Текст книги "Пётр второй"

Автор книги: Александр Омельянюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– «Яны пропиваюць у карчме усё!» – говорил про таких людей Пётр Васильевич.

К тому времени водка сделалась почти неизбежной принадлежностью крестьянского быта.

Даже нанимаясь на работу, пьющие крестьяне обговаривали с нанимателем ежедневную, сверх условленной платы, рюмку водки для себя.

– «Яны цяпер не могуць абысцися без магарыча!» – продолжал свою мысль Пётр Васильевич, зло сплёвывая на землю.

И в этот базарный зимний день Григорий решил угостить Петра за помощь в приобретении какой-то важной для него вещи, пригласив его в ближайшую корчму.

– «Добра, пайшли, Рыгор (Григорий) – согласился непьющий – хоць сагрэюся!».

А на улице было морозно и уже вечерело.

В довольно большой комнате с широкой печью слева от входа и сырым глиняным полом, за столами на лавках вдоль некогда побеленных грязных стен сидело много народу – десятков семь.

Её середина, предназначавшаяся для танцев, пока была пуста.

В нос вошедшим сразу шибанул крепкий запах, перемешанного с табачным дымом, сивушного перегара.

Они прошли в глухой угол, усевшись на свободные места.

К новым посетителям тут же подскочил подросток:

– «Што жадаеце, спадары (Что желаете, господа)?».

– «Гарэлки па чарачками (Водки по шкалику)» – поскромничал Григорий, давно знавший непьющего Петра.

– «Не, лепш пива (Нет, лучше пива)!» – возразил тот, с недовольным видом оглядываясь вокруг.

– «Добра! Падайце нам … гарнец пива!» – теперь шиканул односельчанин.

Пока подросток разносили заказы по столам, торопливо сгребая с него крестьянские деньги, вспотевший от заботы корчмарь еврейской внешности и его жена усердно разливали водку и пиво.

– «Ну и пьянь тут сабралася! Дурни адно! Вунь як их грошы огребают за гаплики (крючки) гарэлки (водки)!» – в ожидании снова заворчал Пётр, брезгливо разглядывая публику.

В основном за столами сидели невесёлые мрачные деревенские мужики, пившие вяло и долго, с флегматичным видом ведя друг с другом длинные беседы, при этом почёсываясь и неспешно покуривая свои вонючие самокрутки. От усталости и хмеля некоторые из них с трудом подпирали свои головы руками с широко расставленными локтями.

Иные умудрялись даже задремать во время такой беседы и под смех собутыльников удариться лицом о стол.

Трое, допившиеся из них, жалуясь друг другу на горькое житьё, уже распустили нюни, и почти плача полезли лобызаться друг с другом.

Почти у выхода двое подвыпивших молодых парней уже считались между собой, чуть ли не доводя спор до драки.

А две незамужние молодухи, морщась выпившие стоя, и медленно перемещавшиеся по корчме, продолжали своими звонкими голосами громко и с ужимками, но бессвязно и очень оживлённо, разговаривать друг с другом, с призывными улыбками ища глазами возможных кавалеров на вечер и даже на ночь.

Односельчане, как это часто бывает у мужчин, свой разговор начали с хозяйственных дел, потом постепенно перешли на политику, а с неё, естественно, на женщин.

– «Ух, и жонка у мяне, дружа! Маладая, прыгожая, хату у парадку трымае (держит), за дзецьми даглядае!» – гордо похвалился Пётр Васильевич Кочет.

– «А у мяне… Вочы б не бачыли. Увесь час (всё время) гарлапаниць (орёт), лаецца (ругается), дзяцей пры мне карае (наказывет), каб (чтоб) тыя (те) плакали мацней (сильней) и мяне даймали. Ух… зараза чортава! – поделился горем Григорий – а бо (ведь) я яе не бю (бью)! А мабыць (может) тэпер трэба усё ж!».

– «Ды (Да) цябе не пазайздросциш (позавидуешь)! Можа ужо прыйшла пара разок пабиць яе моцна (сильно)?!» – неожиданно даже для себя самого посоветовал Пётр.

