Текст книги " Ключ от бронированной комнаты"

Автор книги: Александр Сапсай

Соавторы: Елена Зевелева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– О! Друзья мои, вы безнадежно отстали! Речь теперь уже идет не о смерти невестки нашей, а о ее убийстве. Вот какие у нас дела, – тихо проговорила Ольга, отодвигая в сторону тарелку. Аппетит у нее моментально исчез. – Представляете, Генка только в себя стал понемногу приходить, – продолжила она свой рассказ, – а тут, как из ящика Пандоры, на него новые неприятности посыпались и приключения, с этим связанные.

Станислав и Наталья искренне переживали, слушая полный драматизма рассказ Ольги. Наталья даже всплакнула, вспомнив непутевую Алку. Жалко ей ее стало до боли в сердце, от души жалко.

– Красивая все же она женщина, язык даже не поворачивается сказать – была. Энергичная, яркая, амбициозная, характера, конечно, не ангельского, но и Генку нашего никому в голову не придет эталоном добропорядочности и добродетели назвать, – задумчиво проговорил Станислав. – Не подходили они, по-моему, друг другу, слишком уж похожи были. Да и потом, каждый из них хотел всегда верх над другим взять. Так жить нельзя. Не жизнь – мрак какой-то. Да, что теперь об этом говорить, поздно уже рассуждать. Только вот еще что хочу сказать. Вы с Генкой из себя Пинкертонов сейчас не стройте ради бога! Без вас есть кому этим заняться. Найдут и накажут виновных. Я почему еще об этом говорю? Потому что помню прекрасно, как вы икону в свое время искали. Результатов-то этого поиска не видно до сей поры, а сил потратили уйму. Так ведь? Или я чего-то не знаю, сестренка?

Ольга промолчала.

– Еле-еле девчонок уговорила спать лечь, – войдя в гостиную, проговорила Наталья и устало присела на диван рядом с мужем. Однако посидев так немного, вскоре как бы встрепенулась: – Предлагаю немного пройтись перед сном. Ты как, Оля, не очень устала?

– Да мне ваш Гармиш всю последнюю неделю снился даже. Считайте, я уже готова.

Небольшой уютный городок, основанный в 1455 году, зажатый со всех сторон снежными Альпами, напоминал Ольге особой неповторимой своей аурой, мощеными улочками, небольшими аккуратными особнячками известный прибалтийский курорт советских времен Майори. Хотя, казалось бы, что могло быть общего у благополучного во все времена баварского альпийского курорта и прибалтийско-советского эрзаца «западного рая» Юрмалы?

Ахенфельдштрассе, на которой преспокойно несколько лет жил Станислав, упиралась в пешеходную зону Гармиша – Ам Курпарк. На углу ее расположилась лучшая кондитерская города – «Кренер» с яркими, пестрыми витринами, украшенными любопытными фигурками забавных сказочных зверюшек из марципанов, огромными свадебными тортами с многоярусными рядами свечек, дорогими, красивыми коробками конфет…

Хотя время было далеко не позднее, прогуливающегося народа на центральной улице было не много. Лишь редкие парочки, останавливаясь время от времени, глазели на ярко освещенные витрины, разглядывали выставленный на них товар.

– Ребята, а слабо нам по порции мороженого после такой еды съесть? Осилим? – спросила Наталья.

– Обожаю гармишское итальянское мороженое. Только мне не калорийное, а йогуртовое, легкое, – попросила Ольга.

Красивый молодой итальянец, широко улыбаясь, быстрыми движениями заполнил три вафельных рожка мороженым, протянул их Станиславу, не забыв спросить его при этом, кем ему приходится синьора и откуда она приехала.

– Не удивляйся такому интересу, нас-то эти продавцы давно знают, а ты для них новый кадр. Здесь у нас хоть и Европа, а как в русской деревне: появится кто чужой, всем тут же и интересно узнать, что за человек. Но это – наши милые приятности. А вот в самом Маршалл-центре, где люди по много лет варятся в одном котле, как в наших международных представительствах, консульствах, посольствах, особенно во времена Советов, только и сплетничают – кто, куда, с кем, зачем, почему. Все про всех все знают, да еще доносят, когда надо начальству, – сказала Наталья, останавливаясь перед магазином баварской национальной одежды.

