Текст книги "Мироздание по мне"

Автор книги: Александр Рубан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

а в мелком месте гибельна волна.

Душа – как небо:

в час фатальных невезений

лишь высота души меня спасёт

и даст возможность превратить паденье

в почти что управляемый полёт.

Душа – как плоть:

слаба и уязвима,

вот только раны от бесчисленных обид

не зарастут коростою незримой...

Но я живу, пока она болит.

9.

Продам себя за тридцать баксов —

и хватит на прожить до Пасхи.

Сам не сумею – друг поможет.

Аванс пропью, долги умножив.

Пусть Гефсиманская гора

потерпит храп мой до утра...

Невелики мои грехи,

но спать мешают петухи.

В горшок вас, горлопаны! В суп!

Криклив, смешон и глуп ваш суд!

Я не убил, я не украл.

Почти за так почти не врал...

Но покаянный вопль Петра

блевотно рвётся из нутра.

10.

Я не утратил друга,

но оказалось вдруг:

он – из другого круга,

и я не вхож в их круг.

У них свои задачи,

игрушки, алтари.

Они живут иначе.

В своём кругу. Внутри.

А я живу снаружи.

Мы с другом не враги,

но я боюсь нарушить

проклятые круги.

Невидимы преграды,

условны рубежи.

Мы с ним, как прежде, рады

привычному: «Как жизнь?»

Жаль, видимся не часто,

и жаль, что на бегу...

Дай Бог надыбать счастье

ему в его кругу,

а мне дай Бог – снаружи...

«Всё хорошо. Беги!»

По жизни, как по луже,

расходятся круги.

11.

Я плохо спал: мне снился старый друг.

Он говорил почти по-человечьи,

но сотрясал мучительный недуг

и дух, и букву внешне здравой речи.

Он говорил: «Я понял, в чём беда!

Да в том, что вот же – светлая дорога,

но все идут не так и не туда,

за кем попало и ни с кем не в ногу!»

Он эту мысль вынашивал в тиши

и вот, приснясь мне, выплеснул больное:

«Как редкостно величие души,

не многими делимое со мною!

Когда глупцы противоречат мне, —

он говорил, – я чувствую удушье.

Гнусны и мерзопакостны оне

на фоне моего великодушья!»

Он свято верил в то, что говорил,

мой бедный друг (приснится же такое!).

Топорщились от гнева перья крыл.

Светился нимб над мудрой головою.

Залаяли собаки в унисон.

В окне луна отсвечивала мутно.

И я подумал, стряхивая сон:

«Не дай мне Бог присниться так кому-то!»

12.

Кто виноват, мой друг,

мой недруг,

моя утрата из утрат?

Что нам делить, мой враг?

Что делать,

коли никто не виноват?

13.

Мой враг! Я так тебя жалею,

как никого и никогда:

нет чувства горше и больнее,

чем безответная вражда...

14.

Я прав, но всё же друг дороже.

Палач, полнее чашу лей!

Горька цикута, но не горше

проклятой истины моей.

15.

Милый друг!

Я не верю, что счастье – в борьбе.

От любви просто некуда деться.

Всё своё, уходя, я оставлю тебе —

и печаль в моём сердце, и сердце.

Ребятам высокого роста, которым живётся непросто

(Дидактические ямбы)

А

Не тот по-настоящему высок,

кто стрижкой задевает потолок,

а тот, кто даже из-под потолка

не смотрит свысока.

Ё

Бывают случаи, когда

высокий рост мешает.

Но, если вдуматься, порой

и выгода не впрок.

Есть истина в словах о том,

что скромность украшает.

Ходи горбатым! Или будь

самим собой, дружок!

К

Испачкался, милок? И поделом.

А представлялся ликом на иконе!..

Закон не запрещает быть дерьмом,

поэтому оно всегда в законе.

Капитулируй (ну, хоть сделай вид!)

само предложит: мол, давай отмою...

И впредь субъектов, от кого смердит,

не трогай! Или будь

самим собою.

Л

Ты снова уповал на честный бой,

а недруг прятал нож за голенищем,

и – небо свинцовеет над тобой...

Так мы находим то, чего не ищем.

Ты сам располагал своей судьбой

и мог предвидеть что-нибудь такое...

Коль выживешь – идя на честный бой,

будь при ноже! Иль будь

самим собою.

М

Когда на улице весна,

а ты к ней не готов,

когда рифмуются «Луна —

Она» и «Кровь – Любовь»,

когда ты с Ней – уста к устам,

но скучно Ей с тобой,

хватай за ...ьку! Или сам

рифмуй в четвёртый раз.

Н

Несладко быть высоким? Что ж —

не трожь говно,

живи горбатым,

наглей при случае

и нож

имей для встреч с таким же братом.

