыл накануне поздно вечером и, едва перекусив, завалился спать в гостинице при станции. Проснулся он поздно: торопиться центуриону было незачем – от отпуска оставалось несколько дней, но в Эск домой он уже не успевал, а возвращаться до срока на службу в Дробету тем более не хотелось. А главное, известие, что он должен был сообщить Кориолле, было печальным. Он представил, что все эти дни она надеялась, ждала, радостно замирала при стуке в дверь… И… ничего. Еще одно ложное известие, еще одна безрезультатная поездка. Четвертая за два года. «Последняя», – решил для себя Приск.

Наконец ближе к полудню, поднявшись и плотно поев, он вышел во двор, где и стал свидетелем обычной в общем-то сцены. Один из станционных рабов, волоча полное ведро воды, споткнулся и расплескал половину на каменные плиты. В теплый летний день почти и не провинность даже. Нерасторопный раб заслуживал окрика, на крайний случай – удара палки, чтоб в следующий раз внимательней смотрел под ноги. Но один из станционных рабов, судя по новенькой тунике и дорогим сандалиям – рабский начальник, вытянул Попрыгунчика от всей души раза три или четыре палкой, а потом, сбив на землю, принялся еще и ногами охаживать. При этом ведро опрокинулось и расплескалось окончательно. Несчастный закрывался руками, но напрасно – удары всякий раз приходились по голове и ребрам, а истязатель еще норовил добавить в пах и все бил и никак не мог насытиться. Приск, разозленный такой неуемностью, устремился к палачу, сгреб его левой рукой, а правой угостил ударом в челюсть.

– Будь болен! – пожелал истязателю.

Потом отпустил, отступил на полшага и еще раз ударил, в этот раз от души. Раб отлетел на несколько шагов, впечатался спиной в колесо стоявшей неподалеку повозки.

– Ты – на императорской службе, твое дело – служить, а не калечить собственность императора. – Произнеся сию поучительную речь, Приск обернулся к бедолаге, что теперь сидел, скорчившись, и отирал кровь с разбитой губы. – Как тебя кличут?

– Попрыгунчик, – сообщил тот.

На склоненной недавно обритой голове алел свежий шрам, который вновь начал кровить – видимо, уже не в первый раз доставалось Попрыгунчику от начальства. По закону несчастный раб, избиваемый господином, мог искать защиты подле статуи императора – лишь бы суметь добраться до этой статуи и воззвать к гражданам, а вернее, к представителям местной власти. Но то, что можно было сделать в Риме, любом городке Италии или романизированной провинции, здесь, на окраине римского мира, казалось недостижимым. С другой стороны, мысль о статуе выглядела очень даже симпатично.

– А кстати… – проговорил центурион задумчиво, оглядывая двор почтовой станции. – Почему у вас нет статуи императора Траяна? Или хотя бы посвятительного алтаря? Что за недосмотр? А? Неужели вы не чтите нашего наилучшего принцепса[4]4
  Принцепс – во времена Республики – первый в Сенате, затем – титул правителя Рима (отсюда название – эпоха принципата). Официально титул «наилучший принцепс» Траян, судя по всему, получил позже. Но в частных разговорах его практически сразу стали так именовать.


[Закрыть]?

Побитый начальник, готовый возмутиться по поводу незаконных действий и пообещать центуриону жалобу на целый двойной свиток, замер с раскрытым ртом. По тому, как скуксилась синеющая с одной стороны физиономия любителя распускать руки, Приск понял, что попал в слабое место. Он даже без труда восстановил нехитрую цепь событий: рабы скинулись из скудных своих доходов (в основном мелких подачек проезжающих) на какой-нибудь недорогой алтарчик, но деньги непостижимым образом застряли в денежном сундуке старшего стационария[5]5
  Стационарий – служащий почтовой станции.


[Закрыть].

– Я как раз хотел заказать, – пробормотал раб-начальник, спешно оглаживая растрепанные волосы и склоняясь в льстивом поклоне. – Да вот не ведаю, где…

– Дело поправимое, – оборвал его Приск. – В Дробете осталось немало статуй, показавшихся Аполлодору[6]6
  Аполлодор Дамасский – знаменитый архитектор Траяна и Адриана, в романе описывается построенный им мост через Дунай.