– «Так (Да), цябе лёгка раиць-тое (советовать-то)! Ты вунь (вон) сваю идзи (поди) яшчэ (ещё) ни разу пальцам не кранув (тронул). И я таксама (тоже). Бо (ведь) люблю яе, заразу! И шкада (жалко) будзе (будет), кали пабью. Рука-то у мяне вунь якая цяжкая (тяжёлая)!» – возразил односельчанин.

– «Так (Да), баб лепш (лучше) не биць. Бо (ведь) яны даликатныя (хрупкие)…, пакуль (пока) маладыя!» – согласились оба, глотая последние капли пива.

– «Давай, Пётр, да дома. А то нас жонки зачакалися (заждались)!» – предложил Григорий.

Закончив, затянувшееся из-за излишнего объёма пива, его питие, односельчане вышли на улицу.

Увидев всё это, с тяжёлым камнем на душе, Пётр Васильевич с наслаждением и каким-то внутренним очищением вдохнул живительного, свежего морозного воздуха.

– «Я вось гляджу, дружа, да чаго ж вясёлы, пакорливы и лагодны (кроток) наш народ!?» – поделился он с другом Григорием вечно подавляющим его мысли.

Они сели в, запряжённые застоявшейся лошадью, сани и с хорошим настроением поехали домой.

А дома молодая заждавшаяся жена неожиданно устроила Петру допрос, сразу перешедший в разнос:

– «Ты, что муженёк, забыл про нас?! Где шлялся-то? У какой ещё молодухи ошивался-то?! Все мужики давно вернулись, а ты за кем ушивался-то?!» – схватила она мокрую тряпку, скорее демонстративно огрев ею мужа по спине.

Не ожидавший такого поворота событий, смиренный Пётр от несправедливой обиды вдруг сразу взбеленился. Ведь Ксения никогда ранее не позволяла себе ничего подобного, даже просто грубого слова и косого взгляда в адрес любимого мужа.

Он правой рукой выхватил у жены тряпку, не глядя швырнув её через плечо, а своей левой тяжёлой крестьянской рукой залепил ей со всего маху пощёчину.

Удар оказался таким сильным и неожиданным, что молодая женщина, не успев даже вскрикнуть, отлетела в сторону, больно ударившись спиной о пол, а затылком о ножку лавки.

Увидев на полу неподвижную жену с закатившимися глазами, Пётр сразу протрезвел.

Он наклонился над Ксенией, одной рукой приподнял с пола её голову, а другой стал легонько трясти за плечо, сквозь сразу выступившие слёзы вымаливая прощение:

– «Ксюша, уставай! Жоначка мая милая, даруй (прости) мяне, старога дурня. Не хацев (хотел) я так. Я неспадзявана (начаянно). Даруй (прости) мяне. Ну, уставай! Кали ласка (пожалуйста)!».

Наконец, Ксения застонала и приоткрыла глаза. Пётр стал осыпать её лицо поцелуями, ласково разглаживая её густые вьющиеся чёрные волосы, словно от этого что-нибудь зависело.

Он взял жену на руки и понёс к проснувшимся сынкам на печку.

– «Сынки пусцице (пустите) мамку, яна выцяла (ушиблась)» – помог он Ксении взобраться на печные полати.

А утром всё происходило, как обычно, только Ксения надолго перестала быть инициатором разговоров, лишь односложно отвечая на вопросы мужа.

И с тех пор Пётр стал замечать, что жена стала как-то сторониться его.

Она старалась не только не разговаривать с ним, тем более спрашивать его о чём-либо, но даже встречаться с мужем глазами, не касаться его, и даже, как бы невзначай, увёртывалась от его рук.

Лишь через несколько дней Ксения смягчилась. И виной тому в большой степени стали их сыновья Борис и Пётр.

А ежедневный крестьянский труд и общие заботы о детях и доме постепенно сгладил взаимные обиды в семье Петра Кочета.