Поговорим об искусстве...

* * *

С камланием, шаманством, колдовством

поэзия повязана родством

по духу или, может быть, по крови.

Заклятием звучит удачный стих.

Из плоти сотворяя божество

и образ Бога воплощая в Слове,

поэт по жизни человеков ловит

и в небеса выбрасывает их.

* * *

Не ждите, не станет плеваться в народ

верблюд в караване, который идёт.

Обида горька, и кипит его кровь,

но цель далека, а погонщик суров.

Вот так и поэты: топырят губу,

но могут за это схватить по горбу.

Слюну преобильную гордо глотают

и к цели шагают. А критики лают...

* * *

Выбирайте не цель, а дорогу,

по которой не стыдно идти,

потому что не к цели, а к Богу

мы придём по земному пути.

* * *

Поющие хором, идущие в ногу

блаженны: они одолеют дорогу.

Мечталось и мне с ними в ногу идти,

но цель – в стороне от большого пути.

* * *

Хорошо поэту:

воспоёт «Газпром»,

а «Газпром» за это

воздаёт добром.

* * *

Божий дар не прокормит поэта,

если люди даров не несут.

Божий суд не простит их за это,

но простит человеческий суд.

* * *

Смеётся поэт – значит,

душа у поэта плачет.

Берёт он гитару смело —

сердечко опять заболело.

Ласкает струну рукою —

сейчас он споёт такое!..

До песен ли в наших-то весях,

где что ни чиновник, то тать?

Но полно: о взятках и пенсиях

успеем ещё поболтать.

Тише! – поэт смеётся,

горючая песня льётся.

* * *

Отчаянно звеня,

истерзанная лира

бичует злобу дня

и множит злобу мира.

* * *

Клевещет лужа! – в ней усмешка зайца

похожа на испуганный оскал...

Ах, как досадна кривизна зеркал

тому, кто обожает отражаться!

* * *

Стихосочинителю И.И.

Всё, что издано им, так похоже

на стихи, что сомнения нет:

как поэт он заметен, но всё же

в большей степени как, чем поэт.

* * *

Есть писатели – творцы,

есть писатели – борцы.

Увлечённые борьбой

собираются гурьбой.

А которые творят,

не шагают дружно в ряд.

* * *

В заботах коротая век

и суетясь от снега к снегу,

лишь Богу равен человек,

но не другому человеку.

* * *

Виктору Астафьеву

Всяк по-своему истину ищет —

кто ломает, кто строит, кто пишет,

кто уходит, прегордый собой,

в православие, в горы, в запой...

Я не верю, что чистыми стали

отряхнувшие прах от сандалий.

Чистота – не иконы, не звёзды,

а пригодный к дыханию воздух.

Даже злая судьба хороша,

если истиной дышит душа,

если ждёт от людей не подвоха,

а ещё

хоть единого

вдоха.

* * *

Когда все наконец-то лягут

и уснут, я на кухне ночью

напишу свои лучшие строчки

и умру на листе бумаги.

* * *

Подобные оранжерейной розе,

стихи честны. Они растут без фальши

на привозном, но всё-таки навозе,

в душе – от ожиренья, но страдающей.

* * *

После прочтения книги стихов

Сергея Максимова «Образ жизни»

Ты пил и пел. Я только пил

и делал вид, что слушал.

(Мне слон на уши наступил

и что-то в них нарушил).

Бренчала музыка во мне,

сквозя из уха в ухо.

Надыбав истину на дне,

балдела в рюмке муха.

Она глазаста и глуха —

мы этим схожи с ней.

Плескалась в песне суть стиха,

как истина в вине.

Ты как для Бога пел, как встарь,

как часто будешь петь...

А я занюхивал стопарь

и думал: ты – поэт,

и видел: ты не зря поёшь,

живя, как на излёте,

и знал: ты что-то издаёшь

в хорошем переплёте,

и ждал, что этот переплёт

раскрою – и увижу

слепяще-внятный образ тот,

который не услышал.

Мятущийся, мятежный свет...

Тень – чёрная, живая...

Я верил в то, что ты поэт.

Теперь я это знаю.

* * *

На стихи Николая Игнатенко

На память проборматывая строчки,

которые написаны не мной,

я будто бы хожу в чужой сорочке

да и живу не со своей женой.

Их чужеродность ощутима сразу:

топорщатся стихи и душу трут,

щекочут вислой бахромой непоправимо длинной фразы,

потрескивают швами там и тут.

Значенья слов темны, а назначенье —

совсем не в том, чтоб что-то объяснить.

Мученье с ними... И без них мученье:

ведь с ними мне теплее, чем без них!

