Текст книги "Молодежь семидесятых"

Автор книги: Александр Семченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

ГЛАВА 16. Сокамерники

Большинство из тех, кто сидел со мной в камере, были воры. В основном это люди, которые залезали в чужие квартиры через форточки или вышибали двери. Некоторые из них прониклись уважением ко мне, как к человеку верующему и служителю и им хотелось выглядеть достойно передо мной. Часто они говорили, что грабят богатых, а потом жертвуют бедным. Было интересно слушать их исповеди. Запомнил одного молодого человека, который убеждал меня, что выполняет некую важную общественную роль по перераспределению материальных благ. Хвастался он так же своей стойкостью и несгибаемостью. Есть одна знаменитая лестница на Петровке. Особенно упрямых, тех, кто не хотел сотрудничать, подводили к ней, затем резко и неожиданно следовал удар в живот. Человек сгибался, а его в это время его толкали и он кубарем летел в низ. Обычно, даже самым несговорчивым, хватало одного прогона. Этот человек убеждал меня, что он три раза кубарем летел вниз, но своих подельников не сдал. Но однажды он рассказал, что два месяца следил за одной квартирой и люди выходившие оттуда казались ему богато одетыми. Наконец, улучив подходящий момент вскрыл эту квартиру. И здесь удивлению вора не было предела: он увидел ободранную мебель, грязные полы и множество пустых бутылок. Он с досады все перевернул, раскидал бутылки и ушел. А я слушая его рассказ, подумал: «да, не такой уж ты и Робин Гуд».

Однажды в нашу камеру привели трех кришнаитов. Это были русские ребята. Я их встречал еще на воле. Естественно, по своим религиозным убеждениям они были вегетарианцы и не ели пищу, которую подавали нам, так как кашу обычно заправляли каким‑то животным жиром. Вот и получалось, что и на ужин и на обед молодые люди делили на троих одно яблоко. Они были очень худые и изможденные, так, что было жалко смотреть, но поделиться с ними было нечем. Я шепнул своим товарищам, чтобы брали их порции. Получалось три дополнительных миски каши на камеру. Это было не много, но все равно приятно. Долгие часы мы беседовали с кришнаитами. Они убеждали, что как христиане находят удовольствие в произнесении и прославлении имени своего Бога, так и они и что разница между учением Кришны и христианством не такая уж и большая. Времени было предостаточно и я близко познакомился с этими людьми и постарался вникнуть в их учение. Мне и сегодня жалко их. Как потом узнал, все они от своих убеждений отказались. Человек не наделенный силой Духа Святого не мог отстоять свою веру среди гонений и преследований.

Позднее уже на этапе в Тамбовской тюрьме я встретил немало интересных людей, которые просидели много лет. Один был из Воронежа, уже пожилой человек, который ходил с палочкой. Он просил меня передать весточку его маме. Я как только смог, сделал это. Это был человек многое повидавший. Он отбывал срок в Архангельских лагерях и там встречал людей, которые сидели еще при Сталине, так называемые “четвертаки”. Рассказанные им истории я помню и сейчас. Например, про одного нашего офицера, который попал в план к фашистам. Поскольку он знал язык, то его определили работать в немецкий дом и хозяйка, а она была вдова, влюбилась в него. Скоро они стали мужем и женой. Закончилась война и часть Берлина, где он работал, отошла к СССР. Было время у всех желающих покинуть советскую зону и эта семья переносила вещи. Они смогли забрать все свои вещи из советской зоны и когда шли уже последний раз, то его опознали бывшие однополчане и арестовали. Его жена писала письма в разные инстанции и скорее всего, этого человека отпустили бы, но не дождавшись этого, он с другими заключенными “завалил” двух охранников и ушел в побег. Их нашли и вернули в лагерь, где дали срок а через время расстреляли.

Еще одна история была про поляка, который был болен пироманией. Он желал только одного – развести костер. За ним смотрели очень внимательно, так как он все подряд поджигал. Родные из Польши ходатайствовали о его освобождении и добились своего. Его освободили и родственница из Польши приехала забрать его из лагеря. Ей в помощь дали конвоира, чтобы следить за этим человеком и предотвратить возможные поджоги, кстати, конвоир и рассказывал потом эту историю. Но в поезде пироман устроил один за другим два пожара в купе. Затем, в первый же день по приезду, он сжег дом своей родственницы и после этого был помещен в лечебницу. В камере такие истории с большим интересом слушали все. Я же часто рассказывал о своей вере, о христианстве, а однажды меня спросили:

– А почему ты не молишься вслух?

