Текст книги "Фантакрим - XXI"

Автор книги: Александр Потупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Я тебя понял, Жан, – перебил его Ясенев. – Хочу сказать, чтобы ты знал – я не подпишу ни одного материала против твоей программы, ни одного материала для публичной склоки.

Нодье немного помолчал, прикрыв веки.

– Спасибо, Игорь, – сказал он наконец. – По-моему, нам пора вступать в настоящий контакт. Ведь наши планеты не так уж далеки друг от друга…

– Это точно, Жан. Когда-то наши предки сумели вместе слетать в космос, а времена были куда темней.

– Времена освещаются людьми, Игорь. Я хочу сказать, что у наших предков были светлые головы…

«Вот так, и, вроде бы, все сказано, – думал Хосе Фуэнтес, – и наступает идиллия взаимности – почти учебный пример на тему философских упражнений Игоря и Раджа. И все слишком прекрасно, чтобы быть реальностью».

Нодье не выключал индиканал и как-то заметно мялся.

– Знаешь, Игорь, похоже, кому-то не терпится стравить нас всерьез…

Ясенев улыбнулся и промолчал.

– Боюсь, чтобы неолуддиты не устроили в эти дни какую-нибудь великую пакость… Впрочем, я становлюсь стар и пугаюсь любой тени… Счастливо, ребята, наша машина пошла на посадку…

Анна не выдержала и побежала. Лес вокруг нее напрягся, стал упругим и цепким. И пляска светотеней в новом ритме стала еще тревожней.

Я хотела пойти немного быстрей и вот, надо же – побежала, пронеслось в голове у Анны, и мысли ее заметались в такт ускорившемуся мерцанию светотеней. Понимаю, что все хорошо, все к лучшему в этом лучшем из лесов… не может произойти ничего плохого… ничего плохого в тишайшем и уютнейшем месте Земли, где самое время цепляется за тебя хвойными лапками, умоляя не спешить… посмотреть бы со стороны на мои нелепые прыжки между деревьями… должно быть, очень смешно… сейчас деревья засмеют меня, попадают от смеха на моем пути… они окружат меня сплошным завалом, и пока я до конца не выслушаю их смех, смех обезумевших деревьев, они не выпустят меня к озеру…

– Тим! Тим! – громко закричала она.

Лес кончился внезапно, и Анна стрелой вылетела на берег озера, к едва колышущейся глади, залитой солнцем и ленивым безразличием.

Это единственное место в мире, думала Анна, чувствуя, что мысли снова обретают сомкнутость, единственное место в мире, где ничего не может случиться, где так славно уповать на вечность, размышлять о судьбах цивилизаций и охапками собирать сюжеты для фанткомпозиций, охапками – как древние художники собирали хворост для очага, чтобы там, в огне, перед ним выплясывали картины неземной красоты и вполне земные заботы, вроде такой, например, – где раздобыть себе ужин. Может, это и плохо, что мне незачем думать о добывании скромного ужина, нет возможности отвлечься какой-нибудь простой насущностью…

Тонкий ноющий звук заставил Анну встрепенуться.

Я вышла совсем не к тому месту, которое любит Тим, решила она. Надо немедленно разыскать его, и тогда рядом с моим мальчиком мгновенно пропадет тревога, исчезнет эта воображаемая пчела. И мы пойдем вдвоем по лесу, мы будем разглядывать пляшущие светотени и давать им имена, и они, поименованные и тем самым оживленные, будут сочетаться в ласкающие глаз образы. Они станут одушевленными фантомами удовольствия и радости и чего-то еще, не выразимого простыми словами…

Анна вновь прислушалась к нарастающему звуку и бросилась бежать по пустынному берегу.

И еще, думал Тим, надо как следует разобраться в истории экологической войны. Неужели целые государства были способны заниматься открытым шантажом и терроризмом? Простая идея – либо вы бесплатно подносите нам все свои лучшие достижения, либо мы портим и свою и вашу окружающую среду. И задохнемся одновременно – вы вместе с вашими проектами прогрессирующей цивилизации, а мы – со своим веселым бездельем, так мы хоть всласть пожили… И чтобы пресечь такой терроризм, нужно раскручивать настоящую горячую войну – вплоть до ядерных ударов, но это опять-таки ведет к экологической катастрофе, и вообще бесчеловечно и нелепо. А ведь выход-то нашли… И благодаря этому появилась уже иная, по-настоящему планетарная цивилизация.