Как делятся последнею одеждой,

спасая от невзгод и непогод,

поэт последней делится надеждой

на то, что счастье вдруг произойдёт.

Несу в душе, душою в них врастая,

твои стихи. Становятся судьбой

твоих метафор выкройка простая,

твоих страстей рисунок непростой.

* * *

Невыгодно и нелогично чувство,

а доброта пасует перед злом.

Неправота – высокое искусство,

которое не станет ремеслом.

* * *

Стихи и дети – бесполезные

плоды ошибок непростых...

Любите женщин и поэзию!

И Бог простит.

* * *

Посвящено Владимиру Шкаликову по его настоятельной просьбе.

Мир справедлив:

я страдаю от собственной вредности,

и поделом на меня обижается гений.

Я заподозрил его в интеллигентности

и убедился, что он вне подозрений.

* * *

О мужестве

Поэт, уставший в одиночестве

строку корявую ласкать,

почти спасенье видит в ножницах,

что у редактора руках.

Строка неправильна, стыдна

и лишней кажется поэтому.

Но лишь она, она одна

поэта делала поэтом.

Он всё такой же. Он особенный.

Он на виду и на слуху.

Он не поэт: он не способен

вздрочить[1] обвисшую строку.

* * *

Стихи писать – как сапоги тачать:

добротно, точно, как умелый дядя,

гвоздочки рифм вколачивать, не глядя,

не маяться единой строчки ради,

но мастерство спокойно утверждать

стежками ямба, прочно и воздушно,

и душу вкладывать привычно и бездушно...

Пожалуй, это очень скушно —

стихи писать, как сапоги тачать.

* * *

Любимец публики и муз

вступил в писательский союз.

Тотчас, презрев законны узы,

любимцу изменили музы,

и, членским машущий билетом,

поэт, назвавшийся поэтом,

был кинут публикою грубой:

ей не певцы, ей песни любы.

* * *

После прочтения поэтического сборника «Русский крест»

Возможно ли, потратив гривну,

купить свободы на целковый?

Исчезли цензоры партийные —

воскресли цензоры церковные.

* * *

Посолиднеть, перечесть

много книг,

не срываться ни на лесть,

ни на крик,

не сбивать с чужой души

наледи,

не додумав, не спешить

на люди,

спать ночами, не курить

поутру,

ни копейки не пустить

по ветру,

ни на грош не верить в ложь

случая —

жить бы так! Но это блажь

сущая.

* * *

Забудь про то, что гол и бос, —

зато никто тебе не босс!

* * *

На книгу современной публицистики

Откройте томик сей простой —

и распахнётся бездна,

где мысль аукает в простор,

а словесам претесно,

где рубят истину сплеча

с отвагой осмелевших:

о власть имущих промолчав,

поносят власть имевших.

* * *

Надо одеваться и питаться,

чтоб нести поэзию в народ.

И поэт становится прод`авцем,

попадая в жёсткий переплёт.

Для купца бесприбыльное грустно,

а певца не радует навар:

чем дороже куплено искусство,

тем фальшивей проданный товар.

* * *

На явление томских поэтов пользователям интернета

От поэта, как известно,

пользы нет,

а мыслей – бездна.

То ли дело интернет:

пользы – куча,

смысла нет.

Может быть, в Сети поэзия

станет чуточку

полезнее:

больше будет у людей

бисера

и желудей...

* * *

Молодой поэтессе

У Вас во взоре нега и томленье,

а на устах – такие пустяки!

Имея эти бёдра и колени,

зачем Вы сочиняете стихи?

* * *

Поговорим об искусстве.

Например, о Мадонне

и о том, что жестокое время

никого не щадит.

Я давненько не видел

её фотографий в «Плейбое»...

* * *

Молитва дерзкого раба

Вы прекрасны, Нефертити!

Если вы того хотите —

я не видел ваши тити,

только шею и лицо...

Вы бессмертны, Нефертити!

Я умру, а вы живите —

в плоти, злате и нефрите...

Вот и всё.

* * *

Разговор о поэзии

Свой альбом со стихами

принесла поэтесса

и забралась с ногами

в низковатое кресло.

«Ассонансные рифмы...»

«Смысловой обертон...»

Битый час говорим мы —

и совсем не о том.

Плох альбом, к сожаленью...

Только вижу я вдруг:

молодые колени

мне нацелены в грудь.

Я спокоен, как бог,

созерцающий близко

загорелый пупок

под коротенькой блузкой.

И веду разговор

я достойно и твёрдо,

изучая в упор

дальнобойные бёдра.

Скоро взором дошёл я

до начала начал,

где казённик тяжёлый

по снаряду скучал.

Стала сбивчивей речь

про хореи и ямбы.

Я бы мог пренебречь,

отодвинулся я бы,

ведь не поздно пока.

