Текст книги "Тайная геометрия"

Автор книги: Александр Скрягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Или, наоборот, – продолжал гудеть Гобой, – возникнет циклон – зона пониженного давления. Он станет всасывать в свою разряженную яму влажные тучи со всего континента. И, не прекращаясь, будет лить дождь, вызывая затопление огромных территорий с населенными пунктами, огородами, дорогами, полями с пшеницей. А, возможно, и того хуже, – закрутятся сверхмощные атмосферные вихри – торнадо, тайфуны и смерчи. Вы же понимаете, какой ущерб они могут нанести, какие жертвы вызвать? А расхлебывать все это, естественно, придется нам – Министерству по чрезвычайным ситуациям.

– Серьезная у вас работа, – с оттенком восхищения в голосе произнес майор.

– Спасать людей – очень серьезная работа, – подтвердил подполковник МЧС. – Но все это я говорю вам, чтобы вы правильно отнеслись к главному…

– Постараюсь отнестись правильно, – пообещал майор.

Крабич поставил чашечку на стол, подался вперед и, глядя на Ефима из-под лобья, отчетливо выговаривая слова, произнес:

– У нас имеются сведения, что этот прибор был похищен из лаборатории пространственных измерений акционерного общества «Топология». В свое время он разрабатывался там по заданию министерства обороны. И похитил его один из работающих в лаборатории сотрудников.

Сказав эти слова, Крабич резко распрямился и откинулся на спинку стула с выражением на лице: я сказал, теперь вы думайте.

Майор был, мало сказать, озадачен.

Он был изумлен.

Хотя внешне это и не показывал.

Лаборатория пространственных измерений, в свое время, действительно, работала над целым рядом исследований по заданию министерства обороны. Но никаким климатическим оружием, да и вообще никакими проблемами трансляции энергии на расстояние, никогда не занималась. Над системами наведения огня для ракетных комплексов и артиллерийских установок, когда-то работала. Это было. Но климатическим оружием – никогда. И никаких приборов, способных нагревать ионосферу в ней быть просто не могло.

В лаборатории имелись специалисты в области измерений пространства, оптики, радиолокации. Но специалистов по трансляции энерго-заряженных частиц в атмосферу нет, и не было.

Да, и вообще, уже пять лет, как вся лаборатория не имела оборонных заказов. Вся он теперь стояла из трех человек – Максима Карликова, Феликса Бобина и Евгения Вергелесова, в эти минуты пьющих пиво в забегаловке рядом с Домом ученых.

«Ерунда какая-то…

Получается, кто-то из них самостоятельно, вне плана работы лаборатории, изготовил установку, способную изменять климат? Прибор, над созданием которого бьются в разных странах десятки институтов с тысячами самых способных ученых? Бьются, но, судя по спецобзорам, до полного успеха очень далеки… А кто-то из этих троих такой прибор смастерил?

Нет, не может быть… Чушь!» – сказал себе майор, а вслух произнес:

– Игорь Иванович, а откуда у вас такие сведения?

Гобой посуровел лицом и звук издал низкого тембра:

– Откуда – сказать не могу, Но, сведения точные. Наш департамент, знаете, очень тесно сотрудничает с разными компетентными структурами, в том числе, и с вашим главком в Москве.

– А, что вы от меня хотите? – поинтересовался майор.

– Совместной работы, Ефим Алексеевич! – взмыл вверх голос Гобоя. – Совместной работы. У нас есть сведения, что владелец прибора собирается его продать. Разумеется, за очень солидные деньги. Потенциальные покупатели – люди, работающие по заданию одной из тех стран, что находятся на Ближнем Востоке. Вы понимаете, что они могут натворить, имея в руках такую игрушку, а?

Ефим сказал движением бровей – понимает.

– Прежде всего, я хочу с вами посоветоваться, – сухим деловым тоном производственного совещания продолжил Крабич. – Вы ведь по линии органов безопасности курируете «Топологию» на протяжении последних лет. Подумайте, у кого из сотрудников лаборатории пространственных измерений этот прибор может находиться?

Майор подумал.

«Гобой! – решил он, – Настоящий Гобой».

– Хорошо, я подумаю, – пустил он в ход свою всегда готовую к употреблению фирменную фразу.

