Текст книги "Формула власти"

Автор книги: Александр Скрягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Есть и другие недовольные… – произнес он, искоса сверкнув на Ефима своими патентованными офицерскими глазами.

– Да? – поднял глаза от тарелки Ефим.

– Да. – подтвердил комендант.

5. Подслушанный разговор

– И кто ж эти недовольные? – поднял глаза от тарелки Ефим.

Владимир Иванович вдруг опустил глаза, влил в себя пару ложек окрошки, пожевал, проглотил и только после этого сказал:

– Эти недовольные, например, известная тебе торговая фирма под названием «Галина». Шесть магазинов в Колосовке и соседних районах. Во всех магазинах открыты фирменные отделы нашей ликероводки. Раньше колосовская водка у «Галины» шла нарасхват – недорогая, а качество приличное… Я сам пробовал, хотя свою яблоновку ни на что не променяю… Только, кто ж теперь эту недорогую водку брать будет, когда совсем дармового средства для мытья в ванне, – хоть залейся? Хозяйка «Галины» говорят, тоже недовольна! А это такая дама – себя в обиду не даст… Да, что я тебе говорю… Ты же, Галю Стороженко лучше меня знаешь!… – совсем спрятал глаза в тарелке комендант Городовиков.

Ефим в раздумье почесал кончик носа.

Галину Васильевну Стороженко он, конечно, хорошо знал. И, бесспорно, Галя была дамой способной на многое. И как многие женщины, она признавала Закон, только когда он защищал ее личные интересы, и считала его придуманной мужчинами чепухой, если Закон почему-то стоял на страже интересов кого-то другого.

– Так, вот же и она, легка на помине, наша гарна дывчина… – указал комендант на остановившуюся внизу под башней белую «Ауди». Оттуда выбралась крупная женщина в светлом летнем платье. Она резко хлопнула автомобильной дверцей, и, подбрасывая круглыми коленями подол, устремилась к входу в здание, которое в Колосовке продолжали называть Институтом. Лицо у хозяйки торговой фирмы «Галина» было сосредоточенным. Быстро взойдя по ступеням, она скрылась от взоров рассматривающих ее мужчин.

– Ишь, летит, как будто за ней кто гонятся… – заметил комендант. – Не нравится мне что-то в последнее время атмосфэ-э-эра… – задумчиво произнес он, выливая в свою рюмку остатки яблочной самогонки, изготовленной заботливыми руками сибирской немки Алины Тиц. – Совсем не нравится!

– Чем не нравиться? – поинтересовался Ефим.

– Да, какие-то беспокойные все стали… Нервные! Плохо это!

– Слушай, Володя, а к кому это Галя летит-то?.. Она ведь сюда, в институтское здание побежала? – спросил Ефим.

– Думаю, в «Дагомыс», – чмокнув губами после яблоновки, ответил комендант, – к Карабанову.

Ресторан «Дагомыс» после ликвидации Института был открыт в его бывшем актовом зале. Хозяином ресторана являлся директор и фактический владелец местного ликероводочного завода Марат Матвеевич Карабанов.

Когда-то Марат Карабанов начинал свою трудовую биографию под командованием коменданта Городовикова в должности завхоза. Карабанов ушел из Института на ликероводку еще до того, как Мимикьянов приехал в Колосовку, но Ефим местного олигарха, разумеется, знал.

Внешне Марат Матвеевич походил на добродушного домашнего хомяка-добряка. Но внутри он был подобен скорее злому весеннему медведю.

– Чувствую, встреча на высшем уровне намечается… – заметил Городовиков. – Марат тоже подъехал. Вон смотри, на той стороне под деревьями его вездеходный сундук припарковался. – комендант показал глазами куда-то вниз. – Минут десять назад. Ты спиной сидишь, вот и не видишь…

– Интересно бы послушать, о чем такие уважаемые люди говорить будут… – мечтательно протянул майор.

– Можно. – тоном всесильного, но скромного волшебника произнес Городовиков.

– Это как? – удивился майор.