[Закрыть] неподходящими для его великолепного моста. Но для твоей станции они вполне подойдут. Можешь выбрать за умеренную цену.

– Так и сделаю, центурион. Благодарю за блестящую мысль, великолепный! – заюлил побитый жулик.

– Заткнись, – оборвал его Приск и повернулся к Попрыгунчику. – Мой тебе совет: если опять начнут истязать, ты, парень, сразу шмыг под статую и ори про защиту. Траян, даже каменный, никого в обиду не даст.

* * *

Это происшествие немного развеселило Приска и отвлекло от мрачных мыслей. Он вернулся в гостиницу собрать вещи, однако не торопился уезжать: решил проверить, не кинется ли оскорбленный начальник-раб избивать раба-подчиненного. Чтобы скоротать время, он достал таблички и принялся сочинять письмо для Кориоллы. Стиль, обычно бойко порхавший, сейчас то и дело увязал в воске, как муха в густом дакийском меду: новость, о которой сообщал своей возлюбленной центурион, была дурная. Дописав кое-как письмо и запечатав, Приск собрался и вышел во двор… Вот тогда Попрыгунчик, уже взнуздавший и выведший из конюшни Резвого, вдруг заговорил о прибытии легата.

Разумеется, выходку избитого раба можно было истолковать как нежелание оставаться один на один с кипящим от злости начальником, посему хитрый раб постарался удержать на станции своего покровителя. Однако что-то подсказывало Приску: раб не врет – всего, правда, недоговаривает, но знает точно: опасность существует. А впрочем – пусть и выдумка, что из того? Лонгин был Приску нужен, просто необходим.

Вернув Резвого в конюшню, Приск отправился в общую залу таверны. Высокого гостя долго искать не пришлось: легат сидел за центральным столом, а хозяин таверны рассыпался перед ним в любезностях, расхваливая завозные вина, пока обезумевшие от окриков слуги носились взад и вперед, вынося с кухни самые дорогие, самые лучшие припасы. Миловидный мальчик лет двенадцати разливал по изящным серебряным кубкам – наверняка извлеченным из багажа самого легата – сладкий мульс[7]7
  Мульс – напиток из кипяченого вина и меда, аперитив.


[Закрыть], призванный поднять аппетит именитого гостя.

Лонгину на вид можно было дать лет пятьдесят, хотя наверняка он был старше лет на пять-шесть. Но сразу видно – человек энергичный, сложения крепкого, несколько в последние годы погрузневший. Веселые улыбчивые глаза, совершенно не подходящие его строгому и чуть полноватому лицу, были удивительно яркого голубого цвета. Лоб высокий, волосы уже начали редеть, но Лонгин этого не стеснялся, не пытался зачесывать пряди набок.

Приск после недолгих раздумий решил, что в данном случае короткий путь – самый верный, шагнул к столу легата и произнес:

– Центурион Гай Осторий Приск приветствует тебя, легат.

Легат поднял руку в ответном приветствии:

– Здравствуй, Приск. Присаживайся. – Он указал на скамью подле себя.

В словах и жестах Лонгина была достойная неспешность, глядел он на Приска чуть исподлобья, но при этом с приятной доброжелательной усмешкой.

– Я слышал о тебе, центурион.

– Хорошее или дурное?

– Всего понемногу. Знаю, ты добился от Траяна разрешения на смертельный поединок. Но это тебя не красит: такая дерзость попахивает бунтом.

Приску очень хотелось возразить, но он стиснул зубы и промолчал, понимая: на словах все подлости Нонния описывать придется долго, легат вряд ли станет слушать защитительную речь до самого заката.

– С другой стороны, говорят, лучше тебя никто на всем лимесе[8]8
  Лимес – граница.


[Закрыть] не умеет вычерчивать планы крепостей, – продолжал Лонгин.

– Да, они отливаются у меня в памяти, будто медные статуи в форме, – сказал Приск.