– Посмотри, ну не прелесть ли? – И она указала на яркий баварский женский сарафан-диридр с рукавами фонариком, фартучком с кружевами. – Купила бы себе, а еще лучше – Галине в подарок. Она бы оценила, это точно…

– Тогда Иннокентию надо будет на ледерхозен разориться, не меньше, – захихикала Ольга, наглядно представив своего зятя в баварских мужских замшевых штанах по колено.

Центральную улицу города можно было неспешно пройти за пару часов, слизывая мороженое и глазея, как все и делали, на нарядно оформленные витрины магазинов, что очень радовало Ольгу в этот день. Однако дойдя до площади Рихарда Штрауса с занимательным цветным фонтаном из трех женских фигур, каждая из которых олицетворяла одну из героинь произведений великого композитора, Наталья взмолилась:

– А не пора ли нам домой, ребята? Почтенные бюргеры давно десятый сон видят, а мы все бодрствуем. Я, например, тоже с удовольствием бы уже легла. Да и Ольга, думаю, устала. Оля, ты еще не засыпаешь на ходу, а?

После ее слов Ольга вдруг почувствовала, как сильно она устала. День казался ей уже безразмерным. Утром – Москва. Днем – Мюнхен. Вечером – Гармиш-Партенкирхен. Впечатления переливались через край.

ГЛАВА ПЯТАЯ
«Мороз без водки – день насмарку…»

Андрей взял у портье ключи от своего постоянного номера в приличном четырехзвездочном отеле «Доктор Фрайтаг» недалеко от вокзала, где он останавливался достаточно часто, приезжая зимой в Гармиш покататься на лыжах. Бросив на диван сумку с вещами, не разбирая их, он сразу же стал звонить Ольге. К телефону на удивление долго никто не подходил. А потом звонкий девчоночий голос сообщил, что тетя Оля с папой и мамой поехали сегодня в Мюнхен и будут только поздно вечером. Там они должны посетить известную пинакотеку, побывать в пивной, где когда-то в молодости постоянными посетителями были Гитлер со своими друзьями-фашистами. Там всегда, сообщила ему заодно девочка, бывает много туристов из России, которые в обязательном порядке фотографируются именно за тем столом, за которым пил пиво усатый фюрер. Потом они пройдутся с экскурсией по центру и еще зайдут в магазины, где тетя Оля купит себе новую сумочку и зимние ботинки дяде Олегу. И еще несколько летних кофточек в подарок знакомым. Поужинают они в японском ресторане и только тогда поедут домой.

Обширная информация вначале Андрея огорчила. А потом подумав, он даже слегка обрадовался такому сообщению. Мысли и желания его в тот момент были настолько наэлектризованы, что еще одна небольшая передышка перед встречей с Ольгой была для него явно не лишней.

«Должно у самого все устояться в мыслях, в голове, – подумал он, сидя на первом этаже в полупустом ресторане отеля в ожидании сделанного заказа, – для чего я сюда приехал, как угорелый примчался из Штатов, забросив все свои дела? Чего, в конце концов, жду от нашей встречи? Зачем мне это надо? И чем все может обернуться для меня и для нее впоследствии? Ни на один из этих вопросов я пока ответить себе не могу. Вернее, могу ответить, но очень уж односложно: Ольга поманила меня пальчиком, и я опять как верный пес готов бежать куда угодно. Боже мой! Сколько же все это может длиться? Всю жизнь, что ли? Ну, а если и всю жизнь, что в этом плохого? Я что, за эти годы стал настолько прагматичным, как все немцы, что ли? Нет. До этого я еще не дошел, конечно, но сдвиги в этом направлении уже есть. И они заметны мне самому не меньше, чем другим.

