Текст книги "Лаборатория Дубльвэ"

Автор книги: Александр Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Контроль? Охотно принимаю! – воскликнул Лавров. – Будет исполнено. Вот вам в залог моя рука! – И он протянул Сугубову руку.

* * *

Размеренная жизнь ВИЭМ неожиданно резко нарушилась. Из клиники исчезли двое больных – Кудрявцев и Голубев. Весь институт был поднят на розыски стариков, и, наконец, их нашли в дальнем секторе Парка культуры и отдыха. Оба они в течение нескольких дней проявили одинаковую и непонятную возбудимость и странное для старческих организмов ослабление тормозных процессов.

Наблюдая больных, Нина следила и за Лавровым. Ей казалось, что ему известны причины отклонения больных от психической нормы, но он скрывает эти причины. «Неужели, – задавала она себе вопрос, – неужели Лавров вопреки своему слову начал тайно производить рискованные опыты?» Нина вспомнила классическое определение высшей нервной деятельности:

«Это – сила обоих основных нервных процессов: раздражения и торможения, затем – соотношение по силе их между собою – уравновешенность и, наконец, подвижность их. Эти пункты, с одной стороны, ложатся в основание типов высшей нервной деятельности, а эти типы играют большую роль в генезисе нервных и так называемых душевных заболеваний; с другой представляют характерные изменения при патологическом состоянии этой деятельности».

Так писал великий Павлов. Из этого незыблемого научного положения следует, что электризация мозга должна вести к патологическому состоянию. Все же Нина решила не вызывать Лаврова на объяснение и не делиться своими подозрениями с Сугубовым.

В тот самый день, когда Кудрявцев и Голубев, наконец, вернулись к своему обычному состоянию, из лаборатории Дубльвэ санитары вывезли труп Суркова, жалкого, дряхлого старика, который много месяцев находился на попечении института. Нина вошла в лабораторию, когда Суркова поднимали с пола. Одного взгляда на Лаврова, кресло, провода и тело несчастной жертвы было достаточно, чтобы понять, что произошло.

Бледный Лавров сурово и упорно смотрел в одну точку. Казалось, он хотел вызвать Нину на самое резкое столкновение. И вдруг она поняла, что не только Сурков, не только Голубев и Кудрявцев, но и сам Лавров является жертвой своего экспериментаторского увлечения.

«Он электризует свой мозг и перестал контролировать свои желания. Он не управляет собой», – с ужасом подумала Нина. Она пробормотала какую-то фразу и быстро вышла, с облегчением захлопнув за собой стальную дверь лаборатории Дубльвэ.

«К Сугубову, непременно к Сугубову», – решила Нина, хотя знала, что профессор отдыхает далеко за городом…

* * *

Такси летело довольно низко над землей. Пушистые от инея леса были освещены лучами заходящего солнца. Нина открыла окно, ее лицо обдал влажный, свежий воздух. Во всем чувствовалось приближение весны.

Показался холм, покрытый лесом, озеро и на берегу дом, окруженный садом.

Летчик еще раз нагнулся над картой и направил машину к дому, постепенно убавляя скорость.

Сугубов провел Нину в дом, сложенный из толстых бревен и напоминавший старинные постройки норвежских крестьян.

– Вот моя гостиная-столовая, – сказал Сугубов.

Нина с любопытством разглядывала вместительную комнату, большой стол и стулья с растопыренными резными ножками, диван, шкафчики резного дерева. По стенам висели ружья, ягдташи, удочки, хитроумные рыболовные снасти. В углу в большом очаге-камине пылали дрова. Над огнем висел медный чайник.

– Будьте как дома, – продолжал Сугубов. – Сюда люди с деловыми разговорами обыкновенно мною не допускаются. Вы – исключение. Здесь я только отдыхаю. Кругом леса, простор. Ближайший мой сосед – судостроитель Климов. Его дача на том берегу озера. Мы нередко с ним вместе охотимся.

– А еще чем вы тут занимаетесь?

– Отдыхом, отдыхом и отдыхом, – ответил Сугубов. – Чтобы хорошо работать, надо уметь хорошо отдыхать.

– Это тоже входит в ваш ортобиоз?