Вольноотпущенник Лонгина, молодой человек с круглым улыбчивым лицом, мелкие черты которого были в постоянном движении, тем временем принес еще один серебряный кубок и наполнил его мульсом.

– Хвастливость – неплохая штука, но не всегда способствует карьере, – улыбнулся легат. – Расхваливай себя, молодой человек, с осторожностью. Кстати, сколько тебе лет? – Приск не успел ответить: Лонгина вовсе не интересовал возраст центуриона. – Мне необходим человек вроде тебя, чтобы рисовать крепости да карты. Но не в канцелярию, а чтоб постоянно находился при мне.

«Интересно, от кого он про меня наслышан? Может, от Декстра? – подумал Приск. – Или Адриан лично отрекомендовал? Хотя это – вряд ли. Но кто-то намеренно нахвалил. Такого везения не бывает».

– Асклепий, – обратился к вольноотпущеннику Лонгин. – Подай-ка мне таблички того варвара.

– Косорукого, – усмехнулся снисходительно Асклепий и тотчас извлек из дорожной сумки восковые таблички, передал господину.

Лонгин открыл их и протянул Приску.

– Варвар болтал, что пришел из самой Сармизегетузы. Он что-то такое нарисовал по памяти. Но я ничегошеньки не понял из его объяснений и рисунков, – сказал Лонгин. – Надеюсь, ты мне поможешь.

Лонгин не преувеличивал: зарисовки на воске были столь условны, что разобраться в хаосе многочисленных черточек казалось делом немыслимым. Приск на миг задумался. И все же рискнул – опираясь не столько на рисунок, сколько на свою память: в тех местах позапрошлым летом ему довелось побывать.

– Вот здесь, похоже, крепость их столицы, Сармизегетузы Регии. – Приск указал стилем на скопление черточек. – А здесь, судя по всему, Фетеле-Альбе[9]9
  Об укреплениях Сармизегетузы и окружавших ее крепостях см. приложения в конце книги.


[Закрыть], город к северо-западу от Сармизегетузы. Насколько я сумел разузнать и рассмотреть, там расположены плавильные мастерские. В городе-крепости пять больших террас и несколько десятков вспомогательных. С одной стороны Фетеле-Альбе защищает склон горы, а с другой даки построили стены. По договору все укрепления надлежало срыть… Там снова есть ограда? – предположил Приск, еще раз посмотрев на рисунок. – Хотя это могут быть подпорки под террасами.

– А это? – спросил Лонгин, указывая на неровный кружочек дальше к северу.

– Тоже крепость, – сказал Приск. – Только совсем небольшая.

– Соглядатай видел, как туда поднимался караван, везли что-то тяжелое на мулах и лошадях. Что думаешь, центурион? – спросил Лонгин.

Приск сделал неопределенный жест. По варварским рисункам понять что-либо было невозможно. Что касается каравана, то в крепость могли попросту везти зерно из речной долины – но точно так же караван мог быть нагружен оружием.

Ясно было другое: Лонгин не доверяет царю Децебалу. Впрочем – никто из римлян не доверяет дакам. Вопрос в другом – насколько дакийский царь точно выполняет условия мирного договора.

Тем временем мульс сменило альбанское вино, не слишком сильно разбавленное, посреди стола водрузили жареного кабанчика, как будто на дворе был не август месяц, а декабрьские сатурналии. Сходство с сатурналиями усиливала демократичность Лонгина: все его спутники – и ауксиларии[10]10
  Ауксиларий – солдат вспомогательных войск. Большинство терминов, введенных автором в романах «Легионер» и «Центурион Траяна», указаны в глоссарии в конце книги.


[Закрыть] из конной охраны легата, и вольноотпущенник Асклепий, и даже рабы-слуги поедали те же колбасы и почти точно такого же кабанчика, что и сам легат. И вино им наливали из одного кувшина.

– У меня есть к тебе дело, центурион, – сказал как бы между делом легат.

– Я слушаю.

– Не хочешь перейти в мою свиту?

– Я с радостью… – сказал Приск и осекся.

