Текст книги "Человек-амфибия (повести)"
Автор книги: Александр Беляев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)
На другой день я сидел в своей зоолаборатории и работал вместе с Зориной. Мы уже были в особых изоляционных костюмах, предохраняющих от действия космических лучей. Над нами были воздвигнуты изоляционные крыши. Только на подопытных животных космические лучи лились, как дождь.
Зорина сообщила мне, что Фалеев поправляется. Его тело и лицо принимают прежний вид. Улучшается и психическое состояние. Но с Крамером всё ещё плохо, хотя Мёллер надеется на его поправку.
Дверь лаборатории открылась. Неожиданно появилась Тоня.
– Я улетаю, Лёня! – сказала она. – Перед дорогой зашла проститься и поговорить.
Зорина, чтобы не мешать нам, удалилась в другой конец лаборатории. Тоня посмотрела ей вслед и сказала:
– Жаль, что ты не едешь.
– Ничего, наша разлука ненадолго, – сказал я. В это время к нам подлетел Джипси.
– Тоня, помнишь я тебе рассказывал о действии космических лучей? Так вот посмотри, что они сделали с Джипси.
– Какой фантастический урод!.. – воскликнула Тоня.
Урод улыбнулся и завилял хвостом.
– Вот теперь мне кажется, что тебе опасно здесь оставаться, – сказала Тоня. – Явишься ко мне вот таким чудовищем.
– Не беспокойся. Я защищён этой одеждой и «зонтиками». Они сохранят моё тело, мой мозг и… мою любовь к тебе!
Тоня недоверчиво посмотрела на меня.
– Поступай как знаешь! – сказала она и, сердечно со мной простившись, ушла.
– Эх, Джипси, остались мы с тобой бобылями! – сказал я.
Джипси лизнул мою руку.
XXII. ЗЕМЛЯ И ЗВЁЗДЫВесна. Окна открыты. Вечерний ветер приносит запах молодых берёз. Я дописал страницу рукописи и взглянул в окно. Словно зацепившись за шпиль Адмиралтейства, на небе стоит полная луна. Из репродуктора льются звуки скрипки. Всё, как тогда, много лет тому назад… Но теперь я смотрю на Луну иными глазами. Это уже не далёкий, недоступный спутник Земли. На лунной поверхности остались следы моих ног. Они и сейчас такие свежие, как будто я только что прошёл по усыпанной пеплом и космической пылью почве.
Иногда всё это кажется мне сном…
Рядом с моим кабинетом кабинет Тони. Она, как и я, уже профессор.
Из столовой доносится пение сына-школьника.
На ковре возле моего кресла лежит моя любимая собака – чёрный пудель Джипси. Я назвал его так, вспоминая о другом Джипси, которого я оставил на Звезде. Какое трогательное было расставание!
Я не прерываю связи со своими кэцовскими друзьями. Все они живы и здоровы. Зорина вышла замуж за директора Пархоменко. Выздоровевший Крамер принял это как и полагается нормальному человеку: не слишком радостно, но не делая из этого драмы. Палей-Евгеньев работает главным инженером-конструктором и «облётчиком» ракет. Тюрин подготовляет путешествие за пределы солнечной системы. Он решительно не хочет стариться.
Месяц тому назад я окончил большую книгу «Биологические опыты на Звезде Кэц». Материалом послужили работы Шлыкова, Крамера и мои собственные. Получилась чрезвычайно интересная книга. Она уже сдана в печать. Окончив её, мне захотелось ещё раз пережить все приключения, связанные с моей не совсем обычной женитьбой. И вот я заканчиваю и эту книгу.
…Мой сын поёт «Марш Звезды Кэц». Сколько раз я рассказывал ему о своём путешествии! Теперь он только и мечтает о том, как полетит на Звезду, когда вырастет большой. И он, наверное, будет жителем звёзд.
Лаборатория Дубльвэ
Нина Никитина вошла в большой прохладный вестибюль. На его пороге кончалась власть климата, времен года и суток. Бушевала ли над Ленинградом зимняя вьюга, или беспощадно палило июльское солнце, в новом здании Института экспериментальной медицины был свой постоянный климат с твердо установленной температурой и влажностью. После уличного зноя начисто отфильтрованный воздух освежал, как морской бриз.