– Всенепременнейше. Ортобиоз – правильная жизнь, а правильная жизнь это жизнь естественная, по законам природы и близкая к природе. И это вполне возможно даже для нас, жителей больших городов. Электромобили, аэротакси – все это великолепно. Но почему бы не прокатиться на хорошей лошадке зимним вечером по лесной дороге и полям?

– Как, вы…

– Представьте, большой любитель лошадей. И у меня замечательная пара. Непременно вас покатаю. Но сначала о деле. Говорите, что у вас там стряслось.

Сугубов выслушал рассказ Нины, сидя у камина в деревянном кресле.

– Бедный мой друг-соперник… Вы знаете, мы наблюдаем за здоровьем друг друга. И мне казалось, что я знаю все тайники физической природы и высшей нервной деятельности Ивана Александровича…

Сугубов глубоко задумался. Нина тоже сидела молча, не мешая ему сосредоточиться.

Как бы рассуждая с самим собой, Сугубов, наконец, заговорил:

– Завтра же Ивана Александровича осторожно отстраним от работы. Придумаем неотложную командировку. Придется и мне ехать понаблюдать за ним. Может быть, удастся подвинтить его ослабнувшие тормоза и восстановить нормальное взаимоотношение двух процессов.

Однако эти планы Сугубову выполнить не удалось. Когда на следующий день он приехал в ВИЭМ, ему встревоженно сообщили об исчезновении Лаврова и Никитиной. К вечеру стало ясно, что нигде в Ленинграде профессора и его ассистента нет. Как ни дика показалась вначале Сугубову мысль, что Лавров похитил Нину и сам скрылся, опасаясь, что ему помешают продолжать опыты, эта мысль с каждым часом все больше и больше овладевала им.

* * *

Иван Александрович Лавров действительно увлек Нину в путешествие и действительно радовался тому, что таким образом помешает Нине выступать против его опытов. Но решение о поездке появилось только вследствие того, что его старый приятель Глебов, начальник подводной арктической станции, срочной радиограммой попросил Лаврова приехать произвести ему операцию.

Нина едва успела вернуться от Сугубова, когда ее вызвал Лавров, и, будто накануне ничего не произошло, мягко и сосредоточенно заговорил:

– Мне нужна ваша помощь, и я надеюсь, что вы не откажете мне. Я получил радиограмму. Умирает мой близкий друг. Нужна операция. Ее успех отчасти зависит и от вас: я уже привык работать с вами, у вас ловкие руки, и вы понимаете с полуслова, что нужно делать. Наше путешествие продлится недолго. Может быть, мы успеем вернуться сегодня же вечером, в крайнем случае – завтра к утру.

– Летим, – ответила Нина.

Ничего другого она не могла сказать; нельзя же отпустить Лаврова одного, и притом ведь он собирается делать серьезную операцию. Кто знает, как еще может измениться его настроение в пути и к чему эти перемены приведут?..

Уже на втором часу пути эти перемены, которых опасалась Нина, начали сказываться. Лавров хмурился, прикладывал концы пальцев к вискам и, наконец, сказал:

– Здесь, в ящике, переносный аппарат для электризации… Мне надо освежить свой мозг. Вы, вероятно, и не знали, что я частенько прибегаю к этому.

Нина мгновение колебалась, затем ответила:

– Я знала, Иван Александрович.

– Будто бы? – спросил он, посмотрев на нее насмешливо и в то же время испуганно. – Неужели вы исподтишка выслеживали меня? Но ведь я закрывался в лаборатории…

– Нет, Иван Александрович, я не выслеживала, но у вас так резко изменился характер, вы стали совершать несвойственные вам поступки…

– Ну, конечно! – гневно воскликнул Лавров. – Вы хотите сказать, что от электризации мозга я спятил с ума?.. Помогите же мне. Аккумуляторы малы, но чрезвычайно тяжелы.

– Не помогу, профессор.

– Почему?

– Потому что электризация губит вас!

Лавров опустился перед ящиком и, открывая его, быстро заговорил:

– Упрямица! Без электризации я могу погибнуть еще быстрее. Мой мозг уже привык к электризации, как к наркотику. Если я не получу привычной дозы, наступит реакция, глубокий сон, если не что-нибудь худшее. А что, если в полете произойдет какая-нибудь неожиданность? Как ни совершенны автоматы, в известных условиях они не могут заменить человека.

– Научите меня управлять ими.