– Да я вас стесняюсь.

– Ну, нам же это интересно посмотреть, как ты это делаешь.

После этого разговора, я стал молиться вслух в камере.

Коротая время, мы все искали какого‑то развлечения. Были особые “фирменные” моменты. Например, заходит в камеру кто‑то новенький и начинается стандартный развод: ему говорят, что скоро придет машина и можно будет съездить на вещевой рынок для обмена вещей. Человек обычно проявляет интерес и тут в игру включается вся камера: в наматрасник складывают вещи, а новичок старательно записывает, что нужно, например, обменять джинсы на двое тапочек и др. Когда все собрано, новичка просят постучать в дверь и спросить охранников: “где же машина”? Охранники так же изнывают от безделья и с удовольствием включаются в эту игру. Говорят: “жди, скоро будет машина”. Иногда выводят его с вещами и гоняют по отстойникам (есть в тюрьме маленькие камеры, где может поместится только один человек в положении стоя). Потом, конечно, говорят: “ну нет машины сегодня”. Для всех, и для заключенных и для охранников, веселье на целый день. А новичок обычно на второй или на третий раз понимает, что его разыграли. Были и “нестандартные “случаи. Один заключенный, сговорился с охранниками, собрал целый мешок вещей, а затем его перевели в другую камеру. Этого “умника” потом много дней “вылавливали”, чтобы с ним расквитаться. Так он наказал камеру за оригинальный розыгрыш.

Заключенные в разных камерах общались друг с другом. Стекол на окнах не было. Их сразу разбивали и острые кусочки стекла использовали для различных целей. В камере ведь нет ничего острого. Через окно, перекрикивая радио, заключенные сообщали друг другу информацию. Наиболее смелые гоняли “коней”: это когда, вытащив резинку из трусов и приделав к катушке, запускаешь на противоположный конец двора стрелу из обычного веника, который обычно присутствует в камере. Стрела увлекает за собой нитку и таким образом делается дорога, по которой гоняют “коней” т. е. записки из камеры в камеру. Они называются “малявы”. Так тюрьма между собой общается несмотря на строжайший запрет. Жизнь тюрьмы неспешная и размеренна. Когда камера уходит на прогулку, заходит группа охранников и начинается обыск. Когда заключенные возвращаются – все их вещи перерыты. У меня, на всякий случай, в телогрейке было зашито пятьдесят рублей (две бумажки по двадцать пять рублей). Это был мой неприкосновенный запас и я провез его через все тюрьмы и сотни самых тщательных обысков. Была со мной и Библия, которую я так же смог сохранить в тюрьме.

ГЛАВА 17. Пересылка

В камере завязалось много контактов, которые сохранились и в последствии на воле. Много лет спустя, я как‑то обратил внимание на то, что в моей организации «Теплотехник» работают около тридцати человек, с которыми я сидел в тюрьме. Они прониклись ко мне расположением, как к своему будущему начальнику, зная, что я не подведу и смогу помочь. Я ведь на то время уже был начальником систем тепло водоснабжения района. После освобождения эти люди потянулись ко мне в поисках работы. Не со всеми из них сложились добрые отношения, но несколько человек из них стали верующими и остались верующими. Как‑то ко мне приехал проповедник, один из моих знакомых из США. Он рассказывал, что ехал в такси из аэропорта Шереметьево и разговорился с водителем. Рассказал ему о своем служении, а водитель говорит что знает одного баптиста по фамилии Семченко с которым сидел в тюрьме. Этот водитель стал верующим человеком, но правда на тот момент перестал ходить в церковь. Любые убеждения легко сохраняются, когда мы остаемся в группе взаимодействия с единомышленниками, а если человек один, то он к сожалению может легко потерять свои убеждения. Нам пример положительного на оставления на земле своих последователей дал только Иисус Христос, ибо после его вознесения ученики начали вести активную деятельность, правда был послан Утешитель – Дух Святой. Мы только подобие и не можем наделять людей, которых мы встречаем на своем пути силою Духа Святого и поэтому бывает, что люди, которым мы проповедуем и которые принимают Истину, потом от нее отступают, не имея общения с верующими людьми и Господом.

