Текст книги "Геккель и Галль (СИ)"

Автор книги: Александр Сорокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Немецкий ученый Эрнст Геккель многие годы провел на Цейлоне. Лаборантом у Геккеля работал Франц Галль, молодой австриец из хорошей семьи, рано покинувший родину. Галль  переменил не одну лабораторию, прежде чем осел у Геккеля, с которым роднился страстью к изысканиям и упорным методическим характером. Геккель скрещивал различные виды приматов. Получив жизнеспособных мутантов, он хотел подтвердить верность происхождения человека от обезьяны, подвергавшейся в то время самым ожесточенным нападкам. Опыты не удавались. Совместное потомство гиббонов с носатыми обезьянами и лангурами  либо отторгалось ещё на стадии эмбриона, либо погибало в первые часы жизни. Геккель был в отчаянии. Он дал слово не возвращаться в Германию, пока не достигнет успеха. Франц Галль привез с острова Калимантан две пары огромных орангутангов, двух самцов и двух самок. На самцов орангутангов Геккель возложил тайные надежды. В сравнении с другими образцами той же породы калимантанские орангутанги в наибольшей степени напоминали лишенных одежды опустившихся людей. Глаза привезенных орангутангов казались достаточно осмысленными, надбровные дуги  развитыми, движения управляемыми. Сомнения в положительном результате эксперимента вызывали плоские затылки, свидетельствующие о недостаточном развитии заднего мозга, спорадическое прямохождение,  густое оволосение кожного покрова.

Геккель решил скрестить самца орангутанга с самкой человека, женщиной. Удалённость острова и варварское состояние ланкийского населения делали работы совершенно безопасными. Большинство цейлонцев не были нигде зарегистрированы, паспорта у них отсутствовали, кто, где и сколько их живёт, не знало ни правительство,  ни полиция,  ни они сами.  Пропажа  одной двух женщин из дальних деревень, а то и из столицы острова Коломбо могла пройти незамеченной. Женщины, отправлявшиеся в джунгли для сбора хвороста, часто подвергались нападению тигров, волков, взбесившихся слонов. Стиравших в реках бельё нередко утаскивали крокодилы. Естественная причина исчезновения человека лежала под рукой. К смерти цейлонцы относились по-буддийски легко.

Геккель не воспользовался услугами Галля и других своих сотрудников для кражи девушки из дальнего селения. Он использовал одну ланкийку из прислуги, обслуживавшую его большой дом на берегу Индийского океана.

Юную девушку, на вид ей было двенадцать-тринадцать лет, сколько не знала ни она, ни приведший её этой зимой на виллу безграмотный, как и она, отец, – заставляли   мыть посуду, накрывать   на стол, убираться в комнатах и лабораториях, помогать  Галлю в кормлении животных.

Чёрные покорные глаза девушки походили  на  глаза оленей-замбаров, сидевших в заднем вольере, они не выражали ни добра, ни зла, ни красоты, ни уродства, только равнодушие природы к случайно рождённому совершенству. Галль часто  невольно любовался худенькой гибкой фигуркой, быстрыми проворными движениями юной ланкийки, когда она открывала щеколду, входила в вольер, ловкими грациозными движениями разбрасывала охапки травы. Замбары  ласкались к девушке, тыкались тёплыми мордами в ладони, подставляли бока под моющую их щётку. У девушки не существовало имени. На вопрос, как ёе звать, она отвечала долго, гортанно и вычурно. В произносимых словах слышалось много букв «М» и на немецкий манер её прозвали Иммой.

Вскоре после того, как прибыли и были помещены в отдельную клетку калимантанские  орангутанги, Геккель позвал Имму к себе.

Розовый вечер ложился на океан. Фиолетовые облака окрасились багрянцем заката. Мерный гул прилива мешался с шелестом пальм. Геккель сидел на веранде дома в кресле-качалке. Его седые волосы развевались на ветру. Он нетерпеливо барабанил пальцами по лежавшему на  столе  пробковому шлему. Голубые глаза  старика смотрели  холодно, изучающе. Перед Геккелем стояла Имма.