Никитина огляделась вокруг: лифт-экспресс («Первая остановка на десятом этаже»), слева – медленно ползущий вверх пологий эскалатор, прямо широкая мраморная лестница. Нина решительно двинулась к лестнице. Кабинет Зайцева был на десятом этаже, но ей хотелось выиграть время: еще немного подумать перед тем, как дать окончательный ответ…
Нина Никитина – аспирант, еще не имеющий звания кандидата биологических наук, – должна сегодня до некоторой степени решить свою судьбу: будет ли она работать с профессором Сугубовым. «Друзья-соперники», как их называют, оба крупные ученые, оба работают в одной области: над «узловой» проблемой медицины – проблемой долголетия, но у каждого своя школа, свое направление… И какие разные у обоих характеры!
Нина охотно пошла бы к Лаврову, но друг ее Семен Зайцев настойчиво советует работать со своим шефом – Сугубовым.
– Лавров – мечтатель, а Сугубов прочно, обеими ногами стоит на земле.
Нина медленно поднимается вверх, этаж за этажом. Ей видны длинные светлые коридоры, серо-серебристые двери с надписями: «Сывороточно-вакционный отдел», «Отдел физиологии», «Лаборатория по изучению лучей», «Отдел микробиологии»…
Бесшумно прокатились электровагонетки с оперированными больными. Мелькают фигуры в белоснежных халатах.
Но вот и десятый этаж. У двери кабинета Зайцева маленький микрофон.
– Семен, можно?
– Нина? Входи, входи!
В кабинете темно. Только на большом столе, перед которым сидит Зайцев, одно за другим вспыхивают матовые стекла. Рядом – медицинская сестра, а перед нею – маленькая лампочка, освещающая только одну страницу тетради.
– Сейчас кончаю. Садись, Нина.
Зайцев занят «обходом» больных своего отделения. На матовых экранах появляются то кривая температуры и давления крови, то изображения пульсирующего человеческого сердца и дышащих легких. Одновременно слышатся удары сердца, сердечные шумы, легочные хрипы. Хитроумные приборы дают возможность видеть движение сосудов, рельеф слизистой оболочки желудка, печени и желчного пузыря, спинного и головного мозга…
Быстро мелькают анализы крови, мочи, выделений желез внутренней секреции. В несколько минут организм человека открывает перед врачом свои сокровеннейшие уголки.
Как ни слаба еще врачебная опытность Никитиной, она прекрасно понимает, что на небольших матовых экранах возникают и исчезают изображения органов старых людей: старческие, уставшие, расширенные сердца и легкие, склеротические сосуды, гипертрофированные простаты… Целый ряд болезней, порожденных преждевременной, патологической старостью.
– Ну, вот и все!
Зайцев быстро выключил аппараты. Экраны погасли, открылись металлические шторы, солнечный свет залил комнату.
Зайцев дал сестре несколько дополнительных указаний и, широко улыбаясь, повернулся к Никитиной.
– Еще раз здравствуй, Нина! Подсаживайся поближе.
Зайцев и Никитина – друзья с детства. Зайцев на шесть лет старше Нины. Он высок, худощав, черноволос.
– Ну, как решила? Сугубов или Лавров? Конечно, Сугубов? Да?
– Видишь ли…
– Так ты еще не решила? Колеблешься? Неужто опять повторять все сначала? Ну, слушай же…
* * *
В вестибюль вошел высокий, плечистый молодой человек с усами и остроконечной бородкой. На нем белый костюм, широкополая шляпа – панама.
Швейцар принял шляпу.
– Здравствуй, Миша. Когда рыбу удить поедем?
– В выходной день, Леонтий Самойлович.
– Профессор Лавров здесь?
– Нет еще.
Молодой человек взглянул на свои часы-браслет.
– Так. Ну, смотри, чтобы все было готово. Полетим на Чудское озеро. – И направился к лифту.
– Здравствуйте, Леонтий Самойлович, – поздоровался с ним научный сотрудник. – На последней олимпиаде в парке были?
– Нет, я теперь все свободное время за городом пропадаю. А кто победил? Разумеется, Самохин! Ведь это я указал ему настоящую дорогу. Раньше парень увлекался выжиманием тяжестей да бросанием диска!.. Ознакомился с особенностями его ног, с их строением, с влечениями самого Самохина. «Послушайте, товарищ Самохин, – говорю я ему, – да ведь вы самой природой созданы для бега и прыжков». Самохин послушался моего совета, а теперь, видите, в мировые чемпионы выходит.