Она майора ни к чему не обязывала. Но создавала у собеседника впечатление, что его предложение принято.

На самом деле, ничего подобного, не было.

Похожий лицом и фигурой на степного волка майор Мимикьянов никогда ничего не обещал. Никому. Исключая, разве что, своего непосредственного начальника Гошу Пигота.

Но тут уж, деваться ему было некуда. Начальник есть начальник.

11. «Не продавай шапку, Иван Иванович!»

Рогальская его ждала.

Ангелина Анатольевна сидела на бортике журчащего фонтанчика. И смотрела в разные стороны глазами, круглыми линзами очков и крепкими яблоками коленей.

Увидев подходящего Ефима, она оживилась, спрыгнула с бортика и затараторила:

– Я уже думала, ты не придешь! Звоню, – ты не отвечаешь… А мне уже бежать надо! Шеф ждет, я уже опаздываю… Уже почти опоздала… – говорила она, а сама увлекала его за высокую стену из самшитовых кустов. А, может быть, это Ефим ее увлекал. Во всяком случае, никто не сопротивлялся.

Полутораметровое пространство между стеной и самшитовыми зарослями являлось местом проверенным. О его существовании, кроме, садовника, никто не догадывался, и от посторонних взглядов оно скрывало надежно.

Через семь минут Ангелина с двумя красными пятнами на щеках и белым, как сметана, лбом, поправляя что-то под платьем, произнесла, неровно дыша:

– Ну, все, Ефим, я побежала… Меня Лисоверт убьет, точно убьет!..

Когда Ефим, вслед за Рогальской протиснулся сквозь самшитовую стенку, пресс-секретаря в Зимнем саду уже не было. Только в бальзамическом воздухе, насыщенном испарениями тропических растений, ощущался, искусственный запах женских духов. Но он быстро таял, не в силах соперничать с могучей фабрикой натуральных ароматов. Прошло с десяток секунд, и природа окончательно победила, рассеяв и поглотив чуждые ей химические молекулы. Через считанные секунды о присутствии женщины не напоминало ничего.

Майор остался один.

Вернее, он думал, что остался один.

Не успел он выдохнуть воздух, окончательно завершая только что случившееся событие, как из-за альпийской каменной горки выступил невысокой плотный крепыш.

На нем без единой морщинки сидел светло-синий летний костюм с галстуком в мелкую красно-белую полоску. Узел галстука, отметил Ефим, был завязан безукоризненно. Это обращало на себя внимание. В последнее время галстуки завязывать разучились. Не только у обычных людей, – даже у публичных политиков, участников элитарных вечеринок и дикторов телевидения, – узлы накручивались безобразной толстой котлетой. А не аккуратным, обращенным вниз равнобедренным треугольником, чья форма была выверена десятилетиями борьбы мужчин за собственную привлекательность.

– О, женщины! Цветы жизни и радость мужчин. Завидую! – приятным баритоном с легкими гортанными нотками, уроженца Кавказа, произнес незнакомец.

Ефим перевел взгляд на то, что находилось над галстуком.

Лицо.

Слегка смуглое. Глаза – карие. Рот твердый. Нос – помесь клюва крупной хищной птицы и спелого банана. Характерная примета – выдающийся вперед подбородок, похожий на костяной биллиардный шар, но только не цвета слоновой кости, а словно вымазанный черным обувным кремом. В центре шара – небольшая ямочка, как от хорошего удара твердым кием. Заслуживающее внимания лицо.

– Георгий Константинович Ицехвели, – сказал его обладатель, протягивая руку. – Но я люблю, когда меня зовут просто – Гоча.

Ефим прислушался к его голосу. Похоже, все-таки по горным тропинкам ходил не сам Гоча, а его родители. Если не дед с бабкой. А то и более отдаленные предки. Акцент, да и гортанные нотки, скорее, наигрывает. Кавказец среднерусского разлива, сделал вывод Ефим.

Гоча руку жал осторожно, но из своей ладони не выпускал, ждал, чтобы майор назвал себя. Майор и назвал:

– Иван Иванович, – твердо произнес он, и, видя, что, Георгий Константинович не удовлетворен, добавил: – Иванов.