«Где твой отец?» – «Мой отец ушёл. » – « Домой? » – «Да.» – « Где твой дом? » – « В горах. Там где заходит солнце. » – «Твой отец вернётся за тобой?» – «Нет. Никогда. Он продал меня тебе, господин. » Имма сделала движение, чтобы преклонить колена, но учёный жестом остановил её. « Я заплатил за тебя двадцать марок. Этого достаточно?» – «Это большие деньги, повелитель. Отец, когда взял их, улыбался. Ты сделал его счастливым, господин. » – « Но…» – « Сосед продал свою дочь англичанину за пять фунтов. Англичанин торговался пока не взошла луна, но не стал счастливым. Боги покарали англичанина за скупость. Девушка умерла.» Геккель разговаривал с Иммой по-ланкийски, привыкшая покорно молчать, выполняя распоряжения, она  родной язык знала плохо. «Ты принадлежишь мне навсегда? » – « Пока боги не заберут твою душу, господин. Потом я буду принадлежать твоему брату или сыну, кто наследует дом твой. » Геккель засмеялся « А когда ты умрёшь, твоя душа найдёт мою и, будет служить ей по ту сторону смерти?» Девушка насупила густые брови, серьёзно задумалась:  « Я буду служить тебе, господин, если в новой жизни я возрожусь в том же воплощении, что и ты. » – « Идиотическая смесь язычества и индуизма! – проворчал  Геккель. – Говори яснее. » На веранду вошёл Галль. Он принёс кокосовый орех и два стакана. Наполнил стаканы молочной жидкостью, один поставил перед Геккелем, c другим уселся на парапет веранды. Геккель встал, прошёлся по веранде, подмигнув Галлю, указал кивком на Имму: « Святая простата. » – « Я буду служить тебе, повелитель, в новой жизни,  если мы оба возродимся в тех животных, у которых приняты власть и подчинению. Например:  в стаде, косяке или стае. Среди слонов, волков или рыб. » – « Девочка не так глупа, как кажется», – заметил Геккель Галлю, отхлёбывая кокосовый сок. «Она мыслит интуитивно, догадываясь, что к иерархии больше склонны млекопитающие, птицы, насекомые и рыбы, чем пресмыкающиеся, » – согласился Галль. В джунглях протяжно протрубил слон. Имма повернула голову на его крик.  «Если мы возродимся ящерицами, черепахами или орлами я не буду служить тебе. Они живут сами по себе. » – Тем более деревьями…– заметил Геккель. « Теперь скажи, Имма, раз ты принадлежишь мне, что я могу с тобой сделать?» – « Что угодно, господин. Ты можешь жениться на мне, можешь убить…» Геккель забарабанил пальцами по пробковому шлему, потом встал, прошёлся по веранде. «Хорошо. Иди. » Девушка послушно повернулась, собираясь уйти. «Подожди. Постой. Так твой отец точно никогда не придёт за тобой?» – «Никогда,  господин.» Девушка спустилась со ступенек, её тоненькая фигурка в домотканом розово-синем сари растворилась в густой тропической тьме. Франц Галль мелкими глотками пил из стакана кокосовый сок. Геккель согнулся над столом, выкрутил фитиль, чтобы ярче светила лампа, достал рукопись и самопишущее перо. Вглядываясь за веранду в черноту шумящего океана он думал, что так же как этот океан миллионы лет назад породил открытую им, Геккелем, протоплазматическую монэру родоначальницу органической жизни, так же высыхание океана станет гибелью всего живого. Геккель надел пенсне, приготовился к работе. Опершись сильной жилистой рукой на стол, мог предсказать будущее. Он видел отступление океана, жаркий влажный климат способствовал расцвету, царства гигантских пресмыкающихся и папоротников, похолодание выдвинуло на первый план млекопитающих и князя приматов человека, в растительный  мир пришли низкорослые – хвойные и пальмовые. Наступающий сухой и горячий климат приведёт к новому сокращению водных пространств. На смену млекопитающим, соснам и пальмам придут насекомые, травы пустынь и степей. А ещё через миллионы лет, когда солнце превратится в красного карлика, жизнь вернётся к той первичной протоплазме, из которой некогда вышла, и на пустынной Земле, будет шуметь скудный холодный океан. «Франц. » – Галль вздрогнул. «Подготовьте назавтра калимантанского орангутанга. » – « А какого, шеф?» – « Того, что крупнее…Я смотрел его челюсть, она напоминает челюсть питекантропа. Надеюсь, семенники столь же развиты». – « Хорошо, босс», – отвечал Галль, допивая кокосовый сок.