Из-за налаженного быта из года в год постепенно супругам Кочет становилось жить всё легче и легче. Да и сыны подрастали и всё больше помогали по хозяйству.

В конце весны, летом и ранней осенью 1909 года, подросшие первоклассник Борис и дошкольник Пётр, попеременно с родителями, уже частенько одни пасли своих лошадей, коров, свиней и овец на общинных пастбищах и в лесных урочищах, гоняли гусей на реку и обратно.

После уборки урожая Ксения навестила своих родителей в деревне Котлы, где сфотографировалась им на память.

Для этого она дома красиво приоделась и обулась в свои любимые праздничные женские башмаки (чаравики), специально изготовленные для неё на заказ.

Такую обувь все зажиточные крестьянки их деревни носили только по праздникам.

В приданом Ксении были и женские сапожки, и нарядные башмаки на толстой подошве с совсем невысоким голенищем, перешедшие старшей дочери от матери.

И она их тоже надевала по праздникам, остальное время бережно сохраняя в сундуке.

Ксения вообще как-то внутренне абстрагировалась от многих деревенских обычаев, укладов и местной моды.

Видимо всё-таки через поколения сказывалась её шляхетская и дворянская кровь.

Поэтому она фотографировалась не в традиционном праздничном деревенском наряде, а в том, что ей самой по-правде нравилось.

Она словно предчувствовала последнюю возможность запечатлеть себя для родителей, семьи, детей и потомков.

Но в 1910 году Ксения неожиданно скончалась от неизвестной и скоротечной болезни, оставив мужа одного с сыновьями. Борису тогда было уже девять, а Петру шесть лет. Сыновья не видели, как соседки обмыли их умершую мать, и одели в заранее приготовленную одежду.

Ксения уже чувствовала, что умирает и попросила ухаживавших за ней в последние дни мать и свекровь приготовить длинную рубаху на случай своей смерти.

Не желавшие мириться с неожиданной утратой, женщины, во главе с Анной Васильевной, украсили голову Ксении венком из цветов, как обычно украшали умерших девушек и невест. После этого гроб поставили на лавку головой в угол горницы, и пустили сыновей проститься с матерью.

Тут же со старшей дочерью попрощался и её отец Мартын Николаевич Раевский.

Мальчики, особенно младший Петя, не понимали, что случилось с мамой. Почему она не встаёт и не гладит их по головке, приговаривая ласковые слова. Хоть Пётр Васильевич и воспитывал из них настоящих мужиков, но все дети всё равно всегда любят материнскую ласку.

На второй день, после многочисленных прощаний и причитаний, где громче всех голосила Анна Васильевна, и отпевания отцом Сергием в Православной Церкви Рождества Святого Иоанна Крестителя в Пасынках, двадцатишестилетнюю Ксению Мартыновну похоронили на местном старом деревенском кладбище недалеко от часовни Святой Анны.

После похорон, как обычно, родственники и соседи собрались в доме усопшей на поминки. А через шесть дней провели «шасцты», через сорок дней – «сарачыны», а через год – «гадавши» с поминками по умершей.

Белорусы ежегодно, и четырежды в год, справляли дни всеобщего поминания (радзщеляу) всех умерших родственников (дзядзы).

А главным поминальным из этих дней считалась «радутца», отмечавшаяся во вторник после пасхальной недели.

В конце весны 1911 года, помянув Ксению, Пётр начал рытьё нового колодца, так как старый колодец, оставшийся ещё от прежних владельцев земли, сильно прогнил и обветшал.

А свои колодцы были во всех крестьянских дворах их деревни Пилипки.

И теперь, сделав сруб из дуба и ольхи, он вырыл в своём хозяйственном дворе колодец глубиной около шести метров, из которого воду также поднимали с помощью журавля.

А на окраине их деревни к тому же был ещё и обустроенный родник.

Но крестьяне не только пили чистую воду из родника, но и «пили из родника знаний».

При поддержке родителей крестьянские дети тянулись к школе.