– Тебя что-то тревожит? – спросил заметивший колебания центуриона Лонгин.

– Только одно: у тебя, легат, маловато охраны для здешних мест.

– Охрана – не твоя забота, – заверил Приска Лонгин. – Главное – крепости. И прежде всего – крепости даков. А кстати… – опять совершенно небрежный тон и полная незаинтересованность. – Ты ведь ездил в Берзобис?

– Именно так, легат.

– По какому делу?

Приск опять на миг смешался.

– По личному. Так получилось… – Приск пытался спешно прикинуть, стоит ли говорить о цели поездки Лонгину: не уплывет ли столь необходимое ему назначение после рассказа. Но тут же понял: лучше ничего не скрывать, легат так и так выведает подробности, только уже у других. Так что пусть сразу решает – брать Приска к себе или нет. – Зимой, два года назад, когда бастарны устроили рейд на Нижнюю Мезию, усадьбу моей жены разграбили…

– Ты женат, центурион? Это странно.

– Официально – нет. Но я считаю Кориоллу своей женой, хотя по закону она конкубина…

Он сделал паузу в надежде, что разговор плавно утечет в сторону, и в новых вопросах и ответах потонет неудобная тема, но Лонгина, как старого бойца-гладиатора, было не так-то просто сбить с позиции.

– Я слушаю, центурион. Какие дела у тебя были в Берзобисе?

– Усадьбу в Мезии разграбили, – вернулся к прерванной фразе Приск, – матушка Кориоллы и ее младшая сестра Флорис оказались в плену у варваров. Их потом видели в обозе местного царька Сусага. Из Берзобиса тамошний ликса[11]11
  Ликса – снабженец армии, маркитант.


[Закрыть] прислал письмо в Эск, что среди рабов есть девушка по имени Флорис, и по всем описаниям выходило, что это сестренка Кориоллы.

– Так ты нашел ее? – живо спросил Лонгин. – Почему не везешь с собой? Денег выкупить не хватило? Оставил бы заемное письмо под свое жалованье.

Приск отрицательно покачал головой:

– Это не она. В самом деле рабыню звали Флорис, и годами молода… Но не она.

– Выходит, твоя якобы свояченица так и осталась у даков? – уточнил Лонгин.

Приск нехотя кивнул: ясно было, что центуриона Пятого Македонского легиона[12]12
  Принцепс – во времена Республики – первый в Сенате, затем – титул правителя Рима (отсюда название – эпоха принципата). Официально титул «наилучший принцепс» Траян, судя по всему, получил позже. Но в частных разговорах его практически сразу стали так именовать.


[Закрыть] это неофициальное родство делает уязвимым.

– Искать в этих местах пленницу – многотрудное дело и к тому же совершенно бесполезное, – подал голос Асклепий. При этом он состроил самую наигрустнейшую мину, как будто ему всем сердцем было жаль, что центурион так и не нашел несчастную Флорис.

– Пленников отправляют далеко на север за Марис[13]13
  Марис – река в Дакии, совр. Муреш.


[Закрыть], – пояснил Лонгин. – Туда сбежали даки-переселенцы из долины[14]14
  После окончания Первой Дакийской войны по мирному договору часть низинных земель Дакии на Валахской равнине и Банате отошли к Римской империи. Местные жители в основном ушли из этих мест.


[Закрыть], там же прячутся наши дезертиры, выдачи которых добивается император.

– И там золотые и серебряные копи, – добавил Приск.

– Ты бывал на севере? – живо спросил Лонгин.

– Нет. Дальше Мариса ходить не доводилось.

– А где был? – Взгляд Лонгина вдруг сделался остер, как хороший дакийский клинок, мгновенно вспарывающий плоть. В чем в чем, а в металлах даки знали толк.

– Штурмовал Апул, Костешти, Блидару. – Приск хотел упомянуть, что уже после того, как Децебал сдался, ездил с Адрианом осматривать Пятре Рошие Приск перечисляет дакийские крепости в горах Орештие – все названия современные, названия той эпохи не сохранились. Лишь Сармизегетуза – название дакийское.1}, стоял на вершине Красной скалы как победитель, разглядывая тонущие в синем далеке хребты и долины. Но промолчал – Пятре Рошие вызывала у него суеверный страх.