Захватив фонарь, Имма направилась в вольеры бросить животным по охапке сена на ночь. Там её ждал Франц.

– Скажи завтра Геккелю, что ты беременна,– тихо, но настойчиво, сказал он.

– Зачем? – удивилась Имма.

– Так надо. Скажи!

Имма прижалась к Галлю. Он стоял не двигаясь, опустив руки.

– Нет, любимый. Это наша тайна, я не доверила б её ни отцу,

 ни матери.

Галль отстранил Имму, пошёл вдоль вольеров. На повороте он задел за кормушку гиббонов, и те забесновались прыгая от пола к потолку клетки.

Выйдя на берег океана, Галль поднимал гальку и бросал её далеко в воду. За каждым камнем на волнах оставался светящийся след планктона. Устав от бросков, Франц сел на мокрый песок боком к морю. Из-за облака вышла полная луна, мощным прожектором высветила высокие раскачивающиеся от ночного бриза пальмы, плоский фасад дома Геккеля с зажжённой на веранде лампой, маленького согбенного человека за столом. Золотом брызнула полоса прибоя. Распугивая крабов, Франц с ожесточением отдирал мидий, прилепившихся к прибрежным камням.

Наутро эксперимент не состоялся. Орангутанги заболели, обезьян тошнило, рвало. В рвоте нашли мидий. Сочли, что приматы наглотались их ещё на Калимантане. Геккель приказал Галлю и Имме промыть животным желудки, поставить клизмы.

Через пару дней приматы пришли в себя. Они играли, прыгали по клетке, раскачивались на перекладинах, изготовленных Галлем из стального лома и собачьих цепей, охотно принимали бананы из рук Иммы, улыбаясь, скалили зубы; наскакавшись, уснули они до обеда. Геккель не без удовольствия посматривал на своих подопытных. Особенно его радовали могучие яички самцов орангутангов крепкие и круглые, как пушечные ядра, покрытые чёрной густой растительностью, через которую просеками пробивалась серебряная седина. Геккель заставил Галля замерить члены орангутангов. В неэректированом состоянии они равнялись 28,8сантиметров у одного и 32,5 у другого. Геккель пришёл было в восторг, но тут же омрачился, увидев брачные игры самцов и самок. Он распорядился рассадить всех приматов в отдельные клетки. Самцам следовало беречь семя для эксперимента.

В душе Галля боролись противоречивые чувства. С одной стороны, он ревновал Имму к самцам орангутангов, с другой – он не мог не ощущать, что подобные чувства глупость, родственная сумасшествию, когда Имма входила в клетку, бросала орангутангам бананы, папайю, сочный хрустящий тростник, а звери ласкались к ней, приветливо показывая багровые дёсны с зубами в дюйм, тёрлись рыжими боками, а то и пытались обнять девушку лапой за талию, сердце Галля обливалось чёрной желчью, он с ненавистью смотрел на бесстыдно мотающиеся у них между ног половые органы и перебирал варианты, как отравить животных. Как учёный Галль понимал, что не должен так думать, что так называемая любовь между людьми не больше, чем влечение полов к продолжению рода, окрашенное условиями общества,  но разум учёного вступал в непримиримое противоречие с чувствами. Галль не хотел любить Имму, он, аристократ, окончивший два европейских университета, чьи предки воевали в полках Фридриха Барборосы, не в праве на привязанность к простой неграмотной крестьянской девушке из глухого цейлонского селенья, ему пара – дворянка, состоятельная, образованная, музицирующая, свободно говорящая как минимум  на двух языках. Тем не менее, вопреки воле,  не желая признаться в том самому себе, он любил Имму. А Имма любила его, как простая девушка может любить мужчину, то есть, не раздумывая, без оглядки, всем своим существом. Любила она и орангутангов как человек может любить животных. Галль видел в этой любви другое и, не  показывая виду, бесился.

Ещё одним ближайшим ассистентом Геккеля работал некий  Джо, крепкий полноватый африканец с плоской физиономией, на которой в белоснежных с розовыми прожилками яблоках глаз бегали коричневые радужки, а в центре их плутоватые всегда расширенные зрачки. Джо поднялся от чернорабочего до мастера на заводах Круппа, увлекался химией и новомодными течениями в антропологии и зоологии, особенно дарвинизмом. Джо боготворил Геккеля. Однажды, когда тот ещё жил в Германии, он решился позвонить ему в дверь. Джо приняли, и он предложил свои услуги на всё что угодно. Геккель благосклонно улыбнулся и сообщил, ему нужны помощники в длительной экспедиции на Цейлон. Цель – подтверждение гипотезы о  происхождении человека от ископаемых обезьян.