Мышцы на мужественном лице собеседника на мгновение напряглись. Но тут же распустились в улыбке:

– Ай, правильно, генацвале! Верно, говоришь! Я так и думал: Иванов Иван Иванович! – он подмигнул веселым грачиным глазом, и, наконец, отпустил Мимикьяновскую ладонь.

Майор слегка развел руки, что можно было понять как угодно. Например: «Да, вот, такими уж, распространенными, как картошка, именем, отчеством и фамилией меня мама с папой наградили, что ж тут поделаешь!», Или, так: «Сам понимаешь, что зовут меня по-другому, но давай пока на этом варианте остановимся».

– Слушай, Иван Иванович, а чего этот мы тут с тобой здесь, в кактусах стоим, а? День-то какой? – дружелюбно блестя птичьими глазами, спросил новый знакомец. – А, что, если, на воздухе посидеть? Винца хорошего выпить? Люля-кебаб немножко покушать? И поговорить? А? – склонил он к плечу крепкую голову.

– О чем мы с тобой, Гоча, говорить будем? – поинтересовался майор.

– У хороших людей всегда, о чем поговорить найдется! – подмигнул птичьим глазом потомок горных абреков. – О шапке твоей электрической, например, а? Ты как?

Майор смотрел на Гочу и соображал.

Планы на дальнейший день у него в голове были совсем другими.

Странный кавказец появился на его пути неожиданно, как принесенный почтальоном счет в пол зарплаты за телефонные переговоры с Петропавловском-Камчатским, которых не было не только в прошлом месяце, но и вообще никогда в жизни. Появился, и сразу – нарушил дальнейшие его планы на день.

«Что еще за электрическая шапка такая? – думал Ефим. – То ранцевый вертолет на ракетной тяге, то – какая-то микроволновка для ионосферы, теперь вот – электрическая шляпа…»

Он подумал-подумал, да и кивнул Гоче, соглашаясь на его предложение.

Из Зимнего сада они вышли через служебную дверь, ведущую во двор Дома ученых. Инициатором такого пути был Ицехвели.

В голове у Ефима закрутилась заводная «лезгинка». В этом, учитывая происхождение его спутника, не было ничего удивительного. Ни «Степь широкая» должна же была зазвучать у него в ушах! Удивительной была лишь аранжировка горского танца. Лезгинка звучала в исполнении тонких серебряных труб и тяжелых труб-валторн. И вот в такой интерпретации становилось очевидным: лезгинка – это не только танец задора и веселья. Это – танец скрытой тревоги. Просто эта тревога хорошо в нем спрятана.

Обойдя серую стену Дома ученых, они оказались у пивного бара.

Когда они шли между столиками, Ефим увидел, что лаборатория пространственных измерений в полном составе сидела над кружками с пивом. Ее сотрудники пригнулись и сдвинули головы. Будто заговорщики. Заметив Ефима, они позы не изменили. Но провожали его и Гочу блестящими глазами до самой шторы в отдельной кабинет. Так локаторы ПВО следят за идущими вдоль границы вражескими истребителями до той поры, пока те не уйдут, заваливаясь на крыло, вглубь своей территории.

А за пластмассовой, как в ванной комнате, шторой все уже находилось в готовности.

На скатерти стояли две большие тарелки. На тарелках – покрытые коричневой корочкой колбаски люля-кебаба, политые ярко-красным томатным соусом. Горки ломтиков жареного во фритюре картофеля – на отдельной посуде. Между ними – большое блюдо с зеленью, поблескивающей водяными капельками. В самом центре, над всем этим великолепьем – высокий керамический кувшин с длинным тонким носиком, изогнутым, словно шея у лебедя.

Ицехвели разлил вино в тонкие бокалы. Солнечные лучи взломали непроницаемую винную поверхность, высветив таинственную внутренность гранатовой пещеры, где обитал демон веселья – добродушный, капризный и коварный, – в зависимости от настроения.

– Слушай, Иван Иванович, давай выпьем за твою светлую голову! – высоко подняв бокал, с задушевной торжественностью опытного тамады, произнес Гоча.

– Голова, как голова, – на всякий случай поскромничал Ефим. – Чего за нее пить?