Но всё жарче и ближе

то, что возле пупка

и – особенно – ниже.

...Было даже потешно,

как безвольно-упруги

под ладонью вспотевшей

гладкоствольные ноги,

как податливо-тесно

то, что выше и между.

«Ваши... строки – чудесны,

и...

внушают...

надежду!»

* * *

Лети на огонёк, ликуй, кружись!

Да здравствует причина смерти – жизнь!

* * *

Был поэту глас, престрашен,

из авторитетных сфер:

«Все мы лошади, все пашем —

и Пегас, и Холстомер».

Не вздыхай, моя лошадка,

всем, как видишь, нелегко.

А давай-ка вспашем грядку

глубоко-преглубоко.

Вот роскошная полянка,

вот скамеечки растут.

Мой плужок, твоя делянка,

двадцать краденых минут...

Станет небо густо-синим,

и утихнут воробьи.

Под ладонями моими

вздрогнут крылышки твои.

В городской прозрачной роще,

подустав друг дружку греть,

мы на жизнь посмотрим проще,

чем обязаны смотреть.

Тополя ещё не голы,

вечер ясен, благодать!

И рифмуются глаголы:

«быть – любить»,

«...ть – летать».

* * *

Я – твой кумир, а ты – моя услада...

Не дёргайся, не хмурь обиженно чело.

Любовь – ещё не всё, что мне от жизни надо,

но без любви не надо ничего.

* * *

Осознаю себя причиной

всего суетного и злого —

так неприветливо звучит

твоё приветственное слово...

* * *

Любовь – истерика, неврозы, хворь души.

А ненависть – задор, здоровье, сила.

Пускай меня любовь сведёт в могилу.

Я не хочу жить ненавидящим.

* * *

Протал в снегу. Дыра в заборе.

В чужой тетради чистый лист.

В пустопорожнем разговоре

душа с душой пересеклись.

Она и он. Стрелок и дичь.

Язвительны и уязвимы.

Извилинами не постичь

судеб внезапные извивы.

Попутчики в чужом краю,

в полузнакомом лабиринте,

сквозь сердце пропуская нити,

она – свою, а он – свою,

не вместе – просто рядом шли,

стараясь выглядеть иконно:

без нарушения канона,

без отражения души.

...А город щурился из окон.

А вечер был на звёзды скуп.

А губы не искали губ,

соприкасаясь ненароком...

Кого с ухмылкою незлой

он едкой эпиграммой тронет?

Зачем запомнили тепло

её колен его ладони?

* * *

Когда Фортуна дуется,

показывая тыл,

лишь тот разочаруется,

кто очарован был,

кто, славой не обласканный,

не может ничего.

Звезду б ему на лацкан

и лавры б на чело...

...От жадности к овациям

Господь меня храни!

Зачем соревноваться

тому, кто не ревнив?

* * *

Устал я, как хомут, нести

божественную лиру,

ни сытости, ни мудрости

не прибавляя миру.

* * *

Не смог продаться – не жди дотаций.

Под мецената – подмыться надо.

Живи поэтом на свете этом —

и лишь на том узришь свой том...

Не паникуй и не сдавайся:

не публикуют – издавайся!

* * *

Не дом, не дачу, не дворец

возводит истинный Творец —

пока легка Его рука,

Он лепит замки из песка,

миры из облаков.

Потом суровеет лицом

и, переставши быть Творцом,

становится Своим жрецом —

вожатым дураков.

Мне повезло: мои труды

не приземлённы, не тверды,

не зла моя судьба.

Я, слава Богу, не дорос

до восприятия всерьёз

любимого себя.

* * *

«Выхожу на Льва Толстого!» —

говорил один прозаик,

выходя на Льва Толстого

из трамвая № 3.

* * *

Поэт не беседует с Богом:

он служит Ему словостоком,

порой не желая сам.

Обласканный или избитый,

из храма, из хлама, из быта

карабкается к небесам.

И – настежь душа поэта,

штормами астрального света

просвистанная насквозь.

И – едет поэтова крыша:

к ответам, услышанным свыше,

он вряд ли отыщет вопрос.

* * *

Мне суетно. Людской реки теченье

плеснёт лицом, которое всегда

любил, но не до умопомраченья,

не до потери страха и стыда.

Мне одиноко. Печку приоткрою.

Растопки нет, но есть черновики.

И буковки, как трупики героев,

осыплются с обугленной строки.

Мне снится ненаписанная повесть —

наверное, уже в тридцатый раз.

Во сне от боли вскрикивает совесть

обрывками талантливейших фраз.

Зачем винить себя или кого-то?

Опровергают тщетность бытия

моя любовь, моя судьба, моя

работа.