– Это не так просто, – возразил Лавров. – И, кроме того, не забывайте, что мне предстоит чрезвычайно сложная операция. От состояния моего мозга зависит жизнь человека.

С этими доводами нельзя было не согласиться. «Ведь и применение наркотических средств нельзя слишком резко обрывать», – убеждала себя Нина, нехотя помогая Лаврову.

Когда электризация мозга была закончена, Лавров шумно вздохнул и откинулся на спинку кресла.

– Вот! Теперь хорошо! Мысль ясна и легка.

– Мне не совсем понятно действие электризации, – сказала Нина. – Если работа мозга и облегчается, получая электроэнергию извне, то усиление мозговой деятельности должно происходить только в то время, когда получает добавочное искусственное электропитание. Но с прекращением этого питания работа мозга, во всяком случае, по субъективному ощущению, должна скорее ухудшиться. Между тем вы как будто находите, что действие…

– Да, нахожу, – прервал Нину Лавров. – Почему так происходит, для меня самого еще неясно, но действие электризации мозга имеет длительный характер. Разве иначе я стал бы прибегать к электризации? Именно потому, что действие было длительным и пятиминутной зарядки хватало на сутки, я и начал систематически подвергать себя этой процедуре. Не думайте, что я стал каким-то электронаркоманом. Когда я сочту опыт законченным и верну память Михееву, то подвергнусь электронаркозу, высплюсь и проснусь как ни в чем не бывало.

«Так его и придется лечить», – подумала Нина и тут же вспомнила, что не оставила Сугубову сообщения о своем отъезде. Впрочем, вероятно, это сделал Лавров.

– Конечно, в ВИЭМ знают о нашем отъезде? – спросила Нина.

– Что? Зачем? – вспыхнул Лавров и вдруг закричал: – Я распоряжаюсь собой! И вами! Понимаете?

Нина пожала плечами и, стараясь не обнаружить перед Лавровым своего волнения, поставила экран «телеглаз».

Густая пестрая и синяя сеть каналов пересекалась во всех направлениях.

Могучий экран переносил океанский корабль через водяной перекресток. Бесчисленные поезда, похожие на чудовищных ящеров, шли по необычайно широкой колее, сверкая окнами двух этажей. Над этими поездами по легким ажурным эстакадам на высоте ста метров мчались другие, еще более быстроходные. По автострадам мчались вереницы безрельсовых поездов и автомобилей. Машина Лаврова то плавно поднималась, то делала вираж, чтобы обойти встречный воздушный поезд – гигантский крейсер воздушного океана. Об этом заботились зоркие и неутомимые глаза – фотоэлементы автоматического пилота.

В поле зрения «телеглаза» вошел летающий городок – научный институт. Там ведется напряженная и разнообразная научная работа по астрономии, метеорологии, аэрологии, биофизике. Как своеобразна должна быть жизнь в этом летающем городе под вечно безоблачным небом! Раньше Нина мечтала побывать в этом исключительном сооружении эпохи, но ее теперь так угнетала мысль о поведении Лаврова и ее собственном легкомысленном согласии на поездку, становящуюся похожей на плен, что она равнодушно смотрела на купола обсерватории и «минареты» – вышки с научными приборами, придававшие городу восточный характер.

Воздушный городок остался позади.

Нина тихо встала и пошла в аппаратную. Лавров не окликал ее. Узкая дверь открылась без звука. За нею – маленькая комнатка, вся уставленная сложными авиационными приборами. Вот и радиотелефон. С волнением Нина взялась за вариометр. Длина волны приемно-передающей радиостанции института…

Так. Но почему аппарат не оживает?..

Нина нетерпеливо склонилась над столом и вдруг услышала насмешливый голос Лаврова:

– Не трудитесь понапрасну. Ничего не выйдет. Эта радиостанция с секретом…

* * *

То, что издали Нина приняла за форму моста, оказалось аэродромом, сооруженным между двумя отрогами гор…

Аэродром был снабжен тормозными электромагнитами и подвижной поверхностью посадочной площадки. Эта поверхность могла двигаться, таким образом машины могли садиться на небольшой аэродром даже при значительной посадочной скорости.