Джо с готовностью принял предложение. Он любил рядиться в пёстрые африканские одежды. Подлинной страстью его была китайская гимнастика, которой он посвящал свободное время, занимаясь на берегу.

Пики сексуальной активности у приматов соответствовали вечернему послеобеденному времени и раннему утру. Весной активность усиливается во много раз. Звери становятся беспокойными, рыскают по джунглям в поисках партнёра. Нередки кровавые схватки между самцами, часто причиной  тому ветренность самок, сердце которых переменчиво, а лоно ненасытно.

На Цейлон пришла весна. Зимние дожди сошли на нет, холодные муссоны откатились на север  и восток. Не омрачённое облаками солнце ежедневно поднималось и садилось в океан. Лёгкий ветер лишь слегка колебал листья пальм. Воздух наполняли разноцветные пернатые, с оживлённым щебетаньем перелетавшие с места на место. К полудню в жару жизнь стихала. Птицы прятались в листву, крокодилы сонными брёвнами замирали у берегов, летучие мыши чёрными гроздьями свисали вниз головой на ветвях деревьев. Только игуаны вяло пошевеливали хвостами и мордами на стволах кустарников в густой тени у водоёмов.

В послеобеденный час Имму позвали, будто бы убраться в лаборатории.  Она поднимала колбы и гальванические батареи, вытирала пыль. Джо и Франц следовали  за   ней, пытаясь поддержать пустой бессодержательный разговор, служивший для отвода глаз. Говорил больше  Джо, Франц  мрачно  поддакивал, болезненные  гримасы  пробегали  по  его  лицу. Имма спросила, чем это так сильно   пахнет,  тут же Джо извлёк из-за спины марлю с хлороформом, схватил одной рукой Имму за шею,  а другой грубо придавил марлю к её  рту и носу.  Имма  коротко вскрикнула и осела к полу,  Франц подхватил её подмышки.  При  помощи  Джо  он  уложил  Имму  на  лабораторный    стол, служивший  Геккелю для вивисекции. Имма спала. Пользуясь её бесчувственным состоянием, Франц и Джо фиксировали ей голени  и кисти  ремнями,  как  это  делают  в   психиатрических  лечебницах  буйнопомешанным. Лицо девушки накрыли эфирной маской, шланг от которой шёл к редуктору на баллоне, обеспечивавшему бесперебойное и дозированное поступление снотворной смеси.

Позвали Геккеля. Он вошёл в высоких зелёных сапогах, перчатках до локтей, зелёном фартуке, похожий на патологоанатома. Своим сотрудникам Геккель приказал тоже переодеться в лабораторные  костюмы и обработать их резиновые поверхности эфиром. Когда с костюмами было покончено, Геккель велел привести крупного орангутанга.

Франц и Джо ввезли клетку с орангутангом на тележке с колёсиками. Тележку поставили у стола, к щеколде клетки привязали верёвку, а сами скрылись на высоких галереях, окружавших лабораторию. Геккель кивнул Францу, тот потянул за верёвку. Щеколда поднялась, клетка открылась.  Недоверчиво оглянувшись, орангутанг выскочил из клетки.