Великий парадокс – объединение вроде бы всегда сопровождалось войнами, полезная для развития стыковка цивилизаций неизбежно завершалась социальной сваркой, и в ее раскаленных швах сгорали тысячи или миллионы жизней, а здесь, когда дело запахло всеобщей бойней, нашли иной путь. Если человека припрет как следует, он непременно что-нибудь отыщет… Может, и парадоксов тут нет, только мне они и мерещатся?

Но я до сих пор плохо понимаю ситуацию – что такое, например, экологически ограниченный суверенитет? Почему террористические правительства пали одно за другим после принятия программы глобальной экономической реконструкции? Потому что шантаж произрастает на почве отсталости и нормальные условия развития делают его нежизнеспособным? Или это слишком простое объяснение? Но для ответа на такие вопросы надо хорошенько представить себе предыдущий этап – свертывание гонки вооружений. Без него – о каких глобальных реконструкциях шла бы речь?

И тоже – до чего туманно видится мне этот процесс. Конечно, переориентация военной промышленности на мирные космические проекты, на планомерное преобразование биосферы – оно все так… Сейчас это называют вступлением в новую эру, и мне нужно так много еще узнать, чтобы по-своему ощутить новизну. Потому что на смену ей придет другая новизна, вернее – уже приходит, и ее наступление можно легко проморгать – тебя просто втянут в нее за руку, брыкайся – не брыкайся, втянут, и ты окажешься как бы непричастным к ее созданию, а значит, и к поиску очередного выхода из трудностей. Вообще, впечатление таково, что наша цивилизация стала специалистом по поиску выходов из того или иного тупика. Сначала увлеченно создаются неразрешимые, казалось бы, противоречия, потом ценой диких усилий и гениальных открытий отыскивается едва ли не единственное решение… И вот теперь нечто аналогичное происходит с экспериментами отца. Потом, когда я стану взрослым, будут новые тупики и новые выходы… И что же такое история – цепочка тупиков и выходов? Космический лабиринт?

Вот сейчас неолуддиты пугают мир терроризмом эволюционным. Говорят, что всех людей с непрогрессирующим мозгом загонят в специальные хомопарки какую-то помесь из зоопарков и старинных южноафриканских резерваций… Есть ли здесь доля правды? И в том, что угроза хомопарков – следствие программы реконструкции биосферы? И вообще, не является ли всякий остроумный выход из предыдущего тупика толчком к новым сложностям, к еще более хитрым разветвлениям лабиринта?..

Этого еще не хватало, встрепенулся Тим, похоже, мне мерещатся голоса… Точнее, мамин голос. Но это ерунда – мама возится со своей очередной композицией, и ей нет дела до реального мира. Вечером она непременно спросит меня: «Тимушка, когда же ты сделаешь свой реферат?» А в глазах ее все еще будут мерцать отсветы ее последней композиции, и в общем-то плевать ей на этих луддитов… Но тут в игру вступит папа, и мне придется держать ответ. Да, надо пошевеливаться.

Тонкий ноющий звук ворвался в надозерное пространство, проткнул его длинной вибрирующей иглой. Тим рассеянно огляделся и стал стряхивать песок с одежды. Вдали над озером показалась серебристо-голубая капсула, и Тим внезапно ощутил приступ страха.

Смешно, подумал он, я, как маленький, пугаюсь обычной аэрокапсулы. Будто из нее выскочат сейчас какие-то инопланетные пришельцы с паучьими ухватками. А было бы здорово…

Капсула заложила резкий вираж и рванулась к берегу. И тут события замелькали перед перепуганным Тимом, как цветные многоугольнички в обезумевшем калейдоскопе. Из кабины мгновенно выскочили трое рослых мужчин в черных облегающих комбинезонах и в таких же масках…

Это сон по мотивам старинной романтической фантастики, успел подумать Тим, дурацкий сон с похищением или даже убийством. А ведь они и вправду могут убить, они такие черные и целеустремленные…

Тиму чем-то пахучим зажали нос – он и не пискнул. Только успел услышать в последний момент быстро расплывающееся мамино: «Тим! Ти-моч-ка!..»

