Текст книги "Мироздание по мне"

Автор книги: Александр Рубан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

одиночество ощущая едва.

Устало звенит на освобождённом луке

рельс-тетива.

3.

Эти минуты мимнут.

Больше не будет встреч.

Будет холодный вечер.

Ветер колючий – встречь.

Жалости чьей-то слово.

Ржавые шляпки звёзд.

Старые жухлые травы.

Стороны света – врозь.

Прочь уползает поезд.

Глухо, за стыком стык.

Точно вмерзаю в полюс.

Все направленья – ты.

4.

Сквозь кордоны и запреты —

песней, коршуном, дождём.

Мимо сплетен и секретов —

сквозняком в вагон, как в дом.

Перестуков долгим ямбом,

пылью в солнечном луче —

лишь бы рядом, лишь бы рядом,

лишь бы сердцу горячей.

5.

Всё стало, как прежде: логично, спокойно,

минуты уходят привычно и стройно,

как будто себя, безрассудного очень,

забыл, обронил в суматохе той ночи,

как будто не таяли неудержимо

в ладони моей недотроги-снежинки,

как будто в лицо не дышали мне ветры,

как будто не мчали назад километры,

как будто не я, а приснившийся некто

тебя отыскал на продрогшей планете,

почти что вернул и простился, любя,

а я не нашёл, не увидел тебя.

6.

«Разве любовь бессмертна?» —

я уверяю себя.

Знала бы ты, как усердно

я забываю тебя.

До отупенья работаю,

сон по ночам тороплю.

Вспомню, почти позабытую,

вспомню – и снова люблю.

7.

Люблю закат и листопад,

разлук и встреч немые крики.

Люблю опять перелистать

давно прочитанные книги.

Люблю в апреле набрести

на снег, что спрятался в ложбине.

Он захрустит в моей горсти:

его забыли, разлюбили.

Любая боль, любая быль

чем отдалённей, тем яснее.

За то, что я тебя любил,

люблю тебя ещё сильнее.

Запах полыни

(четыре стихотворения из повести «Поправка к судьбе»)

1.

Вин дорогих и разносолов

нет на столе, но славно здесь,

среди чужих и развесёлых.

Раздвинутся, заставят сесть,

вверх дном перевернут квартиру,

ища остатки, и нальют.

И я уже причастен к пиру,

мне снова близок этот люд.

День, что почти был отдан грусти,

уже насыщен и весом,

и я опять четверокурсник,

вполне уверенный во всём,

почти непобедимый в споре...

Коль счастье есть,

то вот оно!

Но кто-то вдруг отдёрнет штору,

за шторой – чёрное окно.

Здесь чад и гам, а там, за шторой —

луна примёрзла к небесам.

Там смотрит на меня с укором

не отражение – я сам.

«Тепло тебе?» – беззвучно шепчет,

как я, прижавши лоб к стеклу.

А за спиною пляшут шибче,

галдят, целуются в углу,

зовут меня, схватили, тащат,

и – в забытьё

из бытия...

Пусть призрак мёрзнет в настоящем,

а мне тепло. Весь в прошлом я.

2.

Всего-то и было – бессонные ночи,

разлуки без счёта и столько же встреч,

а кажется: многое, светлое очень

забыл, потерял, не сумел уберечь.

Всего-то и было – пяток детективов

да чудом попавший в общагу Вольтер,

а кажется: самое модное чтиво

мы чли торопливо, не то что теперь.

Всего-то и было – крутой и осклизлый

неблагоустроенный берег Томи,

а кажется: там и высокие мысли,

и лучшие строки, и юные мы.

Ах, знать бы и верить, как это ни горько,

что кроме случайно удачной строки

всего-то и было – костёр на задворках,

в котором сгорели плохие стихи...

3.

У старой полыни особенный запах.

В нём – лето. Не это, которому рад,

а то, что дожди схоронили, оплакав,

и не возвратили. И не возвратят.

Узрев на пути неживые соцветья

на ломких стеблях с благовонной трухой,

пройди стороной. Не задень. Не заметь их.