– Что было самым трудным, центурион?

– Видеть, как разрушается этот молодой мир. Как будто убиваешь юношу, еще не вошедшего в возраст.

Ответ был неуместный, Приск понял это сразу по реакции легата.

– Это слова художника, а не центуриона, – заметил сухо Лонгин. – Центурион должен помнить, что юноша, не задумываясь, всадит кинжал под ребра солидному человеку, в виде которого ты представляешь нашу империю, надо полагать.

– Которая во времена Траяна зазеленела новыми ветвями, – тут же нараспев вставил льстивую фразу Асклепий.

– Всадит клинок не только под ребра, но и в спину, – согласился Приск.

– А какая из крепостей самая неприступная?

– Сармизегетуза. Потому что мы ее так и не взяли.

* * *

Вышло как-то само собой, без всяких усилий со стороны Приска, что поутру он отправился вместе с Лонгином в Дробету. Ехал центурион впереди, за ним верхом скакало человек десять ауксилариев из охраны легата: все всадники – красавцы как на подбор, в начищенных чешуйчатых доспехах, на рослых лошадях. Остальная часть турмы[15]15
  Турма – отряд в тридцать человек.


[Закрыть], сопровождавшей легата, ехала за четырьмя повозками. В первой, как успел заметить Приск, везли багаж и утварь легата, во второй – как стало понятно из невнятных намеков – архив и особо важные вещи. Какие именно, никто центуриону, разумеется, не доложил. Еще в две повозки загрузили тяжелую экипировку – кожаные палатки и прочий военный скарб. Если бы человек положения Лонгина путешествовал по Италии, то повозок было бы неисчислимое множество, а вместо трех рабов и вольноотпущенника за хозяином тащился бы караван прислуги, и взятым в дорогу барахлом можно было бы набить просторную виллу. Но лимес многих отучает от дурацких привычек.

Эту дорогу римские легионы проложили еще в первую кампанию, когда шли на штурм Дакийского царства вместе с Траяном, как будто не воевать торопились, а обустроить дикие места. Впрочем, хорошо проложенная римская дорога – это клинок в плоти соседнего царства, по острию которого будут течь вглубь страны торговцы с товарами и легко и быстро в случае надобности передвигаться легионы.

– Стой! – негромко крикнул центурион и сам тут же натянул узду.

– В чем дело? – спросил легат, подъезжая на упитанном и немолодом, чем-то неуловимо смахивающем на своего хозяина сером жеребце.

– Вон те елочки! – Приск указал на несколько зеленых красавиц, что выстроились близ дороги как раз за обочиной.

– И что?

– Когда ехал в Берзобис, их там не было. Они не могли вырасти за несколько дней.

– Запомнил, что здесь не было елок? Хм… – В голосе Лонгина проступило недоверие. – Может быть, это какое-то другое место?

– Их – здесь – не было, – отрезал Приск.

– Сейчас проверим. – Лонгин повернулся к своим: – Витрис! – окликнул он одного из ауксилариев. – Дай-ка мне пару дротиков. Встать в круг! – гаркнул всем истинно по-командирски.

«Тонковато будет», – усмехнулся про себя Приск, будто речь шла о пироге либо стенке в хижине, а не о построении всадников. Но легата окружили проверенные бойцы, не какие-нибудь новобранцы-тироны, и это обнадеживало.

Легат тем временем примерился и метнул дротик в подозрительные елочки. Центурион Приск оценил бросок – Лонгин вполне мог бы написать книгу о метании дротика с коня, если бы этого уже не сделал Плиний Старший. Однако бросок оказался не слишком эффективным. Правда, одна елочка странно покосилась, будто разом лишилась корней, но и только.