– А вот пошли, покажу. – произнес довольный собственным могуществом комендант.

После пяти минут блужданий по коридорам и переходам, они оказались на темной каменной лестнице, зажатой между гладкими стенами. На уровне глаз располагались вентиляционная решетка. Оттуда доносился нездешний аромат молотых кофейных зерен.

Комендант указал на решетку пальцем.

Ефим прильнул к ней лицом.

Владимир Иванович с равнодушным видом оперся рядом о стену.

Перед майором открылась знакомый ему актовый зал Института. Теперь здесь стояли накрытые белыми скатертями столики поселкового ресторана «Дагомыс».

Вентиляционная решетка выходила в угловую часть зала, отделенную от остального помещения невысокой решетчатой загородкой. По ней вился зеленый плющ. Это был персональный кабинет Марата Матвеевича Карабанова.

В кабинете находился сам директор ликероводочного завода, Марат Матвеевич Карабанов, начальник его службы безопасности Дим Димыч Штерн, а напротив них – хозяйка торгово-закупочной фирмы «Галина» Галина Васильевна Стороженко. На столе перед ними стояли кофейные чашки.

Марат Матвеевич сидел, скорбно поджав свои толстые, словно оладьи у хорошей хозяйки, губы.

В свое время Карабанов покинул Институт не совсем добровольно. В административно-хозяйственном отделе коменданта Городовикова он был материально ответственным лицом, закрепленным за мебелью и оборудованием кабинетов, не имеющих специального назначения.

В этом качестве он обменял двадцать металлических стеллажей на принадлежащие железной дороге четыре бухты медного провода. Стеллажи по срокам службы достигли возраста списания, и в день обмена Марат подмахнул все акты на отправку их в металлолом. Полученный за уже как бы несуществующие стеллажи провод, Марат ставить на учет не стал, а прямиком сдал за наличный расчет в один из пунктов по приему цветных металлов.

Все сложилось удачно. Марат уже потирал руки и раскатывал свои толстые губы на присмотренную им малоподержанную вазовскую «десятку». Но случилось непредвиденное.

Пункт по приему цветных металлов попал под плановый рейд милиции, проводимый в рамках компании борьбы с хищениями проводов на линиях электропередач. Бухты с новенькими медными проводами вызвали обоснованное подозрение. Расследование далеко не ушло. Ни железная дорога, ни Институт не заявили о причиненном им материальном ущербе. Но недовольное обнаружившимися махинациями завхоза руководство Института предложено Марату уйти. Хорошо, хоть по собственному желанию. Влетело и коменданту Городовикову. В приказе в его адрес было сказано: слабо осуществляет контроль за деятельностью подчиненного персонала.

Так Марат Карабанов оказался экспедитором отдела сбыта на местном ликероводочном заводе.

Прошедшие пятнадцать лет не прошли даром. Марат Матвеевич не только превратился из экспедитора в директора завода, но и стал его реальным владельцем – ему принадлежал контрольный пакет акций предприятия.

Майор прислонил к решетке ухо и напряг слух.

– Это не я придумала! Не я! Мне в милиции сказали, что Сабаталина отравили… – услышал майор знакомый женский голос. – Они про тебя спрашивали… Ты же при людях грозился его отравить! Слушай, Марат, а это на самом деле, не ты?

Голос принадлежал Галине Стороженко.

– Я его отравил? – раздался возмущенный рык Карабанова. – Да ты что, Галя, в своем уме? Не травил я его! Хотя, может быть, и стоило бы!.. Это не я, это он, собака, своим средством для мытья всех травит! Жили люди спокойно, нормальную водку пили, и вот – на тебе! Нашелся, борец за чистоту!… Она ж эта «Милена» с вредными добавками… От них в желудке язвы! У мужиков вообще импотенция наступает!..

– Слушай, Марат, а ведь перед тем, как Сабаталину плохо стало, он с тобой коньяк пил… – будто поймав мелькнувшую в голове мысль, произнесла Галина.

– Ну и что? – насторожился Карабанов.