– Э-э-э, нет, дорогой! – энергично возразил Ицехвели. – За такую голову выпить стоит! Какая еще голова такую электрическую шапку придумать смогла? Никакая не смогла! А твоя – смогла! Это ж надо такое… – Гоча пошевелил пальцами свободной руки, – сотворить! Я скажу тебе, Иван Иванович прямо! Не такой Гоча человек, чтобы с тобой хитрить! – Он слегка нагнулся над столом. – Ведь в нашем деле, что самое главное? Не бумажки из кассы взять. Сейф ломануть и дурак сможет! Инкассатора на землю положить – ума много не надо. Они сейчас такие, что на рожон лезть не будут. Не за что им теперь умирать. Еще за свои деньги рискнуть можно, а за чужие? Но взять деньги – полдела, даже четверть, одним словом, тьфу, ерунда! Главное, – как уйти? Как сначала подойти не заметно, и как после дела с овощами уплыть! Тут-то как раз вилка в штепсель и не входит! Тут-то все и палятся! А с твоей шапкой-невидимкой – красота получается! Заслоны тишком миновал, появился, где надо, автоматом, да мордой раскрашенной сторожевых псов пугануть, и – фиу! – нет тебя! Исчез! В воздухе растворился! Кого ловить – неизвестно! Красота! Конечно, если бы еще твоя шапка-невидимка не одну минуту работала, а, скажем, час! Ну, хоть полчаса! Каких бы можно было дел наделать!

Ицехвели мечтательно уставился в даль проспекта Науки. Какое-то время он сидел неподвижно, погруженный в сладкие грезы открывшихся его внутреннему взору перспектив. Потом он вздохнул, возвращаясь в пивбар, и, взглянув на Ефима, махнул рукой:

– Да, я все понимаю! Емкость аккумулятора, запас энергии! Все знаю! Гоча – человек образованный! Гоча – политехнический институт закончил. Почти… Но, скажу тебе так, и одна минута, это в нашем деле – ой, как не мало! Как раз на подход-отход! Так что, ты, Иван Иванович, не возражай – золотая у тебя голова. Вот давай, за нее и выпьем! – в конце речи тон голоса Георгия Ицехвели взлетел почти на октаву.

Не найдя, что ответить на прозвучавшую в его адрес льстивую кавказскую оду, Мимикьянов только пошевелил волчьими бровями и выпил половину бокала. Рубиновое вино оказалось отличным. В меру терпким. В меру сладким. Кислинка – тоже без перебора.

Когда Ефим опускал на стол недопитый бокал, ему показалось, что живущий там демон, умильно сложив ручки на груди, поощрительно улыбается ему, покачивая головой, украшенной козлиными рожками.

А в уши к майору Мимикьянову, как-то совсем незаметно, пробралась новая мелодия.

Он прислушался.

Это во второй раз за сегодняшний день проснулось «Болеро» Равеля. Странная, повторяющаяся мелодия будто подстегивала неторопливо идущий среди песков времени незримый Караван Событий.

– Пробуй люля-кебаб, дорогой! – сказал Гоча. – Специально для тебя делали! По моему рецепту. Из барашка! С куркумой! Пальчики оближешь, а, потом и вилку скушаешь, потому что остановиться не сможешь!

Ефим попробовал мясную колбаску. Действительно, Гоча не обманул: люля-кебаб оказался выше всяких похвал: покрытый тонкой хрустящей корочкой сверху, сочный и парящий ароматом внутри. С настоящим мясным вкусом, приправленным какой-то возбуждающей экзотической ноткой.

– Только вот, что я тебе скажу, светлая голова, Иван Иванович! – подался в сторону майора, хлебосольный собеседник. – Зря ты с Кирпатым дело ведешь! Зря. Он тебя, Иван Иванович, обманет.

– Да? – сдвинул брови в черную линию Мимикьянов.

Кавказец ударил ладонью по столу:

– Это я тебе говорю, Гоча Ицехвели! Обманет! Да, он, Иван Иванович, и цены хорошей тебе не даст! Он же – синяк зоновый. Эти шакалы коцаные в настоящих делах понимают, как ишак в винограде.