Вот и постоянная тяга младшего Петра к знаниям помогла ему, уже после смерти матери, успешно начать с сентября 1912 года обучение в церковноприходской школе в ближайшем селе Пасынки под присмотром двоюродного деда – настоятеля местной Православной Церкви Рождения Святого Иоанна Крестителя – Сергея Климовича.

Отец послал его учиться в Пасынки, не только как более способного из двух сыновей, но и с целью облегчения своей участи. Ведь его старший сын Борис, сильный и большему обученный, лучше помогал ему по хозяйству.

И теперь, оставшийся в деревне без младшего брата, Борис, ни сколько скучал, сколько завидовал младшему, пусть временно, но зато рано и вне очереди вырвавшемуся из-под родительского крыла.

– «Вось (вот) и добра (хорошо), Пеця, што цябе бацьки (родители) даслали да мяне. Вывучышся тут и чалавекам станеш. Не будзеш ад (от) бацькавай (отцовской) капрызе (прихоти) пакутаваць (страдать)!» – обрадовал Петю Сергей Климович.

– «Як гэта (как это), дзядуля (дедушка)?» – удивился Петя.

– «А вось (вот) так. Каму бацьки даюць у спадчыну (в наследство) зямлю? Старэйшаму! А табе Што рабиць (делать)? У прыймаки (примаки) исци (идти)?» – продолжил служитель культа.

– «А хто гэта (это) такия?» – удивился внучатый племянник.

– «А вось (вот) слухай!».

И Сергей Климович подробно и в лицах рассказал внучатому племяннику, кто такие примаки.

У крестьян Западного Полесья были большие семьи и много детей.

И если старшему сыну перепадал от отца кусок земли, то младшим сыновьям уже нечего было давать. Да и ещё одну невестку вести в отцовский дом было некуда. И так тесно.

Поэтому младшие сыновья после женитьбы не были свободны в выборе, они не могли быть самостоятельны, и им, со всеми вытекающими последствиями, приходилось уходить жить к тёще. Такое явление в дореволюционной Белоруссии называлось приймачество.

– «Пеця, яшчэ у песни спяваецца: прымачча доля сабачча! Як у твайго дзядзьки Захара Климовича» – объяснил Сергей Климович суть дела.

А чтобы младший сын не скучал по своему старшему брату и по своим деревенским друзьям, отец передал Петру в Пасынки фотографию Бориса в окружении соседских мальчишек, сделанную, вернувшимся из Минска, его закадычным другом Григорием Денисюком.

Григорий стал модным и галантным, любил нравиться окружающим, но не любил, когда кто-то пытался руководить им. С некоторых пор он стал единственным, но хорошим фотографом в деревне Пилипки. Появился у него и некоторый журналистский дар – он начал вести хронику событий.

На выходные, каникулы и на всё лето Пётр Васильевич, конечно, забирал Петю домой, где он играл с Борисом и соседскими мальчишками, не забывая помогать отцу и брату по хозяйству.

В отсутствие матери, дед Василий Климович стал чаще общаться с внучатами, передавая им свою любовь и навыки.

В свои почти семьдесят лет их дед был величав и царственен. Он носил опрятную седую окладистую бороду и почти такие же усы.

С самого малолетства он прививал своим внукам любовь к животным, к домашней скотине, и, вообще, к любому живому существу. У доброго деда всегда было много друзей и приятелей. Отвечая ему взаимностью, его любили не только люди, но и животные. Иногда Василий Климович брал внуков с собою в лес по грибы и ягоды, а также собирать валежник.

Крестьяне Западного Полесья в подавляющем большинстве любили свой, дарующий им жизнь, лес и по-возможности помогали ему – чистили от бурелома, валежника, головешек и залежей.

Так и жили они без матери последующие три с лишним года, пока Пётр Васильевич осенью 1913 года не женился снова.

На этот раз его четвёртой женой стала, знающая себе цену, и потому несколько засидевшаяся в девках, двадцатиоднолетняя односельчанка и племянница Григория – признанная местная красавица Гликерия Сидоровна Денисюк, до этого давшая от ворот поворот не одному десятку женихов, тщетно стремившихся завоевать эту неприступную гордячку.