Беги аромата полыни сухой.

К цветущим полянам! К поющим рассветам!

Но прочь от стеблей, чей пахучий излом

отравит веселие нового лета

пронзительной скорбью о лете былом!

Достойно ли это: жалеть и поныне,

в средине пути, о начале дорог?

...Я нюхаю веточку старой полыни,

премудрым советам своим поперёк.

4.

Ухожу, не прощаясь. Под шёпот, кивки и молчанье,

под шуршанье отжившей листвы подо мною и над.

Ведь любое прощанье по сути своей – обещанье

обязательно встретиться снова и повспоминать.

Не хочу обещать. Не люблю навещать прожитое.

Не могу превращать прошлогоднее сено в траву.

Я уверен, что я и сегодня чего-нибудь стою.

Я надеюсь, что я и до завтра ещё доживу.

Облетает листва разговоров, застолий, размолвок.

Забываю детали. От этого не по себе.

Но встречаются новые лица, и снова я молод.

Станут новой листвой эти новые лица в судьбе.

И они облетят? Что ж, и вечнозелёное древо

обновляет листву, просто делает это тайком.

Зазывая: «А помнишь?» – пытается липкое чрево

ненасытного прошлого нас заглотить целиком.

Пусть коряв, пусть извилист мой ствол, но он тянется к свету,

не всегда из надира в зенит, но всегда напролом.

Остаются ветвями вильнувшие в сторону ветви,

что когда-то хотели бы стать, но не стали стволом.

Я сегодня живу. Я старею, когда вспоминаю.

За коварным «а помнишь?» ползут разложенье и тлен.

За сегодняшний день свою чашу до дна осушая,

ухожу, не прощаясь, в неведомый завтрашний день.

Две пылинки

1.

Заприметить снежинку в метели,

заприметить и не потерять.

Невозможное – после потери —

повторять, повторять, повторять.

Не предвидится, даже не кажется

проследить хоть виток виража.

А метель всё кружится, куражится,

невозможностью заворожа.

Ведьма белая! Ну и пляши в ночи,

и накручивай вихрь на вихрь!

Мимолётные судьбы снежиночьи —

что, казалось бы, мне до них?

Просверкнула нечаянным прочерком,

и опять её вдаль понесло,

словно чьё-то, отчаянным почерком

выплеснувшееся, письмо,

не отправленное, запретное,

где надежда и боль через край:

«Заприметь, заприметь, заприметь меня!

Не теряй, не теряй, не теряй...»

2.

Бездумно-бесцельна была толкотня

и бессодержательны тосты,

без жала остроты и страсть без огня.

Был вечер

и гости.

Ах, если бы думать: вот был да прошёл,

ах, если бы знать: не вернётся...

Был редкостный вечер, когда хорошо

и

не поётся.

Ведь песня звучит не едва захочу,

она – только эхо, не боле,

красивое эхо, когда я кричу

от счастья

и боли.

В тот вечер не пелось. Плясалось, пилось,

трепалось... Меж пляса и вздора

я помню касание Ваших волос...

Вот видите,

как я скоро.

Четыре куплета – и вот она, суть.

Вы всё уже поняли, правда?

Нас разные судьбы куда-то несут

порознь.

Вы рады?

Я тоже – Вы верите? – искренне рад,

что нам никогда не встречаться

и не восходить рука об руку в рай

без боли

и счастья.

Но утренний луч (всё окошко в огне!)

коснётся щеки ненароком —

и снится мне, будто я вижу во сне

тот вечер,

Ваш локон.

Не надо! Ведь утром опять толкотня,

а завтра – как нынче и прежде.

Не надо, прошу Вас, тревожить меня

мечтой

о надежде.

Дай Бог нам друг друга в толпе не узнать,

дай Бог Вам покоя и воли,

дай Бог мне допеть, не дай Бог потерять

ни счастья,

ни боли.

3.

Начало зимы. Предполуночный час.

Конец сумасшедшего века.

Реальны, а значит, отдельны от нас

ненастье, фонарь и аптека.