– Вообще-то, он неплохие деньги обещает… – с важным выражением лица проронил майор.

– Ну, и сколько же, дорогой Иван Иванович, он тебе обещает? – склонил голову к плечу Гоча.

Майор посмотрел поверх его головы, прикидывая какую цифру назвать. Но, кто же знает, какие теперь цены на шапки-невидимки? Майор боялся ошибиться и попасть впросак.

Его выручил сам Ицехвели.

– Да, ладно, – махнул он рукой – Думаешь, я не знаю? Гоча все знает! От Гочи ничего не скроешь! Сто тысяч хеврюшек он тебе грозился отрезать. Что, не так? – торжествующе блеснул глазами кавказец.

Ефим приподнял сросшиеся брови, а потом, резко опустил, почти нахлобучив их на глаза: дескать, угадал, Гоча! Прямо в точку попал!

– Вот! – энергично делил люля-кебаб на куски Ицехвели. – А я даю тебе двести! Двести штук хеврюшек, хоть сейчас!

Ефим пошевелил бровями, что должно было означать: «Неожиданно! Подумать надо!»

– Я тебе так скажу, Иван Иванович! – с интимными нотками в голосе произнес Гоча. – Ну, кто такой этот Кирпатый? Ну, и что, – в авторитете? Да, кто его вообще знает? А Гочу Ицехвели – все знают! Вот ты, Иван Иванович, и то, наверняка, обо мне слышал… Так?

Сколько майор не напрягал память, ничего оттуда не выплывало. Да, впрочем, по кадровому составу уголовных авторитетов он и не был большим специалистом.

Ефим изобразил лицом нечто такое: «Ну, кто же про тебя, Гоча, не слышал! Разве глухой, да и тому соседи на пальцах объяснили».

– Так – как, а? По рукам? – с веселым напором произнес Ицхевели.

– Подумать надо, – качнул головой Мимикьянов.

– Конечно! – всплеснул руками покладистый южанин. – Конечно, подумай дорогой! Хочешь – час думай! Хочешь – день думай! Хочешь – два думай! И я тебе еще вот, что скажу. Двести штук хеврюшек это – одно. А к ним я тебе каждый месяц тебе по штуке хеврюшек приносить буду. Три года! Ну, вроде, как зарплату!

Мимикьянов недоверчиво покачал головой.

– Думаешь обману? – склонил голову к плечу Ицехвели.

Майор натянул на лоб выражение: «не то, чтобы думаю, но, подозреваю!»

Гоча рассмеялся:

– Ну, сам посуди, Иван Иванович! Ну, зачем же я тебя обманывать буду? А, если твоя шапка сломается? Кто ее чинить будет? Водила мой, что ли? Так я ему и мотор-то в телеге не доверю! Кто же кроме тебя в этой штуке разберется?

Ефим вынужден был согласно кивнуть: никто!

– Вот! – обрадовался Гоча. – Чего же я тебя обманывать буду? Я с тебя пылинки сдувать буду! Врача с дипломом приставлю – массаж делать. Или лучше – врачицу. Вот! А ты – обману-у-у!

Гоча откинулся на спинку стула с благодушным выражением лица. Но сидел так недолго. Через десяток секунд посуровел и выдвинул вперед измазанный черным обувным кремом круглый шар подбородка с вмятиной посередине:

– А, если Кирпатый приставать будет, на меня сошлись. Так и скажи, Гоча, с предложением вышел. Да, вообще-то, я с Кирпатым сегодня же увижусь. Сам скажу ему, чтобы грабельники сильно не распускал, отломиться могут.

Майор уважительно кивнул.

– А, если что, как тебя, найти, Гоча? – спросил он.

– Даже не забивай себе голову, Иван Иванович! – отбросил несуществующую муху ладонью Гоча. – Я сам тебя найду!

Ицхевели взял за тонкую ручку керамический кувшин с гордым лебединым носом, разлил гранатовое вино и, подняв бокал, произнес:

– Слушай, Иван Иванович, давай за большие дела выпьем! Чувствую, таких дел мы с тобой наделае-е-ем,! Людям головы задирать придется, и то – не увидишь! Выпьем!