* * *

Жили-были дурак и работа

и взаимно любили друг друга.

Это было бы счастьем. Но кто-то

им завидовал до испуга,

ревновал и поблизости шастал,

надоедливый, как покойник...

«Работа – дурак – начальство» —

трагический треугольник.

* * *

Поэт переводит поэта

по зыбкому мостику смыслов

над гибельной бездной безвестности,

над радугами, над порогами

слепец переводит слепца.

* * *

Всегда осторожно

к чужой прикасается боли

старый поэт —

безногий сапожник,

помнящий про мозоли,

которых нет.

* * *

Геройство, или преступленье —

писать стихи о буйстве чувств,

когда слабеют слух и зренье,

когда отказывает вкус?

* * *

На Бога не пеняй, живя убого:

Бог всем даёт. Не все берут у Бога.

* * *

Сальери:

Постой, постой!.. Ты выпил!.. без меня?

Моцарт (бросает салфетку на стол):

Довольно, сыт я.

Александр Пушкин.

Я есмь энергетический вампир.

Мы обществу нужней, чем горлу гланды.

Нас много. Мы слетаемся на пир,

когда творить пытаются таланты.

Они пылают творческим огнём

бездымно и вполне безрезультатно,

а мы их биополе жадно пьём,

нам делается сытно и приятно.

Они, потея, мучась и мечась,

кантуют Слово, как Сизиф свой камень,

а мы, насытясь, в этот самый час

шедевры лепим левыми ногами.

Они бесславно выгорят дотла,

истлеет терпеливая бумага,

а мы свершим великие дела

во славу нашу и себе во благо.

Конечно, мы рискуем головой:

зло истребимо. Но не в полной мере!

Один из нас высасывал Сальери,

пока не выпил кубок роковой.

Другой, об этой драме возвестив,

упал с свинцом в груди и с жаждой мести.

Кто ядом, кто «лепажем», кто бесчестьем —

всяк норовит вампира извести.

За что? За наш дурной, но верный глаз?

За легковесность гениальной строчки?

За то, что травят нас поодиночке,

не в силах ликвидировать как класс?

* * *

Разговор книгоиздателей о поэте

(Драматическая рубайка)

Издатель NN:

– Почитайте старого поэта!

Издатель КК (снимает шляпу, садится за стол, пристраивает рядом издательский портфель):

– Можно. Чем он осчастливил нас?

Издатель NN:

– Вот-с! —

(кладёт перед КК папку с рукописью)

Издатель КК (пытается на ощупь определить толщину):

– Однако... Резв его Пегас!

Издатель NN (выкладывает из папки исписанные листы):

– Стансы, рубаи, венок сонетов,

семь – по дням недели – триолетов,

две баллады, дюжина куплетов,

акростих, либретто для балета

и патриотический романс!..

Будете читать?

Издатель КК:

Прочту сейчас.

(придвигает к себе рукопись, читает).

Издатель NN (нервно курит, ходя из угла в угол, наконец не выдерживает):

– Ну-с, и что вы скажете на это?

Издатель КК (охотно отрывается от чтения):

– То, что говорил уже не раз:

Слог неровен, рифма не шикарна...

Издатель NN (горячо подхватывает):

– Скушно править! Стыдно издавать!

Издатель КК (доставая из портфеля бутылку):

– Что поделать – это наша карма:

старого поэта почитать.

(Откупоривают водку, пьют и плачут).

* * *

Покинем свет, а миру – хоть бы что.

Исчезнет след, а миру – хоть бы что.

Мы отойдём, а он и был, и будет.

Нас больше нет, а миру – хоть бы что.

Омар Хайям.

Покину свет – и мир умрёт со мной.

Исчезнет след – и мир умрёт со мной.

Я жив – и мир живёт в моём сознанье.

Умру – и целый мир умрёт со мной!

Но мне Омар Хайям не возражает:

«Ты прав, – мне голос говорит его. —

Тот целый мир в могилу забирает,

кто не оставил миру ничего!»

...и обо мне

* * *

Рождённый между Львом и Раком,

по гороскопу я никто:

мне совестно бросаться в драку

и страшно пятиться потом.

* * *

Меня довольно просто

заставить прыгнуть с моста.

Достаточно сказать:

«Не прыгайте! Нельзя!»

* * *

Что мне ум и смазливая рожа?

Я терзаюсь душой непростой:

не чрезмерно ли я хороший,

и не слишком ли я святой?

* * *

Слово птицелова

...Иногда в кошмарах снится,

что единожды живём...

Улетай, моя синица,

вслед за вольным журавлём!

Матерись по-птичьи звонко

из-под белых облаков!

...Далеко ещё ребёнку

до умелых дураков.