Всё это уже далеко и давно,

пора бы забыть и смириться,

хотя непогода пьянит, как вино,

и ты продолжаешь мне сниться.

Мы были в тот вечер знакомы едва.

Ты мяла в руке мою руку.

Мы пили вино, говорили слова

и знали, что снимся друг другу,

что здесь и сейчас продолжается сон,

в котором встречаемся мы,

берущий начало в начале времён,

задолго до бездны и тьмы,

до Божьего Духа, витавшего над

пустой и безвидной землёй,

до трижды тонувшей горы Арарат —

мы снились друг другу с тобой!

Теряя значенья, звучали слова,

пока мы бродили по городу.

Был сыплющий искрами стылый трамвай,

дома, фонари, непогода,

и всё это было лишь фоном для нас —

от снега до лифтовой клети.

Начало зимы. Предполуночный час.

Конец тысячелетья...

Меня до сих пор непогода пьянит,

когда я бреду через вьюгу

и очень старательно делаю вид,

что мы только снились друг другу.

4.

Шепча тебе стихи – чужие клятвы

чужим богам, – шепча тебе стихи,

измять твоё непраздничное платье,

целуя изумлённые соски,

и приближать, как будто бы играя,

к преддверью рая дерзкие персты,

и снова бормотать, перевирая

порядок строф, обманчиво простых.

Как чисто! как не странно и не жалко,

забыв о том, что это лишь игра,

губами помнить голубую жилку

на нежно-жаркой стороне бедра,

твой быстрый смех сквозь быстрые лобзанья

и трепет век, твоих солёных век...

Благословенны грешные писанья,

тебя благословившие на грех!

5.

«Им только одного надо!»

(Распространённое заблуждение, причём взаимное)

Не маячь за моею оградой,

семиструнку свою не тревожь —

я и так поняла, чё те надо,

и никак не пойму, чё ты ждёшь.

Не оглаживай плечи мне взглядом,

локоток мой украдкой не трожь —

намекни на ушко, чё те надо,

загляни вечерком, если хошь.

Не сиди то напротив, то рядом,

не дыши в золочёную брошь —

по-простому скажи, чё те надо,

или просто возьми, чё ты хошь.

Никакой между нами преграды,

отчего же в руках твоих дрожь —

словно ищут они, чё те надо,

и боятся того, чё ты хошь?

Ничему без тебя я не рада,

и никто мне, как ты, не хорош.

Моё жаркое то, чё те надо, —

мой палач

без того, чё ты хошь!

...Почему ты идёшь мимо сада

и кому серенады поёшь?

Или я не дала, чё те надо?

Или не поняла, чё ты хошь?

6.

Страшит не выстрел, не пурга,

не лес густой, а жизнь пустая.

До спазмы в горле дорога

ягнёнку – стайка, волку – стая.

Жуя из яселек сенцо,

иль рыща в поисках добычи,

им страшно потерять лицо,

им важно соблюсти обычай...

Нет ничего в моей судьбе

ни от ягнёнка, ни от волка.

Я не принадлежу себе,

да и тебе – отчасти только,

и эта наша полусвязь

смешна без стирки и готовки,

когда сидим, уединясь

на многолюдной остановке,

среди отбившихся от стай

или оторванных от стаек,

чья цель проста, а жизнь пуста —

на целых полчаса пустая,

чьё нетерпенье разлито

по душам, и притёрты пробки:

не видит никого никто,

ломясь к троллейбусной коробке,

а мы сидим, о том, о сём

молчим и выглядим нелепо.

Уедем, каждый на своём:

тебе – направо, мне – налево.

Ну что ты ждёшь от дурака?

Ну что ты хочешь от поэта?

...Мне тень привязанности этой

до спазмы в горле дорога.

7. Сонет

Мы встретились. Мы долго не встречались,

боясь, что распадётся наша связь.

Непрочной представлялась эта малость,

из глубины забвения светясь.

Но речка в оба берега плескалась,

соединяя нас, живущих врозь,

но сердце сладкой болью отзывалось

на имя – если вдруг произнеслось.