Тогда Лонгин, подмигнув Приску, метнул второй дротик. Человеческий вопль, полный боли и ярости, заставил сорваться с деревьев стайки беззаботных птиц. Приск тут же прикрылся щитом, пригибаясь к седлу и стараясь максимально защитить себя и – по возможности – шею коня. Лонгин сделал то же самое. Залп стрел не заставил себя ждать. Две стрелы ударили в щит Приска, еще одна чиркнула по груди его скакуна и застряла в попоне жеребца Лонгина. Стрелы – как заметил Приск – летели и слева, и справа. Жеребец центуриона, не столь серьезно раненный, сколько испуганный до смерти, встал на дыбы, и Приск удержался на нем каким-то чудом.

…А из кустов к отряду уже мчались варвары. Остановись отряд Лонгина чуть позже, нападавшим до лакомой добычи было бы рукой подать, а теперь разбойничкам придется попотеть. Даки мчались к дороге кто как – одни наискось, перескакивая через кустарник и пни, оставшиеся от срубленных римлянами деревьев, другие устремлялись напрямик – чтобы уже потом ударить на охрану легата в лоб. Эта неразбериха давала римскому отряду шанс, потому как даки навалились не сплошной массой, а наскакивали группами по два-три человека. И как ни страшны были их фальксы[16]16
  Фалькс – кривой дакийский меч с длинной рукоятью.


[Закрыть], дротики всадников укладывали нападавших, прежде чем варвары успевали нанести удар. Впереди на дорогу упало заранее подрубленное дерево, но рушили его варвары второпях, так что упало оно вкось и не смогло закрыть проезд полностью.

Резвый под Приском бесился, вертясь и выгибаясь. Напрасно центурион пытался сдать назад – жеребец не желал подчиняться. Приск не придумал ничего умнее, как отпустить узду. Жеребец тут же ринулся на врагов.

Летящего на него дака Приск встретил метким броском дротика. Второго, отбив удар опасного фалькса, пронзил мечом – кровь окатила начищенный понож. А следом уже мчался третий. Да что там третий – катилась целая волна, разгоряченная бегом, орущая, жарко дышащая.

Третий проскочил мимо и на миг исчез из поля зрения.

А потом Приска будто бревном долбанули в бок, и центурион летел с коня, и мир вращался вокруг – небо, деревья вдали, одинокий куст, лошадиные морды, раззявленные в крике рты. Белое, голубое, зеленое, грязно-коричневое, красное… Вспыхнуло белым, на миг оглушило.

Но лишь на миг. Приск вскочил, пошатнулся, но устоял.

Рядом почему-то никого не было. Что стало с тем, кто ссадил его с коня, центурион поначалу не понял. Да и некогда было разбираться. Как и ловить Резвого.

Первым делом – прикрыться щитом, ожидая атаки. А потом уже отступать к своим. Две стрелы ударили и застряли в обивке и дереве щита, еще одна отскочила от умбона. Повезло – центуриона нигде не оцарапало, не задело! Еще одно жало наконечника ударило в бок. Чешуйчатая лорика выдержала, не пробилась, но удар был силен. Приска шатнуло. А в следующий миг центурион оказался нос к носу с каким-то мальчишкой. Варвар – на лицо еще подросток, круглолицый, почти безусый, с набычливым лбом под охапкой светлых волос, но по сложению – местный Геркулес – высокий, широкоплечий, с фальксом в деснице.

Центурион встретил удар дакийской «косы» мечом, а сам ударил умбоном, сбивая с ног. Следом колющий удар мечом – под ребра. Второго нападавшего центурион опять встретил клинком, вслед ударил умбоном. Дак успел выставить щит, но на редкость неудачно: щит Приска развернул его и открыл для меча. Мгновенно последовал удар клинка в шею. А далее – даже не взгляд, лишь краешком глаза заметить обстановку и выбрать тактику. Справа – варвары. Слева – толика пустого пространства, чтобы проскользнуть к своим.

Бежать со всех ног!

Очутившись рядом с одним из ауксилариев – упавшим с лошади и раненым, – Приск поднял его рывком и швырнул в просвет между лошадьми. В следующий миг он уже и сам очутился тут же. Варвары ненадолго отступили – то ли ожидали подмогу, то ли перестраивались.

– Сколько их? – спросил Приск легата.