* * *

Нет, я умру не на дуэли:

заклятый друг и верный враг

не по злоб`е меня пристрелит,

а просто так.

* * *

Ведь это чудачество —

искать по ночам

новые качества

милого города

в устало прижмуренных

окнах-очах,

в горящих кошачьих

глазах светофоров.

Ведь это чудачество —

каждою ночью

спешить на свидание

с Томушкой-речкой,

на звёзды смотреть,

чуть рисуясь и молча,

пыхтеть папироской

и думать о вечном.

Полезней, наверно,

засесть за диплом,

чем шляться бесцельно,

беседуя с ветром.

Ведь это чудачество —

ЗВАТЬСЯ поэтом.

Ведь это ребячество —

СЛЫТЬ чудаком.

* * *

Я не люблю просить. Прошу – так сразу много,

особенно у тех, кто смотрит сверху вниз.

Вселенная! Прошу: не обойдись без Бога.

Пожалуйста, имей хоть маломальский смысл!

* * *

Захочется плакать – поплачу.

Захочется петь – спою.

Захочется жить иначе —

сломаю судьбу. Свою.

Живу – никому не должен,

любого святоши святей,

и встречные судьбы корёжу

в изломах судьбы своей.

* * *

Пошлая фраза: «Я – поэт!» —

прошлая фаза. Возврата нет.

* * *

Белые вороны сбились в стаю.

Я меняю цвет и улетаю.

* * *

Я буду жить сейчас и здесь,

не прогибаясь под эпоху.

Меня заботит, что я есть,

а как я выгляжу, мне всё равно.

Сукины сыны

Государственной заботе о чём бы то ни было (ну, вот хоть и о культуре) посвящается.

1.

Кому охота быть домашним псом?

Да каждому бродячему охота!

Им снится счастье: человечий дом,

где псу есть место, миска и работа,

где можно из тепла не вылезать

и, догрызая тапочки от скуки,

заглядывать хозяину в глаза,

лизать его заботливые руки:

«Ты добрый. Ты меня от стужи спас.

Ты мудрый. Ты всё делаешь, как надо.

И если ты негромко скажешь: фас! —

придётся честно выполнить команду...»

Тот не сумеет стать домашним псом

и навсегда останется бродячим,

кто жалобно скулит, увидев сон —

кошмарный сон о счастии собачьем.

2.

Купите собаку. Она вам поможет

людей разделить на плохих и хороших.

Увидите сами: когда она рядом,

вам даже и думать о людях не надо!

Собаки хозяев в беде не бросают,

собаки хороших людей не кусают,

поскольку само распознание бяки —

не ваша забота, а вашей собаки.

3.

Если давит на горло ошейник,

не скули, что хозяин – мошенник,

не рычи: мол, собачья судьба.

Если морде в наморднике тесно —

значит, ты торговался нечестно,

плутовал, продавая себя.

Притворяясь счастливым и гордым,

никого обвинять не спеши,

если, вырыв заначку свободы,

растревожишь культяпку души.

4.

Приветствую тебя, бездомный пёс!

Нам незачем друг друга опасаться.

Наш главный выбор – «Быть или казаться?» —

мы сделали давненько и всерьёз.

Ну, и куда же нам, свободным, деться

от хамов, независимых на вид?

Нам страшен раб, имеющий владельца,

и гордый тем, что на цепи сидит.

5. Зависть (как неизбежная антитеза всему вышесказанному)

Восторженно и вкусно плакать.

Любить, как пить: взахлёб, до дна.

И жить, и сдохнуть, как собака —

та, что хозяину верна.

...ДОМА. (Часть третья)

Звездопады

1.

И будет вечер на Томи

так тих, как никогда.

Наступит долгожданный миг:

покатится звезда,

и я успею загадать

желание одно,

и буду знать, что никогда

не сбудется оно.

2. Сонет

Пылают звёзды над моей рекой

и над её крутыми берегами,

и кажется: достану их рукой,

махнув, как птица, крыльями-руками.

В немую высь, в их трепетный покой,

где чутких снов не потревожит память,

я возлечу неяркою звездой

и стану там сиять себе веками.

Да будет так!.. Но знаю, знаю тайно:

на берег выйдешь ты, пускай случайно,

и тотчас в небе маленькое пламя

сверкнёт, в крутом падении звеня.

Любимая! Взгляни же на меня:

я падаю. Загадывай желанье!

3.

Там ночь облака заплетает в косу,

там воздух застуженный, ясный.

Я дверь открываю и лампу несу,

и звёзды сконфуженно гаснут.

А я, новым солнцем вломившийся в ночь,

в морозный серебряный хруст,

не в силах, сиятельный, превозмочь

нервозную, смутную грусть.