Всё оказалось не таким, как было.

Река не та, и берега не те,

и плеск волны в прибрежной темноте

не будоражит память с прежней силой.

Обыденно звучание имён...

Мы встретились. Распалась связь времён.

8.

«Мне писали стихи!» – с грустной гордостью ты говоришь

и, наверно, хранишь все листки и читаешь подругам.

Абрикосы цветут. И плывёт, поднимаясь до крыш,

абрикосовый запах. И дождик по стёклам упругим

барабанит всю ночь. И тебе до зари не уснуть

над раскрытою книжкой – красивым и скушным романом.

Нет в судьбе поворота, и прям заколдованный путь,

и с него не свернуть, обманув себя новым обманом.

Ты окно распахнёшь и вдохнёшь абрикосовый дождь,

а потом, торопя и опять отгоняя решенье,

ты стихи соберёшь и, быть может, порвёшь и швырнёшь.

Я придумал тебя. Я влюбился в своё отраженье.

Я придумал. А ты не хотела придуманной быть.

Ты хотела придумать меня, чтоб любить без оглядки,

без оглядки на быт, на мой вечно несобранный вид,

на взъерошенность мыслей и слов в голове и в тетрадке...

И закружат стихи – пожелтевшие листья любви, —

в опрокинутом небе встречая свои отраженья.

Бросим прошлое – прошлому. Полно обрывки ловить.

Нам с тобой не хватило – любви или воображенья?

Это сон. Ты проснёшься, когда нагловатый, весенний,

участившийся дождь застучит по бесценным листкам.

Ты закроешь их скушным романом. Рассвет, как спасенье,

нежно руку протянет и нежно коснётся виска.

Вот и всё. А на узкой кровати, в подушках не смятых

столько спрятано снов, ожиданий, отрад и утрат...

Абрикосами пахнет. Привычный и приторный запах.

Ты читаешь стихи. Ты, наверное, плачешь. Я

в каждой слезе виноват.

Домовой

1.

Когда опять я покидаю дом,

пусть даже дом брезентовый и тесный,

грущу о том, что пережито в нём,

а вспоминать не всякий раз уместно,

грущу о том, что вот уж сколько лет

в дому ином надеюсь быть счастливей,

и это так похоже на рассвет,

на поцелуй прощально-торопливый,

грущу о том, что снова – кутерьма,

что в кутерьме привыкну постепенно

и покидать обжитые дома,

и обживать покинутые стены.

2.

Человек был очень весел,

сам не зная, отчего,

вдалеке от модных песен

и от дома отчего,

от уюта и комфорта,

от забот любимых рук,

от огней аэропорта

и от судоходных рек.

Человек твердил ночами

рассудительную чушь:

мол, в глуши он не случайно,

и, мол, разве это глушь?

Всё продумал он и взвесил,

всё он сделал по уму.

Он доволен. Горд и весел.

Верьте на слово ему.

3.

Я порой с работы поздно ухожу,

три ключа в своём кармане уношу.

Три ключа в моём кармане, три ключа —

я войду к любому гаду, не стуча.

Я скажу любому гаду: «Здравствуй, гад.

Ну-ка, ставь на стол кефир и лимонад!»

И достанет он, приветствуя меня,

два стакана и недопитый коньяк,

ну а я ему совру: «Ты знаешь, гад,

я непьющий! Ты купил бы лимонад...»

Отвернётся он печально от меня,

из горла хлебнёт початый свой коньяк,

обопрётся тяжело на шаткий стол.

Препаршиво гад живёт. Он холостой.

Стены голы. Не зашторено окно.

Разлито в углу креплёное вино.

На столе – газета, стоптанный сапог,

три окурка и капроновый чулок.

Я скажу ему негромко: «Слушай, гад,

разве это...» – Он ответит: «Виноват.

Виноват, – он скажет, глядя мне в глаза. —

Я живу не так, как надо. Так нельзя».

Постоим и помолчим мы с ним вдвоём —

я и он, живущий в зеркале моём.