После венчания в церкви, из Пасынок поехали на тройке. Отец держал на коленях насовсем возвращенного в Пилипки девятилетнего Петю, позволив старшему – двенадцатилетнему Борису – править лошадьми.

Его новая жена Гликерия Сидоровна Денисюк была единственной в семье дочерью, признававшей только авторитет своего отца, росшей озорной и чувствительной. И именно дядя Григорий посоветовал своей, засидевшейся в девицах, двадцатиоднолетней племяннице обратить внимание на своего друга детства – сорокашестилетнего вдовца Петра Васильевича Кочета.

Она долго искала свой идеал, ожидая принца на белом коне. Он и прискакал к её крыльцу, но не на коне, а на возке, запряжённом двумя кобылами.

По характеру Гликерия Сидоровна была спокойной и уравновешенной, всегда приходящей на помощь и поддерживающей в трудную минуту женщиной. Лишь иногда она проявляла твёрдость и упрямство в решении каких-либо вопросов, часто субъективно полагаясь лишь на интуицию. А избирательность её памяти часто мешала ей шире взглянуть на происходящее вокруг.

Она сразу и активно вступила в обязанности хозяйки дома, чему уставший от этого Пётр Васильевич вовсе не препятствовал.

К тому же она не лезла в дела мужа и в его епархию, подчиняясь ему.

А в хозяйстве была экономна и бережлива.

Гликерия любила детей и с удовольствием играла роль матери для Бориса и Петра, быстро понравившись тем добротой и лёгкостью общения.

По примеру своего отца Сидора – старшего брата Григория – она читала уже не маленьким Борису и Петру сказки на ночь.

Но не забывала она проверить у них и приготовление уроков, и качество их одежды, заботясь не только о сытости плотской, но и духовной, требуя от них ежедневного чтения книг. Всей своей бурной домашней деятельностью Гликерия Сидоровна старалась создать о своей семье положительное впечатление в глазах окружающих.

Её и так высокий, ещё до замужества, авторитет в деревне Пилипки, как доброй и порядочной девушки – но на первый взгляд простушки, теперь дополнительно подкреплялся её проявившейся не только открытостью и добродушием, но также настойчивостью и основательностью человека, знающего, что ему нужно в жизни.

В общем, Гликерия Сидоровна Денисюк оказалась заботливой женой, отличной хозяйкой, доброй и ласковой мачехой. Но мать она заменить полностью, конечно, не могла, особенно для младшего Пети. И это всё ещё печалило парнишку.

А пока все семьи справных крестьян Кочетов, как и всё зажиточное крестьянство Западной Белоруссии, трудились в своих хозяйствах и своим каждодневным трудом крепили фундамент Российского государства.

Но начавшаяся I-ая Мировая война, пронесшаяся по этому краю, нанесла сокрушительный удар по этому фундаменту.

Глава 2
Сомнения (1914 – август 1915 гг.)

Укрепление крестьянских хозяйств – экономического фундамента Российской империи – после революционных бурных событий и последовавшего за ними естественного периода реакции, привело к развитию всей экономики страны.

За увеличением, в результате аграрной реформы, объёма производимой Россией сельхозпродукции, в полтора раза увеличилось и промышленное производство.

Этому способствовали и увеличение товарности сельхозпродукции, и начавшееся перевооружение армии и флота, и возросшая покупательная способность населения, и иностранные займы.

Началось укрупнение и монополизация производств, появились тресты, концерны и синдикаты, образовались финансово-промышленные группы.

Но, несмотря на экономический рост, Россия продолжала оставаться преимущественно аграрной и недостаточно технически развитой, зависящей от западноевропейского капитала, страной, по объёму промышленного производства занимающей пятое место в Мире и четвёртое в Европе.

В результате этого превращения России в финансово-зависимую от Запада страну под контролем иностранного капитала оказались добыча железной руды, угля и нефти, металлургическая, электрическая и электротехническая отрасли промышленности.