– Выпьем! – согласился подхваченный железным потоком беседы майор, и увидел, как винный демон угодливо улыбается ему из волшебной кроваво-красной глубины.

– Иван Иванович, только прошу тебя, как друга, не продавай Кирпатому шапку, – выпив свой бокал до дна, выдохнул Георгий Константинович Ицехвели. – Ни за что не продавай!

– Я подумаю, – вытащил на свет свою любимую фразу майор. В сущности, она ничего не значила, но создавала у собеседника впечатление полученного согласия.

Ложное впечатление, разумеется.

12. Ветеран мест не столь отдаленных

Майор размышлял над проблемой.

Проблема состояла в следующем. Если говорить честно, а не для отчета, агентурные позиции в научном городке у майора Мимикьянова были слабы.

Если говорить не для ушей подполковника Пигота, их почти и не было. К сожалению, далеко не везде успевал старший оперативный уполномоченный отдела по охране государственной тайны на объектах промышленности и науки майор Мимикьянов.

Подумав, Ефим пришел к неутешительному выводу: толковых внештатных информаторов, способных пролить свет на странное вращение событий в научном городке, у него не имелось. Пожалуй, за одним исключением.

Вот к этому исключительному человеку и решил направиться Ефим Алексеевич.

Через десять минут путешествия по сосновому бору, он был у цели.

Поставив правую ногу на рельс, отполированный тяжелыми дисками железнодорожных колес до зеркального блеска, майор смотрел вниз. Перед ним лежало водохранилище. К его берегам вплотную подступал сосновый бор. Противоположный берег был не виден – он пропадал в легком облаке солнечной пудры. Можно было подумать, что там и нет никакого берега, внизу лежит не средних размеров водоем, а – бескрайнее море.

Море, так же, как и звездное небо, всегда волнует. Море, разделяющее земли, и безвоздушное пространство, разделяющее планеты – явления одного порядка. За ними – другая жизнь. И всегда кажется, что именно там варится, рождается, открывает блестящие глаза нечто небывалое, способное перевернуть все представления о мире, о нас самих, о нашем прошлом и будущем.

И Ефим, с минуту стоял неподвижно, прислушиваясь к этому чувству.

Стена сосен подступала к самому краю глинистого обрыва, обнажающему глинистые пласты ушедших геологических эпох. Под обрывом, окаймляя овал водохранилища, гигантской кривой саблей лежал песчаный берег.

Справа – собранная из крепких бревен решетчатая пирамида. На ее вершине маленькая площадка со стеклянной призмой, укрытой сверху жестяным колпаком – береговой маяк. Он служил ориентиром для танкеров и сухогрузов, проходящих по водохранилищу через шлюзы плотины, перегородившей ниже по течению великую сибирскую реку.

Рядом – крохотный, в одно окно, – домик смотрителя маяка.

К нему-то и направлялся майор.

Спустившись с железнодорожной насыпи, Ефим прошел с полсотни метров и подошел к береговому обрыву. Вниз вели глинистые ступени, прорубленные в толще обрыва. Из сжимающих лестницу земляных стен торчали, ровно срезанные лезвием лопаты древесные корни. Они походили на ждущие подключения концы электрокабелей. Подошвы то и дело грозили соскользнуть вниз, и майор старался ступать осторожно, то и дело, упираясь в земляные стены растопыренными пальцами.

Самого Валеру Клинкова майор, как обычно, застал на берегу. Смотритель маяка ловил рыбу. Несколько бамбуковых удилищ, воткнутых в песок, свешивали над стеклянной водой свои тонкие туловища, напоминающие засушенные ноги гигантского паука.

Рядом над весело играющими огненными ладошками костра висел закопченный до черноты репообразный котелок. Вода в нем кипела, выталкивая на поверхность серебряные полусферы воздушных пузырей. Приготовленные для ухи выпотрошенные окуньки, картошка и большая фиолетовая луковица украшали расстеленную на песке газету «Труд».

– Здорово, Валера! – приветствовал смотрителя маяка Ефим.

– Привет, Алексеевич! Во время ты поспел! К ухе! – ответил майору на приветствие Валера Клинков, кивая на отполированный брюками сосновый чурбачок рядом с собой.