Тот сумел усидеть на сером жеребце, хотя тот был уже дважды ранен. Но всадник со своим скакуном сросся намертво.

– Живых даков осталось пять десятков.

Выходило: даже не военный отряд, а всего лишь разбойничья ватага. Приметили нарядный плащ легата да решили поискать счастья, захватить показавшуюся легкой добычу.

Ауксилариев первоначально было тридцать. Приск себя почитал за целый контуберний[17]17
  Контуберний – отряд из восьми человек.


[Закрыть]. Немного завышенная оценка, но пока что она оправдывалась. Бездоспешных варваров римляне легко доставали мечами, но коварные даки приноровились падать на колени и рубить фальксами ноги лошадям. Ржание раненых животных неслось отовсюду. От этих криков, почти человеческих, полных муки, мороз продирал по коже. После того как даки отступили, раненых животных прирезали, и их туши легли еще теплым остывающим валом перед уцелевшими всадниками.

– Что будем делать? – спросил легат.

Приск не успел ответить – даки вновь ринулись в атаку. В этот раз – плотной массой, практически со всех сторон. Но – отметил про себя Приск – подмоги они не дождались. Первый залп дротиков в этот раз почти не причинил варварам вреда – нападавшие прикрылись щитами. Потом пошла рукопашная. Пока ряд пеших римлян сдерживал даков, всадники с высоты коней кололи их копьями. Несколько раненых и прислуга, забравшись на крыши повозок, обстреливали нападавших с высоты. Были бы нападавшие римлянами – построились бы черепахой, закрывшись от жалящих дротиков и копий, но варвары просто перли вперед, рассчитывая задавить массой.

В конце концов, так и не сумев прорвать строй и пробиться к повозками, даки вновь отступили к придорожным кустам. Достать их теперь не было никакой возможности. Хуже того – у римлян закончились дротики. Даже запасные колчаны, что везли в обозе, и те успели почти все расстрелять, осталось не больше десятка.

– Они ждут подкрепления, – решил Приск. – И если дождутся – нам конец.

Лонгин кивнул, соглашаясь.

– Что предлагаешь? – спросил легат.

– Останемся на месте – погибнем. Надо атаковать.

– Что?

– Прорываться вперед. Поваленное дерево впереди не даст проехать повозкам. Придется всё бросить.

– Я не могу.

– Возьми самое ценное. Только быстро. Выпрягаем мулов, две повозки сталкиваем влево – две другие вправо и поскачем вперед. Резвый мой удрал – не видать. Значит, прорвемся. Слуги сядут на мулов. Решайся!

Лонгин оглянулся – лишь на миг, чтобы скользнуть взглядом по придорожным зарослям. Потом повернулся к Асклепию, что притулился за деревянной обивкой первой повозки.

– Выпрягаем мулов! – отдал приказ легат.

* * *

Дальнейшее снилось Приску потом не раз в различных вариантах – то повозки загорались, едва громоздкие деревянные дуры начинали сталкивать к обочине, а даки выскакивали из засады, прежде чем римляне успевали что-то предпринять, и обстреливали вспыхивающими в полете стрелами. Роем взмывали стрелы, ауксиларии падали, Приск с Лонгином оставались одни – в цепких лапах подоспевших неведомо откуда незнакомых личностей в длинных льняных рубахах. Связанные, римляне не могли пошевелиться и даже кричать не могли, потому что рот каждого стягивала веревочная узда.

Просыпаясь, Приск с трудом восстанавливал картину реальную – будто складывал черепки разбитой амфоры. Но нескольким осколкам всякий раз не находилось подходящего места.

Слуги выпрягли мулов быстро и, почти не мешкая, столкнули повозки – будто приглашали варваров за добычей. А потом весь отряд устремился вперед. Приску отдали кобылу одного из погибших ауксилариев – не молодую, но послушную животину. Несколько человек, оставшихся без лошадей, посадили на мулов из повозок или за спины товарищам.