Стал постепенно и непрерывно нарастать внешний долг России Западу, а с ним росла и экономическая зависимость от него.

В эти годы на Россию приходилось уже тридцать процентов мировых финансовых долгов, надёжно превращавших её из просто зависимой страны в полуколонию. И такой капиталистический путь развития России неизбежно вёл страну в тупик.

Этот путь развития России неизбежно порождал и рост социально-экономических противоречий и, как следствие этого и, несмотря на поражение революции, дальнейший рост классовой борьбы российского пролетариата за свои права и интересы.

И ещё с лета 1910 года в ряде мест, начиная с Москвы, вспыхивают стачки.

А после Ленского расстрела мирного шествия рабочих в 1912 году количество протестных стачек перерастает в настоящую волну, захлестнувшую уже практически всю страну.

Нарастая в 1913 году, рабочее движение достигает своего наивысшего подъёма к первой половине 1914 года. И теперь, наряду с выступлениями рабочих в городах, начались и крестьянские волнения в ряде губерний, а затем и волнения в армии и на флоте.

Российскому государству стал грозить новый социальный взрыв.

Однако это практически не коснулось в основной своей массе самостоятельного и зажиточного крестьянства Западного Полесья.

Со своим укладом жизни, своими традиционными нравственными ценностями и принципами, имевшее в частной собственности существенные наделы земли, но решавшее многие свои задачи в разных видах кооперации и на общинном уровне, оно пока не поддалось новым социальным, тем более революционным веяниям.

Относительно успешное внутриэкономическое развитие России в этот период, попытка выйти из экономической и финансовой зависимости от Запада, и попытка перевести активность народных масс с революционной на патриотическую волну, привели царское правительство к желанию военным путём решить в свою пользу ряд накопившихся национальных внешнеполитических проблем.

В частности, в планах царского правительства было получение контроля над Босфором и Дарданеллами, а также присоединение к России части Османской империи – Восточной Анатолии, с проживавшими на этой территории христианами-армянами.

Также царское правительство было обеспокоено усилением германской гегемонии в Европе, в частности строительством железной дороги Берлин – Багдад, и австрийским проникновением на Балканы. Оно настаивало на своём исключительном праве протектората над всеми территориями проживания славянских народов, поддерживая на Балканах антиавстрийские и антитурецкие настроения, в частности у Сербов и Болгар.

А затихшая до поры до времени на территории бывшей Польши националистическая шляхта мечтала, воспользовавшись новой войной, обрести независимость от России и собрать прежние польские земли в единое государство.

Но, кроме российского царского правительства, новую войну хотели практически все крупные европейские государства, желавшие передела Мира, и не видевшие других способов разрешения проявившихся взаимных претензий и накопившихся противоречий, особенно Англия.

Давно ведшая против Германии необъявленную торгово-экономическую войну, Великобритания была недовольна её проникновением на Балканы, Ближний Восток, в Восточную и Юго-западную Африку, и хотела посчитаться с нею за поддержку буров в англо-бурской войне.

Несшая же убытки в торговле и проигрывавшая конкуренцию немецким товарам, Франция стремилась взять реванш у Германии за поражение в войне 1870 года, вернуть себе Эльзас и Лотарингию, захватив и немецкий Саарский угольный бассейн.

А, стремящаяся к политическому и экономическому господству в Европе, Германия форсировано наращивала свой экономический и военный потенциал, усиливая своё влияние на Балканах и Ближнем Востоке, желая отнять у России Польшу, Украину и Прибалтику, лишить Великобританию морского господства, отняв у неё, а также у Франции, Бельгии, Голландии и Португалии – часть их колоний.

Она также противодействовала России в решении славянского вопроса.

Стремящаяся же к усилению своего влияния на Балканах, Австро-Венгрия, которую постоянно раздирали национальные восстания, хотела удержать в своём составе Боснию и Герцеговину, воспрепятствовав желанию России подчинить себе Босфор и Дарданеллы.

