Текст книги "Прикладная метафизика"

Автор книги: Александр Секацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Проект оживленно обсуждается под водочку. С лоббированием дело утрясается быстро, поскольку Конгресс США и ЮНЕСКО Аркадий берет на себя. Несколько дольше дебатируется возможность всемирной бегущей строки, посвященной философии. Но и тут побеждает мнение Аркадия, который заявляет, что для философии минута – это непростительно много:

– Ничего не стоит философская система, главную мысль которой нельзя уложить в полминуты. Да и аборты запрещать по такому поводу было бы смешно.

Водка заканчивается, ей на смену приходит крепкий чай. Пока спонсор ходит за следующей порцией выпивки, последовательно обсуждаются другие актуальные темы: «Как правильно смотреть жесткое порно», «Кто из французов ввел в моду кантовскую категорию возвышенного» и предложенный Виктором Лапицким вопрос о сравнительной крутизне двух Филиппов: Гваттари и Лаку-Лабарта (в таких случаях вердикт котировщика является окончательным и обжалованию не подлежит).

Завершается вечер утверждением проекта № 4: создать группу «Боевые пловцы спецсил» и организовать заплыв против течения Леты, реки забвения.

Завтра или послезавтра, когда тусовка соберется вновь, Драгомощенко окинет майдан хищным взглядом: дескать, хотите новых идей? Их есть у меня. И точно, есть – феерия начинается сначала.

Скорость является необходимым качеством котировщика, свидетельством его профпригодности. В это фундаментальное понятие включаются скорость ассоциаций, ответных реплик, быстрота схватывания сути дела и мгновенное обнаружение проколов. Что касается глубины, обстоятельности, фактологической эрудиции, то они относятся к факультативным достоинствам, в ряде случаев они могут даже затруднить исполнение роли диджея от метафизики.

Большинство вбрасываемых на майдан проектов, если остановить их подобно гетевскому мгновению, обращаются в уже знакомые нам фиксы. Но если их разогнать до нужной скорости смены и чередования, они становятся похожи на поток излучения, дающий жизнь агональной тусовке, этому самому прихотливому цветку современной культуры. «Мгновенные фиксы» образуют космический ветер, заставляющий трепетать и вздрагивать тело без органов, и тогда сплоченная тусовка начинает в свою очередь излучать притягательность, приманивая взыскующих мудрости не хуже, чём чаньские монастыри в средневековом Китае. Резоны, которыми оперируют искусствоведы, выливаются в резонерство, но, сжатые и уплотненные в квант реального времени присутствия, они выгибаются в мостик интуиции, в радугу над майданом, в топливо атональности. Как-то раз я излагал А. Д. идею постгенитальной сексуальности, в частности, отмечая, что мужская сексуальность, устроенная более примитивно, способна непосредственно откликаться лишь на видеоряд, тогда как женщина может непосредственно эротически реагировать на Логос, на выверенную последовательность звучащих слов.

– Почему? Я тоже могу, – прервал меня Драгомощенко. Он, разумеется, был прав.

И все же основной обязанностью котировщика остается вынесение оценок, составление рейтингов, производство обобщенного указательного жеста «вот» (вот сюда смотри, это читай, это слушай, над этим думай). И пока вся площадка завороженно разворачивается в направлении вытянутого пальца, котировщик сохраняет стабильность своего положения, свою власть над самым трудноуправляемым типом сообществ.

Понятно, что в отстойных тусовках котировщик избавлен от подобных затруднений, там список своих и чужих давно утвержден и не имеет никакого касательства к креативным точкам современности. Но на площадках, выдвинутых в будущее, где консолидируются авангарды, котировщику приходится трудиться изо всех сил и нести ответственность за произведенные расчеты. «Гений есть тот, кто дает искусству правила», – говорил Кант. Котировщик есть тот, кто отбирает из производимого произведение и фиксирует его в статусе признанности; в конечном счете и артмейкеры, и кураторы, и влиятельные в оценке культуры СМИ зависят от вердиктов котировщиков. Собственно говоря, их влиятельность определяется умением прислушиваться и знанием, к кому прислушиваться.