И пошли на прорыв. Расчет Приска оправдался – отряд варваров не страдал излишней дисциплиной. Увидев брошенные повозки (из одной как бы случайно выпала корзина, покатились в пыль серебряные и бронзовые кубки), самые нетерпеливые из нападавших ринулись грабить, начисто позабыв, что живая добыча ускользает из тенет.

Впрочем, бегство не напоминало простую скачку – десяток варваров все же попытался задержать римлян, но безлошадный статус нападавших сыграл на руку легату и его спутникам. Из римлян из прорыва не вышли двое – остальные, не пострадав или отделавшись царапинами, сумели не только уцелеть, но и увезти мешки, названные легатом ценнейшими.

Сам Приск, опять же очутившийся на острие прорыва, прикончил одного из нападавших и сбил с ног второго.

Однако этот первый прорыв не решил дела – не проскакал отряд и четверти часа, как им наперерез из зарослей вновь выскочили даки.

– Не останавливаться! – заорал легат так страшно, что глаза налились кровью, а на лбу вздулись жилы. – Вперед!

Приск скакал слева от легата и старался не оглядываться – потому не ведал, что творилось позади, и остался ли вообще кто-то из конвоя. Это не имело значения. Главное – навстречу бежали все новые и новые даки. Приск отпустил узду полностью, щит повесил на круп кобылы, в левую руку схватил фалькс (когда и как это произошло – не мог вспомнить). Теперь каждого, кто оказывался на расстоянии удара, центурион успокаивал навсегда. Поддевал фальксом щиты, вырывая их из рук; вспаривал животы, выворачивал ребра наружу. При каждом ударе левая рука отдавалась старой глухой болью, но меч держала твердо. В десницу центурион взял спату – и если кто пытался вклиниться между центурионом и легатом – времени пожалеть об этом у него не оставалось. Когда еще через четверть часа они остановились, Приску показалось, что обе руки у него деревянные, и чудовищная боль начала сводить плечи – хоть кричи.

– Клянусь Марсом, такого я еще не видел, – признался легат. – Как тебе удалось проделать такое?

– Я много тренировался с фальксом, придумывал, как отразить удары дакийской косы. И вот надумал… это…

Центурион оглянулся. Как ни странно, они потеряли во второй схватке только троих, да среди раненых прибавилось двое. Однако останавливаться было рано – даки, насытившись грабежом, вполне могли устремиться в погоню.

Проскакав около мили, центурион заметил впереди стоящего у обочины жеребца: это его Резвый, выдохнувшись после скачки, пытался щипать траву, но мешали жесткие удила.

– Ты отличный вояка, центурион, – заметил Лонгин, когда Приск вернулся к отряду, пересев на Резвого (центурион привязался к строптивому жеребцу и не хотел менять его на другого скакуна). – Но вот чем тебе точно надо заняться – так это верховой ездой.

– Да, как только будет время…

– Раньше, чем ты думаешь. Завтра остановимся на почтовой станции. Я останусь. А ты поскачешь вперед – предупредить трибуна[18]18
  Военный трибун – старший офицер. В легионе их было шесть. Гарнизоном в небольшой крепости обычно командовал военный трибун.


[Закрыть] Марка Требония о том, что я прибываю.

– Зачем? – не сразу понял Приск.

– Пусть подготовится к моему приезду. Не люблю являться нежданным гостем к друзьям. Что хорошего, если ты зайдешь в дом, а хозяин пьян, хозяйка с любовником, а рабы обжираются в хозяйском триклинии[19]19
  Триклиний – столовая.


[Закрыть]?

Лонгин похлопал центуриона по плечу, давая понять, что знает о положении дел в Дробете и так. Некое панибратство, порой демонстративное, удивляло в Лонгине. Однако Приск не сомневался, что в нужный момент легат сумеет обозначить расстояние между собой и подчиненными. Молодому же центуриону льстило такое почти дружеское отношение, тем более что по происхождению они были ровней – вот только отцу Приска «повезло» угодить в немилость Домициана. Теперь Судьба одаривала сына «врага народа»[20]20
  Римский политический термин.


[Закрыть] шансом на удачу, только рядом с удачей холодной тенью, не отставая, шагала смертельная опасность.