Становившаяся же лакомой добычей, постепенно разваливающаяся Османская империя, стремилась сохранить единство нации и вернуть, утраченные в ходе Балканских войн, территории.

К тому же масла в огонь подливали недавно получившие независимость Болгария с Сербией.

Поэтому Балканы, где сошлись интересы Османской империи, Австро-Венгрии и Германии с одной стороны, и России, Великобритании и Франции – с другой, в итоге и стали настоящей пороховой бочкой.

К 1914 году взаимные интересы развели европейские страны по соперничающим и противоборствующим блокам.

В Антанту, окончательно оформившуюся ещё в 1907 году, входили Великобритания, Франция и Россия.

В противостоящий ей, ещё в 1882-ом году созданный, Тройственный союз входили Германия, Австро-Венгрия и, объявившая с началом войны о нейтралитете, Италия, а также Османская империя.

В таком тяжёлом и неоднозначном положении в августе 1914 года Россия вступила в мировую войну.

Формальным поводом для начала войны явилось убийство в Сараево наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франса Фердинанда с супругой, совершённое ещё 15 июня. Так наступило лето 1914 года.

Это убийство в столице Боснии и Герцеговины осуществил девятнадцатилетний боснийский серб, студент, член организации «Чёрная рука» движения «Молодая Босния» Гаврило Принцип.

Через месяц после этого, 15 июля 1914 года, Австро-Венгрия прямой телеграммой объявила войну Сербии, и в этот же день начала интенсивный артиллерийский обстрел Белграда.

Согласно договору, Россия, естественно, должна была поддержать союзническую Сербию, вступившись за неё.

В тот же день сербский посланник в России Мирослав Иванович Спалайкович сообщил министру иностранных дел России Сергею Дмитриевичу Сазонову о начале Австро-Венгрией военных действий против его страны. И в Берлин было послано сообщение, что 16 июля в России будет объявлена частичная мобилизация.

Более того, российский император Николай II-ой, не хотевший войны и принявший со своей стороны все возможные меры по её недопущению, в тот же день 15 июля отправил личную телеграмму германскому кайзеру Вильгельму II-му, в которой просил того воздействовать на Австро-Венгрию.

Он даже поначалу отменил решение высших российских военных о всеобщей мобилизации, поручив послать телеграмму германскому правительству, что у России нет завоевательных планов против Германии.

Такое же сообщение было передано в Вену, Париж и Лондон.

А на следующий день 16 июля в своей новой телеграмме на имя германского кайзера российский император предлагал передать рассмотрение австро-сербского конфликта на Гаагскую конференцию, чтобы предотвратить кровопролитие. Но Вильгельм II-ой даже не ответил на неё.

Тогда днём Николай II-ой подписал два варианта Указа о мобилизации: о частичной и о всеобщей, делегировав окончательное решение этого вопроса Совету министров.

После дневного заседания Совета министров России с обсуждением создавшегося положения, вечером в кабинете начальника генерального штаба Николая Николаевича Янушкевича в присутствии военного министра Владимира Александровича Сухомлинова и министра иностранных дел Сергея Дмитриевича Сазонова, было принято решение о необходимости всеобщей мобилизации, о чём было сразу по телефону доложено царю.

Утром 17 июля Николай II-ой в новой телеграмме снова убеждал германского кайзера повлиять на Австро-Венгрию. Днём он послал в Берлин к своему личному представителю при кайзере генералу Илье Леонидовичу Татищеву ещё одно письмо к Вильгельму II-му с просьбой о содействии миру. Но уже вечером того же дня под давлением военных чиновников российский император дал разрешение приступить к всеобщей мобилизации.

Однако подготовка к возможной войне в самой российской армии началась за несколько дней до этого.

Ещё 13 июля 1914 года в пять часов утра капитан Александр Арефьевич Успенский проснулся от громкого стука в дверь своей комнаты, услышав встревоженный голос вестового рядового Михаила Ерёмина:

– «Ваше Высокоблагородие! Вставайте! Тревога!».