То ли дело у нас дома, в Москве. Чихать хотели на всю эту прагматичность. – Андрей вспомнил недавний традиционный факультетский сбор. Эмгэушную столовку, где они отмечали это событие, неубранные столы, пожилых официанток в грязных передниках, столовые приборы из алюминия, плохо вымытые тарелки с голубыми цветочками. – Такое здесь, конечно, и представить нельзя даже в богом забытой деревенской забегаловке. А с другой стороны, как же весело и хорошо мы провели тогда время! Плевать на все эти тарелки и ложки. Не в них счастье, а в нормальном человеческом общении. В том, когда тебя по-настоящему понимают окружающие и ценят в тебе ум, доброту, юмор, интеллигентность, да и многое другое, недостаток чего как раз и испытывают соотечественники, перебравшиеся в Европу. А более всего, конечно, отсутствие такого общения, к которому с детства привыкли дома.

Да, – продолжал размышлять он, – когда наши люди говорят: „выпить не с кем“ – это не пустая, а скорей даже выстраданная земляками на чужбине фраза, которой, по сути, все сказано. Даже добавить нечего. А может, плохо вымытая тарелка с васильками и есть то самое блюдечко с голубой каемочкой, о котором так мечтал Остап Ибрагимович Бендер? Не исключено. Во всяком случае, наша встреча истфаковцев тому была явным подтверждением», – сам, отвечая на свой же вопрос, сделал вывод Андрей.

Он вспоминал шумное, веселое застолье в «стекляшке», бесконечные шутки и анекдоты бывших сокурсников, ни на йоту не утративших с годами оптимизма и жизнерадостности. Память произвольно воскресила даже некоторые из них, особо запомнившиеся. Конечно, импровизированный тост весельчака Малышкина, заставивший забыть о продуваемой сквозняками «стекляшке» и перейти от разговоров к делу. «Мороз без водки, – сказал он, встав из-за своего раскачивающегося из стороны в сторону пластмассового стола с высоко поднятым граненым стаканом в руке, – день насмарку. Так поспешите выпить чарку!» И выпил – полную до краев водяры, вызвав этим всеобщий восторг товарищей. Ответом ему был громкий выкрик с места Сашки Суслика, которого все звали почему-то «Санчо – батоне-старший». Также высоко подняв над головой свой стакан, он проорал на весь зал свою явно домашнюю заготовку: «Вы че, не пьете, совсем не че? Это вам говорит Санчо». И тоже вызвал своей репликой бурную реакцию и даже редкие аплодисменты женщин, включая Ольгину подругу Ленку. Вот этого-то здесь увидеть не дано. А жаль.

Аккуратная, в наглаженном национальном баварском костюме, с красным чепчиком официантка на время развеяла его мысли. Она поставила перед Андреем заказ: айсбайн с кислой капустой, специально приготовленные один к одному шарики вареной моркови, горошек и крошечные огурчики, ровненько выложенные на разделенной на три равные части большой розовой тарелочке, жареные королевские креветки под сладким китайским соусом в напоминающей лодку глиняной посудине и двести граммов «Золотого корна» в голубом графинчике. И – бесшумно удалилась. Андрей же, выпив для начала рюмку корна, по запаху напоминающего самогон, и проглотив пару шариков моркови, вновь ударился от скуки в воспоминания и размышления, ушел, можно сказать, в себя.

«Каждый выбирает себе женщину, религию, дорогу», – воспроизвел он не совсем точно запомнившиеся когда-то строки стихотворения. Кто автор, он тоже не помнил. Но подумал, что это как раз про него.

«Да, как раз про меня и есть. Лучше не скажешь, – решил он, вновь задумавшись о себе и Ольге. – Про меня, про меня, что уж тут. Выбрал себе когда-то женщину – и… на всю оставшуюся жизнь. Теперь – это скорей всего мой крест».

Чем притягивала к себе Ольга, Андрей понял еще в первые студенческие годы. Это было сочетание породы, особого шика, обманчивой на первый взгляд покорности, внутренней, почти мужской силы, жуткого упрямства в определенных ситуациях и какого-то дикого, животного даже, магнетизма.