 Он стоял перед распростёртой спящей наркотическим сном Иммой, самец-красавец, гроза калимантанских джунглей. Рыжая шерсть на его боках чуть топорщилась от сквозняка, пробегавшего через лабораторию. Чёрная величественная грудь приподымалась и опускалась при спокойном дыхании, издавая сухой хрипловатый звук, напоминающий работу кузнечных мехов. Зверь не волновался. Он оглядел стол с лежащей Иммой, скользнул взглядом по галереям, с которых склонились вниз все во внимании Геккель, Франц и Джо и устремил коричневые глаза куда-то ещё. Как это часто бывает с животными, его интересовало что– то другое, не то, что людей. Либо он существовал в мире других интересов, либо  видел то, чего не видели люди. Скорее всего, зрение не доставляло ему основной информации, оно лишь вписывалось в совокупность иных чувств, прежде всего слуха и обоняния, поэтому его взгляд скользил, не останавливаясь ни на чём. Он, как радар искал, то на чём его остановит инстинкт. Люди пытаются остановить взгляд своих домашних любимцев, посмотреть им в глаза, проникнуть чуть ли не в саму зачаточную душу, это удаётся либо ненадолго, либо в глубине глаз животных мы видим пустоту и невнимание. Хищным опасным животным, даже рассерженным собакам, считается, смотреть в глаза нельзя, они де прочтут страх и усилят атаку, но они обычно и не ищут глаз людей. Так происходило и с приматом. Его казалось, интересовало всё что угодно, но не глаза Иммы и естествоиспытателей, и не они сами. Опираясь на три сильные, пружинистые лапы, орангутанг запрыгал куда-то в сторону. Периодически он поднимал морду кверху и издавал неясный звук, от самых высоких нот к нижним, будто неумелый ребёнок пытался играть на расстроенной трубе. Карие глаза орангутанга бегали по предметам помещения, густые брови то хмурились, то поднимались в удивлении, рот кривился в гримасах, которые, будь то человек, можно было бы принять за игру самых сложных чувств. Чем-то, он напоминал человека, одновременно он казался страшно далёким от него. Широкий подбородок вызывал образ англосакса, туманного лондонца или современного ньюйоркца, чистокровного потомка первых американских переселенцев, но широкие скулы говорили уже в пользу монгольской расы, превышающее, всякие нормы количество пигмента, светлые ладони при тёмной коже, башенный череп, специфический запах, вели к африканцу. Монгол, европеец и африканец соединились здесь в одном экземпляре. Однако этот уникальный то ли прапрапредок, то ли сверхчеловек совершенно не интересовался распростёртой перед ним самкой не только одного класса, но и биологического рода. Стояла весна, у всех самок была течка, а орангутанг не интересовался Иммой, не пытался даже потыкаться мордой в её половые органы, чтобы проверить, не мокра ли она. Одно время он даже хотел лечь спать под столом. Вероятно, орангутанга не будоражил секс. Он выяснял, безопасно ли место, есть ли тут еда. Прошло почти полчаса, прежде чем учёные обнаружили признаки внимания примата к Имме. Он внезапно запрыгнул на стол, уселся у головы Иммы, потрогал лапой её пышные чёрные волосы; оставляя царапину, грубо провёл ногтем по щеке, привстал, провёл пальцем по шее, груди и животу. Пронзительно прокричав, орангутанг запрыгал к ногам девушки, его вялый член скользил по её платью. Зверь соскочил на пол, зевнул, и, задрав  ногу, густо пописал на ножку и край стола.

Геккель посмотрел на Галля. Тот стоял красный, как рак, облизывая пересохшие  от волнения и негодования губы. Учёный счёл переживания ассистента родственными своим чувствам. Сейчас он на рубеже величайшего открытия или плачевной неудачи, способной привести к краху научную карьеру. Возвращение на родину станет не возможным. Там ждёт профессорское призрение, злобные газетные пасквили  дилетантов-писак, ведь завистники утверждают, что последние сорок лет после «Естественной истории мироздания » он не создал ничего, заслуживающего внимания, все его последующие произведения – популярные книжки для безусого юношества. Для Геккеля не существовало мнения важнейшего, чем мнение учёных. Его мир состоял из профессоров, доцентов, бакалавров, ассистентов, может быть студентов и неопределённой публики, приходившей на его выступления и покупавшей его сочинения.

Геккель велел Джо, самому безучастному из всех троих на галерее, пройти в вольеры и собрать в губку выделения одной из текших орангутангих. Джо, громыхая тяжёлыми ботинками, поспешил вниз по лестнице, а Геккель и Галль некоторое время наблюдали за спящими естественным сном орангутангом и медикаментозным – девушкой.

Джо вернулся, неся обильно смоченную губку. Запах от губки распространялся столь насыщено, что чувствовался даже на галереях. Геккель достал из резиновых брюк платок, смоченный одеколоном и приложил к носу.

Почуяв запах самки, орангутанг оживился, встал на задние лапы. Чёрным носом он жадно втягивал воздух. При приближении Джо зверь прикинулся равнодушным,  с деланным спокойствием наблюдал, как тот подошёл к девушке и, стянув ей трусы до колен, смазал половые губы выделениями орангутанихи. Девушка заворочалась, ручеёк слюны появился в углу её рта.