Повздыхаем,

показнимся

и допьём.

4.

Подслеповатым, но зрячим окном

щурясь на терема,

где-то, я верю, стоит этот дом —

там, где не сносят дома.

Будто на блюдечке белой зимы

ломтиком старины —

дом, что запомнил мой каждый миг:

радости, горя, вины...

Ясной дорогой шагаем ли мы,

бродим ли мы впотьмах —

смотрят на нас из далёкой зимы

нашего детства дома.

5.

Домовой – не хозяин дома,

сквозняков его и теней.

Потому что хозяин – дома.

Вот лицо его на стене.

Домовой по покоям бродит,

половицами – скрип да скрип.

Не находит покоя, бредит

днями прошлыми гном-старик.

Он привык, что хозяин недвижен.

Беспокоит его одно:

лепестки отцветающих вишен

мягко-мягко стучат в окно,

и мерещатся в тёплой вьюге

что-то помнящие глаза,

что-то шепчущие друг другу

позабытые голоса...

А нахальный паук над дверью

паутину свою прядёт.

Он давно уж твердит и верит,

что никто сюда не придёт...

Но хозяин вернулся однажды!

Он распахивал окна в сад.

Почему-то он был моложе,

чем тогда, много лет назад.

Снял портрет. Погрустил. И бросил.

Засмеялся. И смех – как свет.

Юной, солнечной, рыжеволосой

гостьи голос звенел в ответ.

А потом были ночь и шёпот,

поцелуй, полусмех-полустон...

Домовой по покоям топал

и скрипел половицами он.

Замирала хозяйка: «Слышишь?..»

А хозяин шептал сквозь сон:

«Мыши. Спи. Это просто мыши.

Старый дом. Мы его снесём».

6.

Ты, наверное, зря

в этот дом постучалась.

Догорала заря.

Ничего не случалось.

Не от горя-беды,

а от осени только

листья были бледны,

словно лунные дольки.

Нет, не горечь утрат —

просто длинная осень.

Просто тучи с утра

бились ливнями оземь.

Просто в меру дано

сентябрей нам на долю.

Просто кто-то давно

не живёт в этом доме.

7.

Жарким летом каждый бугорок

жёлт по обе стороны дорог.

Это одуванчики взошли,

солнышки пробились из земли.

Как печаль, их головы легки,

и горчат слегка их стебельки...

Медленный, рассеянный рассвет.

Лето длится. Одуванчик сед.

И летят по лету семена —

в солнечную Лету имена.

8.

Неуютное, тревожащее, дальнее...

Кто сказал, что горизонт недостижим?

Никогда мои не кончатся шатания

по краям и по окраинам чужим.

Небо синее, какое небо синее!

А дорога – вся! – в полуденной пыли.

Там, за первым поворотом – Абиссиния,

а за следующим – снова край земли.

Через улочки кривые, через площади

я опять шагну в немереный простор,

чтобы снова очутиться в чистой рощице,

незнакомой, но обыденно-простой.

В ней, под деревцем, изогнутым причудливо,

я прилягу, и от взора моего,

по нездешнему пытливого и чуткого,

эта рощица не скроет ничего.

Всё познаю, всё пойму и всё прочувствую

и опять шагну за новый горизонт.

Улыбаться будут женщины сочувственно

и считать, что мне чертовски не везёт.

Буду слушать их и буду им поддакивать,

сам поверю небылицам про себя

и казаться буду тихим и податливым,

от уюта воровато пригубя.

А потом, дыша просторами желанными,

на какой-то из дорог остановлюсь.

Твоё имя прошептав, как заклинание,

на пороге твоей комнаты очнусь.

9.

Наши встречи неуютные —

как высотки после боя.

Наше чувство обоюдное

называется любовью.

И на каждое свидание

мимо окон, зреньем грозных,

мы идём, как на задание,

через шёпот перекрёстный.

Есть ли что обыкновеннее?

Но пускай проходят годы,

мы ни сплетням, ни забвению

не сдадим свои высоты.

10. Метель

Белый танец. Последний в году.