Транспортер подтянул машину Лаврова к краю аэродрома. Лавров и Нина с чемоданами, в которых были медицинские принадлежности, вошли в кабину лифта. Началось новое путешествие. Лифт опустил их с горы. Они вышли на небольшую площадь, сели в электромобиль и покатили по дороге, высеченной в граните, к берегу моря. Там они вошли в кабину другого, последнего лифта. Это путешествие длилось всего шесть минут. Лавров и Нина вышли. Перед ними был настоящий вокзальный зал, хотя и не очень большой. «И это под водой, под вечным покровом двигающихся льдов», – подумала Нина и сказала, обращаясь к Лаврову:

– Однако и забрался же ваш Глебов. Его и со сказочным наливным яблочком не найдешь.

– Найдем, – ответил Лавров. – Мы почти на месте. Входите в кабину лифта, Нина, будем погружаться в пучину Полярного океана.

Нина вошла в кабину и на ее стене увидела чертежи подводной лаборатории. Это было обширное круглое здание, поднимающееся из глубины океана, вершина его была ниже подошвы ледяных полей. Оно стояло на обрыве подводного плато. Из нижнего этажа шел тоннель-отросток, погружавшийся в еще большую глубину. Пока они опускались, лифтер успел сообщить Нине кое-какие подробности о здании. Во всех этажах производятся научные исследования соответствующих слоев воды – биологические, физические, химические, берутся пробы воды через особые камеры. Стены здания построены из специальных сплавов, не подвергающихся коррозии. Двадцать подводных лодок совершают плавания для изучения центрального полярного района.

На вопрос Лаврова о Глебове лифтер ответил:

– Дмитрий Иванович лежит в больнице. Это во втором этаже.

В предоперационной комнате Лавров потребовал для себя и Нины стерильные халаты, переоделся и начал мыть руки. В это время вышел молодой врач. Он приветствовал профессора и грустно сказал:

– Несчастье, профессор… Глебов…

– Что с Дмитрием? – воскликнул Лавров.

– Увы… Дмитрий Иванович только что умер от шока во время операции.

Лавров крякнул, но, к удивлению Нины, продолжал мыть руки с необычайной поспешностью и даже каким-то ожесточением. «Быть может, подумала она, – это происходит у него бессознательно?»

– Скорее, Нина, мойте руки, – приказал он.

«Видно, смерть Глебова еще больше омрачила его разум», – подумала Нина, но не стала перечить профессору.

Несмотря на всю спешку, Лавров постоял еще вместе с Ниной под ливнем лучистой энергии, чтобы окончательно стерилизовать поверхность тела, и только после этого вошел в операционную.

Глебов еще лежал на операционном столе. Хирург – уже немолодой человек – стоял, опустив голову, возле стола. Сестра убирала инструменты.

– Давайте сюда инструменты, – властно потребовал Лавров и повернулся к хирургу: – Помогите закончить операцию.

Хирург непонимающими глазами посмотрел на Лаврова и сказал:

– Но ведь Глебов мертв, профессор.

– Знаю. Нина, возьмите из серебряного ящичка шприц и две ампулы.

И Лавров начал с необычайной скоростью и ловкостью оперировать мертвое тело. Хирург был так ошеломлен, что несколько секунд оставался неподвижным, а затем, подчиняясь авторитету профессора, хотя и не понимая цели посмертной операции, начал помогать Лаврову. У покойного Глебова был очень тяжелый случай ущемленной грыжи. В две минуты Лавров докончил начатую до него операцию, поразив хирурга и Нину совершенством техники, находчивостью и быстротой. Оставалось только наложить швы. Предоставив это дело хирургу, Лавров сказал Нине:

– Теперь давайте скорее шприц и ампулы. – Он быстро отколол головки ампул, наполнил шприц жидкостью, сделал укол в сердце мертвеца, и через несколько секунд Глебов начал подавать признаки жизни. Появился слабый пульс. Изменился цвет лица. Он начал дышать. Открыл глаза. А еще через некоторое время спросил:

– Удалось закрыть камеру?

* * *

Вечером два друга, Лавров и Глебов, тихо беседовали.

– Понимаешь, Ваня, – рассказывал Глебов, – у нас здесь в стенах камеры, при помощи которых мы берем пробы воды. Мне нужно было взять пробу из нижнего этажа. Внешнее давление воды там большое. Когда дверка камеры открылась и вода начала вливаться в особый бак, я заметил, что механические затворы не действуют. Попытался поднять дверцу руками, чтобы закрыть отверстие, – не тут-то было. Напрягся из последних сил, меня и схватило. Едва успел сигнал подать. А вода идет и идет. Уже наполняет помещение, в котором я нахожусь. Этак все этажи может затопить. У нас в каждом этаже, по горизонтали, водонепроницаемые перегородки. Думал, уж не закрыть ли их, по крайней мере один погибну, других бед вода не причинит. Дернул затвор, тоже не действует. Когда пришли на помощь, я уж почти без памяти от боли был, и вода стояла у подбородка.