2

Комиссар ПСБ /планетарной службы безопасности/ уже битый час пытался вытянуть из Анны сколь-нибудь связные показания. Она валялась на подушках в углу гостиной ясеневского коттеджа с забинтованной левой кистью и кусочком пластыря на щеке. И самые подробные сведения, которые удалось получить Комиссару, звучали так:

– На Тима напала гигантская голубая пчела, втянула его и унесла, и нет моего Тима…

– Постарайтесь вспомнить, – упорствовал Комиссар, – на что была похожа эта пчела? Может, вы успели заметить номерной знак на борту? Давайте уточним цифры…

– Цифры предали нас всех и похитили Тима, – пробормотала Анна, и глаза ее вновь стали темнеть, наполняться безразличием. – Три оживших черных цифры завладели моим мальчиком, понимаете?

– Отцепитесь от нее, Комиссар, – вступился Грегори. – Вы же видите…

– Вижу, что вы мешаете мне сосредоточиться, – обрезал его Комиссар и, немного смягчаясь, добавил. – Успокойтесь, пожалуйста.

– Мой покой – это единственное, что вас заботит? – с вызовом спросил Грегори. – Посмотрите на этого философа, – продолжил он, указывая пальцем на Ясенева, понуро застрявшего в проеме окна, – посмотрите! Еще час назад он не хотел подписывать разоблачающие материалы на старикашку Жана. А теперь вы тянете жилы из несчастной Анны, занимаетесь черт знает чем, вместо реальных действий, простых и очевидных…

– Очевидных? – удивленно переспросил Комиссар.

– Разумеется! – выкрикнул Вит Крутогоров. – Стив сразу же попытался объяснить вам ситуацию, но вы не слишком внимательно его слушали. Нодье вышел на связь и предложил перемирие, а тем временем его люди…

– Да откуда вы все это знаете? – перебил его Комиссар. – Вы все и всегда знаете наверняка – куда идти цивилизации и что делать нашей ПСБ… С чего вы взяли, что здесь замешаны люди Жана Нодье?

– Ребята имеют в виду простую вещь, Комиссар, – тихо сказал Ясумото. Они рассуждают по принципу заинтересованности. Хотя лично я не слишком уверен…

– Мне плевать на их рассуждения, – твердо произнес – Комиссар. – Но фактов у нас кот наплакал – вот в чем я действительно уверен!

– Мне бы вашу уверенность хоть в чем-то, – вздохнул Фуэнтес.

А Радж Махагупта по традиции промолчал, промолчал, хотя внутренне он сотрясался от неприличных для философа приступов злости и отчаяния.

«До чего же далек этот мир от наших с Игорем схем, – думал Радж, прикрыв глаза. – Кто-то занес меч над нашим делом, и этот меч способен в любой момент обрушиться на голову мальчишки. И возможно, он уже снес одну талантливую женскую головку… Вот так – время философствовать, и время браться за оружие…»

– …и, как вы видели, все наши силы брошены на поиск Тима Ясенева, говорил с экрана человек с красным треугольником на рукаве, знаком ПСБ. Еще раз всмотритесь в портреты мальчика, – продолжил он, и на экране замелькали многочисленные изображения Тима, – он может появиться в самом неожиданном месте… Наша служба еще раз предупреждает: ни в коем случае не предпринимайте активных действий против его сопровождающих – это опасно для мальчика и для вас. Террористы несомненно вооружены и готовы отразить нападение. Немедленно свяжитесь с нами по своему индиканалу…

– Сволочи! – убежденно сказал Тэд Нгамбе, наблюдавший за событиями на экране со своего постоянного места в баре «Счастливый шанс».

– Да, засуетились треугольнички, – кивнул сосед по столику, давний его друг Славчо Миров.

– Жаль парнишку, – вздохнул третий приятель, Свен Олафссон. – Здорово этот Нодье Ясенева подцепил…

– Думаешь, он? – спросил Славчо.