Джо вернулся на галерею, а зверь вприпрыжку с неясным ворчаньем прошёлся вокруг стола. Схватив губку, орангутанг выдавил остатки её содержимого на пол и отбросил далеко в сторону. Потом он впрыгнул на стол и принялся обнюхивать бёдра и живот Иммы, те места, которые смазал Джо. Член примата заметно увеличился, достиг полной величины. Вдруг зверь схватил Имму когтями    за плечи и стал делать то, чего давно ожидали от него учёные.

Франц вцепился руками в перила галереи, глаза его застилали слёзы. Он боялся, что гигантский член примата прорвёт свод влагалища Иммы и вмести с ним мировая наука, потеряют её навсегда. Зверь пыхтел, сопел, густая слюна его текла на лицо Иммы. Она издавала глухие звуки, ворочалась. На миг показалось, что Имме доставляют удовольствие движения орангутанга, она вдруг громко вздохнула, пару раз подалась навстречу члену примата, но вскоре страдание исказило её лицо. Имма закрутила головой, закричала: «Нет! Нет!». Руки и ноги её конвульсивно пытались вырваться из фиксаторов. Зверь кончил. Обильная жёлтая сперма текла из влагалища девушки по её бёдрам.

Геккель весело оглядел Франца и Джо, потёр руки и распорядился вернуть орангутанга в клетку, а девушку отвезти в одну из комнат предназначенную под лазарет. Сам учёный  прошёл на веранду сделать несколько записей.

Франц и Джо спустились в лабораторию. Джо насвистывал опереточную мелодию, слышанную им пятнадцать лет назад, когда последний раз сидел в театре. Сердце Джо билось в унисон геккелевскому. Душевные силы Франца уходили на поддержание бодрой солидарной маски, в душе он искренне проклинал Геккеля, Джо и саму науку. Наблюдая за бесчеловечным экспериментом Геккеля, Франц вдруг в яркой вспышке мысли одновременно понял и почувствовал, что выбранная им профессия не для его нервов. Стало очевидным, что исключительно тщеславие и безденежье загнали Галля в комнату одержимого старика. Но почему именно к нему? Почему на стезю зоологии, а не скажем ботаники, ветеринарии или минералогии? Об этом Галль не  успел подумать, ему пришлось вместе с Джо распустить ремни фиксаторов, поднять спавшую Имму подмышки и переложить на привезённую каталку. Орангутанг сидел на полу, глухо рычал, вокруг его рта сложилась необычная скорбная складка, словно он раскаивался в содеянном или горевал об Имме, которую увозили от него.

Когда каталка с Иммой двинулась, зверь с пронзительным повизгиванием, вприпрыжку на трёх лапах поскакал за кортежем. Если бы он был человеком, Франц вызвал бы его на дуэль.

К вечеру Имма пришла в себя, села на кровати и улыбнулась разноцветным птицам, певшим за окном. Полуметровая игуана замерла на дереве, кончик полосатого хвоста неторопливо ходил из стороны в сторону, чешуйчатая кожа отливала ультрафиолетом, а подвижный двойной язык стремглав вылетал из развёрстого рта нацеленный на множество трепыхавшихся во влажном воздухе мелких крылатых. Франц, сидевший у кровати Иммы спросил, как она себя чувствует. Девушка отвечала что хорошо. Она помнила, что пошла кормить животных, Джо и Франц сопровождали её, потом ей вдруг сделалось дурно, она потеряла сознание. Имма ощущала боль внизу живота, из её лона выделилось немного крови. Девушка сочла это за признаки нормально развивающейся беременности.

Галль сообщил Геккелю, что Имма ничего не помнит. Учёный удовлетворённо хмыкнул и разрешил Францу с Иммой погулять по берегу моря. На прибрежной полосе молодые встретили Джо, занимавшегося китайской гимнастикой. Плавные вращательные движения его чередовались с резкими поворотами, бросками. Джо широко расставил ноги, присел, укрепившись в песке как дерево. По широкому лицу его катил пот. Франц и Имма некоторое время наблюдали за гимнастом. Франц осторожно обнял Имму, но так чтобы не заметил Джо.