Все снежинки – под луч фонаря.

И кружат у меня на виду,

меж собой о своём говоря.

Вот – царапнулся кто-то в стекло.

Да, метель. Я тебя узнаю.

Нет, метель. Столько зим протекло!

Я уже не танцую. Пою.

Я давно уж, метель, не чудак.

Я на прочном, покойном пути.

Ах, последний? Ну, разве что так.

Ветер, музыку! Ну – веди!

Закружи-ка меня, задурмань,

зашвырни в темпе вальса туда,

где туманов лохматая рвань,

а под ними вода, как беда,

где ни следа на белой земле

и синица не бьётся в руках,

где распятья распутий во мгле

и звезда, и звезда в облаках...

Да, метель. Мы с тобою не те.

Ты слабей, чем тогда. Я умней.

Я б пошёл за тобой. Но сначала, метель,

ты ворвись-ка попробуй ко мне!

Зря я войлоком дверь обивал?

Зря окно конопатил тряпьём?

Я, быть может, заранее знал:

ты ещё постучишься в мой дом,

ты поманишь меня в неуют.

Я отвечу: «Какого рожна?..»

Ах, жена. Как метели поют за окном!

А в дому – тишина.

11.

Пыльный свет. Осклизлые ступени.

И, конечно, тени на стене...

Сколько этой самой дребедени

снилось и ещё приснится мне!

Убегаю, догоняю, плачу,

изнутри расшатываю клеть,

ничего перед судьбой не значу,

но пытаюсь всё-таки взлететь!

Надо так: колени к подбородку,

и – в зенит, слегка наискосок.

Только бы не мордой в полировку.

Только бы достаточно высок

потолок полузабытых взлётов:

чуть повыше б этих стеллажей...

Сновиденья! Ваш язык эзопов

я устал разгадывать уже.

Я устал от мыслей приземлённых,

от житья на грани забытья,

от полётов неосуществлённых,

от поэтов, пишущих, как я.

Никогда не буду просыпаться

и, святой материи назло,

буду безуспешно, но пытаться

хоть разок подняться на крыло,

хоть на миг вернуться в ту беспечность,

где стихи случались просто так,

где окно распахивалось в вечность,

старым тайнам тесен был чердак,

рифмовались «жимолость» и «милость»,

и луна плясала на трубе...

– Ты стонал. Наверное, приснилось

что-то нехорошее тебе? —

Ты права, заботливая фея.

Ты, конечно, как всегда, права.

Дай мне руку. Вот сюда, левее.

Говори обычные слова.

Ты права в любое время года,

потому что я в тебя влюблён.

Разыгралась злая непогода

и наслала нехороший сон.

12. Ножны и клинок

(Вахтовому методу посвящается)

Давным-давно, в седую старину,

найдя весьма весомые причины,

два короля затеяли войну,

а это – дело чести для мужчины.

Король божился: «Будет враг побит

и побеждён до середины лета!» —

но баронессы плакали навзрыд,

своим баронам штопая колеты.

Один барон, задира и шутник,

надев колет и сунув ногу в стремя,

устами вдруг к устам жены приник

на очень продолжительное время.

А на прощанье, ножны ей вручая,

так пошутил: «Разлука нелегка,

но ты меня дождёшься, дорогая,

как эти ножны – своего клинка!»

«Не уходи, я так тебя люблю!» —

барону баронесса прошептала.

«Я присягал на верность королю!» —

ответил он, и войско ускакало.

Барон сражался в дальней стороне,

а баронесса плакала ночами,

и ножны пустовали на стене —

причина и метафора печали...

В июле был обычный летний бал.

Плясали гости, и шелка пестрели,

и виночерпий вина разливал,

и сладкозвучно пели менестрели.

«Когда нельзя, но хочется, то можно...» —

шепнула менестрелю баронесса.

И плоть входила в плоть,

как шпага в ножны,

по самую по чашечку эфеса.

Тем временем за морем, на войне

барон являл разумную отвагу

и после битвы думал о жене,

в чужие ножны втискивая шпагу...