Ведь лампа в руке моей светит, даря

лишь мне трепетанье огня,

а звёзды, которые всё же горят,

невидимы лишь для меня.

4.

С неба звезда слетела.

Разве для зла?

Мне ладонь не согрела —

обожгла.

Резко тряхнул ладонью

(больно же мне!) —

гостья с небес бездонных

канула в снег.

Что я наделал, Боже мой.

Локти бы грыз.

Я же такого, может быть,

ждал всю жизнь.

Долго в снегу я рылся,

мёрз и мок

там, где на миг всклубился

белый парок.

Может, искал неправильно?

Тихо в ладонь лёг

лишь лёгонький,

весь оплавленный

уголёк...

Роюсь в сугробах прошлого.

Под рукой —

выхладевшее крошево

угольков.

Перебираю бережно.

Нечего мне беречь.

Не удержал – теперь уже

не зажечь.

Заданно или суетно жить —

всегда

чувство непредсказуемо,

как звезда.

5.

Недоступно высока,

в облаках мерцала.

Прозвенела у виска

и в сугроб упала.

Зашипела на снегу,

догорая. В полночь

прошептала: «Не смогу.

Не смогу исполнить...»

Ну а я ещё – сорю

днями. Жизнь большая!

Ну а я ещё горю,

много обещая.

На высоком берегу

1.

Дождём, дождём упасть из дрёмной сини

и всё, что не доделал, наверстать,

предутренним дождём, упругим, сильным

дождём, послушным только ветру, стать,

печаль свою пролить земле на радость,

помочь растеньям почву проколоть,

встречая день, как самый красный праздник,

о лезвия лучей изранить плоть,

слабея и спеша, наполнить реки,

над горизонтом радугу зажечь

и вдруг иссякнуть, стать бессильным, редким,

последней каплей утомлённо лечь,

растечься голубыми ручейками

и видеть: ты к берёзке подойдёшь

и капли с веток соберёшь руками,

и скажешь: «Ах, какой чудесный дождь!»

2.

Река и ночь. Безмолвие и тьма.

Или уснуть – или сойти с ума.

Ни голоса – ни рядом, ни вдали.

И под ногами не видать земли,

и не видать, что берега круты.

Лишь промелькнёт из темноты

волною отражённый свет —

и нет его. И даже Бога нет.

3. Храм

Высокий бор насквозь просвечен.

Босое солнце на траве.

Не сосны – восковые свечи

горят на синем алтаре.

Но я из рощиц голенастых,

где чахнет города душа,

спешу сюда не поклоняться,

а распрямляться и дышать

и уверять себя упрямо,

что вечны дерево и зверь —

святые мученики самой

последней, может быть, из вер.

4.

Произрастают на болоте

красы невиданной цветы.

Но если вы любой сорвёте,

внесёте в свет из темноты,

лишь удивитесь огорчённо,

насколько жалок он и мал.

А он светил

во тьме зловонной

и славно так

благоухал.

Вопросом горьким он согнётся,

увянет, не успев понять:

зачем светить

при свете солнца

и слабо так

благоухать?

5.

Там, где берега круты,

пересчитывать ступнями

уводящей в рай тропы

травянистые ступени.

Сплёвывая с языка

табака сухую крошку,

оглядеться свысока

на вершине понарошку

и не думать ни о чём.

Вот он ты, а вот вершина.

Всё на свете хорошо.

Всё на свете разрешимо.

Знать, что выдумал не ты

ночь, туман, громов раскаты.

И уйти до темноты,

отвернувшись от заката.

6.

Я увидел, как снег белый-белый летел —

и на храм, и на хлам одинаково бел.

Стали сосны под снегом ещё зеленей,

неприметная серость – ещё невидней,

даже грязь, вызывающе чёрная грязь

в колее улеглась, белоснежно искрясь.

Говорят, седина украшает, как снег.

Хорошо, что не тает она по весне.

7.

Март. Зелёные скамейки.

В мокрых трещинах земля.

Сотни белых льдинок мелких —

как осколки хрусталя,

как осколки после ссоры

то ли дружбы, то ли лжи.

Снег на клумбе

в невесёлом

ожидании

лежит.

8.

Быть похожим, но чуть-чуть похуже

и ни в чём тебя не превзойти —

вот какой тебе приятель нужен,

вот кому с тобою по пути.

Даже если дружбу рушит случай,

на вражду никто не обречён.

Знаешь, я тебя ни в чём не лучше,

потому что не похож ни в чём.

9.

Что такое ясный взор?

Это —

человек устал

книгу дней и своих и зорь,

дружб и ссор своих листать,

но пред ним предстала ты,

и в тебе он угадал

те рассветные черты,

что ночами намечтал.