Беременность Иммы протекала лучше, чем предполагал Геккель. Она не жаловалась ни на тошноту, ни на головокружение, ни на отсутствие аппетита, столь характерные особенно для первой беременности. Живот её округлился, выпятился, пупок набух, высунулся наружу воловьим глазом. Подкожные вены на бёдрах сделались заметнее, ареолы сосков ушли в ширину, в белках глаз появилась  небольшая  розовизна, но глаза не желтели, оставались ясными и подвижными. Есть ли  на лице пигментные пятна, столь портящие европейских женщин уже на четвёртом после зачатия месяце, не позволяла судить смуглая от природы кожа. На первую полученную у Геккеля зарплату, выдавал её сотрудникам всегда он сам, девушка приобрела швейную машинку. В свободное время она шила платьица и распашонки для будущего младенца. Неужели получилось, недоумевал Геккель. Он боялся радоваться, торопить изменчивый успех. Почти ежедневно он вызывал Имму в стерильную комнату лаборатории, стены, пол, потолок и предметы в которой тщательно обработали формалином и хлорпикрином, и, приложив стетоскоп к сферическому животу беременной, внимательно выслушивал плод. На шестом месяце он уже различал сердцебиение младенца, на седьмом – сама мать чувствовала, как новая жизнь колотит внутри неё ножками, Геккель был уверен, – что лапками. Он забросил все другие эксперименты, казалось, вся его жизнь сосредоточилась на Имме. Он искал любой предлог, чтобы встретиться с ней. Если она убиралась в вольерах, он оказывался рядом, чтобы проверить состояние животных, покопаться в их помёте, поискать глистов. Найдя какую-нибудь  извивающуюся бледную аскариду, Геккель извлекал её из навоза пинцетом, показывал Имме и долго рассуждал, какие следует применить лекарства, чтобы вылечить животное.  Аскариду бросали в почковидный эмалированный лоток, который нёс за профессором Франц или Джо, потом относили на веранду, где любил трудиться учёный. На веранду опять вызывалась Имма,  и Геккель подробней рассказывал уже не только о лечении гельминтозов, но и червях вообще. Раскрывались иллюстрированные книги, две головы, седая и чёрная, как смоль, склонялись над монографией. Имма узнавала об анатомии , физиологии и жизненном цикле кольчатых и ленточных. Щёки Иммы пылали, Геккель заглядывал ей в глаза поверх очков с толстыми стёклами в роговой оправе. Когда Имма отдыхала, если Геккель не слышал стука её швейной машины, он заходил к ней в комнату, справлялся о её здоровье. Знакам внимания старика не было конца. Он повысил Имме зарплату, следил, чтобы она ела больше белковой пищи, поутру посылал её цветы. Сталкиваясь с Иммой в коридорах, Геккель быстрым взглядом всегда соскальзывал с её лица на выпуклый, топорщащийся бугром живот. Имма решила, что босс в неё влюблён. В уме она сравнивала Геккеля и Франца. Геккелю она поставила диагноз богатого чудака. Может быть, она и устроила бы с ним счастье, если б раньше не дала слова Францу. Имма не могла подличать.

Геккель выписал из Германии рентгеновский аппарат. Со дня на день ожидалось его прибытие морем. Просвечивание Х-лучами долженствовало окончательно пролить свет на развитие плода.