Потом Глебов рассказал о ходе работ по растоплению ледников Гренландии и о том, как, не ожидая окончания этих работ, советские люди добрались подо льдом до рудных недр Гренландии.

– Понимаешь, – с увлечением заговорил он на новую тему, разрабатывается проект использования энергии движения арктических льдов, их дрейфа. Как тебе нравится?

Глебов засмеялся молодым смехом, и Лавров попросил его не хохотать.

– Швы разойдутся!

– Ну что там швы! Забудем о них. Понимаешь, какая это силища!

Заметив, что Глебов устал, Лавров перевел беседу на более легкий предмет. Они стали вспоминать детство.

– Помнишь, как мы брали призы на скутере?

– А наш буер «Самолет»!

– А наш школьный театр! Помнишь, ты играл роль Гамлета? У нашей Офелии-то, у Жени Стаховой, случился тогда маленький скандал с костюмом.

– Как же, помню!

– А ты не забыл лето, проведенное у моих родителей в Тропине? Во время экскурсии мы обнаружили тогда залежи каменного угля, – сказал Глебов.

– Да, и наловили раков. Вот где раков-то было! Твой отец их очень любил. Он жив?

– Живехонек. Что ему сделается, – ответил Глебов, – бодрый старик. Да он не так еще стар. Всего сто два года. У меня и дед жив.

– Неужели? – удивился Лавров. – Тому-то уж много лет должно быть.

– Да, дед в преклонных годах. Сто тридцать девять лет. На пасеке работает. Читает без очков. Книгу пишет, какие-то мемуары со странным названием «Чего у нас нет». На одно жалуется – память ослабевает.

– Уставать стал? И память ослабела? – с интересом спросил Лавров. – Так это дело поправимое! У меня с собою аппарат. Сто тридцать девять лет… Я непременно должен его видеть. Если хочешь, я и тебе могу освежить мозги.

– Не надо, Ваня, спасибо, мозги мои свеженькие.

– А все-таки, Митя…

– И память отличная, Ваня. Хоть сейчас мемуары пиши. Да и старик мой не захочет. Он еще себя старым не считает. Вот у него приятель есть, Магомет Закиров, тому сто шестьдесят девять лет.

– Сто шестьдесят девять? – повторил Лавров с непонятным Глебову увлечением.

– Да.

– Ну, как хочешь. Отдохни теперь, Митя, – пробормотал профессор и вышел из комнаты.

В коридоре Лавров встретился с Ниной. Воспользовавшись беседой Лаврова с Глебовым, она смогла, наконец, передать в Институт весть о себе и Лаврове. Сугубов обещал вылететь на Полярный остров и забрать Лаврова с собой. Но радостная улыбка застыла на ее губах, когда Лавров отрывисто сообщил:

– Сейчас отправляемся.

* * *

Островитяне тепло проводили Лаврова и Нину. Через двадцать минут полоса полярных льдов исчезла. Почему же, однако, машина Лаврова летит на юго-восток? Или он ошибся, давая маршрут пилоту-автомату?

– Мы не сбились с пути, Иван Александрович?

– Нет, все в порядке. Летим куда надо. Я хочу навестить одного интересного человека. Он живет… на Памире. Не сердитесь, Нина, это отнимет у вас еще одни сутки. Да ведь у вас, кажется, дома дети не плачут. Полет должен быть интересным, – утешил он ее с легкой насмешкой, – летим навстречу весне!

