Текст книги "Вечерний свет"

Автор книги: Александр Кушнер

«Тайны в Офелии нет никакой…»

 
Тайны в Офелии нет никакой
И в Дездемоне, по-моему, тоже.
Только цветы, что всегда под рукой,
И рукоделье, и жемчуг, быть может.
 
 
Девичья прелесть и женская стать.
Утром так радужно в мире и сыро…
Тайна – зачем она, где ее взять?
Тайну придумали после Шекспира.
 
 
Песенка – да! Понимание – да!
Или упрямство и непониманье,
Только не тайна – мужская мечта,
Вымысел праздный, любви оправданье.
 
 
Чтоб на вопрос: почему полюбил
Эту Офелию, ту Дездемону,
Нужный ответ у мечтателя был,
Темный по смыслу, высокий по тону.
 

«Имя Осип – не лучшее имя…»

 
Имя Осип – не лучшее имя,
Для лакея подходит оно
И никак не сравнится с другими:
Вячеславу, должно быть, смешно,
И Валерию тоже; лежать бы
Днем на барской постели тайком,
Заезжая в трактиры, усадьбы,
По паркету ходить босиком.
 
 
Имя Осип – нелепое имя.
Щи хлебать бы да есть пироги,
А не далями грезить морскими,
С левой встав на рассвете ноги,
Что за жизнь, что за мука порою,
А в театре опять «Ревизор»,
Ах, уплыть бы с царями под Трою,
Чтобы пена смочила вихор!
 

«Осип Эмильевич, два-три заскока…»

 
Осип Эмильевич, два-три заскока,
Несколько чудных, как тень, недомолвок
В ваших стихах погубили так много
Душ среди здешних березок и елок.
 
 
Если б вы знали, какую смекалку,
Хитрость и ловкость они проявили
В шатких стихах, то схватили бы палку,
С лестницы черной их мигом спустили.
 
 
То, что нашёптано черною мукой,
Лестничным страхом, дверною пружиной,
Стало сегодня, во-первых, наукой,
А во-вторых, яйцекладкой мушиной.
 
 
Умные дурни, ученые дуры.
Вы, смысловик с голубыми белками,
Упоминательной клавиатуры
Им бы велели не трогать руками.
 
 
Музыка, мусор, муслин, замутненье
Мысли, маслины, Москва на медали —
Вот их ассоциативные звенья.
Осип Эмильевич, как вы отстали!
 
 
Вы и не знали, что вы герметичны,
И синкретичны, и интроспективны.
Вас раскусили, поймали с поличным
В цепком Воронеже, мерзлом и дымном.
 

«Я люблю тиранию рифмы – она добиться…»

 
Я люблю тиранию рифмы – она добиться
Заставляет внезапного смысла и совершенства,
И воистину райская вдруг залетает птица,
И оказывается, есть на земле блаженство.
 
 
Как несчастен без этого был бы я принужденья,
Без преграды, препятствия и дорогой подсказки,
И не знал бы, чего не хватает мне: утешенья?
Удивленья? Смятенья? Негаданной встречи? Встряски?
 
 
Это русский язык с его гулкими падежами,
Суффиксами и легкой побежкою ударений,
Но не будем вдаваться в подробности; между нами,
Дар есть дар, только дар, а язык наш придумал гений.
 

«Минерва спит, не спит ее сова…»

Л. Столовичу

 
Минерва спит, не спит ее сова,
Всё видит, слышит темными ночами,
Все шорохи, все вздохи, все слова,
Сверкая раскаленными очами,
Ни шепот не пропустит, ни смешок
И утром всё Минерве перескажет,
А та на голове ее пушок
Пригладит и к руке своей привяжет.
 
 
Минерва покровительствует тем,
Кто пишет, выступает на подмостках,
Создателям поэм и теорем,
Участье принимая в их набросках,
В их формулы вникая и ряды
Созвучий, поощряя мысль и чувство.
Сама она не любит темноты,
Но есть сова: тьма тоже часть искусства!
 