«Самым умным в моей ситуации, – подумал Андрей, доедая остывшие уже креветки и допив графинчик корна, – было бы, наверное, выбросить все из головы и прямиком полететь из Вашингтона домой, в Кельн. Неглупым, видимо, было бы и решение уехать к себе домой завтра утром, так и не повидав Ольгу».

«Я – старый садомазохист, – решил он окончательно, заказав при этом еще графинчик пшеничного корна, – выберу, конечно, как всегда, самое глупое из всего, что только возможно. Никуда я не уеду, а буду торчать в этом Гармише до того времени, пока и она здесь будет. Потом через пару недель провожу ее домой, отправлю со всеми почестями к любимому мужу в постельку… И гуд бай! До новых встреч в эфире! А что потом? Суп с котом! Пустота…

„Никто не ждет меня, не курит у огня, не смотрит на окно, не бережет вино“. Прав был товарищ Галич. Эх, как прав! Торопиться мне некуда. Остается только грустить, вспоминать да мучаться. Хотя кто его знает, может быть, разочаруюсь и забуду ее уже навсегда? Всякое бывает. Только почему-то не со мной».

Андрей Курлик рос в типичной интеллигентной московской семье. Мать его, Маргарита Павловна, в девичестве Рябушинская, всю жизнь работала рядовым педиатром в районной поликлинике. Бабушка, Алевтина Власовна, преподавала рисование в обычной средней школе Гагаринского района Москвы недалеко от дома. Отца своего Андрей помнил смутно. Он умер довольно рано. Как говорила ему мать, Бориса Курлика – красавца художника – погубили неумеренное питье и безудержная любовь к пышнотелым грудастым натурщицам-блондинкам.

Отец был художником незаурядным, разноплановым и обожал настоящую жизнь во всех ее проявлениях. После себя он оставил десяток полотен с обнаженными рубенсовско-кустодиевскими красотками, изображенными в самых пикантных позах. Но были у него и совсем другие картины: «Февральская стужа», «Солнышко пригрело», «Призрак отца», в которых Курлик-старший показал себя как дерзкий экспериментатор, тонко играющий с формой и цветом… В своих полотнах он создал прекрасный, неповторимый мир, осязаемый, но абсолютно непохожий на мир окружающий. А использовал для этого художественные приемы и русского лубка, и народной игрушки… В свою очередь, все эти находки и приемы, несмотря на их народный примитивизм, совершенно не вязались ни со строем, в котором он жил, ни с представлениями власть имущих о художественном творчестве, а уж с исповедовавшимся тогда повсеместно соцреализмом – и подавно. Почему и преследовались со страшной силой, и средств к существованию не давали никаких. В такой ситуации единственной отдушиной оставались для него те самые натурщицы, с которыми он проводил большую часть времени в своей мастерской. А идти преподавателем рисования в школу, как предлагала ему жена, он не хотел да и не пошел бы на такой шаг никогда.

И вдруг сенсация! Героико-патриотический, щемяще-пронзительный цикл – «Сожженная деревня», «Старики», «Партизанская мадонна», «Операция», «Черная грязь», «Последний таран „Кукурузника“», «Ненависть, спрессованная в тол», «Командос». Это было последнее, что он сделал в своей жизни. По сути – воспоминания о боевой молодости, о том времени, когда Борис Курлик, студент второго курса Суриковского института, пошел в первые дни войны добровольцем на фронт и вместе со студентами из ИФЛИ и Института им. Лесгафта воевал в знаменитом партизанском отряде «Быстрый» в белорусских лесах, где навсегда остались лежать в болотах его товарищи.

Как любила говорить в связи с этим бабушка Андрея, Алевтина Власовна: «Талант – это талант. Его не пропьешь или пропить очень трудно, даже если сильно стараться». Уж кто-кто, а она любила и очень жалела своего непутевого зятя. Алевтина Власовна частенько заступалась за него даже после того, как он ушел из жизни, всегда вспоминая Бориса незлым, тихим словом.

– Сгорел наш Боренька! Как свеча сгорел! Талантливый был человек, умный, – говорила она, вытирая при этом набегавшие слезы.

– Спился прохиндей! Что ты его жалеешь? Авантюриста, бабника и алкоголика. Нашла кого жалеть! Ты бы нас лучше пожалела. Вообще о семье не заботился, подлец, – отвечала ей обычно заводившаяся при словах бабушки мать. На самом же деле, как узнал от близких друзей отца много позже Андрей, отец его умер, как русский Наполеон – генерал Скобелев, занимаясь любовью. Причем с самой любимой, а в последние годы своей единственной натурщицей – пышнозадой, сисястой Соней, что было особенно противно матери.

Бабушка же, сама небесталанная, но, в отличие от отца, неудавшаяся художница, рано заметила в тихом, болезненном мальчике – своем внуке – яркие способности и любовь к рисованию. Однако мать, наевшаяся по горло творческой жизни с мужем-художником, стояла насмерть. «Никогда и ни за что мой сын не будет художником!» – кричала не раз она, впадая в истерику. Бабушка и внук с этим смирились. Но любовь Андрея к рисованию все же проявилась в непомерную страсть к живописи вообще, а к иконописи в особенности. Выражалась она в том, что он мог, например, иной раз часами стоять в храме как завороженный, разглядывая иконы. Знал наперечет, где и какие выдающиеся творения иконописи хранятся и представлены. Скупал по возможности художественные альбомы в букинистических магазинах. А уж письмо, школу, манеру мастеров иконописной живописи различал чуть ли не с закрытыми глазами. Поэтому сомнений, куда идти учиться, у Андрея не было – только МГУ, только исторический факультет, только отделение искусствоведения. Ни о чем другом он ни слышать, ни знать не хотел.

Поступил он легко. Учеба увлекла его с первого дня. Жизнь на факультете била ключом, что тоже ему нравилось. Но на его беду в это самое время боевой резерв и помощник партии – комсомол – как импотент перед последним оргазмом, активно бился за свое место под солнцем. Те самые будущие генералы и адмиралы капиталистической России и рублево-успенские господа миллиардеры, в то славное время бывшие еще застенчивыми эмгэушными комсомольскими функционерами с одинаково короткой стрижкой в аккуратненьких дешевеньких советских костюмчиках в основном польского или болгарского производства, лицемерно пытались «сеять разумное, доброе, вечное» в молодежной среде, не забывая при этом, конечно, самих себя. У кого, у кого, а у выходцев из этой многомиллионной организации, регулярно собиравшей взносы со своих ни о чем не подозревавших и ни в чем не повинных членов, вопрос личного обогащения всегда был на первом плане и даже приветствовался старшими товарищами. Платой за их успешную и активную работу служили в основном зарубежные поездки комсомольского актива в Польшу, Болгарию, ГДР, Венгрию, а если очень повезет, то и в Югославию. Самым же активным из этой взращенной компартией плеяды профессиональных карьеристов и приспособленцев давалась рекомендация в партию и соответственно предоставлялась явная возможность попасть в аспирантуру и защитить кандидатскую диссертацию, что для многих было просто пределом жизненных мечтаний. Однако к своему несчастью, к этой категории студентов Андрей не принадлежат. И в номенклатурной обойме, на любой призыв партийцев отвечавшей «Есть!», соответственно не значился, поэтому рассчитывать на подобные преимущества никак не мог. А в общем-то, как и многие молодые люди, хотел.

Вечера, капустники, политтеатр, КВН, встречи с модными режиссерами и актерами, клуб самодеятельной песни, клубы фанов «Битлов», «Скорпионе», студенческий театр Марка Розовского… От всего этого интеллектуального изобилия тех лет его голова просто шла кругом. Бывали дни, когда, несмотря на загруженность, ему хотелось успеть попасть в несколько мест одновременно, увидеть сразу все. Но еще больше его голова кружилась от несметного количества хорошеньких девушек на факультете, как правило, из интеллигентных семей, приехавших со всей необъятной страны Советов. Но все сразу отошло на второй план, стало неинтересным, когда он впервые увидел Ольгу. Боттичеллевская «Весна», «Джоконда» и «Мадонна Лита» Леонардо, рембрандтовская «Даная», «Незнакомка» Крамского… Все когда-либо виденные или известные ему женские портреты сразу же вереницей пронеслись в его голове и моментально померкли перед живым образом. Высокая, с великолепной фигурой, длинной лебединой шеей, раскосыми русалочьими зелеными глазами и пышными русыми волосами, небрежно забранными в конский хвост, длинноногая и пышногрудая, она покорила его в одночасье. «Девушка моей мечты!», «На щечке родинка, а в глазах любовь!» – проносились строки полузабытых песен у него в голове. Он сразу понял, что эта девушка пользуется бешеным успехом у мужской половины факультета и, само собой, такой же устойчивой неприязнью – у женской. Староста курса, она к тому же принадлежала и к комсомольской элите истфака – была членом комсомольского бюро факультета. Деловая, всегда озабоченная бесчисленным количеством университетских проблем, Ольга как метеор носилась по этажам гуманитарного корпуса МГУ. За ней как тень обычно везде следовала ее верная, вездесущая, толстенькая подружка Ленка. А потом уж, на определенном расстоянии, – сотни поклонников, из которых кое-кто, чтобы подружиться с Ольгой, не прочь был поволочиться и за Ленкой. Как подступиться, как прорвать такую блокаду, Андрей не знал и даже догадаться не мог. Крутился и предпринимал всякие ходы, а толку не было никакого. Но помог случай. Наметилась трехдневная поездка комсомольского актива факультета по «Золотому кольцу» России – туристическому маршруту от Москвы на северо-восток через древнерусские города Загорск, Переславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Кострому, Суздаль, Владимир… Причем с остановками в хороших гостиницах. Да о таком путешествии мечтать многие даже не смели. Ольга, конечно, была в первом составе. Что же касается Андрея, то он и не думал об этом. А тут вдруг накануне самого отъезда группы неожиданно заболел бессменный факультетский гид-искусствовед с третьего курса Ленька Галкин, который не только слег с самой настоящей ангиной, но и перед этим серьезно перебрал в общежитии с ребятами «красного». Все об этом знали. Руководство могло подумать, что причина его невыезда кроется отнюдь не в болезни. И тогда – кранты. Вечером же, предвидя последствия, он срочно позвонил Андрею и предложил поехать вместо него. Андрей согласился. Такая удача ему не могла даже во сне присниться. Другого шанса на халяву прокатиться, пожить в приличных гостиницах и несколько дней прилично позавтракать, пообедать и поужинать за комсомольский счет у него не было никогда.

С этой-то замечательной поездки и начался их бурный роман с Ольгой. Не эпизод, как у большинства его знакомых. А настоящий роман – эпопея длиной во всю оставшуюся жизнь. Судьба. Рок. Как хочешь назови, но это было именно так. Причем всю сладость, счастье, муку, отчаяние, боль, радость и бесконечные терзания, ставшие следствием этого романа, доводившего Андрея до сумасшествия, по его мнению, нельзя было сравнить ни с чем – ни до, ни после того. И до Ольги у Андрея в общем-то были некоторые краткосрочные и мимолетные привязанности, были и определенные увлечения. Он не раз влюблялся, влюблялись и в него. Но это никогда не меняло его обычной жизни, не нарушало ее ритма, не мешало Ни учебе, ни чуть ли не ежедневному посещению выставок, музеев и храмов, ни другим привычным для него ежедневным делам. И, что важно, никак не пересекалось с главной Андреевой страстью – сумасшедшей любовью к живописи. Тут же случилось страшное, все остальное пошло побоку. Двадцать четыре часа в сутки он стал думать только о ней. Бредил ею, она постоянно приходила к нему во сне. Дом, мать с бабушкой, выставки, галереи, художники, встречи с друзьями – все это Андрея больше не интересовало, ко всему он стал безразличен. Иногда даже он просто бродил по улицам, предаваясь своим мыслям о ней. Такого в его жизни не было еще никогда. Его близкий приятель, однокурсник, который и был одним из главных организаторов последней факультетской встречи в МГУ – Мишка Чебышев, однажды увидев, что Андрей постепенно становится Ольгиным альтер-эго, оруженосцем, вторым после Ленки Санчо Пансой, даже рабом или бледной тенью комсомольской богини, решил поговорить с ним. Встретившись как-то в столовке, он без обиняков сразу же набросился на Андрея: – Слушай, Курлик, ты что, сбрендил, что ли? Я просто не узнаю тебя. Ты же все время совсем не свой. Жалко даже, на глазах пропадаешь. Послушай моего совета. Пойми, что она известная динамистка. Все об этом знают, а ты не знаешь. И не одному тебе она мозги запудрила основательно. Да и ребята говорят, что она даже чуть ли не мужененавистница, понимаешь? Не зря же всех сокурсников с первого дня учебы отшивала и отшивает. Давай подумаем вместе, а может быть, она лесбиянка, коль с Ленкой никогда не расстается, в обнимку ходит? Кстати, последнюю факультетскую новость знаешь? Она нашего профессора-медиевиста Чхеинидзе, который также приударить за ней решил, на глазах у всех отфутболила? Ужас! Ни за что ни про что вдруг в коридоре прямо по морде хрястнула. Да еще вдобавок кобелем и мартовским котом при всех обозвала. Во дела, понял? Многие привычки гадки, но противней я не видел.

– Мишель! Скажи наконец товарищу, а как тебя Ольга обозвала? И за что, собственно? Как, в конце концов, тебя отфутболила? Ты же тоже приставал к ней? Так ведь? Расскажи, не таись. А то советы все вы мастера давать. Страна сплошных советов. Чуть что – нет чтобы помочь, лишь совет дают.

По вмиг покрасневшему Мишкиному лицу Андрей мгновенно понял, что попал в самое яблочко. Поэтому, чтобы слегка успокоить приятеля, сказал ему достаточно дружелюбно:

– Ладно, не злись. Меня твои приставания и ухаживания в общем-то никак не интересуют. Так же, как и остальных. Но ты больше никогда сплетни эти не передавай и не уподобляйся бабам. А если хочешь дать совет приличный, то давай. Я послушаю.

– Понимаешь, дружище, дело в том, что мне больно смотреть на тебя. Поэтому я и хотел тебе посоветовать, если ты уж так влюбился, то не молчи. Поставь, как многие ребята делают, вопрос ребром. Ну, например, скажи ей, что ты тоже не пальцем деланный, что мужскую гордость имеешь и что на роль бессмысленного воздыхателя никак не подходишь. Намекни, конечно, что она тебе нравится. Что ты, может быть, даже готов будешь жениться. Но позже. Вначале пожить хочешь вместе, а там уж разберетесь. Потом пригласи, например, в ту же нашу «стекляшку», угости портвейном, возьми пельмешек, салатику и прямо в лоб спроси, собирается она тебе давать или не собирается. Вот так и спроси, не стесняйся. Увидишь, что в тот же день и даст, как все другие. И мучиться прекратишь, и делами своими займешься. А потом посмотришь, может, кто другой тебе больше понравится. Ничего страшного. Обязательств, главное, никаких не давай. Вот и весь мой совет. Я же о тебе думаю, дурачок, пойми.

– Знаешь, дружок, оставь свои советы при себе. Я в них не нуждаюсь. Сам как-нибудь без твоих советов обойдусь. А ты возьми себе сам стакан портвешку, выпей и успокойся. Вон, видишь, буфетчица из-под полы некоторым бойцам наливает? Явно «Три семерки». Как раз подойдет по такому поводу. И больше не лезь в мои дела. Ладно? Договорились? – отрезал тогда Андрей.

Он прекрасно понимал, что в чем-то Мишель был прав. Например, в том, что Ольга, конечно, держала его на самом коротком поводке. Друг, верный рыцарь, оруженосец, доверенное лицо, которому можно не таясь рассказать все свои тайны, а то и подушка, в которую можно поплакать. Но такая роль ему хоть иногда и нравилась, но совсем не подходила. Андрей-то был по-настоящему влюблен.

Как-то морозной зимой, когда после затянувшейся репетиции факультетского КВН он провожал Ольгу к ней домой в Медведково, добраться куда от ВДНХ было не так-то просто и уж тем более не быстро, – она рассказала ему историю пропавшей семейной иконы. Сама по себе история была крайне любопытной и очень заинтересовала Андрея. Но ему не понравилось одно маленькое обстоятельство. Дело в том, что после этого рассказа Ольга призналась ему в том, что обратила на него внимание давно, еще до поездки по «Золотому кольцу». Причем не только, по ее словам, потому, что у него был якобы редкий иконописный лик, чего он никогда не замечал, но и потому, что ее поразила его редко встречающаяся в студенческой среде одержимость.

– Ты даже не догадываешься, что ты вылитый Андрей Рублев из картины Тарковского, – сказала она тогда восторженно. – А это, пойми, как раз именно то, что мне сейчас надо, – добавила Ольга, перестав улыбаться и преодолев некоторую неловкость. – Надеюсь, ты не откажешь мне? Поможешь разобраться во всех тонкостях истории «Спаса Нерукотворного»? Подскажешь, по дружбе, как вести поиск иконы, а может быть, и примешь в нем участие? Ты мальчик умненький, знающий, интеллигентный, глубоко порядочный, и я вижу, как ты ко мне относишься. Да ты от меня просто балдеешь. Так ведь? Не скрою, ты мне тоже сильно нравишься. Но дело есть дело. Дело прежде всего. Торопить события, конечно, не будем. А там поживем – увидим.

Это были совсем не те слова, которых давно ждал от нее Андрей. Он думал совершенно иначе. «Но чем черт не шутит, когда бог спит, – решил он. – В конце концов, это ведь тоже повод быть вместе. Как известно, капля камень точит, – размышлял Андрей. – Действительно, поживем, посмотрим, притремся. Я своего все равно добьюсь. Пусть не сразу. Но женюсь на Ольге – и точка! А от меня не убудет. В конечном итоге, принять участие в поиске ее семейной иконы, причем старинной, которую держал в руках сам Пугачев, очень заманчиво и интересно. Пугает только ее прагматизм. Но это, как говорит моя мать, дело поправимое, возрастное. Все проходит, и это пройдет», – принял он для себя решение.

Вскоре Ольга познакомила его со своей семьей, где он сразу же стал своим. Александр Иванович, как выяснилось, прекрасно знал отца Андрея, что было тоже немаловажно. Оказывается, они воевали в одном партизанском отряде Медведева в лесах Белоруссии.

– Смелый был человек твой отец, сильный, красивый, – рассказывал он ему. – Ты же знаешь, наверное, что он вместе с Кузнецовым участвовал в покушении на того самого гауляйтера Коха. Потом, прекрасно помню, когда они вместе с моим приятелем Феликсом, как только нас в тыл врага забросили из Москвы, взрывным делом под руководством инструкторов в лесу занимались. Несколько эшелонов под откос пустили вместе с другими ребятами. Еще помню, когда с известным поэтом Юрой Левитанским, моим сокурсником, они у местечка Черная Грязь по Ленинградскому направлению, где мы оборону держали вначале, пулеметный расчет составляли. Отец твой в одной из своих картин блестяще отразил весь психологизм тогдашнего момента, когда немцы у самой Москвы уже были. После войны я его следы, к сожалению, совсем потерял. Не знал даже, где он, что с ним. А на ежегодные встречи партизан на стадион «Динамо», откуда мы отправлялись в немецкий тыл, он почему-то не приходил. Теперь в свою книгу воспоминаний о нашей партизанской молодости, которую я назвал так же, как он свою известную картину, словами из стихотворения нашего однополчанина-студента Семена Гудзенко – «Ненависть, спрессованная в тол», все, что от тебя узнал о нем, обязательно вставлю. Надо будет и фотографии картин его «Партизанского цикла» в издательстве заказать. В качестве замечательных иллюстраций для книги. Лучше вряд ли что найдется. Это будет настоящая память о твоем отце, – говорил Ольгин отец Андрею.