Действительно, при быстром полете на юг время как будто ускорило свой бег. Давно ли внизу расстилался белый снежный покров! Потом в этом белом покрове стали появляться, и чем дальше, тем чаще, темные проталины. Затем вся земля стала черной, с белыми пятнами снежных остатков возле лесов, в долинах и на северной стороне холмов. Скоро исчезли и эти белые пятна. Внизу расстилался черный покров, на котором кое-где начали появляться зеленые пятна; их становилось все больше и больше, и вот все зацвело и зазеленело – и луга, и поля, и леса. Молодые леса широкими полосами тянулись с запада на восток, а кое-где с севера на юг. Зелеными стенами окружали они зеркальную гладь озер и тянулись вдоль берегов серебристых рек. Дальше полет продолжался над горными хребтами. Нина уснула и проснулась, когда они уже снижались над аэродромом Солнечного города…

* * *

Пилот-автомат повернул машину к аэродрому. Сугубов посмотрел вниз и увидел Солнечный город, весь залитый электрическим светом. Среди огромных круглых зеркал и огромных черных шаров – собирателей солнечных лучей виднелись дома с плоскими, посеребренными для отражения солнечных лучей крышами, окруженные садами, пирамидальными тополями, кипарисами и виноградниками. Вид кипарисов и виноградников на плоскогорье не удивил Сугубова; он уже видел чудеса акклиматизации и переделки растений.

Легкий, едва уловимый толчок. Машина коснулась гладкой поверхности аэродрома.

Сугубов посмотрел на часы.

– Двадцать два пятнадцать, – сказал он. – Не думаю, чтобы Закиров ложился спать так рано. Возможно, что Лавров и Никитина еще у него, если догадка Глебова верна…

Подъехал небольшой гелиоэлектромобиль.

– В гостиницу? – спросил шофер.

– Если можно, к товарищу Закирову. Он живет…

– Прошу садиться. Я знаю, где он живет, – перебил Сугубова шофер.

Машина бесшумно, как тень, пробежала огромный аэродром, миновала ряд домов аэропорта и стала подниматься по великолепной, хорошо освещенной горной дороге, по сторонам которой росли абрикосовые, персиковые деревья и кусты цветущих роз. В горах на открытых местах виднелись дома, окруженные садами, и странные сооружения на высоких башнях в форме ромбов.

– Мощные ветросиловые установки, – сказал шофер. – Комбинация многих десятков пропеллеров-ветряков на одной раме, которая может поворачиваться по ветру.

Дорога сделала поворот, и Сугубов увидал внизу горные луга, местами напоминавшие лужайки, покрытые только что выпавшим снегом.

То были освещенные ярким лунным светом бесчисленные стада тонкорунных овец, отдыхавших в ночной прохладе. А еще ниже, от гор до горизонта, тянулась необозримая площадь сплошных культурных земель, хлопковых полей, виноградников, садов. Блестели выпрямленные русла рек, новых озер и гидропортов.

Новый поворот, и Сугубов увидел прилепившееся к скале гнездо – дом с верандой, покрытый вьющимся виноградом. К дому вела каменная лестница. Недалеко от нее был устроен лифт. Окна и веранда были ярко освещены.

Шофер подъехал к лифту.

– Дом Магомеда Закирова.

* * *

Входная дверь дома была открыта. На пороге стоял красивый, загорелый мальчик. Его черные кудрявые волосы прикрывала тюбетейка. Одет он был в рубашку, короткие штанишки и сандалии. Тюбетейка и весь костюм мальчика, казалось, были сделаны из серебристой паутины.

Мальчик смотрел куда-то вверх и кричал:

– Авис! Авис!

Увлеченный этим странным занятием, он не заметил Сугубова.

Вдруг откуда-то камнем свалился сокол и уселся на плечо мальчика.

В тот же момент послышался женский голос:

– Леонид!

Из дома вышла молодая женщина в длинной белой одежде. Ее черные косы были перевиты жемчужными нитками, лицо поражало красотой.

– Иду! – крикнул мальчик.

Он убежал в дом с соколом на плече, а женщина, увидев Сугубова, выжидательно остановилась.

– Могу я видеть Магомета Закирова? – спросил Сугубов. – Он еще не спит?

– Нет, он не спит, – певучим, музыкальным голосом ответила молодая женщина. – Но вам придется подождать. Сейчас его осматривает профессор из Ленинграда.

– Профессор из Ленинграда? – воскликнул Сугубов. – Его-то мне и надо. Прошу вас немедленно провести меня к нему. Дело не терпит ни малейшего отлагательства. Я профессор Сугубов, друг профессора Лаврова.

– Пожалуйста, – спокойно и так же певуче ответила женщина.