Для него – сорока однолетнего капитана российской императорской армии уже тогда так начиналась эта Великая война.

Будучи выпускником Литовской духовной семинарии, он и должен был пойти по этой церковной стезе. Но в 1891 году девятнадцатилетний Александр Успенский на правах вольноопределяющегося пошёл служить рядовым в 108-ой Саратовский полк, так необычно начав свою блестящую военную карьеру.

Но, как выбравшего воинский путь и образованного, его сразу послали на учёбу в Виленское пехотное юнкерское училище, после окончания которого, в августе 1894 года, ему присвоили звание подпрапорщика.

Через год он уже подпоручик, а ещё через четыре года, в 1899 году – поручик. В 1903 году А.А. Успенскому присваивают звание штабс-капитана, а ещё через четыре года – капитана.

И в этом звании он прослужил почти семь лет вплоть до начала войны, командуя 16-ой ротой 106-го Уфимского пехотного полка 27-ой пехотной дивизии 3-го армейского корпуса, располагавшегося в самом центре 1-ой русской армии под командованием генерала от кавалерии Павла-Георга Карловича фон Ренненкампфа.

В это время 106-ой Уфимский пехотный полк находился в летних лагерях недалеко от города Подбродзье Виленской губернии, занимаясь повседневной военной подготовкой.

По тревоге полк выступил к Вильно, где проживала семья Успенских, прибыв туда утром 14 июля.

А 17 июля был объявлен приказ о мобилизации, а с ним и Приказ по штабу Виленского военного округа, который начинался словами:

«17 июля 1914 года, гор. Вильна.

ВЫСОЧАЙШИМ повелением, состоявшимся 17-го июля, объявлена мобилизация частей войск и управлений Виленского военного округа и первым днём назначено 18 июля…».

Поначалу российское руководство планировало провести мобилизационные мероприятия в глубокой тайне.

Но 18-го же июля на стенах зданий российских городов появились многочисленные объявления на красной бумаге о мобилизации. И на фоне всеобщего патриотического подъёма на сборные пункты сразу прибыло запасников на пятнадцать процентов больше запланированного.

Для прикрытия мобилизационного развертывания новых частей в течение первых двух суток уже приведённые в полную боевую готовность кавалерийские части и соединения были выдвинуты на границу России с Восточной Пруссией.

По завершении своих мобилизационных мероприятий и 106-ой Уфимский пехотный полк в это день выдвигался на фронт.

Перед построенным полком с речью выступил командир полка полковник Константин Прокофьевич Отрыганьев, а затем был отслужен молебен.

А завершалась торжественная церемония проводов исполнением полковым оркестром национального русского гимна «Боже царя храни!».

После окончания церемонии полк под военные марши двинулся по улицам Вильно на вокзал.

А капитан Успенский стал прощаться с семьёй.

Жена Гелена Андреевна, в девичестве Станкевич, благословила мужа, повесив ему на шею зашитый в ладанке образок «Остробрамской Божией Матери».

Александр Арефьевич тоже благословил жену и дочь Татьяну – гимназистку 5-го класса Виленской Мариинской гимназии, расцеловав плачущих жену, дочь и двух сыновей.

После тяжёлого расставания он вскочил на коня и под эскортом своих сыновей Евгения и Валентина – кадетов Полоцкого корпуса – принялся догонять роту. А сыновья проводили отца до самого вокзала, гордо идя рядом с ним и с марширующей его ротой.

Уже в вагоне военного эшелона, уходящего всё дальше от Вильно, Александр Арефьевич с грустью вспоминал минуты прощания с семьёй и с городом, в котором прошли лучшие годы его жизни.

Единственное, что утешало капитана, так это присутствие рядом с его семьёй надёжного человека, ставшего настоящим другом – ещё служившего в Управлении Губернского Воинского Начальника Виленской губернии неженатого унтер-офицера, сорокадевятилетнего уроженца деревни Пилипки – Парфения Васильевича Кочета, долгое время бывшего по совместительству воспитателем и дядькой-наставником при его сыновьях.