Когда, навоевавшись, короли

нашли пустяшный повод помириться,

не многие бароны обрели

возможность к баронессам возвратиться.

К несчастью, уцелел и наш барон.

Осенние дороги были вязки.

Пришпоривал коня и мчался он

к нелепой и трагической развязке...

Уже безумен, стар и одинок,

барон твердил в неистовом запале:

«Не разлучайте ножны и клинок!»

Его жалели, но не понимали

и воевали.

13.

Хлопала, как парус,

мокрая пелёнка.

На волнах качалась

наша комнатёнка.

Отсырели стены,

ну а мы всё плыли,

в мыле, словно в пене,

с клотика до киля.

Стирка не кончалась,

пальцы в кровь истёрла.

И брала усталость

пятернёй за горло.

Неуместна жалость —

счастия не скроешь:

мы ведь возвращались

с Острова Сокровищ.

И едва вставали —

ввысь, чтоб мир увидел,

ползунки взмывали,

как победный вымпел.

Ни минуты штиля!

Ну а мы, признаться,

время находили

петь и целоваться.

Бурей быта биты —

не на дне, не в тине,

ибо крепко сбита

наша бригантина.

В штормовом норд-осте

прочный и не шаткий

капитанский мостик —

дочкина кроватка.

14.

Речка катится, струится —

те же песни тех же струй.

Никогда не повторится

самый первый поцелуй.

Не умён входящий дважды

в ту же чувственную тьму —

это выдержит не каждый,

и не нужно никому,

кроме нас, которым мнится

и уже не первый год:

та же речка мимо мчится,

те же песенки поёт.

15.

Пророс мой посох у плетня,

рассохся мой челнок.

Зачем, куда, кого кляня,

спешить, не чуя ног?

Мотыга – бывшее весло —

удобна и прочна.

Мне наконец-то повезло:

моя земля тучна,

просторен дом, ухожен сад,

послушны сыновья.

Ни на восход, ни на закат

не рвусь, как прежде, я.

О чём жалеть? Чего желать?

Пусть сыновья растут,

умнеют, чтут отца и мать

и остаются тут...

Сегодня младший мой сынок

(задумчивый такой)

смолил рассохшийся челнок

неопытной рукой.

Конечно же, не преуспел

и чуть не зарыдал...

Листвой мой посох шелестел

и семена ронял.

ДИАЛОГ ПОЭТА И АВТОРА

Есть вопросы, на которые мы – Автор и Поэт – отвечаем по-разному. Обнаружив это, Поэт предложил, а Автор согласился записать наши ответы в виде диалога. С ключевыми вопросами, звучащими как бы извне. Как бы сверху.

Итак, первый вопрос: ЧТО ТАКОЕ ПОЭЗИЯ?

Автор. Я считаю, что это особый способ мировосприятия, который мне иногда – очень редко – бывает доступен. Стихи – не всегда поэзия, а поэзия – не обязательно стихи. Вот Леонтий Усов – поэт...

Поэт. Ну, так не случайно Московский Союз писателей принял его в свои ряды.

Автор. Почётным членом. По нечётным он остаётся скульптором. И всегда – поэтом, хотя, по его же признанию, за всю жизнь сочинил всего три неуклюжие стихотворные строчки.

Поэт. А для меня поэзия – способ забыться, уйти. Я ухожу – и увожу – иногда возвращаю.

Автор. Уводишь – куда?

Поэт. В другую реальность.

Автор. Но эту другую реальность (неважно, кем она создана: Богом, тобой или мной) – я буду воспринимать фантастически, а не поэтически. Не так, как ты.

И всплывает второй вопрос: ЧТО ТАКОЕ ФАНТАСТИКА?

Автор. Это способ мировосприятия, весьма отличный от поэзии. Мне – фантасту – интересны связи между вещами...

Поэт. ...вещами, которые сделал Бог?