– Ты, случаем, туда ничего не подсыпал? – невинным тоном осведомилась Галина.

– Опомнись Галя! Что ты такое говоришь? – даже растерялся Марат Матвеевич. – Ты ж сама здесь была! И коньяк пила… Ты ж не отравилась?

– Я твой коньяк не пила. – сухо заметила собеседница.

– Так, я же и себе из той же бутылки наливал…

– Ты и сам не пил. Я же видела. – сказала Галина.

– Ну, в конце концов, Димыч же с нами был… – директор указал на начальника своей службы безопасности. – Он-то точно пил! И живой же!.. Вот он сидит, целый и невредимый!..

Галина помедлила и негромко произнесла:

– Пил он или нет, я не знаю! А вот Чечулин меня сегодня утром встретил и тебе грозил! Он говорит, точно знает, что ты Сабаталина отравил…

Виктор Михайлович Чечулин – был младшим совладельцем акционерного общества, и занимал должность начальника службы безопасности фирмы «Флора».

– Он сказал, что отомстит… – продолжала владелица торговой фирмы «Галина». – И за Бориса Петровича и за сгоревшие КАМАЗы с «Миленой»!

– А КАМАЗы тут причем?

– Ну, он думает, что это ты их поджег!

– Не трогал я его КАМАЗы! – повысил голос владелец ликероводки.

– А Чечулин думает, что трогал! Что же они сами по себе горят, что ли?… Мне сказали, час назад еще один сгорел… Тут вот прямо, в хозяйственном дворе…

– Димыч, ты понимаешь, что-нибудь? – повернулся Карабанов к соседу.

– Не понимаю, Марат Матвеевич… – встревоженным голосом отозвался начальник службы безопасности ликероводочного завода. – Галя, ну вот как на духу тебе говорю: это – не мы! Чем хочешь, поклянусь!

– Да, что мне с ваших клятв! – раздраженно произнесла женщина. – Вам хорошо! Вы – мужчины! А мне что делать? У меня дома мама и дочка! А Чечулин – он же ненормальный! Когда смотрит, аж мурашки по телу бегут! Он в тюрьме сидел! От него всего можно ожидать! Он ведь, наверное, и меня подозревает!

– Да брось ты, Галина, горячку пороть! – шлепнул ладонью по столу Карабанов. – Если со мной или с тобой что-нибудь случится, милиция сразу же поймет, чьих это рук дело… Что же он, дурак, что ли?

– Дурак, не дурак, а бешеный, это уж точно! – мрачно отозвалась Галина.

Собеседники помолчали.

– Ладно, Галя, я вот что предлагаю… – решительно произнес Карабанов. – Я сегодня с Чечулиным встречусь и поговорю… Что же, умные люди все выяснить не смогут, что ли? А сейчас давай на этом закончим… Идет?

Женщина кивнула гладко причесанной головой.

– Ты, Галина, посиди, коньячку выпей, успокойся, а мы с Димычем пойдем! У нас сегодня еще дел – выше крыши!

Мужчины поднялись и покинули заведение, названное в честь находящегося на территории Абхазии морского мыса.

Да, сказал себе Ефим, зашевелилась, зашуршала прежде тихая Колосовка. Да, ведь и есть от чего.

Сквозь вентиляционную решетку он увидел: Галина Васильевна подозвала официантку и сделала заказ.

6. Кофе с пирожными

– Слушай, Володя, пойду-ка я с Галиной поздороваюсь. А то узнает, что я в Колосовке, обидится еще… Бабы они, знаешь, какие!.. – обратился к коменданту Ефим.

– Знаю. – заверил тот. – Иди! Я у себя на башне буду или в хозяйственном дворе. Ключ знаешь, где!

Галину Стороженко он застал за кофе с заварными пирожными.

Выглядела она хорошо. Конечно, несколько располнела, но это ее не портило. Черные и блестящие, без единой сединки волосы были стянуты в тяжелый узел на затылке. Карие малороссийские глаза – полны светом жизненной удачи. Ни испуга, ни особой озабоченности на ее круглом лице Ефим не заметил.

– Ефим! – воскликнула она. – А мне Городовиков говорил, ты только через неделю приедешь! Ну, садись, кофе попьем!

Майор опустился на стул.

– Ты, смотрю, Галя, все хорошеешь! – польстил Галине хитрый майор.

– Да, ну! Скажешь тоже! – с удовольствием возразила она.

– Правда! – заверил майор. – А как твоя коммерция движется?

– Да, жаловаться не на что! Неплохо идет! Тьфу-тьфу! – Галина постучала кончиками пальцев по столу. – Вот новый магазин в Москаленках открыла!

– Молодец! А как у вас тут вообще в Колосовке дела? – небрежным тоном спросил Ефим.

– Да так, в основном, все по-старому… Правда, Сабаталинская «Флора» с Карабановым сцепились!… Не на жизнь, а на смерть! Да, ты, наверное, и сам знаешь!

– Ну, так, в общих чертах… – ответил майор.

– Прямо война! – Галя округлила свои карие малороссийские очи. – КАМАЗы с «Миленой» горят! Я слышала, – женщина понизила голос, – будто Карабанов Сабаталина отравил… чуть не до смерти!

– Вот дела! – удивленно приподнял брови майор. – А его что, – отравили?

– Ну, я точно не знаю… Говорят. – пожала плечами женщина.

К столику подошла молоденькая официантка с большим розовым бантом в волосах.

– Здравствуйте, дядя Ефим! Что будете заказывать? – весело спросила она.

Майор удивился: «Кому это я тут дядей прихожусь? Нет у меня в Колосовске ни племянников, ни племянниц…» Он всмотрелся в юную мордашку со вздернутым носиком.

– Вы меня не узнаете? – заулыбалась официантка. – Я же Лена Боровских. Моя мама в Институте работала, в третьей лаборатории… Помните, вы помогали мне задачки по алгебре решать? Ну, мы еще колбу разбили?

Ефим напряг память, сотрудницу института Боровских как будто вспомнил, а вот ее дочку нет.

– А! Вспомнил! – тем не менее, сказал он. – Ну, ты и выросла! Какой симпатичной стала! Красавица прямо! Принеси-ка мне двойной черный кофе в маленькой чашечке.

– Сейчас сделаю, дядя Ефим! – упорхнула к стойке выросшая дочка бывшего старшего научного сотрудника Нины Ивановны Боровских.

Майор наморщил лоб, будто припоминая чьи-то слова.

– А мне вот кто-то сказал, что Сабаталину Контрибутов угрожал… И чуть ли не при тебе это было?

– Контрибутов? Вика? – изобразила удивление Галина.

– Ну, да.

– Ой, мало ли что Вика скажет! – всплеснула она руками. – Может быть, и говорил что-нибудь… И что? Кто он такой? То ли сторож, то ли вахтер! Что он может-то? Смешно даже!

«Однако, сам Борис Петрович почему-то совсем не смеялся, а даже не поленился в милицию заявление отнести…» – подумал Ефим, а вслух произнес:

– Так, думаешь, это Карабанов Бориса Петровича в больницу отправил?

– Я знать этого не могу, но вполне возможно…

– А чего ж Сабаталин с Карабановым не поделили? – спросил он.

– Ну, как чего? – ответила Галина. – Не поделили, что народ пить будет! Карабановскую водку, или Сабаталинскую «Милену»… Средство для ванн стало побеждать, вот Карабанов и обозлился…

– Да, вот тебе и тихая Колосовка! – покачал головой Мимикьянов. – Ну, надеюсь, тебя-то эта война не касается?

– Ну, меня-то нет… А все равно неприятно!

Симпатичная официантка принесла кофе. Ефим сделал первый, как всегда, самый вкусный глоток.

Галина вытянула из-под стола свои ноги в светлых чулках и разместила их так, чтобы они оказались в поле зрения собеседника. Ноги внимания, бесспорно, заслуживали.

– Ты где жить будешь? – искоса взглянула женщина на Ефима. – У Городовикова?

– Ну, да. Как всегда. У него же дом пустой стоит.

– Слушай, Ефим, а ты за то время, что я тебя не видела, не женился случайно, а?

– Нет, Галя.

– А что так?

– По одной дивчине скучаю, да меня она знать не хочет… – вздохнул майор.

– Это, кто ж такая? – заинтересовалась женщина.

– В Колосовке живет. Одну торговую фирму возглавляет…

– Это ты про меня, что ли, говоришь? – покачала головой Галина. – Можно подумать! Чего ж ты меня замуж не звал?

– Не считаю пока себя готовым к такому шагу! – с серьезным видом произнес заготовленную чепуху майор.

Ответ Галине не понравился.

– Ну, смотри! Как бы поздно не оказалось! У дивчины ведь могут и другие ухажеры образоваться. Она – дама не из последних… Не дурнушка там какая-нибудь! Да и приданное многих интересует. – делая вид, что улыбается, произнесла хозяйка фирмы «Галина».

– Я подумаю! – заверил майор.

– Думай. Только не очень долго. – с появившейся льдинкой в голосе произнесла женщина.

Ефим вспомнил, как они с Галиной Стороженко стояли на виадуке три года назад.

Институт умирал.

Уже работала ликвидационная комиссия. Большая часть лабораторий была опечатана. Сотрудники слонялись по бесконечным коридорам с растерянными лицами. А в воздухе по утрам пахло близкой осенью, и на черные крыши пролетающих под виадуком вагонов август клеил яркие желтые листья.

– Не могу представить себе, что Института нет… – говорила Галина. – Умом-то понимаю, а Колосовку без Института представить не могу…

Мимикьянов тоже не мог. Он с детства, как, наверное, и любой городской мальчишка знал о его существовании.

Ефим родился и вырос в областном центре, но и там почтовый адрес: «Колосовка – 17», за которым скрывался Институт волновых явлений, без запинки произносил каждый мальчишка. А, когда он сам после возвращения из Москвы стал работать в Колосовке, Институт вообще стал казаться ему целым миром. Таким же сложным, как и Мир Большой, и таким же вечным.

В этом мире имелось многочисленное местное население – элита и демос, – доктора наук и младшие научные сотрудники. Его обитатели занимались наукой – пытались понять устройство таинственного механизма природы, они боролись за продвижение вверх по карьерной лестнице, любили и ненавидели. Дело, которым жители этого мира занимались, казалось им чрезвычайно важным.

В этом мире имелись свои традиции – например, вместе встречать наступление Нового года. Существовала собственная история, причем совсем не маленькая, полвека – это срок с любой точки зрения. Жившие в этом мире женщины волновали его атмосферу так, что по ней то и дело прокатывались настоящие шторма.

Одним словом, жизнь в этом закрытом Мире бурлила и пенилась, как созревающее пиво.

И вот этот Мир внезапно прекратил свое существование.

– Ты куда теперь, Ефим? Уедешь? – спросила Галина.

– Мне что думать?… Куда скажут… – пожал плечами Ефим. – А ты куда?

– Я в Колосовке останусь… Коммерцией по настоящему хочу заняться… Я ведь этим делом вообще-то и сейчас занимаюсь…

– Прогореть не боишься?

– Нет. Я же торговый институт кончала… И уж коммерческие дела не хуже, чем всякие некоторые знаю… Вон Маратка Карабанов, дуб дубом, а как раскрутился! Что же я, хуже?…

Она помолчала.

– А, что, Ефим, может, останешься, а? Вместе будем фирму раскручивать? – не смотря на него, произнесла Галина.

– Кто ж меня отпустит?

– Так увольняйся из органов! Подумаешь, золотое место! Вон, сколько ваших оттуда ушло, и на гражданке еще лучше устроились! – с надеждой посмотрела на него женщина.

– Я подумаю! – дипломатично ответил он тогда.

С тех пор прошло три года.

Они допили кофе и поднялись.

– В гости-то зайдешь? – делая вид, будто что-то разыскивает в своей сумочке, спросила Галина.

– Обязательно. – заверил Ефим.

– Когда?

– А когда пригласишь?

– Тогда заходи сегодня вечером. – по-женски ловко поймала его на слове Галина.

– Сегодня и зайду. – пришлось пообещать майору.

– Буду ждать! – повела карими глазами Галина. – А то, знаю я тебя! Опять с Городовиковым к каким-нибудь противным бабам закатитесь!

– Да какие-то там бабы! О чем ты говоришь, Галя? У Вовы все бабы в прошлом! Одна Аля осталась. А я вообще – однолюб!

– Не обмани! – прощаясь, сказала Галина.

Они вышли на пахнущую солнцем улицу. Вместе обогнули угол здания. У торцевой стены две маленькие девчушки, как резиновые шарики, прыгали на расчерченном мелом асфальте.

Хозяйка торговой фирмы махнула ему на прощание ладошкой и пошла к своей белой «Ауди».

«Ну, война между Сабаталинской «Флорой» и карабановской ликероводкой за рынки сбыта – это понятно. – сказал себе Ефим. – Но причем здесь Контрибутов? Ведь в своем заявлении в милицию Борис Петрович не на Карабанова жалуется и даже не на Галю Стороженко, – это было бы вполне логично, – а почему-то на Вику Контрибутова, не имеющего никакого отношения к разгоревшейся битве гигантов. Странно… Или Марат Матвеевич Вику Контрибутова в качестве ударной силы нанял? Учитывая, что он в свое время занимался восточными единоборствами.? Но инженер особой драчливостью совсем не отличался… Да и у Карабанова своей охраны – целый взвод! Бойцы, как на подбор, морды – одна другой шире!.. Зачем же ему еще Контрибутов понадобился? Загадка!»

7. Звуки фортепиано, летящие из окна

Майор Мимикьянов слушал музыку.

Он стоял у двухэтажного дома, сложенного из непропитанных шпал. Когда-то такие дома для своих работников строила железная дорога. Дом обступили непролазные заросли сиреневых кустов.

Нездешние звуки фортепиано летели из углового окна на втором этаже. Это был Григ. Странная, тревожная мелодия троллей из оперы «Пер Гюнт».

В угловой квартире жила преподавательница музыки Ева Станиславовна Туровская.

Ефим вступил на асфальтовую дорожку, идущую между кустами и подошел к подъезду.

Он поднялся по темной деревянной лестнице с чисто выскобленными ступенями и остановился у обитой лаковыми дощечками двери. Майор прислушался к тому, что происходило в квартире. Там уже не играли. Майор нажал белую кнопку звонка.

За дверью раздались шаги, а затем, мягкий звук открываемого замка.

Дверь распахнулась, и на пороге он увидел Еву Станиславовну. На него пахнуло дорогими духами. Как всегда, Туровская одета была так, словно готовилась идти на концерт или принимать гостей. Она была в тонком зеленом шелковом платье, ее веки умело подведены, а на голове уложена короной толстая коса цвета спелой пшеницы.

– Ой, Фима, ты?

– Здравствуйте, Ева Станиславовна! Пришел с визитом. Не прогоните?

– Что ты! Как хорошо, что пришел! И вовремя! Мы с Танечкой как раз закончили!

Из-за высокой фигуры хозяйки выглядывало личико крохотной девчушки с белым бантиком в русых волосах. В руках она держала большую черную папку величиной почти такую же, как она сама.

– Я пошла, Ева Станиславовна? – спросила она, подняв головку с круглыми глазами. В свете коридорного абажура они казались фиолетовыми.

– Иди, Танечка. До среды. И помни! Левая ручка! Сыграла правой гамму, а левой два раза пробеги! И все у нас будет хорошо! Вот увидишь!

– Хорошо, Ева Станиславовна! – радостно кивнула, освобожденная узница музыки и выкатилась за дверь.

– Проходи в комнату! – улыбнулась Туровская Ефиму. – Я нам сейчас кофе по-варшавски сделаю!