– Кто ж еще? Я давно говорил, что на этих ученых смирительные рубашки натягивать пора.

– Какие сволочи! – повторил Тэд Нгамбе, поворачиваясь к экрану спиной. – Ничего святого! Попадись они мне…

– Ты кого имеешь в виду? – спросил Свен.

– Как кого! – воскликнул Нгамбе и ударил кулаком по столу. – Попадись мне этот чертообразный Нодье, я вмиг размазал бы его по стенке!

– Ты бы размазал, – добродушно ухмыляясь, протянул Славчо. – Только я вовсе не уверен, что старикашка Жан занялся столь опасным делом…

– А по-моему, Свен прав, – произнес Нгамбе, – эти ученые на все готовы пойти ради своих автоматических игрушек…

– Вот тебя-то я как раз не понимаю, – перебил его Олафссон, – хоть убей, не понимаю, как можно быть отличным наладчиком робототехники и одновременно – противником ускоренного прогресса. Сидишь себе дома, три часа дремлешь перед экраном, потом свободен, как птица… Чего тебе не хватает?

– Роботы усыпляют нашу бдительность, вот что я скажу, – загорячился Тэд. – Они перехватили все производственные операции, они успешно планируют их и сами себя обслуживают. За три года работы наладчиком мне ни разу – ты понял, ни разу! – не пришлось лезть в схемы с инструментом в руках. Вызовы в цех – просто традиция, к моему появлению все сбои уже устранены, и я смываюсь домой с вечно праздничным настроением. Корректировочные системы делают все за меня, а программирует их мощный самоналаживающийся компьютер – опять я не при чем. Впечатление таково, что и без моего контроля все шло бы столь же четко и гладко. А теперь роботы перехватывают и всякие там творческие функции. Вскоре лишними станут не только наладчики, но и сами ученые – вот что такое эвроматы, вот что такое программа Ясенева…

– Ну, это я не раз слышал, – усмехнулся Свен. – Ты слишком правоверный неолуддит, дружище, ты воспринял все ихние лозунги, как будто лозунги и есть реальный мир.

– Да, я убежденный неолуддит, – азартно перебил его Тэд. – И не скрываю этого. Но я неолуддит потому, что отлично знаю возможности роботов. У нас нет ни одного шанса в борьбе с ними. По сути, мы уже не способны их контролировать. Мы живем лишь с иллюзией контроля, а если управляющие компьютеры дополнятся эвроматами, мы вообще не сможем ни во что вмешиваться. Эти мозговитые железяки будут лучше нас знать, чего мы хотим и как удовлетворять любые якобы наши желания. Возможно, эти самые суперсапы Нодье еще сумеют стать партнерами эвроматов, но только не мы. И мне кажется, Свен, именно тебе следовало бы стать активистом и призывать к ограничению эволюции роботов… Потому что ты и сейчас в ауте!

– Положим, обидеть меня ты не сумеешь, – спокойно ответил Свен, однако взгляд его потемнел. – Я действительно до сих пор не выбрал себе дело по душе и боюсь, что мне нелегко будет влиться в этот мир. Так уж вышло… Мне не нравятся все эти попытки вылезть из собственной шкуры, чтобы мгновенно поумнеть. Умнеть надо постепенно, без понуканий… Но я вот думаю – а как бы мы кормились, во что бы одевались, о чем пели бы свои песни, если бы не роботы? Мы все – десять миллиардов…

– Ты клубок противоречий, Свен, – наконец-то улыбнулся Тэд. – То ты предлагаешь натянуть на ученых смирительные рубашки, то говоришь точь-в-точь, как этот официальный канал. И разве можно ускорять прогресс, похищая мальчишек?

– А я все-таки не уверен, что тут виноват Нодье, – сказал Славчо. Для старикашки Жана это слишком рискованно.

– Кто же еще мог устроить такую пакость? – спросил Тэд.

– А я вот думаю, не выгодно ли это твоим неолуддитам, а? – все так же добродушно ухмыляясь, заявил Славчо. – Я бы на их месте…

– Ты что, совсем сдурел? – выкрикнул Нгамбе, вскакивая и хватая Мирова за рубашку. – Да я тебе голову оторву!

– Ребята, успокойтесь, – вступился Свен и легким захватом отвел руку Тэда. – Глядя на тебя, хочется податься в суперсапы. Говорят, у них усилены контрольно-корректировочные функции мозга.

– Так какого дьявола этот болтун валит вину на неолуддитов, – заворчал Нгамбе, усаживаясь на место. – Мы не занимаемся террором. То, что сказал Славчо, невообразимая чушь!

– Я вправе говорить все, что мне вздумается, понял? – с обидой, хотя и довольно флегматично произнес Миров. – В компании наладчика и бездельника слова нельзя вымолвить…

– Ладно, не сердись, – совсем успокаиваясь, начал Тэд. – Завтра я отвезу вас обоих в одно уютное местечко и покажу, чем на самом деле занимаются эти страшные неолуддиты. А когда разоблачат старикашку Жана, ты, Славчо, будешь угощать нас целую неделю. Согласен?

– По рукам, – буркнул Славчо. – Но если прав окажусь я, тебе не сдобровать. Ты будешь ежедневно ставить нам бочку стима…

– Идет, – заулыбался Тэд. – Считай, что ты проиграл!

Первое ощущение – темная тягучая пустота, оглушающе бессмысленная, лишающая даже надежды на самоотождествление. В этой пустоте медленно стало вырисовываться нечто временеобразное, внутренне определяющее ход событий, точнее – лишь слабо подталкивающее к определению.

Потом как-то сразу сдвинулись мировые часы, разделяя прошлое и настоящее, и в прошлом возникло лесное озеро в солнечных бликах, пронзительный звук, превратившийся в капсулу, в распахнутую пасть кабины, в три черных фигуры, в одуряющий запах, мгновенно поглотивший озеро, солнце и совсем уже близкий мамин крик: «Тим! Ти-моч-ка!..»

Говорят, перед смертью многие слышат мамин голос, подумал Тим и очень удивился своей способности думать. Если я могу что-то вспоминать и размышлять об этом, я жив. А раз так, надо разобраться – где я, как я сюда попал? И на чем я лежу? Нечто вязкое и мягкое, руки не оторвать, не на что опереться – ни прыгнуть, ни вскочить…

Тим заставил себя обогнуть странное помещение по слабо выраженному периметру и убедился, что нет здесь даже намека на окна, дверь или какой-либо иной выход. Тим закричал, но крик его тут же сглотнули стены, судя по всему, столь же вязкие и мягкие, как и пол.

В такой уютной норке можно запросто сойти с ума, думал он, – это прекрасная могила для заживо похороненных, так делали в старину, замуровывая жертву в стену. Тим на момент представил себе, как эта мягкая нора схлопывается, облегает его, выдавливая отсюда воздух, потом становится комковатой и рассыпчатой, забивает уши, глаза, нос и сквозь губы, разжатые в поисках последнего глотка воздуха, проникает в горло и душит, душит, душит…

И он снова закричал, выжал из себя невероятной силы вопль, но, может быть, эти стены питались человеческими криками, добрели и пухли от их обилия, делаясь еще более мягкими и вязко-лоснящимися…

Меня проглотил огромный случайно оживший динозавр, мелькнуло у Тима, сейчас сюда брызнет струя отвратительного желудочного сока, и меня будут долго и с удовольствием переваривать.

И сознание снова стало ускользать от Тима, предательски покидая его тело, разметавшееся в темной и оглушительно бессмысленной пустоте.

Капсула ПСБ шла над лесом в сторону Эвроцентра.

«Ничего более нелепого и вообразить нельзя, – думал Комиссар, прикрыв глаза и пытаясь отвлечься от монолога своего добровольного помощника Стива Грегори. – Такое дело и как раз тогда, когда я решил подать рапорт о годичном отпуске. Я до смерти устал от всей этой кутерьмы. Мир меняется слишком быстро, и слишком многое из того, чему меня учили в молодости, никому теперь не нужно. И закон стал гибким, подвижным, каким-то зыбким, что ли… Ежегодные компьютерные корректировки сбивают с толку. Оно вроде и правильно, но таким, как я, вовсе не легчает от такой правильности. Все очень уж быстро умнеют, и я перестаю порой понимать свою роль в процветающем царствии умников. И еще этот Грегори без устали учит меня жить…»

– …и вы после года тщательного расследования поднесете как великое открытие то, что очевидно всякому нормальному человеку в первые минуты после преступления, – продолжал Грегори свой монолог. – Ну скажите, кому выгодно вывести из игры Ясенева?

– Мне! – с вызывающей улыбкой сказал Комиссар.

– Вам! – поразился Грегори. – Вы что, шутите?

– Да-да, – бодро подтвердил Комиссар, – именно мне! Вообразите, Стив, что мне хочется вывести из игры вашего шефа, а заодно и Нодье. Допустите на момент, что я не желаю, чтобы ваш дурацкий эвромат со временем заместил живых сыщиков, а суперсапы мне тоже не по душе – почему мои внуки должны улучшать свой мозг и потом стыдиться своего деда, вспоминать о нем, как о добродушной говорящей обезьяне?

– Самое время для шуток… – недовольно пробурчал Грегори.

– Я понимаю: время шутить, и время глотать слезы… – снова улыбнулся Комиссар. – Но дело в том, Стив, что шутки и плач здорово перемешаны в нашем мире. Не теряйте чувства юмора…

Тихий зуммер индиканала прервал разговор. На наручном экране Комиссара появилось лицо Президента Большого Совета.

– Я же просил держать меня в курсе, – сказал Президент. – Где вы?

– Летим в Эвроцентр, – ответил Комиссар. – Тут один из людей Ясенева хочет показать мне материалы, которых якобы боялся Нодье…

– Не знаю, чего там боялся старина Жан, – резко перебил его Президент, – но теперь все боятся его, это уж точно. Многие убеждены, что это его работа – его людей или сверхлюдей… В общем, по текущей координации общественного мнения, около 80 % просигналивших – против него… Со времен дела Кроля у нас не было столь напряженного положения.

«Понятно, – подумал Комиссар. – Издержки нынешней сверхдемократии каждый из миллиона случайно выбранных дилетантов передает в Центр общественного мнения едва ли не первое, что приходит в голову… Счастье еще, что это скопище самодеятельных детективов не выносит приговоры…»

– Все так, – сказал Комиссар, – но вспомните, с каких пор мы не сталкивались с похищениями. И еще – я очень хорошо знаю, чем завершилось дело Кроля…

– Вы намекаете, что против Нодье развернута провокация, – раздраженно спросил Президент. – У вас факты или одни догадки?

– Догадки против догадок, – спокойно ответил Комиссар. – Представьте, что Ясенев или кто-то из его окружения решили свести счеты с Нодье. Они прячут Тима в уютное место, становятся в позу обиженных, и Совет…

И тут произошло нечто в высшей степени неожиданное – Грегори бросился на Комиссара, схватил за куртку и рванул на себя. Комиссар качнулся, но в тот же миг его правая рука, странно изогнувшись, слегка хлопнула Стива пониже уха. Грегори вздрогнул и сполз с сидения.

– Простите, – сказал Комиссар, – тут мой попутчик пытался подсказать мне пару фактов в пользу моей последней версии…

– Как бы ни вели себя ваши попутчики, – усмехнулся Президент, мальчишку надо немедленно найти. Любой ценой!

«Знаю я эту любую цену, – подумал Комиссар, – она любая, пока дело не сделано, а потом всегда оказывается чрезмерной, почти всегда чрезмерной…»

Тим выпал из темноты мгновенно, выпал в яркое пространство огромной комнаты. Его вязкое и звуконепроницаемое логово оказалось самой обыкновенной нишей, и когда подвижная перегородка отъехала, Тима затопил поток света. Он протер глаза, и все – разговор с отцом, озеро, похищение как-то сразу уложилось в свой естественный ряд, образовав четкий и надежный каркас недавнего прошлого. В дальнем углу комнаты Тим заметил высокого приветливо улыбающегося человека.

– Как ты себя чувствуешь, парень? – спросил человек, раскачиваясь с носков на пятки. – Давай знакомиться. Я твой спаситель.

– Это вы меня утащили?

– Утащил? – неподдельно удивился человек, делая несколько шагов в сторону Тима. – Не утащил, а спас, и ты всю жизнь будешь благодарить меня за мои добровольные хлопоты. И не ты один…

– Немедленно отпустите меня, – повысил голос Тим, скатываясь с вязкой обивки на долгожданный твердый пол и с огромным удовольствием становясь на ноги. – Вы похититель, таких преступников было много в прошлом веке. Они крали детей и требовали миллион выкупа у их родителей…

– У твоих родителей нет миллиона, – перебил его человек. – Да и кому теперь нужен этот миллион? Теперь иные ценности, малыш…

Тим кусал губы и готов был броситься в драку. «Надо сдержаться, – думал он, – непременно сдержаться, иначе я никогда не выйду отсюда, меня запросто удавят в этой вязкой камере…»

– По-моему, ты все уже понял, дружок, – продолжал человек, даже не пытаясь отвести глаза от раскаленного взгляда Тима. – И не пытайся испепелить меня – я не боюсь ни тебя, ни всей ПСБ…

– Сейчас преступления раскрывают мгновенно, – не слишком уверенно сказал Тим.

– Но мы добиваемся своего еще мгновенней! В этом все дело. И вот тебе первый дружеский урок – никогда не пользуйся чужими бирочками, особенно в серьезных делах. Обдумывай все по-своему. А то сразу – преступник, преступление… Настоящие преступления делаются там, за стенами, под прикрытием законов и великой демагогии. Так-то, Тим…

– Пожалуй, хватит, – сказал Комиссар, устало потирая виски.

Грегори отключил настенный экран. Он все еще был бледен и бросал на гостя отнюдь не ласковые взгляды.

– Послушайте, Стив, – вздохнул Комиссар, – на моей физиономии семь полезных отверстий, и лично мне вполне этого хватает. И не пытайтесь продырявить меня дополнительно своими кровожадными взорами.

– Но вы же выдвинули мерзкую гипотезу…

– Мерзкую? Может быть… Но в ваших материалах нет ничего, указывающего на Нодье. Кстати, что плохого вы усматриваете в развитии мозговой надкорки? Или в третьей сигнальной системе?

– Для суперсапов оно, конечно, неплохо, – через силу ухмыльнулся Грегори. – Вопрос в том, каково это для нас. Вы понимаете, что такое гиперментальные функции?

– Что-то вроде сверхмышления, да?

– Вот именно! Возникает качество, которое уже нельзя свести к разуму, которое, грубо говоря, относится к обычному человеческому мышлению так, как самое оно относится к адаптационным комплексам высших животных. Иными словами, если над зародышевой клеткой вашего внука поколдует Жан Нодье, вы отстанете от наследника на целую ступеньку эволюционной лестницы…

– Конечно, я многого здесь не понимаю, – после некоторого раздумья произнес Комиссар, – и мне вовсе не хотелось бы сыграть роль дедушки-обезьяны… Но стоило бы спросить еще и внука. Вдруг его жизнь окажется много счастливей, стань он этим самым суперсапом. Может, он увидит такое, чего нам с вами ни за что не понять и даже не увидеть. Откровенно говоря, я и сам бы непрочь полюбоваться на мир сквозь третье полушарие, хотя бы денек… Дурацкое название, правда?

– Надкорку называют третьим полушарием лишь в шутку, – начал Грегори, потихоньку входя в азарт. – Но штука это вовсе не шуточная! У Нодье впервые сотворяется существо много сложнее своего творца, и, дав жизнь новому виду людей, мы вообще ни на что не можем рассчитывать всерьез. Суперсапам будет просто наплевать на наши цели и надежды, рано или поздно они начнут действовать так, что мы их не поймем, и тогда уже поздно бить тревогу. Суперсапы – самое остроумное оружие по уничтожению хомо сапиенс и его цивилизации. Они отберут – добровольно или насильно – наше лидерство, и на Земле произойдет адский взрыв…

– Похоже, все это голые эмоции, – усмехнулся Комиссар. – Просто вы сами слишком остро переживаете свою оторванность от суперсапов…

– Неужели вы всерьез сводите проблему к моей видовой зависти?