Два моих первых месяца в тюремной камере пролетели незаметно. И вот была названа моя фамилия: «Семченко! На выход, с вещами!» Такая команда в тюрьме и пугающая и одновременно, долгожданная. Это значит, что рассмотрена кассационная жалоба и она, как обычно, оставлена без удовлетворения. Итак, приговор вступил в силу и мне предстояли долгие дороги по этапу. Собравшись и попрощавшись, а нас было несколько человек, для кого прозвучала команда: «С вещами, на выход!», мы сели в воронок и нас повезли на Краснопресненскою пересылку, где формировались этапы заключенных.

Нужно сказать, что я попросил администрацию Бутырской тюрьмы, где сидел, оставить меня в отряде рабочих, которые обслуживают тюрьму, но увы, мне отказали, сказав: «вас тут многие знают, еще по воле, и нам будет трудно вас охранять, а поэтому мы предпочитаем от вас избавиться». Я старался, на всякий случай, подружиться с тюрьмой, работал в системе теплоснабжения Свердловского района города Москвы, понимая, что рано или поздно там окажусь, но увы, это сослужило мне не самую добрую службу.

Я поехал на пересылку. Было холодно. Это был март месяц. Нас привезли в пересылочную камеру, стекол и даже рамы в оконном проеме не было. В камере было не на много теплее, чем на улице. Ночью я спал в ватных штанах, в шапке ушанке и телогрейке, укрывшись матрасом сверху, но согреться и уснуть было невозможно. Кто провел ночь на морозе в пятнадцать градусов, тот меня понимает. Утром нас стали вызывать и размещать по камерам. Меня поместили в камеру 514, которую выводили ночью на работу. Это могла быть расчистка снега или разгрузка продуктов. Каждую ночь приезжала машина – «хлебовозка» и мы разгружали поддоны с хлебом. Интересно, что между поддонами обычно мы находили от 10 до 20 батонов белого хлеба. Сердобольные женщины работавшие на хлебозаводе, знали, что машина пойдет в тюрьму и пытались помочь заключенным, засовывая, между поддонами с черным хлебом, батоны белого. Нам разгружавшим машину, всегда доставалось по батону белого хлеба и это была определенная награда за ночную работу. Там я узнал, что из этой камеры, тех у кого небольшой срок и общий режим, могут оставить работать в отряде по обслуживанию тюрьмы. Это особая категория людей и среди них самый большой отряд – это те, которые раздавали похлебку, так называемые «баландеры» (от слова «баланда»). Заключенные их не любили и доехать благополучно по этапу для «баландера» было проблематично. Их знали в лицо в камерах и обычно возникали конфликты с ними при раздаче пищи. К другим категориям заключенных, работающих в отрядах обслуги, отношение было более ровным и мне казалось нормальным остаться в таком отряде. У моей жены только что родился шестой ребенок и я не представлял, как она с двумя малыми детьми сможет посещать меня, если отправят куда‑то, и поэтому приложил все усилия, чтобы остаться в тюрьме в Москве. Я написал заявление и, о чудо, меня оставили. Случилось это в очередной отпуск нашего «кума» – оперативного работника, который как бы осуществляет функции КГБ среди МВД. «Кум» бы не оставил меня, ведь к верующим людям было особое отношение, но его не было, а моя статья не вызвала подозрения у начальника отряда – три года общего режима, человек с образованием. Так меня перевели в отряд, который обслуживал тюрьму. Прошел месяц, вышедший из отпуска «кум» потребовал дела заключенных, оставленных на «рабочке» и мое дело оказалось перед ним. Он пришел в ярость, но вышел уже приказ подписанный начальником тюрьмы, о переводе меня в отряд и что‑то менять было поздно, кроме того однажды, в беседе со своим отрядным я спросил: «почему нет горячей воды, а белье нам выдают мокрое после бани, это чтобы мы скорее умерли?» Он ответил, что нет. Здесь необходимо сделать отступление. Отношения между заключенными и администрацией всегда были враждебные. «Мент поганый!» – это самое безобидное, что звучало в адрес наших охранников, а они в свою очередь, не церемонились в обращении с заключенными. Работник тюрьмы не имеет права пожать заключенному руку. Это строжайше запрещено процессуальным кодексом, ибо заключенный усечен в правах. Один заключенный рассказывал, как они три раза разгружали ящики со стеклом и все три раза уронили эти ящики и сделали это с удовольствием. Я читал где то, как заключенный ко дню открытия 22 съезда КПСС, нанес на ухо наколку: «подарок 22 съезду КПСС». За это он был наказан и отсидел 15 суток в штрафном изоляторе, а в день открытия съезда он отрезал себе ухо и бросил в «кормушку». Заключенный в тюрьме очень бесправен и единственное, что он может сделать – это пописать в свой суп, чтобы потом его съесть, поскольку другой альтернативы навредить тюремщикам нет. Мне казалось, что администрация только и думает, как нас уничтожить. Но это было не так.