Вспоминается выступление Лиотара в конференц-зале Музея этнографии в Петербурге. Маэстро прочел в режиме импровизации небольшой доклад, затем легко и изящно, на манер бегущей строки, отвечал на вопросы переполненного зала. Легко до тех пор, пока кто-то не спросил: «Господин Лиотар, а кого из современных французских художников уже можно считать классиками?» Тут философ задумался на целую минуту и наконец сказал: «Я не могу ответить на этот вопрос просто так, с ходу… Я не буду отвечать».

Заминка говорит о многом. Дело в том, что акт котировки требует предельной ответственности, и это понимает тот, кто облечен харизматическим правом выносить приговор. От того, что скажет «живой классик» философ Лиотар, зависят судьбы людей, но зависит и престиж самого философа, его возможность оставаться авторитетным котировщиком авангардов, настоящим «скатом».

Как уже было отмечено, котировщики высшего разряда пока еще не вносятся в единицы хранения, предназначенные для трансляции в вечность. Но их заработок (включая и фимиам признанное™) зачастую уже зависит от успеха в вынесении вердиктов. Виктор Топоров как-то признался, что ббльшую часть доходов ему дает участие в разного рода жюри, а вовсе не поденная литературная работа; нет сомнения, что в дальнейшем эта тенденция будет непрерывно усиливаться. По иронии судьбы, в России, где агональные тусовки работают на полную мощь и во многом определяют облик современной культуры, включая и философию, решения о присуждении гуманитарных премий в большинстве случаев выносят Стабильные Котировщики Отстойных Тусовок (или, сокращенно, СКОТы). Авторов, получивших признанность на майдане, неизменно встречает Жесткая Оппозиция Принципу Агональности, важнейшая конституирующая черта отстойных тусовок. Вероятно, это расплата за невежественность художественного истеблишмента, сформировавшегося еще во времена, когда авангарды обитали исключительно в нишах андеграунда.

Впрочем, внутри агональных тусовок внешние официальные вердикты особой роли не играют (они производят магическое воздействие лишь в греческом зале). Майдан повинуется указующему персту своего котировщика: только он один знает, в каком направлении поплывут боевые пловцы спецсил.

19. Лидеры и спонсоры

Лидер является типичной фигурой для научной школы и абсолютно необходимым цементирующим звеном для какой-нибудь секты блаватствующих. Для агональных тусовок лидер (в отличие от котировщика) фигура необязательная. Его место не свято, поэтому зачастую бывает пусто. Майданы авангардов в этом смысле похожи на велотрек: идет гонка за лидером, и возглавляющий заезд порой сменяется так быстро, что его позицию не всегда удается зафиксировать.

Чаще всего присутствует временный, ситуативный лидер, выкладывающийся в своем забеге по полной программе – to stadion, как говорили греки – до изнеможения. В агональных тусовках, тем более ориентированных на философию, имеют хождение преимущественно свежие тексты (или свежие прочтения классики), и набор этот постоянно обновляется. Обобщающая мысль лидера должна содержать в себе квоту оригинальности, которую мог бы подтвердить котировщик. А котировщика, если он настоящий скат, ничем не обманешь – ни начитанностью, ни мнимым глубокомыслием, ни внешней провокационностью. Как уже было сказано, поза мудрости здесь не проходит, даже бесспорная компетентность требует сжатия в капсулу логоинъекции. Призраки-покровители, пребывающие в роли почетных гостей, незримо присутствующие своими текстами, интервью и странными обыкновениями, тоже должны непрерывно бороться, вставать на цыпочки на своих Олимпах – иначе скаты их низвергнут и развоплотят до уровня голодных духов. Кстати, очное присутствие на майдане далеко не всегда идет на пользу олимпийцу, ибо всеобщий принцип атональности не знает исключений. Как бы там ни было, ситуативные лидеры возникают преимущественно на кратчайших дистанциях и чаще всего в роли интерпретаторов, своеобразных Ааронов, призванных адаптировать кабинетных Моисеев к параметрам агонального общения.

Весьма сложны и противоречивы отношения агональных тусовок со спонсорами. С одной стороны, трудно найти место, где спонсор не был бы желанным гостем, и источники спонсорской помощи неисповедимы. Дерзость авангардов, подкрепленная радикальностью художественных жестов и интеллектуальных предпочтений, вполне способна произвести надлежащее впечатление на небедных мира сего. Рука дающего время от времени протягивается жаждущей братии, финансируя выставки, акции, книги, оплачивая площадки для ристалищ и посиделок, поставляя медиаторы для общения. Нередко спонсоры и сами ищут близкого знакомства, пытаясь абонировать себе почетное кресло среди разведчиков будущего. Но с гарантиями почета, как правило, ничего не выходит. Даже простое уважение, на которое вправе рассчитывать самый непритязательный меценат, оказывается под большим вопросом.