Ефим вошел в знакомую комнату с массивным черным корпусом старого фортепиано. На его верхней крышке высилась стопка пухлых нотных тетрадей и стояла маленькая вазочка синего стекла с букетом крохотных желтых степных цветов.

В этой комнате всегда, даже в пасмурную погоду, было очень светло. В каждой из угловых стен было прорезано по два окна, заливающих сосновый паркет живым светом.

Когда-то выпускницу среднего музыкального училища Еву Веневскую направили преподавать в музыкальную школу станции Колосовка. Здесь русская полька познакомилась с неженатым начальником станции, тоже поляком по происхождению, Адамом Туровским. Он был старше ее на пятнадцать лет. Но она приняла его предложение выйти за него замуж. Что было этому причиной – любовь или высокое для Колосовки служебное положение жениха – не известно. Но они поженились, дружно прожили двадцать лет и вырастили дочь.

Жизнь не пощадила Адама Туровского. Он умер на рабочем месте в результате сердечного приступа, не достигнув пенсионного возраста. Дочь окончила консерваторию в Новосибирске, вышла замуж за набирающего известность пианиста, и уехала с ним в Германию. С тех пор Ева Станиславовна жила одна.

Дочь звала ее к себе в Гамбург. Казалось, ей уже незачем было оставаться на небольшой сибирской станции, но она почему-то не уезжала. Так и оставалась в поселке, продолжая учить колосовских детей вокалу, нотной грамоте и игре на фортепиано.

На светлой стене рядом с фортепиано висела фотография Адама Туровского в старой железнодорожной форме с петлицами, делающими его похожими на довоенного польского офицера.

Дед Адама родился в Лодзинском воеводств и оказался на территории России после присоединения Западной Белоруссии. Во время войны он воевал в составе сформированной на территории России армии Людовой, и вполне имел возможность уехать после победы на историческую родину. Но не уехал. Влюбился, как случалось тысячи раз, в холодную, грубую, но почему-то притягивающую к себе страну. Ее дикий, насыщенный непонятной энергией воздух незаметно просочился в его душу, осел там, и мягкая атмосфера его настоящей родины стала казаться ему серой и безвкусной.

– Вот и кофе! – сказала Ева Станиславовна, входя в комнату с подносом в руках. – По-варшавски, с пенкой, как ты любишь!

Лучше кофе, чем тот, что варила преподавательница музыки, Ефим нигде и никогда не пробовал.

Кофе по-варшавски готовится так. Сначала, в турке варится черный кофе без сахара, затем, после закипания процеживается. Потом, в кофе добавляется немного сахара и сливки, и он снова доводится до кипения. В результате получается густой темный напиток. Бодрящий, как ожидание свидания, и мягкий, как шелковистая женская кожа.

Ефим и сам часто готовил кофе по-варшавски, но так как у Евы Станиславовны у него никогда не получалось. Как впрочем, и ни у кого. Должно быть, она что-то туда добавляла. А, может быть, дело было в ней самой. Приготовление кофе – это, вообще, волшебство и тайна.

– В отпуск к нам, или по делам? – спросила хозяйка, опустившись в кресло перед низким столиком.

Ефим скользнул взглядом по затянутым в темные чулки круглым коленям хозяйки, показавшимся из-под платья. Несмотря на годы, в прекрасной женской форме была преподавательница музыки, отметил по себя внимательный майор.

– В отпуск – через неделю. А сейчас поручили про случай с Сабаталиным разузнать… – честно признался Ефим. Майор Мимикьянов давно усвоил – когда можно, всегда говори правду. Правда всегда рождает ответное доверие. В данном случае, он так и сделал.

– А я уж думала, все так и оставят… – с одобрением произнесла Туровская. – Решат, что медицинский случай и все!

Майор сделал глоток созданного хозяйкой колдовского напитка.

– А вы, Ева Станиславовна, думаете, что это не медицинский случай?