Я спросил: «Что с водой?» и ответ удивил меня: «Да поломано, а сделать некому. Какие‑то проблемы с водонапорной башней». Я сказал: «Отведи меня туда, я в этом разбираюсь». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять в чем проблема. Два мощных насоса гоняли воду по, так называемому, малому кольцу, а о обратные клапаны не работали. Расходовалась электроэнергия, а воды становилось все меньше. Я сказал: «Закройте эту задвижку, а вот эту откройте. Насосы выключите совсем». В результате, везде появилась вода, а на меня стали смотреть, как на какого‑то волшебника. За это мне разрешили первую внеочередную передачу продуктов объемом в пять килограммов. Все это случилось в период отпуска «кума» и когда потом он требовал отправить меня на этап, начальник хозяйственного управления и начальник тюрьмы вступились за меня. Меня определили в столярную мастерскую, где я и проработал полтора года, одновременно присматривая за внутренней котельной. В тюрьме были проблемы с запчастями для котельной и я звонил своим знакомым в Москве и просил привести задвижки, насосы и разное другое. Так я впервые подошел к телефону и позвонил на волю. Чувство было такое, словно ты звонишь на Марс, какому‑то марсианину. Весть о том, что Семченко может звонить по телефону сыграла со мной не самую хорошую шутку. Меня называли предателем и чекистом. Кто же еще мог, с точки зрения заключенных, звонить по телефону на волю. Мои же друзья привозили разные необходимые запчасти для тюремного хозяйства и какие‑то вещи и продукты передавали мне. Так потянулись тюремные дни, размеренные и однообразные.

ГЛАВА 18. Вениамин Наприенко

Не могу не рассказать об одной интересной встрече на Краснопресненской пересылке. Я знал, еще будучи на воле, что под судом находятся некоторые из совета церквей «отделенных баптистов» и среди них был Вениамин Наприенко с которым мы были знакомы. Помню, как то Михаил Хорев, один из руководителей совета церквей, ныне покойный, привел Вениамина ко мне и сказал: «Этот человек будет для связи между нами и тобою». Вениамин выполнял функции связного – передавал письма, сообщения, ведь встретится далеко не всегда было возможно. И вот я услышал, что он арестован, находится в тюрьме и не может миновать пересылку. А однажды узнал, что его привезли и поместили в камеру. В это время я ремонтировал полы у руководителя отряда какого‑то корпуса в тюрьме. Было несколько корпусов: особый режим, усиленный режим, общий режим, женские корпуса и в каждом из был свой «отрядный». Ремонтируя полы, я спросил у «отрядного»: нельзя ли моего знакомого Вениамина Наприенко оставить здесь в «подрабочке» и поручился за него. Условия содержания для тех, кто был в «подрабочке» были легче. Этой просьбе предшествовало то, «отрядный» оценил сделанную мною работу и предложил в награду пачку сигарет. Я отказался, так как не курю. Он же спросил: «А что я могу для тебя сделать?» «Да вот есть у меня знакомый, если сможете ему помочь, то это и будет награда для меня.» Так я получил Вениамина Наприенко за пачку сигарет, о чем он вряд ли знает. Отрядный посмотрел дело Наприенко. Статья у него была 190 «прим». Статья 190 уголовного кодекса – это «недонесение о преступлении», а статья 190 «прим» – это «распространение заведомо ложных сведений о ситуации в СССР». По этой статье судили тех, кто печатал и распространял бюллетени «Вестник совета родственников узников», чем и занимался совет отделенных церквей баптистов, а это считалось клеветой на советский строй. Вениамина, возможно, задержали с партией этих бюллетеней. «Отрядный» на слово «прим» не обратил внимание и перевел Ноприенко в «подрабочку». Это было в отсутствие «кума», который следил, чтобы верующим не было никаких послаблений. Хотя мы были в разных камерах, через некоторое время мы встретились с Вениамином, обнялись. Он мне дал теплый свитер, а я ему дал фрукты, которые у меня тогда были. Начались наши долгие беседы и разговоры «о том, о сем». В совете церквей специально учили тому, как нужно вести себя в тюрьме. Например, запрещалось иметь контакты с руководством тюрьмы, принимать от них подарки. Считалось необходимым немедленно рассказывать сокамерникам о попытках вербовки со стороны администрации и др. Это было необходимо, чтобы избежать ошибок и достойно пройти через тюрьму. Вениамин твердо и прямолинейно следовал этому учению.