– Я ни к чему не свожу проблему. Это она, эта самая проблема, сводит вас с ума. А скажите – разве ваши эвросапы менее опасны?

– Эвросапы? – удивился Грегори.

– Их можно назвать так или по-иному, но симбиоз человека с эвроматом в вашей программе практически неизбежен. Я правильно понимаю?

– Отчасти! – горячо заговорил Грегори. – Понимаете верно, но лишь отчасти. Эвромат заметно усилит логические функции человека, но оставит его человеком… В эмоциональном плане!

– Вы полагаете, что эмоциональный мир суперсапов обнищает из-за того, что они отрицательно реагируют на физическое насилие? Неужели без стрельбы и мордобоя нам станет хуже?

– Не знаю, – ответил Грегори. – Наверное, человек станет лучше, но что-то уйдет. Люди будут сдержанней, и мой внук не бросится на комиссара ПСБ, защищая честь своего учителя…

– И не получит по шее, – поддразнил его Комиссар, – и не станет с ковбойской непосредственностью толкать следствие по ложному пути…

Вот и я побывала там, высокопарно выражаясь, за гранью разума, думала Анна, и там нет ничего страшного, просто иной мир, параллельный нашему, почти параллельный, почти без точек пересечения… А здесь, в общепринятой реальности, мне страшней, намного страшней. Именно страх гонит нас иногда в параллельные вселенные, те, чьи законы еще позволяют нам существовать. И не так уж важно, что эти иные законы меняют местами фантомы и реалии, главное – они помогают нам выжить…

Пройдет сколько-то лет, и на планете в самом деле все перепутается. Если маленький бихевиор-эвромат – кажется, так называет его Игорь, – если эта милая игрушка обретет полноценную сенсорную систему и возможность дистанционного воздействия на окружающую среду – тогда что? Мы создадим параллельную цивилизацию, а потом сотни лет будем исследовать возможности контакта с ней, словно с инопланетянами…

Да о чем же я думаю? Я как бы специально сговорилась сама с собой и боюсь вспоминать о Тиме – это граница, рубеж, на котором не удается слишком долго балансировать, который легко дает шанс оказаться по ту сторону… А мне туда нельзя, мне просто некогда шляться по всем этим обезболивающим параллельным мирам. Мне надо быть здесь, в том единственном мире, где исчез мой мальчик, где сейчас его наверняка мучают. А встать и броситься на поиск невозможно, все силы покинули меня, и только какая-то страшная внутренняя сила по имени слабость прижимает меня к этим подушкам, заставляет пассивно и бесцельно ждать событий, а значит, снова и снова уходить в инобытие…

Лет двести назад я покаялась бы, я бы возопила: не карай меня, Господи! Не карай меня, глупую, за дерзость мою, ибо согрешила я пред тобой и пред тварями твоими, воспарила в гордыне непомерной к тайному замыслу, коим тщилась облагодетельствовать свой род и себе добыть толику прославления. Я мыслила подарить людям бессмертие, мыслила оживить свои фантомы, сделать их не мертвыми слепками покойников, но подлинными людьми, способными воспринимать мир и по-своему реагировать на него, желала превратить древнюю урну с прахом в живую и мыслящую голограмму, ибо не могла перенести утрату отца своего, ибо воспарила мечтой, чтобы образ близкого никогда не исчезал, а жил в моем доме, жил, впитывая все новое, и мог прийти ко мне в любой момент и дать совет, и поддержать, и помочь выплакаться, как в детстве, когда большая и теплая отцовская рука так волшебно превращала слезы в улыбку, так щедро дарила успокоение и радость…

Я покаялась бы, но некому каяться, и отца уже нет – ни реального, ни фантомного, а есть собственный скрежет зубовный и стремление встать; и против него, простого стремления – могучая внутренняя сила, именуемая слабостью…

– У меня есть немного времени, Тим, – сказал человек. – Посидим, поболтаем… Я расскажу тебе интересные вещи.

– Но потом вы отпустите меня? – спросил Тим без особой надежды.