Автор. Или выдумал я. Или они обнаружились в «другой реальности», куда «увёл» меня поэт. Связи между разными вещами, явлениями, событиями. Если тут шевельнешь – там грохнет. Почему? Какая связь? Как спросить, чтобы возникла надежда найти ответ? Искать и формулировать вопросы – вот занятие фантаста... Искать (или навязывать) правильный ответ берутся реалисты – от литературы, от политики, от инженерии, от менеджмента. Их интересуют сами вещи, а не то, как и с чем они связаны... Поэт игнорирует вещи и связи, он в одной капле видит Вселенную – всю. И даёт ответы на вопросы, которые мы даже задать не умеем.

Поэт. А поэт – сам – способен эти вопросы себе задать?

Автор. Неважно. Может быть, и способен, но фишка в том, что ответ у него появляется раньше. До вопроса. Владимир Высоцкий: «А мы всё ставим каверзный ответ и не находим нужного вопроса»...

Поэт. Поэзия – невнятное бормотание пифии? Бред блаженного?

Автор. Блаженного? – может быть. Юродивого? – может быть. Бред? – тоже может быть, хотя и не обязательно. Но связь с Богом – или с богами – несомненна. Поэтом пишут.

Поэт. Ура. Мы нашли общую позицию. Мне всегда казалось, что я – проводник, соломинка, флейта, и моя задача: вовремя драить трубы. Содержать Дух в чистоте, чтобы он правильно слышал – и не суесловил.

Автор. А вот я – не поэт, и ты – одна из немногих, кто не оспоривает это утверждение на том смешном основании, что я умею писать в рифму. Правда, ты делаешь правильный вывод из неверной посылки. Ты полагаешь, что быть поэтом мне мешает дидактичность: я-де постоянно выдёргиваю читателя из «других реальностей» в нашу, рассказываю, как она устроена, и даже учу, как в ней жить...

И звучит третий вопрос: СОВМЕСТНА ЛИ ПОЭЗИЯ С ДИДАКТИКОЙ?

Автор. Как ты воспринимаешь Нагорную проповедь?.. Извини, я плохо сформулировал вопрос, поэтому отвечу сам. Для меня Нагорная проповедь – поэзия. Она – вся – ответы на вопросы, которые мы до сих пор не умеем задать. И она – вся – дидактична. «Блаженны нищие», «блаженны бескорыстные», «блаженны дающие»... Это никакой логикой ниоткуда не следует; ни на один из нами найденных вопросов не отвечает. «Не убий», «не укради», «возлюби врага своего»... Полезнее, выгоднее, насущнее – наоборот. Логичнее нарушать эти заповеди, чем соблюдать их. Но дидактика и поэзия не коррелируют. А Христос – поэт, ибо Его устами говорил Бог. Учил людей устами Сына Своего. Тогда и Этим Поэтом Ему хотелось УЧИТЬ нас. В другие времена и другими поэтами Он пел или плакал... Сказать: «Это дидактика», – не значит сказать: «Это не поэзия»...

Поэт. Вся поэзия и не должна быть дидактичной.

Автор. От Бога, а не от поэта зависит, будут ли дидактичны его стихи. Или скульптуры. Леонтием Усовым Бог смеётся, грустит, негодует, жалееет, но почти никогда не учит.

Поэт. Поэт свободен в выборе: нести бред, или нести бред конструктивный!

Автор. Поэт свободен? Или – человек?

Поэт. Поэт – человек. И каждый человек свободен в выборе.

Автор. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон», – до той поры он свободен. Востребованный богами, человек теряет свободу. Поэт не свободен по определению. Он – инструмент Бога, или голос Бога. Соломинка. Флейта.

Поэт. Так что же ты – голос Бога, или инструмент?

Автор. Я фантаст. Мне интересно, как Бог всё устроил: связи между вещами, созданными Им, паутина связей... Но упаси меня Господь от жребия учить людей: «делайте так, а не этак!». Ведь сам-то я не знаю – как надо.

Поэт. А кто знает?

Автор. Бог. Иногда Он говорит об этом устами Поэта. Не моими.

Ольга Комарова,

Александр Рубан

[1] Дрокъ (дрочить) – фалъ, снасть для подъёма паруса или рея. (Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка).