Текст книги "Паргоронские байки. Том 4"

Автор книги: Александр Рудазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– Правда?

– Возможно. А возможно, я это выдумал, чтобы повлиять на ход твоих мыслей. Мы, люди, умеем лгать.

– Да, – кивнул Марух. – Все умеют, кроме титанов.

– Титаны тоже умеют. Я встречал одну титаниду, которая обрела жребий в сочинении сказок.

– Гидея, – кивнул Марух. – Знаю. Но выдумка – это не ложь.

– Грань очень тонка, титан. Но даже если оставить это в стороне – что будет, если жребий титана потребует лгать?

– Что это может быть за жребий?

– Не знаю, какой-нибудь жребий Великого Лгуна. Кто из нас титан – ты или я? Допусти на минуту, что какой-то жребий может такого потребовать. Что в этом случае одержит верх – жребий или титанова правда?

– Жребий, поскольку титанова правда – это не в буквальном смысле правда, которая есть отсутствие лжи. Титанова правда – это быть искренним с самим собой и идти по миру, не стыдясь того, что делаешь. Слушать свое сердце и следовать пути, который избрал. Как следую ему я.

– Ты следуешь ему честно, – согласился Айзевир. – Но прямо сейчас лучший способ для тебя уменьшить число страданий в мире – прекратить делать то, что делаешь. Ты уничтожаешь все живое, и тем умножаешь страдания. Прекрати свою деятельность – и число страданий уменьшится.

– Парадоксально, но по-своему истинно, – согласился Марух.

Солнце снова поднялось. Уже третий день человек и титан беседовали на берегу реки. Они все чаще соглашались друг с другом, все меньше спорили. Когда наступила третья ночь, Айзевир и Марух уже просто сидели, смотрели вдаль и время от времени кидали в воду камни.

– Давай, кто дальше, – швырнул свой Айзевир.

Марух хмыкнул и тоже швырнул камень. Тот улетел дальше… гораздо дальше. Он улетел на другой берег и скрылся за горизонтом.

– Какой ты сильный, великий титан, – чуть насмешливо сказал Айзевир. – Скажи, если ты настолько убежден в правильности своего жребия – отчего просто не уничтожишь саму планету? Это в твоих силах. Ты можешь. Но ты истребляешь жизнь медленно, неторопливо, давая возможность заранее увидеть тебя и убежать. Значит, ты сам внутри колеблешься.

– Я не колеблюсь, – возразил Марух. – Ты переоцениваешь титанову силу.

– Думаешь? А мне кажется, это ты ее недооцениваешь. Ты колеблешься. Или втайне надеешься, что тебя остановят. Что придет ваш Аэтернус или спустятся с небес боги и скажут: стой, Марух, не смей! Надеешься, что тебе помешают следовать твоему жребию.

– Аэтернус не придет, – угрюмо сказал Марух. – Ни один титан не помешает другому титану следовать жребию. Наоборот – мы делаем все, чтобы помогать друг другу в этом. Даже если жребий кажется ужасным.

– Кажется?..

– Не будем снова переливать из пустого в порожнее, – сказал Марух, глядя на занимающуюся зарю. – Мы уже трое суток говорим об одном и том же. Я был рад познакомиться с тобой, Айзевир, но…

– Но я тебя не переубедил. И теперь ты убьешь меня, чтобы прекратить страдания.

– Таков мой жребий.

– Ладно, не трудись, – сказал Айзевир, вставая с камня и подходя к воде. – Избавлю тебя от хлопот и убью себя сам.

– Что?.. – захлопал глазами титан. – Не надо!

– Почему? – вошел в воду Айзевир. – Какая разница, как я умру?

– Я… я бы сделал это быстро и безболезненно. И ты… это необязательно должно произойти сегодня. Я уже несколько лет следую своему жребию, но успел обработать только один материк. У тебя есть облаце, ты можешь… да и ты прав, мне необязательно начинать с Гульрании. Я могу оставить ее на потом… окончательное исполнение моего жребия займет века!

По мере того, как Айзевир входил все глубже, голос Маруха становился все тревожнее. Погрузившись по плечи, человек повернулся к нему и участливо спросил:

– У тебя ведь нет семьи, титан Марух? И друзей тоже нет? Кажется, во всем этом мире я единственный, кому ты не хочешь… прекратить страдания.

А потом он сделал еще шаг – и провалился в бочаг. Мгновенно ушел с головой. Марух вскрикнул, переместился следом – и выбросил Айзевира на берег. Мокрый, облепленный тиной, тот выплюнул струйку воды и укоризненно сказал:

– И вот ты снова не дал мне выбора. Вы, титаны, больше всего на свете цените свободу, но ты вначале не позволяешь мне жить, а теперь не позволяешь умереть. Зачем ты меня спас, если все равно планируешь уничтожить?

– Не знаю, – тихо ответил Марух.

– Мы тоже хотим быть свободными, титан, – еще тише сказал Айзевир. – Нам не нужна твоя помощь, чтобы расстаться с жизнью – каждый легко может сделать это сам. Некоторые так и делают – и это их личный выбор. Почему ты лишаешь нас этого выбора? Почему лишаешь нас свободы, Марух? Разве такова титанова правда?

– Иногда жребий зовет нас совершать то, чем мы не гордимся.

– В самом деле? А я-то думал, что жребий – это смысл жизни титана. То, чего он больше всего хочет и чем сильнее всего гордится.

Марух открыл рот, чтобы возразить. Но потом вдруг сказал то, чего говорить не собирался.

– Ты прав, – произнесли его уста. – Следуя своему жребию, я изменю титановой правде. А оставшись верным титановой правде, я изменю своему жребию.

– Это называется парадоксом, – хмыкнул Айзевир. – Я их всегда терпеть не мог. Сраные загадки без ответов. Хорошо хоть, они существуют только в нашем воображении – реальный мир не настолько тупо устроен.

– Этот парадокс существует внутри моего разума, – коснулся лба Марух. – Я не могу отринуть свой жребий. Это превыше меня. Но я и не могу ему следовать – ибо сознаю теперь его парадоксальность.

– Так может, тебе взять паузу? Переосмыслить свой жребий?

– Ты не понимаешь, – покачал головой Марух. – Я его уже обрел. Мой разум горит огнем, мое сердце желает продолжать. Трехдневной дискуссии недостаточно, чтобы я отвернулся от того, к чему шел пятьсот лет.

– Хочешь поговорить еще? Я никуда не тороплюсь.

– Нет. Я уже пришел… к решению.

– И каково же оно, твое решение? – пристально посмотрел на него Айзевир.

– Точку в этом парадоксе может поставить… моя гибель, – печально произнес Марух.

– Это будет грустный конец, – сказал Айзевир. – Но в то же время это будет соответствовать твоему жребию. Ты ведь должен прекратить и собственные страдания, титан Марух? Всегда нужно начинать с себя, если рвешься изменить мир.

– Да, – наклонил голову Марух. – Теперь ты понимаешь. Спасибо, что не пытаешься отговорить.

– Ты свободный титан, – повел рукой Айзевир. – Твои решения – только твои.

– К тому же моя гибель действительно избавит от страданий очень многих, – вздохнул Марух. – В том числе и тебя.

– Не стану лицемерить. Я тоже был рад с тобой познакомиться, титан, но если ты пойдешь топиться – я не стану тебя спасать.

– Топиться?.. Меня не убить воде, попавшей в ноздри. Меня… не уверен, можно ли вообще меня убить. Титаны не убивают титанов, а никто из смертных этого не сумеет.

– Думаю, я все-таки сумею, – сказал Айзевир, берясь за рукоять меча. – Не знаю уж, насколько это будет быстро и безболезненно… я, извини уж, херовый мечник. Но мне сказали, что на эту штуку достаточно надавить.

Он обнажил клинок – и Марух не смог удержаться от вздоха. В лучах солнца блеснул сиреневый металл… тот самый металл, что собирал повсюду Таштарагис, копил в своей ледяной цитадели. Тот самый металл, который достался Аэтернусу, когда тот взял цитадель штурмом.

Тот самый металл, для которого нет бессмертных.

– Адамант, – изумленно произнес Марух. – И оружие работы Макроденита. Я везде узнаю его изделие.

– Макроденит делал его столько же, сколько мы с тобой проговорили, – сказал Айзевир. – Три дня и три ночи. Закалял в собственной крови. А потом еще и ножны для него смастерил… из какого-то особенного дерева.

– И он отдал его тебе? Простому смертному?

– Титаны не убивают титанов. Ты сам это сказал.

Марух уселся лицом к солнцу и откинул волосы с шеи. Он внезапно испытал… облегчение. Какое-то удивительное спокойствие, которого не было с ним… да, с тех самых пор, как он попал в темницу Таштарагиса.

Сейчас он освободится по-настоящему.

– Мы о многом переговорили за эти три дня, – сказал Марух, глядя вдаль. – Об одном лишь я забыл спросить – кто ты вообще такой, Айзевир? Какой-то философ? Святой мудрец?

– Философ из меня говенный, а святости во мне меньше, чем в куске дерьма, – сказал Айзевир. – Я сын покойного короля, так что вроде как сраный царевич… но по сути я просто бомж. Меня так и прозвали – Принц-Бродяга. На нашем языке – Маши’б-Ухер.

Когда голова Маруха упала на землю, Айзевир убрал меч в ножны и некоторое время смотрел вдаль. Размышлял о бренности всего сущего, о сути мироздания, о пути в нем человека и титана. Думал о том, что нет начала без конца и нет конца без начала.

Ему подумалось, что если бы он был бессмертным и лучше понимал Маруха… или хотя бы был старше и имел больше жизненного опыта… быть может, тогда бы ему хватило мудрости и силы духа на большее. Не просто загнать титана в логический тупик и навести на мысль прекратить существование, а убедить его изменить жребий. Излечить его душу.

А может, дело и не в бессмертии и вообще не во времени. И даже не в мудрости. Есть вещи за пределами бытия, которых так остро жаждал Марух, но он был так ослеплен душевной болью и перенесенными в юности страданиями, что просто не смог найти свой настоящий жребий.

Ведь не зря же он назвал в числе прочего любовь.

Интерлюдия

– Не знал, что святой Машибухер – сын первого короля парифатских людей, – сказал Дегатти. – Хотя о нем ходит столько басен, что я не особенно и удивлен.

– Слушай, а под великим героем ты кого имел в виду-то? – спросил Янгфанхофен, наливая Бельзедору вина. – Маруха или Машибухера?

– Что за дурацкий вопрос? – моргнул Дегатти. – Марух-то уж точно не был героем.

– Смотря с чьей точки зрения, – возразил Бельзедор.

– Да с любой точки зрения.

– Не с точки зрения титанов, – покачал головой Бельзедор. – Он до последнего следовал титановой правде.

– Ах да, ты же тоже… ярыть, все еще не верится, что ты…

– Я Темный Властелин, – перебил Бельзедор. – Остальное неважно.

– И какой же у тебя… жребий?

– Избавлять мир от назойливых пройдох вроде тебя, Дегатти. Неплохой жребий, а?

– Полезный, – согласился Янгфанхофен. – Только ты уж верно ему следуй. А то разочаруешься, да и закончишь, как Марух.

– Марух был нестоек в своем жребии, – сказал Бельзедор. – Тот был порожден не решением разума и не душевным порывом, а ненавистью и разочарованием. Не будь у Маруха такой могучей воли, он просто пополнил бы ряды озверевших титанов. Но у него это стало жребием – однако не слишком прочным. Он не мог просто отказаться от него, но мог покинуть этот мир – что и сделал.

– А он правда мог уничтожить всю планету? – спросил Дегатти, с беспокойством глядя на Бельзедора.

– Неизвестно, – пожал плечами тот. – Титанова сила плохо поддается измерению. Но уничтожить на планете всю жизнь он точно мог.

– Все еще не верится, что такого великого, неуничтожимого титана убил простой смертный, – сказал Дегатти.

– Простой смертный с адамантовым мечом, – напомнил Янгфанхофен. – Существуют, знаешь ли, средства, которые не признают бессмертных. Адамант, яд Ралеос или тот же ларитрин. Нам самим неприятно, что они существуют, но это по-своему справедливо. Иначе у вас, смертных, не было бы вообще никаких шансов.

– Кстати, а что потом с тем мечом стало?

– Да ты же знаешь. Он перебывал во множестве рук, переменил множество владельцев, спустя тысячи лет осел в сокровищнице Парифатских императоров, а оттуда его похитил Клюзерштатен… и убил мою сестру. Теперь большая часть – в его трости, а осколки стали дамскими стилетами.

– Сколько вообще прошло лет между королем Одриахом и Парифатской империей?.. – задумался Дегатти. – Три тысячи с небольшим. Удивительно, как быстро люди распространились.

– Это вы умеете, – согласился Янгфанхофен.

– А еще удивительней, что мы когда-то прибыли на Парифат из-за Кромки. Мне казалось, что мы всегда там жили.

– Большинство из вас в этом свято уверены. Хотя у эльфов на Парифат прав гораздо больше. А у титанов – еще больше.

– А у Всерушителей – больше всех, – закончил Дегатти. – Не будем считать, у кого больше прав. Пришельцы из других миров постоянно навещают Парифат.

– У вас очень молодой мир, – сказал Янгфанхофен. – Его Кромка тонка и неустойчива, да и сами вы ее постоянно рвете. Вот и лезут к вам все подряд.

– И часто это заканчивается большой дракой, – добавил Бельзедор. – Когда я был ребенком, на Парифате бушевала война людей и симов… просто очередная крупная свара, но мне она почему-то особенно запомнилась.

– А симы ведь все из одного мира? – уточнил Дегатти.

– Да, – кивнул Янгфанхофен. – Если не ошибаюсь, в каком-то мире сразу четыре вида обезьян обрели разум… уж не знаю, кто там за это был ответственен. Боги, демоны, маги, ученые… кто угодно мог. Было это очень давно, подробностей я не знаю. Так или иначе, они населили свой мир, а потом стали просачиваться и в другие. В одних мирах остались лишь легенды о говорящих обезьянах, в других же они процветают, как на вашем Парифате.

– Уверен, о симах ты тоже знаешь кучу историй, – сказал Бельзедор. – Ты уже рассказывал про Авруга, конечно, но там было неважно, что он сим. История бы почти не изменилась, будь на его месте человек, эльф или даже гоблин.

– Нет, вот с гоблином она бы точно была другой, – хмыкнул Янгфанхофен. – Но ты прав, о симах у меня тоже есть истории. Самая интересная, конечно, о самом известном, самом легендарном симе Парифата…

– Монго? – догадался Бельзедор.

– Конечно. Если о ком из них и рассказывать – так о нем.

Познавший Пустоту

2875 год до Н.Э., Парифат, Симардар.

Шеонга поглядела в зеркало, купленное у двуруких, и счастливо взвизгнула. Хороша! Жестами не передать, как хороша!

В прошлом году она стала рани. Вышла замуж за младшего раджу Гунго. И была так счастлива, так счастлива!..

Гунго тоже был счастлив, взяв такую красавицу. Шеонга и в самом деле хороша. Восьми локтей ростом, с мягкой переливающейся шерсткой, большой отвислой грудью, высоким покатым лбом и нижними клыками, выпирающими из-под губы… о, от этих клыков замирало сердце у любого мужчины из кориллангов.

Но досталась она радже. Одному из побочных сыновей большого раджи Симардара.

Пусть все другие только смотрят, но близко не подходят!

– Ты прекрасна, – раздался озорной голос. – Прекрасней, чем эти цветы, которые я тебе принес.

Шеонга снова взвизгнула, гневно раздувая щеки. На подоконнике опять сидел он, этот мелкий рыжий сим. Забрался по стене, негодник!

– Монго, опять ты! – показала Шеонга. – Что тебе надо здесь, уходи!

– Я пришел к тебе, красивая рани, – кинул ей цветок Монго. – Но если гонишь – уйду.

– Уходи скорей! Если я расскажу о тебе мужу, он сломает тебе шею!

– Так ты не рассказывай, – ухмыльнулся Монго. – Давай я буду твоим маленьким секретом.

Шеонга рассмеялась, обнажив свои великолепные клыки. Монго не был кориллангом, он казался карликом рядом с прекрасной Шеонгой – и все же при виде него странно замирало сердце.

– Шеонга, любимая! – раздался знакомый крик за бамбуковой ширмой. – Любимая! Иду! Сказать буду!

Шеонга вздрогнула. Симы не очень-то много могут передать одним голосом, настоящий разговор возможен только лицом к лицу… но Гунго всегда был нетерпелив и кричал о себе задолго до того, как предстать перед собеседником.

Только это красавицу и спасло. Она выпихнула Монго в окно и тут же повернулась к мужу, невинно улыбаясь. Кажется, ничего не заметил.

А Монго со смехом схватился за лиану и уже карабкался на дерево. Что ж, наведаться к прекрасной рани сегодня не вышло, придется развлекаться иначе. Можно, например, спуститься на рыночную площадь, устроить там переполох, а заодно и что-нибудь перехватить.

Так он и сделал.

О Монго говорили, что он уникальный сим. Что никто не мог понять, к какому виду он принадлежит. Что в нем совместились признаки всех четырех народов, а это означает богоизбранность.

На самом же деле он просто был редким метисом, сыном оранга и хибения. В целом на хибения он и был похож, только крупнее и с ярко-рыжей шерстью. Родись он каким-нибудь полуэльфом или гоблорком, никто бы и значения ему не придал.

Но четыре народа симов не дают общего потомства… почти никогда. И смешанные браки у них запрещены… хотя межвидовые связи случаются, конечно. Если два или больше разумных вида живут вперемешку – можно даже не сомневаться, что такие связи будут.

Но если от людей иногда ухитряются рожать даже великаны и драконы, то симы таких полукровок практически не знали. И Монго, едва родившись, стал знаменитостью.

Это не пошло ему на пользу. Не поддайся его мать на ухаживания богатого жреца, не окажись его отец похотливым любителем хибениек, Монго не появился бы на свет или появился бы самым обычным хибением, мелким и коричневым. В этом случае он прожил бы самую обычную жизнь подметалы или разносчика.

Хибению на большее рассчитывать не приходится. Общество симов состоит из четырех народов – и четырех каст. Огромные могучие корилланги воюют, строят и следят за порядком. Мудрые бородатые оранги молятся, врачуют, изучают науки и ведут летописи. Добродушные деловитые чимпы торгуют и мастерят вещи. А мелкие хилые хибении прислуживают всем остальным, пасут скот и делают грязную работу.

У них все распределено очень строго. Если чимпа или хибения увидят с оружием, то отрежут руку. Но и корилланг не может заниматься торговлей, это ужасный позор. Хотя бы коснувшийся метлы оранг станет парией, даже если он беден, а в доме его грязно.

Лишь землепашеский труд разрешен всем, да и то со множеством оговорок.

Именно поэтому рождение Монго и вызвало такое беспокойство. Целых два дня оранги-мудрецы трясли рыжими бородами и водили пальцами по страницам ветхих книг. Целых два дня они пытались решить, к какому народу принадлежит этот странный младенец и что будет ему дозволено в грядущей жизни.

Маленькому Монго повезло. Боги и мудрецы были к нему милостивы. Боги не дали умереть в младенчестве, а мудрецы провозгласили, что Монго имеет признаки всех каст, а потому будет считаться тем, кем сам захочет.

И вот так малыш с рыжей шерстью стал, возможно, самым свободным симом в истории. Единственным, перед которым были открыты все пути.

Больше всего в нем было от оранга и хибения, но имя ему дали кориллангское, а воспитывали его, так уж вышло, чимпы. Но другие касты тоже учили его всему, потому что каждому хотелось вложить что-нибудь в это богоизбранное существо.

И это тоже не пошло ему на пользу. Нравоучения часто шли вразрез друг с другом, потому что у каждой касты была своя правда и свои представления о том, каков должен быть Монго. В результате он лишь понял, что истин может быть множество, и нет среди них какой-то непреложной.

И да, Монго очень быстро возгордился. Взрослые симы возлагали на него какие-то неясные надежды, а сверстники восхищались и завидовали. Монго оказался удивительно одаренным существом и легко мог стать великим воином, блистательным философом или богатым купцом.

Вместо этого он стал мелким хулиганом и возмутителем спокойствия.

Прямо сейчас Монго несся по глинобитным крышам, перепархивал с дома на дом и смеялся. По земле за ним гнались стражники-корилланги – они ругались, грозили кулачищами и сулили все кары небес, когда Монго наконец выдохнется.

Но он не выдыхался. Здесь, наверху, корилланги не могли его преследовать – каждый весил вчетверо больше быстроногого полукровки. Впрочем, называть его так не совсем корректно – как и у всех симов, ног у Монго не было. Со всех сторон одни только руки.

– Эй, бессмысленно меня ловить! – насмехался над стражниками рыжий сим. – Я быстрее вас, дурачье! Денег у меня нет, поколотить меня вы не сможете, а ту дыньку я все равно уже съел!

Да, вся эта кутерьма была из-за украденной дыни. Монго частенько поворовывал на базаре – и обычно ему сходило это с рук. Но сегодня терпение соседей лопнуло, и корилланги решили поймать его и задать хорошую взбучку.

– Но у меня остались корки – можете забрать! – крикнул Монго, взлетая на столб, с него – на дерево, и швыряя корки на дорогу.

По двум из них тут же прошлись нижние руки стражников – и два могучих корилланга полетели вверх тормашками. Зато остальные взлетели по стволам вслед за Монго – и погоня стала еще опасней. Как и все прочие симы, корилланги неуклюжи на земле, но удивительно ловки на деревьях.

Собственно, города Симардара люди городами бы и не назвали. У симов есть и обычные дома, здания, но большая их часть осталась от рухнувшей восемьдесят лет назад Парифатской империи. Симы появились на Парифате всего-то за четверть века до ее гибели, и им, как и другим малым народам, выделили территорию на свободных землях.

За сотню с лишним лет они порядком размножились, но изначально их было совсем мало, так что и сейчас не особенно много. Весь Симардар – это крохотное княжество в джунглях Шахалии, и большая часть его городков – это тоже джунгли.

Симы не успели адаптироваться к цивилизации Колдующего Императора, не успели обзавестись собственными волшебниками, поэтому почти и не пострадали в Волшебных войнах. Когда Апофеоз положил конец старому миру, симы лишь пожали плечами, прогнали остатки имперских наместников и зажили привычным манером. Пока люди и другие странные существа где-то там спорили и делили обломки империи, симы спокойно растили детей и земные плоды.

И только отщепенцы вроде Монго портили их идиллию.

Один из кориллангов пролетел на лиане, протянул к Монго длинную руку… и получил по ней палкой. Юный сим-полукровка сломал ветку и удивительно ловко ударил стражника, повиснув на левой нижней руке.

– Не жадничай, глупый корилланг! – укоризненно показал он свободной рукой. – Это всего лишь дынька, я взял ее, потому что был голоден! У того чимпа осталась еще целая гора дынь, я взял только одну!

Корилланги только пыхтели, пытаясь схватить Монго, швыряясь в него камнями. Но тот приплясывал на ветвях, крутился со своей палкой и отбивался сразу от нескольких великанов. Монго было всего пятнадцать, но бегал, прыгал и дрался он искусней многих старых воинов.

А еще он все время выдумывал что-то новое. Родись он сто лет назад, наверняка бы стал волшебником, но волшебства в мире больше нет, так что он сочинял какие-то хитрые приемы, что-то вроде боевого искусства. Изобретал способы применять силу противника против него самого и умудрялся таким манером побеждать могучих кориллангов.

– Сдавайся, вор! – гневно прожестикулировал стражник. – Тебе все равно больше жизни не будет! Либо иди на суд, либо убегай куда подальше, живи один в джунглях!

– Хех, какой сложный выбор, – уселся на ветке Монго, почесывая затылок. – Жить среди одних обезьян или среди других. Только тут обезьяны умеют болтать, а там только кричат. Но кричать я тоже умею. И там меня не будут ругать за глупую дыньку.

– Ну так и уходи подобру-поздорову!

После смерти матери Монго все равно тут ничего не держало. Он день-деньской просто слонялся по улицам, прыгал по великим деревьям, дразнил всех и воровал еду. Поджарый, гибкий, весьма сильный для своего небольшого роста, сим-полукровка был любимцем юных девушек и занозой в заднице у их отцов.

Так что он решил ненадолго уйти в дикие джунгли. Пожить там луну-другую, пока глупые симы позабудут о его шалостях.

Выкрикнув что-то оскорбительное, Монго взлетел на самый верх, где ветки были так тонки, что не удерживали тяжелых кориллангов. Оттуда он перелетел на другое дерево, потом на третье – да и был таков.

Поняв, что он удирает прочь от города, стражники прекратили его преследовать. Их только обрадовало, что возмутитель спокойствия убрался куда подальше. Снова можно будет неспешно патрулировать улочки, лежать в теньке с бутылочкой винца, да приглядывать за торгашами-чимпами, получая от них приятные подношения.

Но Монго не ушел далеко. Оставив родной городок Херазо, он пересек реку и отправился на окраину княжества – туда, где заканчивались земли симов и начинались дикие джунгли. В руины одного из городов Старой Империи.

Западная Шахалия очень пострадала еще в Первую Волшебную войну. Заросшая непроходимым лесом, почти обезлюженная, она стала настоящим раем для симов… и обезьян. Те жили здесь задолго до разумных сородичей. Носились повсюду, кричали на все лады, лопали плоды и насекомых.

Монго быстро нашел с ними общий язык. А еще он нашел много интересного в руинах. Этот город в войну сожгли злыми чарами, люди сюда так и не вернулись, да и симы суеверно держались подальше. Так что тут сохранились всякие волшебные штучки, забавные говорящие кубики… и книги. Попорченные временем, влагой и древоточцами, но сохранились.

Симы говорят на собственном языке, так называемом обезьяньем. В нем очень мало звуков, очень много жестов и нет письменности. Но Херазо иногда навещали торговцы-люди, некоторые жили постоянно, да и вообще за пределами Симардара обезьяний никто не понимал. Так что многие симы знают и парифатский, язык Старой Империи.

А Монго всегда был смышленым и на лету схватывал любые знания. Парифатский он выучил еще ребенком, грамотой тоже овладел быстро, и теперь с интересом читал все, что удавалось найти.

Найти удалось немало. Монго сначала дивился тому, сколько труда понадобилось, чтобы исписать такую прорву страниц, но потом вычитал в одной книжке, что в Старой Империи было волшебство, чтобы их копировать. Написал одну книжку, сказал заклинание – и вот уже этих книжек целая тысяча. Так что были они повсюду и денег стоили небольших.

– Эй, обезьяны! – прожестикулировал он как-то, сидя на сломанной колонне. – Собирайтесь сюда, я буду читать вам сказку!

И обезьяны охотно отозвались. В этих руинах они повсюду наблюдали за Монго, ходили за ним хвостиками, пытались подражать. В общем-то, они не были такими же глупыми, как другое лесное зверье – слушались приказов Монго, даже понимали некоторые жесты. Читая вслух, сим вдруг подумал, что если их учить и воспитывать, то через несколько поколений они заговорят.

Но Монго не собирался возиться так долго. Он просто натаскал обезьян на выполнение простых команд. Приручил дюжину самых смышленых, а остальные повторяли уже за ними.

Монго сгибал руку в локте – и обезьяны бежали к нему. Монго выбрасывал руку вдаль – и обезьяны бежали от него. Монго скалился, показывал на что-то пальцами – и обезьяны нападали. Для них это было новой веселой игрой – что для обезьян, что для Монго.

– Орех! – приказывал Монго. – Принесите мне тот орех!

И ему несли орех. Или плод манго. Или гроздь бананов. Не всегда доносили в целости, потому что обезьяны рвали предметы друг у друга, роняли, пробовали на вкус. Иногда Монго получал только кожуру или скорлупу. Но тогда он швырялся ими в обезьян, а те сердито верещали, зато в следующий раз делали лучше.

И в этих руинах Монго провел не одну или две луны, как собирался, а целых четырнадцать. Полный год. Но по его истечении он собрал свой новый народ, собрал лесных обезьян – и повел их в Симардар.