День настал, а дивный сон

не растаял, и (чудак-

человек!) поверил он,

что отныне будет так:

лишь вершины синих гор,

и – ни пропастей, ни круч...

Что такое ясный взор?

Просверк неба из-за туч.

10.

Гулкая аллея.

Мы наедине.

Ты, себя жалея,

жалуешься мне.

На стволах корявых —

времени налёт.

Грубая кора их

рябь морщинок льёт.

Ветви, словно пальцы

высушенные.

В памяти толпятся

выслушанные.

С неба жёлто свешена

ниточка огней.

Жалуется женщина.

Жалуется мне.

Из виска устами

выпиваю боль

и стою усталый,

будто бы с тобой.

Гулкая аллея.

Мы наедине.

Ты, себя жалея,

жалуешься мне.

11. Притча о целеустремлённом человеке

Шёл по жизни человек.

Знал, куда идти.

Падал снег и таял снег

на его пути.

В полдень шёл и в темноту,

не жалея сил.

– Почему один иду? —

вдруг себя спросил.

Цель звала. И человек

отогнал вопрос.

Шаг сменил почти на бег

и в который раз,

несгибаем и суров,

сердце в камень сжал,

не свернул на чей-то зов,

руку не подал.

Шёл по жизни человек.

Волосы седы.

Падал с неба белый снег.

Заносил следы.

12. Бунтарь

Торжественно и зло

налягу на весло,

как будто на излом

хочу его проверить,

а после крикну в шквал:

«Вот видите? Сломал!» —

и наплевать, что стал

недостижимым берег.

Что говорил в глаза,

теперь я доказал:

таким веслом нельзя

ни загребать, ни править.

Не верили? Прекрас-

но! Факты против вас.

Я никого не спас,

но пропадаю правым.

...А под волной крутой

подумаю про то,

что этой правотой

гордиться не пристало...

Но знаю, потужив,

что если буду жив,

то против новой лжи

любой ценой восстану.

13.

Куда лечу? Не в рай, так в ад!

И отрабатываю над

моей несбывшейся судьбой

победный бой с самим собой.

14. Зазеркалье

Я знаю с малых лет,

но иногда не верю,

что зеркала – не двери,

что Зазеркалья – нет.

Я не один такой.

В мечтанья взоры вперив,

и вы стояли перед

обманчивой стеной.

Всё отражалось в ней,

и всё преображалось,

и довоображалось

доступное во сне.

...Там всё наоборот,

не только текст в газете:

там даже компас врёт,

запутав страны света.

Там всё наоборот,

всё проще и прямее:

кто ближе к сердцу, тот,

конечно же, правее.

Там всё наоборот,

как в песенке и в сказке:

богат и счастлив тот,

кто жил не по указке.

Там всё наоборот,

а значит, всё, как надо:

там друг не предаёт,

а враг не ждёт пощады...

Сей образ жизни мил

уставшим от ушибов:

мечтать по мере сил

и собственных ошибок.

В том нет, пожалуй, зла,

а может, и не будет,

что смотрят в зеркала

мечтательные люди.

Пока никто не свят

ни тут, ни в Зазеркальи —

до той поры едва ли

его осуществят,

и слава Богу.

15.

За спиною – все дни непогоды,

за плечами – зорь непокой.

Вот и Новый. А старому году —

со свечами за упокой.

Мы одну оставляем свечку.

Нежен, строг и божествен свет.

– С Новым годом! – целую в щёчку.

– С новым счастьем! – слышу в ответ.

С новым счастьем... А где же старое?

Память высветит в уголках:

вот – снежинки, как звёзды усталые,

тихо растаяли на губах,

вот – опять! – неудачи крупные...

И в сплошной веренице лиц —

наши встречи. Такие хрупкие.

Хрупче ёлочных безделиц...

Бой часов белый мир наполнит.

– Вот и всё.

– Помнишь день, когда...?

– Помню, помню. Ну как не помнить?

– Будем счастливы! Будем?

– Да.

Хроника одной разлуки

1.

Пыльный луч над изголовьем,

как дыханье, невесом.

Ни движением, ни словом

не спугну твой лёгкий сон.

Луч запляшет по ресницам.

Как рассвет неумолим!

Ты проснёшься. Мы простимся.

Что-то в душах утаим.

И расстанемся, не зная,

где увидимся потом.

Две пылинки. Плоть земная.

Сколько их в луче одном?

Это чувство, это чудо

звёздным светом сквозь года

к нам приходит ниоткуда

и уходит в никуда.

2.

Семафор загорелся разрешающим глазом:

путь свободен.

В буферном лязге

руки друг друга беззвучно тронем.

Забормочут колёса:

«Забудем, забудем, забудем...»

Я остаюсь на заснеженном гулком перроне,

ещё предвкушая горечь разлуки,