Людям, которые сидели в камере «подрабочке» разрешали писать письма. Нам, в рабочем отряде было можно писать письма сколько угодно, а в «подрабочке» это было как исключение. Конечно, все письма прочитывались и некоторые из них «цензуру» не проходили и возвращались обратно. Читал наши письма один человек. Я понимая все это, старался осторожно касаться религиозной тематики, постепенно приучая к ней своего «цензора», хотя несколько писем мне все же вернулось. Я не возмущался и не спорил и старался в письмах касаться бытовых вопросов а в заключении всегда на память приводил несколько текстов Священного Писания. Постепенно, мой «цензор», а это была женщина, привыкла к моим письмам и убедилась, что в них нет ничего крамольного, нет закодированных сообщений и др. Она стала доверять и однажды я получил от своих друзей целую, переписанную от руки книгу Екклесиаста. Это был увесистый пакет, но она была уверена, что это текст Библии и ничего противозаконного там нет.

Когда мы беседовали с Вениамином, я рассказывал ему все это и убеждал последовать моему примеру. Вениамин не соглашался, он ссылался на то, СССР подписана конвенция о защите прав человека и теперь для верующих заключенных должна быть гарантирована возможность писать о своей вере в письмах на волю и даже иметь в камере Библию. Он хотел действовать прямо и жестко. Убедить его в обратном было не возможно. Я говорил ему о том, его необдуманные действия могут поставить под удар и всех его сокамерников – могут вообще запретить переписку, например. Так и случилось впоследствии. Закрыли переписку всей камере и у Вениамина были серьезные проблемы из за этого. Мы общались где‑то полтора месяца и однажды я узнал от работающих в бане, что в смирительной рубашке привели Вениамина, обрили наголо и отправили по этапу в Забайкалье. Не получилось ничего хорошего от нашего общения. Вениамин стал считать, что я сотрудничаю с органами госбезопасности, ведь я смог отставить его на более легких работах в “подрабочке”. В последствии до меня доходили слухи о том, что он писал письма на волю в которых распространял обо мне “худую молву”. Мы были разными людьми. Вениамин старался в тюрьме поддерживать ту позицию, которая свойственна «блатным» и ворам, а мне это было не нужно. Я конфликтов с администрацией не искал. Эта наша встреча наложила свой негативный отпечаток на мои дальнейшие отношения с советом отделенных церквей баптистов. Сейчас Вениамин Наприенко пастор одной из церквей в Москве. Мы хотели встретится с ним, но к сожалению встреча так и не состоялась. Я для себя понял, что главное для верующих – это не наши убеждения, а наши взаимоотношения. Если нет правильных чувств друг ко другу, то мы, оказавшись в тюрьме, всю тюремную зону поделим на бараки и скажем, что тут находятся правильные баптисты, а вот тут не правильные, а вот тут совсем не правильные пятидесятники и др. Это будет «беспредел», как поется в одной песне.

В отряде, где я работал было порядка 120 человек. В своей камере я старался быть в дружбе со всеми, а с некоторыми из других камер были сложные отношения, особенно с молодыми “баландерами”. С теми кто раздавал пищу, вообще часто возникали конфликты у заключенных, но их же и чаще других отправляли на этап, так как охранники ловили на незаконных деяниях – передать записку, достать сигареты и др. Конечно, при раздаче пищи всегда присутствовал дежурный охранник, но при этом передать что‑либо в камеру обычно не составляло труда.

Хотя камеры изолированы а режим в тюрьме жесткий, но заключенные обычно знают про все что происходит и знают все про свое начальство. Мы, например, знали, что начальник тюрьмы крутил роман со своей секретаршей. Была в тюрьме камера, где находились несколько художников, которые оформляли стенды, «красный уголок». Однажды начальник тюрьмы принес художникам японскую картинку с изображением голой женщины и попросил пририсовать туда голову своей секретарши. Такой подарок он хотел сделать своей возлюбленной. Вряд ли кто‑то знал об этом из администрации, но заключенные знали все. С одним из художников по имени Рафик, у меня сложились хорошие отношения и по сей день. Он работал у меня в компании “Теплотехник” и в издательстве “Протестант”. Очень талантливый и самобытный человек.

Помню, что хорошие взаимоотношения у меня сложились с нарядчиком. Каждому заключенному утром выписывался наряд на работу и делал это специальный человек. Распорядок дня в тюрьме был прост. Утром подъем под громкие звуки гимна СССР. В семь утра завтрак, а без четверти восемь построение и строем шли в специальную зону тюрьмы – “хозяйственный двор”, где каждый работал на отведенном участке. Покинуть свой участок заключенный не мог, так как автоматчики с вышек обязаны были без предупреждения стрелять по заключенному, который один идет по территории тюрьмы. Не скажу, что это строго соблюдалось, особенно на территории “хоздвора”. Случалось, что офицеру было лень идти с заключенным и он посылал его одного, и тогда заключенный слышал брань и угрозы часового: “Застрелю…”.

В тюрьме все очень жестко регламентировано, например, инструмент. Столярный инструмент – это почти оружие и у каждого из нас был чемоданчик с описью инструмента, а на каждом инструменте был нарезан номер. Приходя на работу, мы открывали свои ящики с инструментом, охранник проверял наличие, а когда заканчивали работу, то опять все тщательно проверялось. Унести с собой что‑либо в жилую зону тюрьмы было невозможно. Тюремщики активно пользовались услугами столярки. Нам, конечно, было запрещено выполнять их личные заказы, но отказать было невозможно. Таких заказов было много. В мою работу входило так же посещение камер, остекление окон, ремонт рам, замена досок выбитых трудолюбивыми заключенными и разное другое. Несколько раз выводили меня в городские камеры теплоснабжения. Это отдельная история. Идет заключенный, а впереди двое с автоматами, сзади охранник с автоматом и обязательно охранник с собакой. Так выводили заключенных за пределы тюрьмы, чтобы, например, почистить что‑то или починить. Очень дорогое это было удовольствие для бюджета СССР. Я не думаю, что и сейчас что‑либо изменилось.

Сидел со мной один очень интересный человек – тренер по водному поло. В пьяном состоянии он сбил насмерть человека. Несмотря на свои заслуги, а он руководил сборной СССР, его осудили на несколько лет общего режима. Мы подружились. Человек он был добрый и много рассказывал о тех странах, где ему удалось побывать. Сидели со мной самые разные заключенные. В моей бригаде был пожилой человек, сидевший за то, что ударил своего начальника по голове деревянным молотком – киянкой. Начальнику нравилось издеваться над ним и постоянно изводить придирками. И вот в один из дней, получил начальник киянкой по голове. Был в бригаде тот, кто сел за драку. С этим человеком отношения не сложились и он потом, уже на воле пытался преследовать меня, но вскоре умер от передозировки наркотиков.

Очень однообразный быт в тюрьме. Подъем, работа, съем на обед, продолжение работы, вечером пара часов свободного времени и отбой. В субботу в тюрьме рабочий день, правда на один час короче. В выходной– воскресенье были свидания, можно было спать, читать или заниматься спортом. На улице были примитивные спортивные снаряды.