Валере Клинкову было за пятьдесят. Он был не высок, телом походил на геометрическую фигуру, именуемую куб. Его багровое лицо с крупно вырубленными чертами всегда было серьезным.

По-хорошему, Клинкова следовало бы звать Валерий Ильич. Но, нет, так его никто не звал. Как с юных лет звали его Валера, так и до сих пор – Валера, и все. Хотя Клинков волосами был бел, как курица промышленной яйценосной породы леггорн. И голова и короткая шкиперской бородка – сплошь седые, без единого темного волоска.

Но имя никогда не прилипает случайно.

Первый раз Клинков отправился в места заключения еще в шестнадцать лет, когда по отчеству называть его и в голову никому бы не пришло. Там, в колонии для малолетних преступников, он стал человеком авторитетным. Его имя произносили за проволокой с уважением. И «Валера Клинков» – стало уже не просто именем, но званием в уголовной иерархии.

Потом он еще не один раз сиживал на скамье подсудимых, но для всего уголовного мира уже навсегда остался просто Валерой. Без отчества. Так и дожил до своих птичьих седин.

С законом Валера Клинков давно уже не конфликтовал.

«Не при делах я, начальник!» – заявлял он милицейским оперативным работникам, пытавшихся колоть его по поводу разных случавшихся в городке событий, имевших квалификацию в уголовном кодексе. Говоря так, он не врал.

Ни в каких противоправных делах Валера, действительно, давно не участвовал. Но про жизнь уголовной фауны знал много. Ну, а как иначе? Все друзья – там, все воспоминания – там, да и душа – там. Для молодых и матерых уголовников Валера был тем же, чем певец Баян для дружины Киевского князя Игоря – хранитель преданий. Особого рода подвигов, имен и традиций минувших лет.

Ефим сам Валеру не вербовал. Получил в наследство от своих предшественников. Семь лет назад Валеру взяли при попытке сбыть японскую видеокамеру. Камера за неделю до того была отобрана под угрозой ножа у туриста из страны восходящего солнца. Так случилось, что этот гражданин Японии находился под наблюдением органов безопасности в связи с его большим интересом, проявленным к объединению «Топология». Так Валера оказался в поле зрения органов безопасности. Его решили использовать в информационных целях, и для этого «посадить на подписку».

Возможности для этого имелись.

Дело в том, что сам Валера у японца камеру не отбирал. Непосредственный виновник, опознанный иностранцем, на допросах фамилии Клинкова не упоминал.

И когда Валера дал согласие о дальнейшем сотрудничестве с органами, следствие тут же пришло к выводу, что он приобрел необходимую ему видеокамеру у случайного знакомого, не подозревая, что она имеет преступное происхождение. А когда, понял, что она ему не подходит, решил продать. Таким образом, Валера в следственном деле был показан добросовестным приобретателем, никак не связанным с раскрытым преступлением. Признавшийся же в разбойном нападении на иностранца преступник отправился исправляться в колонию строго режима.

Иностранцев Валера не любил, и обязательства информировать органы об их поведении в научном городке, поколебавшись, все-таки решил на себя взять. Хотя, конечно, понимал, что, идя на сотрудничество с органами, нарушает воровской закон в самой строгой его части. Но, куда ему было деваться? Когда тебе идет шестой десяток, здоровье – скрипит и прихрамывает, а впереди маячит не курорт, а колония, железный воровской закон становится покладистым, как специалистка по массажу, работающая в бане в ночные часы. Тем более, что чисто уголовную информацию с него обещали не требовать.

«Этим – пусть милиция занимается! – сказали ему со значением. – У нас теперь с тобой, Валерий Ильич, – другие задачи! Государственного уровня!»

Валера повернулся всем телом к костру и легко поднялся с отполированного собственным задом чурбачка.

– Ну, вода закипела, пора заправлять, – сказал он, и стал бросать в кипяток составляющие рыбьего супа.

В сыром воздухе заиграли ароматы варящейся рыбы, лука и картошки.

– Эх! Славная будет ушица! – по-кошачьи потянув носом воздух, произнес Валера.

Он вернулся на свое место и замер, глядя на стоящие в зеленой воде красно-белые поплавки.

Майор молчал.

– Ну, а ты чего пришел-то, Алексеич? – не выдержал Клинков. – Ушицы с огня похлебать, или дело какое есть?

– Да мимо шел, почему, думаю, Валеру Клинкова не навестить? Ну, и спустился к тебе с обрыва, – ответил майор.

Смотритель маяка усмехнулся багровым от солнца и ветра лицом:

– Знаю я вас, оперов… Мимо шел… Куда тут мимо идти-то можно? Грибы разве собирать, так смотрю, у тебя кроме штанов, другой тары-то нет. А в карманы, толкай – не толкай, и на одну сковородку обабков не натолкаешь… Спрашивай уж, чего надо?

Ефим кивнул головой и спросил:

– Не знаешь, кто такой Ицехвели?

– Гоча, что ли?

– Он.

Ветеран походов за колючую проволоку помолчал, разглядывая сверкающую на солнце чешуйчатую поверхность маленького моря. Потом раздвинул губы, твердые и шершавые, как корка граната, и ответил:

– Считается, что в Законе, но за колючкой не жил, зону не топтал. Из новых. Бизнес крутит. Страховая компания у него. Еще автоперевозками занимается. Потом, фруктами торгует. Не наш. – Валера помолчал и закончил, будто печать на характеристику поставил: – Лаврушник.

Лаврушниками в криминальных кругах называли авторитетов преступного мира, получивших корону Вора в Законе не в результате длинной уголовной карьеры с обязательным пребыванием в местах заключения, но купившим это звание на воровских сходках за деньги. Уголовные авторитеты, живущие по старым традициям, настоящими Ворами в Законе таких не признавали, а их короны считали слепленными из парафина, то есть, липовыми. Таким вот лаврушником, по мнению Валеры Клинкова, и являлся Гоча Ицехвели.

Информация была интересной. Майор не пожалел, что зашел к ветерану исправительной системы.

– А, вот такой орел по фамилии Кирпатый тебе известен? – задал следующий вопрос Ефим.

– Спиридон Пантелеевич? – переспросил Валера, и в его голосе Ефиму послышалось уважение.

– Вроде бы, так его зовут, – кивнул майор.

– Настоящий мужик, – веско кинул Клинков. – Наш. Трижды за колючкой баланду хлебал. Однажды, лет пятнадцать уже тому, мы с ним под Новокузнецком в соседних бараках грелись. Корона у него правильная. Конечно, сейчас не так как раньше… Кое-что и Пантелеевич стал себе позволять… Бабу себе постоянную завел, девчонка у него от нее образовалась… Овощной оптовый рынок купил, что в южном округе… Но это, что ж, я не в не в упрек ему говорю, время такое… – вздохнул старый рецидивист. – Все по другому сделалось. Но, все равно, Кирпатый – не лаврушник!

Он помолчал, взглянул на тихо покачивающиеся поплавки и вдруг хлопнул себя по лбу:

– О! Хорошо, что напомнил! Пора лаврушку в уху кидать!

Он засунул два пальца в нагрудный карман сизой милицейской рубашки и вытащил оттуда крупный лавровый лист, похожий на наконечник знамени. Легко поднявшись, Валера подошел к котелку, пристально вгляделся в его бурлящее содержимое и осторожно опустил лавровый лист в кипящую воду. Уха, словно обрадовавшись тому, что о ней вспомнили, забурлила сильнее. На берегу запахло совсем аппетитно.

– Валера, – помолчав, спросил Мимикьянов, – а ты, случаем, ничего про ограбление кассиров в торговом центре «Наш дом» не слышал?

Клинков опустился рядом на чурбачок и с недовольным видом произнес:

– Ну, был же уговор! Про уголовные дела не спрашивать… Ну, Ефим Алексеевич…

Отошедший от дел рецидивист, будто пораженный словами Ефима, даже развел ладони в стороны.

– Да, ладно, – и сам махнул рукой на Клинкова Ефим, – Я же тебя имена называть не прошу… Я тебя о другом спрашиваю… Не было ли там чего-нибудь такого… особенного… необычного… А?

Валера задумался. Багровое лицо у него окаменело, он стал похож на скульптурный портрет самого себя, выполненный из красного базальта.