Сугубов последовал за ней. Они вошли в комнату со сводчатым потолком, узкими окнами и нишами. Все свободное пространство возле стен было заполнено книгами и географическими картами Памира. Прямо против двери в кресле с высокой спинкой сидел высохший старичок в бухарском халате и в тюбетейке на совершенно облысевшей голове. Его бритое лицо со старчески обострившимися линиями напоминало маску Вольтера работы скульптора Гудона. Его запавшие, но еще живые глаза выражали недоумение, на губах застыла улыбка. Старик поворачивал голову то направо, то налево. За креслом, на полу лежал аппарат Лаврова для электризации мозга.

Возле Закирова стоял взбешенный Лавров, по другую сторону кресла – побледневшая Нина.

– Это снова ваши проделки! – почти кричал Лавров, обращаясь к Нине. – Я вас взял в помощницы не для того, чтобы вы мешали мне работать.

Нина заметила в дверях молодую женщину и Сугубова, вскрикнула и бросилась к ним навстречу, как бы ища защиты. Лицо ее сразу порозовело. Она быстро шепнула на ухо Сугубову:

– Я испортила аппарат, чтобы Лавров не смог произвести опыта.

– И хорошо сделали, – вслух сказал Сугубов.

Он решительно шагнул к Лаврову, который недружелюбно смотрел на незваного гостя.

– Товарищ Закиров… – Сугубов поклонился старику. – Простите, что побеспокоил вас…

– Пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста! – Старик закивал головой, как китайская статуэтка, и все лицо его расплылось в улыбке. – Мой дом – ваш дом…

– У меня совершенно неотложное дело к Ивану Александровичу Лаврову.

– Пожалуйста! Пожалуйста! – вновь закивал головой Закиров. – Значит, лечение на сегодня откладывается? – спросил он и, обратившись к Сугубову, продолжал: – У меня с памятью что-то неладно. Обедал я сегодня или не обедал?

* * *

Полная луна осветила ледники. Внизу горел огнями Солнечный город. Из городского сада доносилась музыка.

– Нет, нет и нет! – волновался Лавров. – Глупости и чепуха. Я совершенно здоров.

– Но поймите, Иван Александрович, – убеждал его Сугубов. – Вы сами врач…

– О, я понимаю. Я все понимаю! – воскликнул Лавров. – Вижу вас насквозь. Вы просто завидуете мне!

При этих словах Сугубов выпрямился, лицо его нахмурилось, но он тотчас сдержал себя и добродушно улыбнулся. Это, по-видимому, еще более рассердило Лаврова.

– Да, да. Вы только прикидываетесь моим другом. Вы и ваша сообщница Нина, которая шпионит за мною и срывает мою работу, хотите скомпрометировать мой новый метод лечения.

Но чем больше горячился Лавров, чем больше говорил он обидных, оскорбительных слов, тем спокойнее становился Сугубов. Его движения стали скупыми, сдержанными, он даже понизил голос, когда обратился к Лаврову:

– Опомнитесь, Иван Александрович. В нашей стране в наше время кто же руководствуется низкими личными мотивами?

– Атавизм всегда возможен. Выродки могут быть и в наше время.

– Я прощаю вам ваши слова, – ответил Сугубов, – потому что вы жертва опасного эксперимента над самим собою и, безусловно, нуждаетесь в лечении. Ничего, кроме добра, мы не желаем вам, поймите это наконец.

– Лицемерие! Вы не остановитесь и перед тем, чтобы обвинить меня в умышленном убийстве Суркова. Вы, наверное, уже состряпали соответствующее медицинское заключение в компании с врачами вашей школы. Между нами все кончено!

Дрожа от негодования, Лавров поднялся и направился в кабинет Закирова.

Закиров открыл глаза, услышав шаги.

– Прощайте, товарищ Закиров! – громко сказал Лавров. – К сожалению, я не могу восстановить вашу память в настоящее время. Люди препятствуют этому. Они умышленно испортили аппарат.

Лавров многозначительно посмотрел на Сугубова и Нину.

Закиров растерянно пожаловался:

– Но как же так? Я не могу жить без памяти! Я беспрерывно задаю вопросы окружающим все об одном и том же и очень им надоедаю. Почему вы не хотите вернуть мне память, профессор?

– Потому, что аппарат профессора Лаврова – средство новое и еще опасное, – спокойно сказал Сугубов.