Увы, следует признать, что агональные тусовки страшно неблагодарны к своим кормильцам; в этой среде постоянно возникает и нередко реализуется искушение укусить руку дающего. Привычное высокомерие председателей Земного Шара по отношению к фигурам, авторитетным для стражей духовности, и тем более по отношению к добившимся ситуативного успеха эфемерам, оборачивается здесь своей иррациональной стороной: признательность спонсору проявляется на редкость вяло, пренебрежение, напротив, скрывается с трудом. В конце концов деньгодатели и прочие благодетели обнаруживают, что стать своими, несмотря на искреннюю симпатию к талантливым ребятам, не удалось, ошибочным оказывается и расчет на получение персональной пометки в совершаемом культурном вкладе.

Вскоре спонсоры осознают (если не знали этого заранее), что гораздо выгоднее прикормить пару отстойных тусовок, сохраняющих следы былого величия: тут и в греческом зале можно засветиться, и благодарность получить в понятной человеческой форме. Точные наблюдения о нравах театральных тусовок можно найти в романе Олега Стрижака «Мальчик», особенно выпукло представлены как раз отношения со спонсорами.

Причины иррационального, зачастую просто необъяснимого отношения агональных тусовок к своим благодетелям состоят вовсе не в отсутствии цинизма. Как раз по степени цинизма агональная тусовка принципиально не отличается от отстойной: ничто так часто не высмеивается на майдане, как смертный грех восторженности. Дело, однако, в том, что высокий градус интеллектуальных обменов легко приводит к состоянию самозабвения, включая и забвение всех посторонних обязательств; возникает явление, зафиксированное в русской пословице: «Ради красного словца не пожалеешь и отца». Спонсор, даже если он и ведет себя «как отец родной» (в чем его только что уверяли), все равно через некоторое время оказывается жертвой агонального режима общения. О нем, в лучшем случае, забывают, его попытки как-то вмешаться в круговорот идей и проектов безжалостно пресекаются или попросту игнорируются.

Поскольку московские агональные тусовки в целом лучше обеспечены материально, чем Петербурга, логично предположить, что московский цинизм все же перевешивает степень возможного самозабвения. Поэтесса Людмила Пуханова, сравнивая авангардные площадки двух столиц, высказала любопытное наблюдение:

«Московские мэтры привыкли ценить свое веское слово, они приберегают его для микрофона, а в своих тусовках не напрягаются, сидят себе да потягивают водочку. А в питерских тусовках принято сначала демонстрировать черный пояс и только йотом переходить к серьезным напиткам».

Однако что касается лучшей прикормленности, то дело, скорее всего, просто в масштабах мегаполиса и в общем количестве имеющих хождение денег – в таких условиях кое-что перепадает и агональным тусовкам. Ибо всегда находится тот, кто готов вкладывать деньги и на самых невыгодных условиях, довольствуясь чисто символической признательностью и местом у самого краешка майдана. Такие площадки, как галереи Гельмана и Айдан Салаховой, «медгерменевты» и «Элементы», могут поддерживать свой статус только в Москве, в Екатеринбурге или Киеве им не хватило бы денег, а в Питере для сохранения статуса не хватило бы агональности.

Как бы гам ни было, любознательный путешественник, добравшись до архипелага авангардов и желая познакомиться с обитателями отдельных островов, должен иметь в виду, что путь спонсорства тернист и сам по себе недостаточен, чтобы стать своим. В большинстве случаев агональные тусовки обходятся ситуативными лидерами и используют ситуативных спонсоров.

20. Неофит

Как правило, вход в агональную тусовку начинается с позиции неофита. Новичок авангардных площадок не слишком похож на традиционного ученика, внимающего гуру и шаг за шагом усваивающего мудрость учителя. Конечно, скромность и послушание подобают неофиту в любом случае, но в данной ситуации роль знатока необходимо исполнять с самого начала. Не слышавший про Делеза, Энди Уорхола и Теренса Маккенну да не войдет, а слышавший, но слишком часто отвечающий невпопад – быстро выйдет.

Вот почему нигде техника притворства не играет такой решающей роли и не сопрягается с такими интеллектуальными затратами, как при попытках проникновения в агональную тусовку. Новичок, которому первый раз удалось блеснуть на майдане, по своему красив. Он сыплет цитатами из «Капитализма и шизофрении», ссылается на лекции Жана Люка Нанси в Страсбурге, напоминает, как Лиля Брик разрывалась между Ромочкой и Володечкой, а в старости стала похожа на Лени Рифеншталь. И про Люси Иригари. И про то, как дети в блокадном Ленинграде катались с горки на мороженых фрицах. И про Сьюзен Зонтаг, остановившуюся на самом пороге ноуменальной фотографии. Все это на приличной скорости, с ходу включаясь в возникающую ассоциативную перекличку. Бьет копытом, гарцует, как жеребец, дым из ноздрей. Сбоку на него удовлетворенно поглядывает скат Драгомощенко: котировщик видит, что жеребец норовистый, и по опыту знает, что скоро начнет лягаться. Но все равно будет носить как миленький, никуда не денется.

В агональную тусовку следует врываться быстро, на ходу усваивая существующую иерархию ценностей, мгновенно обучаясь вещам, которые всегда нужно уже знать. Первое предъявляемое знание, как правило, носит характер опознаваемых сигнальных звоночков: имена, названия текстов, принадлежность к направлениям, ключевые термины философских авангардов – желательно даже иметь некоторое представление о смысле этих терминов. «Номадическая дистрибуция Делеза, Гваттари и Вирильо реставрирует младогегельянский дискурс» – так примерно следует выражаться неофиту в первый же день знакомства, иначе этот день может оказаться для него последним.

Понятно, что странник, повидавший уже многое, найдет место для иронии; объективная ирония ситуации видна, впрочем, невооруженным глазом. Но именно потому, что странник уже кое-что повидал, он быстро определит, что блеф и верхоглядство неофита агональной тусовки имеют мало общего со всезнайством гуру-чумакователя. Там – примитивная подделка, для которой достаточно нищенского интеллектуального багажа. Здесь же, по сути дела, проходит обкатку альтернативный способ образования.

Элементы блефа необходимы неофиту не меньше, чем хорошему игроку в покер, – в конечном счете они дают шанс на выигрыш. Вначале мы видим преимущественно шум и ярость, «пустые ссылки» предъявляются направо и налево с легкостью необыкновенной, а лакуны в образовании кажутся неисполнимыми. Эксперт из академической среды, не успевая следить за мельканием персоналий, топонимов и руморологических фрагментов, тем не менее довольно быстро поставит диагноз: отсутствие систематического образования. Но даже и он призадумается, прежде чем выносить вердикт о шарлатанстве, совершенно очевидный в случае раскрывателя чакр. И действительно, существует шанс, что лакуны постепенно заполнятся, якобы прочитанные книги будут, по крайней мере, пролистаны и все пойманное на лету пойдет в дело. Арматура обозначенных знаний получит реальное наполнение, вплоть до происходящего в последнюю очередь обращения к философской классике: к Аристотелю, Декарту и Канту. На моих глазах многие мастера блефа стали своего рода специалистами и обрели признанность в публичной сфере, включая академические круги. Кстати, Москва совершила куда больше прорывов в этом отношении. Для Петербурга, где дело чаще всего ограничивается внутренней признанностью майдана, московский опыт радикального успешного самозванства вызывает удивление и, отчасти, уважение.

В любом случае путь от заявленного знания к обретенному хоть и усеян парадоксами, но может быть пройден без существенных потерь. Главная опасность состоит в забывчивости и привыкании: отложенное на будущее знание постоянно озвучивается в качестве уже наличного (например, знакомство с тем же Аристотелем), в результате осознанный блеф сменяется субъективной уверенностью в том, что заявленная карта и в самом деле находится на руках. Искушение тем более велико, что предъявление якобы освоенного обходится без проблем. Следует, впрочем, заметить, что некоторая доля таких знаний, которые просто забыли познать, присутствует в багаже любого образованного человека, включая признанных профессионалов.

Парадокс неофита демонстрирует разницу между типами образования – систематическим (университет, академия) и супрематическим (салоны, кружки, тусовки), одновременно выясняется, что по итоговым результатам разница не столь уж и существенна. Тусовку вообще можно определить как образовательное учреждение, дающее супрематическое образование. То есть такое, которое начинается с верхов – или, лучше даже сказать, со всех точек сразу. Новичок приступает к делу с ученым видом знатока, а затем в необозримой виртуальной пустыне взращивает оазисы прочитанного, услышанного и проанализированного.

По ряду параметров супрематическое образование оказывается более эффективным. Оно, например, позволяет избежать ошибки ложной основательности, свойственной многим аутсайдерам академической среды, а также экзальтированным стражам духовности. Речь идет о характерной ловушке, напоминающей одну из фатальных стратегий Бодрийара. Вот ориентированный на систематическую аскезу прилежный ученик желает изучить древнеиндийскую философию. Он открывает первый том «Махабхараты», почтительно пролистывает его и мечтательно вздыхает, предвкушая, как все это чарующее знание он будет знать. Восторженный ученик, разумеется, начинает чтение с первой страницы предисловия, и перед ним сразу же раскрывается бездна предварительной эрудиции, которой неплохо было бы обзавестись: история Индии, теория ритуала и, конечно же, санскрит. Книга откладывается вплоть до приобретения учебника санскрита. И так далее, прогрессию откладывания можно продолжать долго, и стремление к ложной основательности рано или поздно заводит в тупик. Застрявшие в предисловиях, унесенные ветром неосуществимой гиперфундаментальности пополняют ряды аутсайдеров, глубоко несчастных в своей нереализованное™. Они смотрят на «Библиотеку всемирной литературы», открывают время от времени первый том, и далее в точности по Мандельштаму: «Я список кораблей прочел до середины…»

Неофиты агональных тусовок избегают тупика ложной основательности. Сканируя предисловие, они находят ключевые слова и заветные имена, после чего осуществляют фрагментарное чтение с избранных точек, руководствуясь сиюминутной важностью и не слишком беспокоясь о провисании цепочки ввиду отсутствующих звеньев. Пучок параллельных прямых авось да соединится когда-нибудь в бесконечности, и тактика открытой бесконечности нередко оказывается плодотворной. А «диплом» о супрематическом образовании (статус признанного члена тусовки) зачастую дает больше возможностей, чем университетский диплом.

Знакомство с практикой успешной инициации неофитов проливает новый свет и на процедуру «предпохищения», уже знакомую нам по нравам академической среды. На авангардных площадках игры с подменами и перестановками вкладов приобретают особый размах, что вызывается требованиями скорости и компактности предъявления. Мозаичное чтение и привычка домысливать с полуслова, приобретаемая еще во времена неофитства, приводят порой к фантастическим интерпретациям вкладов мыслителей, которые во внутреннем списке числятся «уже изученными». Складывается свод представлений о философии Беркли, Канта, Лакана, Левинаса и др., обладающий определенной внутренней связанностью, но весьма далекий от первоисточника. На первый взгляд соответствующая подмена вклада может напоминать опыт незадачливого студента, пытавшегося реконструировать философию Хайдеггера по двум случайным фрагментам, но поскольку неофит это всегда «быстрый разумом Невтон», к тому же одолевший несколько параграфов и имевший время хорошенько домыслить остальное, результат произвольного вменения зачастую представляет немалый интерес.

Преобразованные в интересах атональности вклады являются разновидностью охмурянтов и, в принципе, могут составит целую коллекцию, подобную коллекции фиксов. Высказывания виртуального Гегеля, Канта и Августина довольно поучительны, но особенно активны такие субъекты, как «Фрейд» и «Деррида». Будучи терпеливыми носильщиками культурного багажа агональных тусовок, они вынуждены перманентно производить новые неожиданные смыслы: «Фрейд» посмертно, а «Деррида» параллельно своему прообразу.

Нечто подобное, согласно Хэролду Блуму, происходит и в большой литературе (можно добавить, что и в признанной философии, и в других сферах агонального авторствования): главным источником новаций является «кривочтение» («misreading»), или, в терминах Деррида, «новое прочтение». Как уже отмечалось, речь идет об извлечении из хорошо известных текстов не замеченных ранее смыслов, а фактически о внесении собственных идей в текст классика, выполняющий в данном случае роль упаковки. Именно в этом ключе Жак Деррида прочитывает Руссо и Фрейда, Делез – Льюиса Кэрролла, а сам Блум – философию Хабада. Среди зачинателей традиции следует упомянуть Александра Кожева, чьи лекции по гегелевской философии возродили популярность Гегеля во Франции и принесли славу методу свободных интерпретаций.

Ясно, что немногие неофиты могут хотя бы отдаленно сравниться в искусстве нового прочтения с признанными мастерами. К тому же они больше мотивированы скоростью и принципом экономии усилий, чем прямой задачей синтеза охмурянтов. Но общая тенденция налицо, и есть основания полагать, что почившие классики вряд ли переворачиваются в гробу из-за свободной интерпретации своих взглядов. Скорее они благодарны живущим за свое посмертное бытие, полное приключений. Раз уж неподвижность в гипсе и бронзе преодолеть нельзя, лучшим воздаянием будет, возможно, подвижность в прочтении.

21. Полезные советы

Для этнографа от философии притягательность агональных тусовок состоит в том, что там можно наблюдать за философией в зоне ее ближайшего востребования. Кроме того, в отличие от широко раскинувшихся территорий здравого смысла, где все философствуют в принципе на одном языке, сохраняющемся в течение нескольких поколений, языки тусовок многообразны и подвержены быстрому обновлению. Однако рецептура производства текстов имеет общие черты, и некоторые производственные навыки при желании можно освоить. Вот образец, претендующий на требуемый уровень крутизны:

«Текстура сущего, будучи даже достаточно однородной, неизбежно содержит в себе складку или ее возможность. Не это, однако, составляет проблему. Складка не определяет ни горизонта персональности, ни резерва гарантированного будущего – последний задается, скорее, прочностью на разрыв. А вот прошлое, если оно не прошло мимо, сказывается в ветхости сущего как здесь наличного: ветхость не определить на глазок, но в решающем испытании она дает о себе знать. Однако и прочность и надежность сами по себе определяются стандартным выбором, многократно свершенном в прошлом, они ничего не говорят о моей уникальности и пригодности-для-меня. Готовое бытие может оказаться мне не по мерке, и лишь экономия присутствия заставляет иногда предпочесть его. Ибо обретение персональной мерки в раскладке бытия требует высокой платы, а бытие-на-вырост всегда сопряжено с риском и, как правило, не подтверждается признанностью в глазах других»-.

Установка на осмысление (презумпция наличия смысла), несомненно, поможет отыскать некоторый смысл и в этом отрывке. Метафизически натренированный слух услышит отголоски из Гегеля, Хайдеггера и Валерия Подороги. Но ларчик открывается проще: если произвести всего лишь три замены, заменив термин «сущее» на «ткань» («материал»), «бытие» на «костюм», а «присутствие» на «деньги», мы получим рядовую сцену в ателье индпошива. Примерка, прикидка, приценка и решающий вопрос: шить или не шить? Достаточно произвольный видеоряд предстает как моделирующая система общего философского дискурса; полезный совет состоит лишь в том, чтобы сознательно выбрать базисную метафору (картинку) и, держа ее в уме, произвести метафизическую модуляцию. Ведь так или иначе неявная апелляция к вспомогательному видеоряду образует каркас даже для самых эзотерических языков философии. Паноптическая метафора, доминирующая со времен Платона, периодически освежается вкраплениями новых источников, снабжающих теорию терминологией и незатертыми образами.

Атмосфера атональности, предъявляющая жесткие требования к скорости смысловых обменов, позволяет «обналичить» скрытый прием текстопроизводства и, соответственно, попробовать свои силы в искусстве метафизической модуляции любой банальности.

Допустим, мы выбираем сквозную метафору садоводства. Обозревая ее тезаурус, составляем список того, что может пригодиться. По мере пополнения списка подсказки обнаруживаются сами собой. Садовый нож, средства защиты от вредителей (инсектициды), процесс культивирования, плодоносность теории, преждевременный незрелый плод, удобренная почва как наследие предшествующих поколений… Что-то уже вырисовывается, но смутно, требуется еще то, что Кант называл «Mutterwitz» – природной сообразительностью, лежащей в основе способности суждения. Искусство подведения под схему не поддается имитации, даже если огласить и выучить весь список. Но при наличии некоторых навыков распознавания и классификации философских дискурсов со списком можно плодотворно поработать.

Вот метафора прививки: она актуализирует целый смысловой пласт. Можно, например, вспомнить, что жизнеспособность вида (и индивида тоже) обеспечивается прививкой дикорастущих сортов – в противном случае наступает «усталость» и вырождение. Обратившись к метафизическому чутью, синтезируем ключевой термин: прививка чужеродности. И начинаем с ним работать.

Прежде всего мы видим, что и культуры, и цивилизации, и смертные индивиды, субъекты истории, социальности и самой метафизики, должны пройти проверку на освоение чужеродности. Чужие смыслы, извлеченные из контекста, могут быть отвергнуты, могут не привиться, засохнуть, зачахнуть – но только они дают шанс жизнестойкости и истинной плодоносности. Культура как таковая повторяет путь культурного растения – ей недостаточно самооплодотворения, необходима еще инъекция извне, вторжение чужеродного, которое, вслед за Гегелем, мы и определим как «свое иное».

Обратимся теперь к следующему образу – разбить сад. Это значит посадить несколько плодовых деревьев, снабдить их вниманием, уходом – и сад перед нами. А заодно перед нами отличный аргумент против кантовской идеи априорного пространства: ведь пространство тоже разбивается подобно саду. Чтобы его обрести, следует задать или установить несколько исходных различителей: домов, линий горизонта, осей координат, мест встречи – лишь в этом случае само пространство выступит из неразличимости, оно тоже требует заботы и ухода или, как сказал бы Хайдеггер, «присмотра».

Далее в образном строе может найтись место для запущенного сада и для сада камней, когда мнимая небрежность, «спонтанность» придают должную глубину философскому тексту. Философия нередко предстает в виде блестяще запущенного сада – таковы, например, сады Витгенштейна и Лакана.

Метафизика всегда прибегала к явным или неявным подключениям вспомогательного смыслового ряда к строю своей аргументации, а иногда и решающей интуиции. Маркс, например, любил кладбищенскую метафору: у него то и дело встречаются душеприказчики, могильщики, призраки, бродящие где попало, и прочий покойницкий антураж, поразивший воображение пролетариата. Но настоящий прорыв в технологии осознанного применения «списков для подглядывания» начинается с Жака Деррида и его книги «Почтовая карточка», где дано развернутое приложение терминов почтовой связи для «нового прочтения» традиционных проблем европейской метафизики. Под влиянием этого текста написана «Телефонная книга» Авитал Ронелл (выяснилось, что телефон прекрасно работает в качестве инструмента философии), а затем и множество других текстов, весьма различных по своей содержательности.

В принципе любая вещь в историческом разрезе может послужить делу философии, не исключая и паяльной лампы. Это как раз о ней писал Норберт Винер: «Для того чтобы генерировать новые идеи, не требуется никакой гениальности, для этого достаточно паяльной лампы с ее шумовым эффектом. Признак гения – это умение отсеивать ненужное». Вообще говоря, все упирается в натренированность метафизического слуха и вкуса. И ничто так не изощряет эти способности, как навык путешественника.

Предлагаемый путеводитель содержит лишь некоторые ориентиры для метагеографического путешествия. Ясно, что каждая из провинций несобственной философии достойна более подробного картографирования, тем более что и границы этих земель весьма изменчивы. В частности, интересно было проанализировать результаты недавней экспансии made in USA.

Скажем, идиотизмы Хаббарда, Карнеги, Роджерса и других служителей культа keep smiling долгое время оставались региональным американским блюдом, разновидностью духовного бигмака. Затем началась послевоенная экспансия в Европу, и вот наконец передовой отряд дианетики высадился и в России, составив определенную конкуренцию чумакователям и отбив у них часть клиентуры. Средой, где проросли чахлые посевы Карнеги и Хаббарда, стали новые конторские служащие, отколовшиеся от философствующих соседей. Прежде их принято было называть «приказчиками», но теперь они дилеры, брокеры и дистрибьютеры: соответственно, всю их совокупность можно назвать общим именем «бройлеры». Бройлерные премудрости (для них тоже есть подходящий собирательный термин – «гузки Буша») столь же далеки от философии, как и общие места здравого смысла; по метафармакологической шкале они суть самые дешевые анаболики. И тем не менее они заслуживают исследовательского интереса, хотя бы в том же ключе, что и адаптированные издания классической литературы для детей с умственной отсталостью, предпринимаемые в рамках программы ЮНЕСКО.