«Хорошо стихи хранятся…»

 
Хорошо стихи хранятся
В кипарисовом ларце,
Не желтеют, не пылятся
И с посмертной породнятся
Славой в сумрачном венце.
 
 
А еще из кипариса
Срублен был другой ларец.
Мимо мелей, мимо мыса,
Не нужна въездная виза, —
Мертвый в нем лежал певец.
 
 
В парусах томился ветер,
Средиземная ленца,
Мрачный север на примете.
Как нас мучат оба эти
Кипарисовых ларца!
 

Зимние звезды

 
Когда писать поэту не о чем
И западает звукоряд,
Как стрелку переводит стрелочник,
Он устремляет к звездам взгляд,
И эта тема бесконечная,
К нему на выручку придя,
Слепит, как платье подвенечное,
Переливаясь и блестя.
 
 
Неважно, летние ли, зимние,
Пожалуй, зимние верней, —
И оживает Полигимния
В красе невянущей своей,
Хотя ползут по складкам трещины,
Побиты торс и голова,
Но гимны вечные и вещие
Находят новые слова.
 
 
Итак, зима. Итак, свечение.
Итак, продлен ангажемент
На труд земной и осмысление
Последних тайн, – такой момент, —
Сменив простое, как мычание,
На неподъемное почти…
А звезды зимние в отчаянье
Нужней, чем летние, – учти.
 

«Воробью, залетевшему в церковь, что надо в ней?..»

 
Воробью, залетевшему в церковь, что надо в ней?
Может быть, он хотел в одиночестве помолиться
И не думал, что в церкви так много сейчас людей,
И тем более, что раздражает их в церкви птица.
 
 
Вот и кружится, мечется, – выхода не найти:
Где та дверь, то оконце, в которое залетая,
Он надеялся уединение обрести
И защиту, ведь жизнь и ему тяжела земная.
 
 
Слишком много людей, украшений, – зачем они?
И слепит его золото, и ужасают свечи.
А еще эти мрачные фрески в густой тени,
А еще этот дым, от него заслониться нечем.
 
 
Недоволен священник, с тяжелых подняв страниц
Взгляд на глупого гостя, круженье его, порханье,
А ведь гость-то, быть может, потомок тех чудных птиц
И блаженный Франциск им Святое читал писанье.
 

Письмо

 
Безумное по почте электронной
Пришло письмо. Как если бы невроз
Надиктовал его характер темный:
Вопрос, вопрос, вопрос, вопрос, вопрос.
 
 
Что значат вопросительные знаки
И что на них могу ответить я?
Тем более, что я и сам во мраке
Земного пребываю бытия.
 
 
Приятель мой далекий, установку
Смени, вот куст, вот облако, вот сад.
Попробуй взять другую кодировку,
Систему поменять координат.
 
 
Смотрю на вопросительную стаю.
Что делать? Где-то ж должен быть ответ.
Как сказано у Чехова? – Не знаю.
По совести, не знаю, Катя. Нет.
 

Памяти А. М.

 
Сказал, что смерти не боится,
И показал мне револьвер,
Который может пригодиться.
Хотелось взять с него пример,
Грядущий ужас взять на мушку,
В глубоком ящике стола
Держать такую же игрушку:
Спустил курок – и все дела!
 
 
О, наши тайные влеченья,
Свободный выбор и расчет!
Он умирал в больших мученьях.
В какую тьму душа зайдет
И на смертельной той тропинке
Ее коснется чье крыло?
А то, что он на черном рынке
Купил, ему не подошло.
 

«Человек походить начинает на старую фреску…»

 
Человек походить начинает на старую фреску,
Облупившуюся и к былому не склонную блеску.
Впрочем, он-то уйдет, а ее, может быть, обновят.
Пригласят знатоков, окружат, уберут занавеску —
И, пожалуйста, лошади скачут и птицы парят.
 
 
Знатоки недоверья не выкажут или сомненья:
Это все-таки Джотто и все-таки это Мантенья,
Ничего, что на старую новая краска легла.
Ну а ты представляешь такое свое обновленье?
Или лучше беспамятство, лучше загробная мгла?
 

«На этом снимке я с Нероном…»

 
На этом снимке я с Нероном,
Как будто он мой лучший друг.
Он смотрит взглядом полусонным,
Но может рассердиться вдруг.
 
 
И в самом деле, можно ль к бюсту
Так подходить, сниматься с ним?
А вдруг проснется злое чувство —
А в гневе он неукротим.
 
 
И разве я люблю Нерона?
Он в римской тоге, я в плаще,
Всё это странно, беззаконно
И беспринципно вообще.
 
 
И всё, что мне о нем известно,
Такой кошмар, сплошное зло!
А вот поди ж ты, сняться лестно
С ним, – столько времени прошло!
 

«Сам себе говорю: не мешай…»

 
Сам себе говорю: не мешай,
Заслоняешь мне мир этот чудный,
Где цветет по полям иван-чай
И топорщится мох изумрудный.
 
 
Сам в сторонку себя отведу.
Посреди тишины и свеченья
Ты лелеешь тоску и тщету
И приносишь одни огорченья.
 
 
Стой тихонько, не двигайся, жди.
Потерпи, я приду за тобою.
О, как поле блестит впереди
С огибающей поле тропою!
 
 
Как река за ним блещет, слепя,
На стеклянный прилавок похожа!
Я хочу отдохнуть от тебя,
Не терзая себя, не тревожа.
 
 
Как-нибудь обойдись без меня,
С полчаса потопчись: ты наказан.
О, не порть мне счастливого дня,
Ты ко мне лишь до смерти привязан.
 

«Клод Моне говорил приблизительно так…»

 
Клод Моне говорил приблизительно так:
Выходя на пленэр, позабудь про овраг,
Если это овраг, и про дуб, если дуб,
И про горный уступ, если это уступ.
 
 
Просто думай: вот здесь желтоватый овал,
А под ним треугольничек розов и мал,
И зеленые полосы, полосы сплошь,
Если скажешь себе: это ветви, – соврешь.
 
 
И не думай о сходстве; на что ни взгляни,
На волну ли, на поле, на речку, на луг, —
О себе позаботятся сами они,
Из блаженной бессмыслицы явятся вдруг!
 

«Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром…»

 
Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром
Землечерпалок и камнедробилок —
И хорошо! Пусть ходит ходуном
Листва и ветер гладит мне затылок —
Не слышу их, но чувствую, слежу
За ними восхищенными глазами,
Морскою пеной больше дорожу,
Чем прежде, белогривыми волнами.
 
 
А если что-то сброшу со стола,
Блокнот ли, ручку, – странная пропажа
Волшебна так, чудесна и хитра,
Что как-то и не огорчает даже,
А человек, мне кажется, уже
Сказать не может ничего такого,
Чего бы я не знал, чему в душе
Заранее не подобрал бы слова.
 

«Фредерик, вы должны обессмертить себя…»

 
Фредерик, вы должны обессмертить себя,
Фортепьяно для этого мало,
И любя вашу музыку, страстно любя,
Я хотел бы еще и вокала,
И симфонии, оперы вам пожелать,
Без сюжета нельзя и героя!
Надо Моцарту быть и Россини под стать,
Барабана прошу и гобоя.
 
 
Фредерик, полюбите фагот и трубу,
Вам не скучно без флейты и скрипки?
Я готов обратить пожеланье в мольбу:
Постарайтесь избегнуть ошибки,
Полонез превосходен, прелестен этюд,
Безусловно прекрасна мазурка,
Но от вас и во Франции большего ждут,
И в тяжелых снегах Петербурга.
 
 
Фредерик улыбается. Он не взбешён,
Не смущён, не сердит, не расстроен.
В этих увещеваниях есть свой резон,
Его старый учитель достоин
Уважения. Вот и Мицкевич к нему
Подходил с тем же самым советом.
Он напишет ноктюрн и приложит к письму —
И ноктюрн будет лучшим ответом.
 

«Может быть, ангел берет наобум…»

 
Может быть, ангел берет наобум
С полки какой-нибудь том?
Может быть, ангел завидует двум
Щеткам в стакане одном?
 
 
Может быть, он открывает буфет
И отпивает коньяк?
Мы ж на бутылке не станем помет
Делать, ведь это пустяк!
 
 
Может быть, небо полуночи в тех
Нами любимых стихах
Отдал бы ангел, хотя это грех,
За поцелуи впотьмах?
 
 
Может быть, скучные песни земли
В скорбном соседстве могил
Ангелу что-то понять помогли,
Моцарта он полюбил?
 
 
Может быть, ангелу жар батарей
Нравится, стол и тетрадь?
Может быть, ангелом быть тяжелей,
Чем человеком, как знать?
 

«В вечернем солнце медно-красный…»

 
В вечернем солнце медно-красный
Сосновый лес, плавильный жар,
Знакомый с детства, безотказный
Смолистый дух и скипидар.
 
 
Как будто в свете знаний новых
И не стареющих идей
Открыто райских, стометровых,
Лучисто-ярких сто дверей.
 
 
Я верю с детства в это чудо,
Однажды вечером оно
Ко мне придвинулось оттуда,
Где было пламя зажжено.
 
 
И обещало этой жизни
Поддержку высвеченной, той,
И поэтические мысли,
И пенье строчки стиховой.
 
 
Поэт рождается в мгновенья
Такого яркого огня,
И все мои стихотворенья
Уже глядели на меня.
 
 
Уже замыслены, напеты,
И надо только взрослым стать,
Проникнуть в тайны и заветы,
Чтоб их из пламени достать.
 

«Оревуар, адьё и до свиданья…»

 
Оревуар, адьё и до свиданья,
Аривидерчи, ауфидерзейн,
Гудбай, гуднахт, – в минуту расставанья
Неву ли, Темзу, Тибр увидим, Рейн?
 
 
А может быть, какую-нибудь речку
Поменьше, Суйду, скажем, как она
Была, подобно тусклому колечку,
Мне из окна вагонного видна.
 
 
Влекла, манила, солнцем разогрета,
И говорила в зарослях о том,
Что и она в каком-то смысле Лета,
В прощальном смысле, чудном, неземном.
 

Биографическая справка

Александр Семенович Кушнер родился 14 сентября 1936 года в Ленинграде. Живет в Петербурге. Закончил в 1959 году филологический факультет Государственного педагогического института им. Герцена и десять лет преподавал в школе русский язык и литературу. Печатается с 1956 года. Член Союза писателей с 1965 года, член Пен-клуба (1987). Женат на Елене Невзглядовой, филологе и поэте, выступающей со стихами под псевдонимом Елена Ушакова.

Александр Кушнер – лауреат многих литературных премий, в том числе премии «Северная Пальмира» (1995), Государственной премии России (1996), Пушкинской премии немецкого фонда Альфреда Тёпфера (1999), Государственной Пушкинской премии (2001), первый лауреат Российской национальной премии «Поэт» (2005), Сербской поэтической премии «Золотой ключ» (2007), премии Корнея Чуковского (2008). Книга «По эту сторону таинственной черты» (2011) на Московской международной книжной ярмарке названа «Книгой года» в номинации «Поэзия года».

Иосиф Бродскийписал о нем: «Александр Кушнер – один из лучших лирических поэтов XX века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский…»

Дмитрий Лихачев:«Кушнер – поэт жизни, во всех ее проявлениях. И в этом одно из самых притягательных свойств его поэзии».

Лидия Гинзбург:«Вразрез с господствующей традицией лирики Кушнер пишет о счастливой любви. Стихи Кушнера рассказывают о счастье жизни и не утихающей за него тревоге. В них осуществляется взаимосвязанность жизнеутверждающего и трагического».

Андрей Арьев:«И в XX веке кого только не считали – всегда не без основания! – последним: „последним деревенским“, „последним петербургским“, „последним в рассеянии“, „последним в отчаянии“, „последним романтиком“, „последним метафизиком“. И только Кушнер усмехнулся да и махнул на всё это визионерство рукой:

 
Что ни поэт – то последний.
Потом Вдруг выясняется, что предпоследний…»
 

Библиография

Первое впечатление. Л.: Советский писатель, 1962.

Ночной дозор. Л.: Советский писатель, 1966.

Приметы. Л.: Советский писатель, 1969.

Письмо. Л.: Советский писатель, 1974.

Прямая речь. Л.: Лениздат, 1975.

Голос. Л.: Советский писатель, 1978.

Таврический сад. Л.: Советский писатель, 1984.

Дневные сны. Л.: Лениздат, 1985.

Живая изгородь. Л.: Советский писатель, 1988.

Ночная музыка. Л.: Лениздат, 1991.

На сумрачной звезде. СПб.: Акрополь, 1994.

Тысячелистник. СПб.: Блиц, 1998.

Летучая гряда. СПб.: Блиц, 2000.

Кустарник. СПб.: Пушкинский фонд, 2002.

Холодный май. СПб.: Геликон; Амфора, 2005.

Облака выбирают анапест. М.: Аванта; Астрель, 2008.

Мелом и углем. М.: Аванта; Астрель, 2010.

Его статьи о русской поэзии и эссеистика опубликованы в книгах:

Аполлон в снегу. Л.: Советский писатель, 1991.

Тысячелистник. СПб.: Блиц, 1998.

Волна и камень. СПб.: Logos, 2003.

Аполлон в траве. М.: Прогресс-Плеяда, 2005.

По эту сторону таинственной черты. СПб.: Азбука, 2011.

Стихи для детей выходили в книгах:

«Большая новость» (1975), «Велосипед» (1979), «Веселая прогулка» (1984, второе издание – 2011).

Вышли десять книг избранных стихотворений А. Кушнера:

Город в подарок. Л.: Детская литература, 1976.

Канва. Л.: Советский писатель, 1981.

Стихотворения / Предисл. Д. С. Лихачева. Л.: Художественная литература, 1986.

Избранное / Предисл. И. Бродского. СПб.: Художественная литература, 1997.

Стихотворения. М.: Прогресс-Плеяда, 2000.

Пятая стихия. М.: Эксмо-Пресс, 2000.

Избранное. М.: Время, 2005.

В новом веке. М.: Прогресс-Плеяда, 2006.

Времена не выбирают… СПб.: Азбука, 2007.

По эту сторону таинственной черты. СПб.: Азбука, 2011.

Стихи А. Кушнера переводились на английский язык (Kushner A. Apollo in the snow. New-York: Farras, Straus and Giroux, 1991;второе издание – London: Harvill, 1992), на итальянский (Kushner A. La poesia di San Pietroburgo. Milano, 1998;Kushner A. Poesie. Edizioni Trasse, 2003), на голландский (Annenski I., Mandelstam O., Koesjner A., Brodski J. Vier petersburgers. Amsterdam, 1996), на сербский («Лирика», 2007), а также на немецкий, чешский, французский, иврит, болгарский, японский и другие языки.

О поэзии А. Кушнера писали И. Роднянская, А. Марченко, С. Владимиров, Е. Евтушенко, Ф. Искандер, Л. Аннинский, Д. Лихачев, Лидия Гинзбург, С. Чупринин, В. Баевский, А. Урбан, Е. Невзглядова, А. Арьев, А. Пурин, Л. Дубшан, С. Лурье, А. Алёхин, А. Столяров, Т. Бек, А. Машевский, И. Шайтанов, В. Казарин, А. Кулагин и др.