– Опасное! И это говорите – вы! – воскликнул Лавров. – Ворвались сюда непрошеным гостем, помешали мне лечить товарища Закирова… Довольно!

Лавров решительными шагами вышел в смежную комнату, где помещались радиотелефонные аппараты. Вскоре послышался его возбужденный голос:

– Аэродром! Дежурного! Алло, говорит профессор Лавров. Немедленно приготовьте мою машину к полету. Невозможно? Почему невозможно? Механизм поврежден? Необходим ремонт? Сколько это займет времени? Не ранее завтрашнего утра? Но это никуда не годится! Мне необходимо немедленно лететь в Ленинград. В таком случае дайте мне другую индивидуальную машину. Нет? А когда вылетают пассажирские аэропланы? А скорый воздушный поезд на Ленинград? В шесть часов десять минут утра? Но это же безобразие! Немыслимая вещь! А! Это… Я понимаю, что это все значит!

Голос Лаврова замолк, и через несколько секунд он как буря ворвался в кабинет Закирова.

Потрясая кулаками, он кричал, обращаясь к Сугубову и Нине:

– Это вы! Ваши интриги! Заговор! Безжалостные, бессердечные, жестокие люди! Я ненавижу вас!

Казалось, он бросится на спокойно стоящего Сугубова, но внезапно наступила реакция.

– Что я сделал вам? – воскликнул он голосом, полным тоски и отчаяния. За что вы мучаете меня?.. – Он бессильно опустился на оттоманку, закрыл лицо руками и залепетал, как обиженный ребенок: – За что? За что?..

Нина подбежала к Лаврову, опустилась на ковер, схватила его руку и заговорила горячо и искренне:

– Милый Иван Александрович, успокойтесь! Поверьте, что мы вас очень, очень любим и…

Но он грубо оттолкнул ее:

– Уйдите! Уйдите! Не прикасайтесь ко мне! Оставьте меня в покое.

Смущенная, опечаленная, Нина отошла от Лаврова. Ее попытку повторила молодая женщина, встречавшая Сугубова. Она села возле Лаврова и погладила его по голове. Было что-то успокоительное и убедительное в простых словах, в ее ласковых жестах и мелодичном голосе. Лавров не отталкивал ее. Судорожные рыдания утихли и перешли в глубокие вздохи, которые также постепенно затихли.

– Ну, вот и хорошо, – сказала молодая женщина, продолжая гладить Лаврова по голове и плечу. – Вы отдохнете у нас, а рано утром улетите. И все будет хорошо. Вы устали, вам надо отдохнуть. Идемте, идемте! – И она помогла ему подняться, поддерживая под локоть.

Когда молодая женщина увела Лаврова, Сугубов глубоко и облегченно вздохнул.

– Главное сделано. Лавров проведет здесь ночь. Надо воспользоваться этим и обсудить план действий.

* * *

Михеев дремал в кресле. Возле него сидела седовласая дочь, неизменный спутник его старости, и читала книгу, поглядывая на часы, – не пора ли давать лекарство. Лица отца и дочери обвевал искусственный бриз, ритмически шумели волны иллюзорного моря на экране. Сегодня, как вчера, как третьего дня, и так будет, пока последняя искра жизни не угаснет в ее дряхлом отце. Она не жаловалась на свою судьбу, на однообразие жизни. Она не только горячо и нежно любила отца, но и глубоко уважала его научный гений. Помощь ему – помощь родине, человечеству. Михеева с огорчением думала не о себе, а об отце. Насколько она себя помнила, он всегда был стариком. Седым стариком он уже склонялся над ее колыбелью. Но какой это был живой, бодрый старик! Все величайшие свои работы и изобретения он осуществил при ее жизни, у нее на глазах. Дочь жила одной жизнью с отцом, хорошо знала ход его работы, вместе с ним печалилась над его неудачами, радовалась его успехам. И с последней его работой – задачей получения атомной энергии – она сжилась, сроднилась, глубоко веря, что отец успешно разрешит эту величайшую проблему, над которой работало несколько поколений. Но вот пришла неумолимая старость и ее спутники – дряхлость, ослабление, а затем потеря памяти и угасание умственных сил. Такого конца она не ожидала. С какой радостью отдала бы она свою жизнь, чтобы только отец мог довести работу до конца! Но что могла сделать она? Крупнейшие светила медицинской науки оказались бессильны перед старческим маразмом.