Всего за год городок Херазо почти не изменился. Разве что на рыночной площади появилась каменная статуя корилланга. Раджа Симардара в прошлый сезон дождей умер, и его наследник повелел высечь памятник… себе. Симы не особенно почитают мертвых, они больше сосредоточены на живых.

Ах, как наполнилась жизнью площадь, когда на нее ворвались две тысячи диких обезьян! Монго собрал их настоящую тьму – и они враз облепили прилавки! Урча и визжа, обезьяны лопали съедобное и портили несъедобное, рвали одежды, кидались чем попало в симов и друг друга!

А Монго запрыгнул на макушку каменного раджи и заплясал, размахивая двумя саблями, что нашел в руинах. В них было волшебство, хотя и небольшое.

– Что, что, забыли обо мне, забыли? – смеялся он. – А я вот вас в покое не оставил, глупые, не оставил!

Чимпы вопили, пытаясь отстоять свои товары, украшения и набедренные повязки. Корилланги ругались и лупили дубинами, тщетно пытаясь разогнать обезьян. Оранги стенали, взывая к богам, вздымая длиннющие верхние руки. Хибении просто прятались в ужасе кто куда.

– Так вам и надо! – показывал жестами Монго. – Так вам и надо!

Он так радовался и веселился, что не заметил подкравшихся сзади кориллангов. Один ударил Монго дубиной, а второй поймал в мешок. Возмутителя спокойствия как следует отлупили и заперли до поры в большом ларе.

Еще нужно было разогнать обезьян.

Но их разогнали. И этим же вечером избитый Монго предстал перед городскими старейшинами. Четыре старых, наполовину седых сима долго кряхтели, попукивали и ковыряли в желтых зубах, глядя на ухмыляющегося Монго.

– Мальчишка! Мерзавец! Молокосос! – гневно прожестикулировал Ядко, старейшина-корилланг. – Что ты устроил?!

– Заставил всех побегать! – показал вниз Монго. – Весело вышло!

Старейшины возмущенно запыхтели. Они заседали на самом высоком дереве города, на деревянном помосте, раскинувшемся прямо над рыночной площадью. Отсюда было отлично видно, как копошатся там бедные чимпы, как убирают мусор хибении.

– Глупый мальчишка! – показал Монго ругательные пальцы Зумбуг, старейшина-чимп. – Ты мог добиться успеха в любом деле! А чем ты занимаешься? Дразнишь симов и воруешь?!

– Посмотри на себя! – всплеснул руками Ия, старейшина-хибений. – На свое поведение! Кем, ты думаешь, ты станешь?!

– Я стану… царем обезьян! – закружился на одном месте Монго. – Услышьте меня, обезьяны, услышьте своего царя!

И обезьяны отозвались. Они были еще повсюду в городе – на крышах, на деревьях. Прыгали по ветвям, качались на лианах. Услышав призывный крик Монго, они тоже закричали отовсюду.

– Люди и нас называют обезьянами, – угрюмо показал Йемедзийя, старейшина-оранг. – Ты имеешь в виду, что станешь раджей над нами, презренными? Или же хочешь уйти в лес и править бессловесными зверями?

– А между вами есть разница? – насмешливо прожестикулировал Монго.

Старейшины вспыхнули, загомонили. Йемедзийя ударил посохом, Ядко стиснул рукоять ятагана.

Нет хуже оскорбления для сима, чем сравнение с обезьяной. Это и людям неприятно, но симам – гораздо сильнее. Они действительно близкие родичи неразумных приматов и даже внешне мало отличаются… но от этого только обиднее.

У симов больше черепная коробка, а челюсти меньше. Они могут ходить прямо, хотя и не так ловко, как люди. Но в остальном… на самом деле сима очень легко перепутать с дикой обезьяной. Тем более, что одежду они особо и не носят – в жарких джунглях-то, да еще и с шерстью на теле.

Только знатные симы закутываются в разноцветные ткани – раджи, старшие жрецы, да городские старейшины. Четверо судей Монго выглядели нелепыми кулями, и рыжий полукровка едва сдерживал смех, на них глядя.

А те еще сильней от того злились.

– Я предлагал тебе стать моим оруженосцем, – показал Ядко. – Ты мог стать великим воином.