Когда до прибытия рентгеновского аппарата оставалось три дня, Франц набрался духа объясниться с Иммой. Он вывел её на берег океана, чтобы за шумом волн легче произносить страшные слова признания. В тот день штормило. Над прибрежными рифами парили чайки, с визгливым криком бросаясь вниз при виде блеснувшей рыбёшки. На крошечном островке ярдах в пятидесяти от полосы прибоя ветер до половины согнул молодые пальмы. Их широкие листья, срываемые бурей, успевали намокнуть в брызгах волн на пути к берегу. Один или два пальмовых листа ударили Франца по лицу. Обхватив Имму за располневшую от беременности талию, он вдруг заговорил о научных ошибках Геккеля. Монэры не существует. Основа жизни не ядросодержащая, а безъядерная протоплазма. Геккель легко бы в этом убедился, обладай он более мощным микроскопом. Сам он, Франц Галль, глубоко убеждён, что будущее за тем светом, что указал миру пастор Мендель из Австро-Венгрии. Да, да, пусть Имма не смотрит на него так, это кажется неправдоподобным, но именно опыты не на животных, а на горохе, простом горохе приблизят человечество к разгадке жизни. Галль популярно изложил Имме гипотезу о расщеплении, доминантных и рецессивных признаках. Имма не отводила от Галля глаз. Он читал в них подлинный интерес. Ветер усилился, посыпал мелкий дождь. Девушке приходилось обеими руками удерживать подол платья, который буря стремилась накинуть ей чуть ли не на голову. Галль прозябает у Геккеля. Ему нужно уехать в Америку или Европу, присоединиться к тем людям, что вместе с Морганом и Вейсманом исследуют то, что называют генами. Короче, Геккель плохой, он не даёт перспектив Галлю,  потребляет результаты его исследований, лишает авторства. Направление трудов Геккеля тупиковые, вершина его ограниченности – экспиримент с приматами. Имма поёжилась от холода. Она пожалела, что не захватила с собой шаль. « Пойдём домой », – предложила девушка Францу. Как домой, содрогнулся Франц. Домой, когда они только что дошли до самого главного, до того, что непосредственно касается её самой, Иммы? Знает ли она, что старик считает её беременной от орангутанга? Нет, она беременна от него, Франца, просто отвечала девушка, она любит его, у неё не было никакого другого мужчины. Веки Иммы увлажнились, ей хотелось плакать, любимый не верил ей. А вот старик Геккель рассуждает по-другому, продолжал Галль, Геккель приказал усыпить Имму, заставил орангутанга сойтись с ней и теперь ждёт потомства, наполовину человека, наполовину обезьяну. Раз так, действительно следует бежать, согласилась Имма. Ничто её не удерживает на острове. Отец её продал, мать осталась далеко в горах. Франц нежно поцеловал понявшую его чувства Имму в потрескавшиеся от беременности губы. Побег назначили через два дня.

Уже на следующее утро прибыло судно с рентгеновским аппаратом. Геккель отвёл под него центральное место в гостиной. До сумерек шестеро мастеровых: четыре  немца, один голландец и один низкорослый мулат, стучали молотками то, сооружая настил, то, скрепляя корпус. Все это время Геккель в свободных льняных штанах и просторной хлопковой блузе коршуном кружил вокруг работающих. Он всем интересовался, вовсё вникал. Наиболее его беспокоило, хватит ли для исследований фотографических пластин. Их привезли пятьдесят,   а Геккель заказывал сто, один комплект бесследно исчез. Бригадир объяснял отсутствие пластин и девятибальным штормом у берегов Омана, и вороватостью египетских таможенников в Суэцком канале. Геккель не слушал, возбуждался, кричал, размахивал руками, потом успокоился, шутливо подмигнул мастеровым и вновь с неменьшим усердием, чем они трудились, стал наблюдать за работой. Когда три стены были готовы, их раздвинули наподобие книжки вокруг пьедестала, пошли за рентгеновским аппаратом, стоявшем во дворе. Уже темнело, густая тропическая ночь стремительным микшером убирала очертания деревьев, домов, берега. В воздухе зашуршали крылья летучих мышей, которые здесь настолько крупны, что их называют собаками. Возвещая о приближении хищников, протрубили слоны.  Вышел из облаков Южный крест. Геккель предложил отложить работу до рассвета. Он опасался, что ночью в недостаточном свете ламп мастеровые способны допустить какую-либо роковую ошибку при сборе аппарата, перекрутят гайку, не уследят за достаточной герметичностью съёмочной камеры. Бригада с готовностью приняла предложение хозяина дома принять душ и пройти к столу. Ради неординарного события, приезда в маленькую колонию земляков, забили нескольких цейлонских кур и достали из подвала рейнское. Приезжие охотно поглощали курятину, но прежде налегали на местную крепкую банановую араку, оставляя нетронутым тонкое вино, которым они могли насладиться и на родине. Геккель расспрашивал, чем дышит Германия, остальная Европа, где он не был скоро пятнадцать лет. Назревала большая война, Россия и Германия готовились обрушиться на Австро-Венгрию. Германия надеялась, наконец, завершить объединение немецких земель, а Россия, сокрушив дряхлого венского гиганта, в случае победы получала долгожданный контроль над черноморскими проливами. Если говорить о культуре, то мир помешался на кинематографе. В быту же увлечение автомобилями и загородными домами. А в науке? Что финансирует правительство?  Мастеровые представляют серьёзную промышленную фирму, поставляющую аппаратуру для научных исследований. Судя по заказам, преобладает спрос на вытяжные шкафы, противогазы, колбы из крепкого стекла. Кайзер охотно финансирует химические и бактериологические изыскания.