Женщина осторожно поставила чашку и сказала:

– Я не врач. Но! – подняла она указательный палец, и Ефим отметил безупречный бледно-розовый маникюр. – Но! – она сделала паузу. – Тебе скажу… Мне кажется, ты, Ефим, меня поймешь… Какие-то странные волны плывут в воздухе… Таких раньше не было. Ты понимаешь меня, Фима?

– Понимаю. – сказал майор, ничего не понимая. – Что за волны?

– Ну, вот я сижу и слышу, как вокруг меня воздух колеблется, иду по улице и тоже эти колебания воздуха слышу… Окно открою и слышу… Вот звук струны, когда она уже замирает, обычное ухо не слышит… Только хороший настройщик услышать может… Вот, так и здесь… Обычные люди этот звук воздуха не слышат, а я слышу…. Ты, понимаешь меня, Фима?

– В общих чертах… – осторожно ответил майор.

Хозяйка поставила белую фарфоровую чашечку на столик и медленно положила ногу на ногу.

«Невозможно работать. – сказал себе майор. – И без этого ничего сообразить не могу…»

– Так вот. В последнее время воздух иногда звучит по-другому!

– По-другому? – озадаченно переспросил Ефим.

– По-другому! – подтвердила Туровская. – Раньше таких волн не было. А ведь я живу здесь скоро двадцать пять лет!

Ефим помолчал, взял с тарелочки печенье и откусил. Кругляшок оказался мягким, сладко благоухал ванилью и корицей.

– И, что вы по этому поводу думаете? – наконец, спросил он.

Ева Станиславовна вытянула подкрашенные сиреневой помадой губы трубочкой и увела взгляд подведенных глаз в окно.

Понаблюдав за легкими волнами облаков в полуденном небе, она вернулась в комнату и сказала:

– Знаешь, Ефим, я много думала, что это значит… И вспомнила, я уже слышала такой тон. Да! Однажды также звучало что-то в вашем Институте, когда он еще работал… Я проходила мимо и слышала. А теперь вспомнила!

– Вот как… – пытался осмыслить слова преподавательницы музыки майор.

Туровская внимательно посмотрела на него умело подведенными глазами.

– Фима, я не доктор наук, и не разведчик, как ты… – делая паузы между словами, начала она. – Мне трудно судить, что все это может значить… Но, мне кажется, где-то рядом начал работать какой-то прибор, ну, как бы… колеблющий пространство… Такое большое фортепиано… Только никто его не слышит, а я слышу… Ты понимаешь меня, Фима?

Майор Мимикьянов кивнул головой, хотя мало что понял.

Но, тем не менее, он совсем не склонен был считать, что слова преподавтельницы музыки – это пустые фантазии женщины бальзаковского возраста.

Майор понимал, что Туровская обладает удивительной чуткостью к сигналам, которые посылает окружающий мир. Сигналам, которые обычный человек, как, например, он сам, попросту не замечает. А вот она их слышит так же, как чуткий камертон улавливает и отзывается на звучащую где-то ноту, не слышную обыкновенным ухом.

Размышляя над словами Евы Станиславовны, Ефим почувствовал, как у него слегка завибрировало в голове. Возможно, в этом был виноват кофе по-варшавски, крепость которого надежно замаскирована нежным вкусом.

Посидев еще немного, майор сослался на занятость, поднялся и стал прощаться.

– Ты заходи ко мне, Фима! Не теряйся! – у двери погрозила ему ухоженным пальцем Туровская. – Последний раз, когда у меня был?

– Виноват! – склонил голову Ефим. – Как только получу отпуск, приеду сюда минимум на две недели и, каждый вечер буду вас навещать! Еще надоем, Ева Станиславовна!

– Ну, уж, Фима! Не кокетничай! Ты же знаешь, уж кого-кого, а тебя я всегда рада у себя видеть!

Майор Мимикьянов вышел из крепкого деревянного дома, и остановился среди сиреневых кустов. Он стоял, подставляя лицо солнечным лучам, и размышлял над услышанным от нестареющей учительницы музыки.

Немного подумав, он решил, что откладывать визит к доктору физико-математических наук Горынину больше нельзя.