Сугубов (это был он, известный профессор Сугубов) вошел в лифт, сел в удобное кресло, нажал кнопку и быстро понесся вверх.
Тем временем в вестибюль вошел новый посетитель – бодрый, жизнерадостный старик с большими нависшими усами. Казалось, все его лицо излучало улыбку. Улыбались голубые глаза, улыбались морщинки вокруг глаз, улыбались усы. Глядя на это румяное, оживленное лицо, молодой швейцар невольно улыбнулся.
– Здравствуйте, товарищ Лавров! – весело воскликнул он.
– Здравствуйте, маэстро! – ответил профессор и шевельнул правой бровью. – Когда реванш?
– Через выходной день, Иван Александрович, если вы свободны, – ответил «маэстро».
Швейцар был одним из лучших мастеров шахматной игры и нередко состязался с Лавровым.
– Почему не в следующий? – спросил Лавров.
– В ближайший выходной едем на рыбную ловлю с Леонтием Самойловичем.
– Вот и попадете под дождь за измену шахматам!
– Дождь нам не страшен, Иван Александрович. Мы с Леонтием Самойловичем закаленные рыболовы и охотники.
– А он здесь?
– Пришел.
– Точен, как всегда. А меня в пути девочка задержала. Маму, изволите ли видеть, потеряла. Ну, пришлось покататься с ней на моем электромобиле. Хорошо, хоть скоро маму нашли… Так через выходной день у вас на квартире?
Лавров поднялся на десятый этаж. Он шел по широкому светлому коридору, и все встречные уже издали начинали улыбаться, как будто ожидая, что профессор вот-вот отпустит одну из своих обычных шуток.
* * *
– Уверяю тебя, Нина, ты не пожалеешь. Сугубов не только крупный ученый, но и великолепный педагог. Вот мы и пришли…
Зайцев и Никитина стояли перед дверью кабинета профессора Сугубова. Получив в микрофон разрешение войти, Зайцев открыл дверь и… Нина так смутилась, что быстро отступила назад, готовая вот-вот убежать. Оба профессора, Сугубов и Лавров, сидели в кабинете и горячо о чем-то спорили.
– Да входите же, чего вы испугались? – не совсем любезно крикнул Сугубов, недовольный тем, что спор прервался на самом интересном месте.
– Мы зайдем в другой раз… – дипломатично откликнулся Зайцев, но Сугубов настойчиво предложил им войти.
Зайцев учел обстановку и быстро изменил план действий. Никитина до последней минуты колебалась… Отлично, так и запишем!
– Я воспользовался тем, что вы здесь вместе, Иван Александрович и Леонтий Самойлович. Мне хочется, чтобы вы совместно решили один вопрос. Суд Соломона, так сказать. Вот эта аспирантка…
– Видал, видал, – перебил его Сугубов, – вы слушали у меня лекции? Ваша фамилия…
– Никитина.
– Так вот, – продолжал Зайцев, – Никитина не может решить вопроса, с кем ей работать: с профессором Лавровым или с профессором…
– Но мы же за нее решать не можем, – снова перебил Сугубов. – И соперничать нам не пристало. Кто ей кажется краше, пусть того и выбирает.
Лицо Лаврова, как всегда, излучало улыбку. Он по очереди переводил взгляд с одного собеседника на другого и, наконец, заговорил:
– Леонтий Самойлович! Мне кажется, что здесь самым правильным будет именно соломоново решение…
– Разрубить этого младенца пополам? – Сугубов насмешливо кивнул головой в сторону Никитиной.
– Зачем же рубить? Пусть поработает и у вас и у меня. Ну, скажем, по четным дням у вас, по нечетным у меня… или по пятидневкам. Когда она ближе познакомится с работой каждого из нас, ей легче будет сделать окончательный выбор. Правильно я говорю, товарищ Никитина?
Нина утвердительно кивнула головой.
– Как же это так, работать и у вас и у меня? – возразил Сугубов. – Вы что-то совсем странное предлагаете, Иван Александрович.
– Соглашайтесь, Леонтий Самойлович, – сказал Зайцев. – В самом деле, это лучший выход: Никитина только выиграет, ознакомившись с методами двух школ.
Сугубов широко развел руками.
– Ну ладно, пусть будет так. Соломоново решение принимаю, но за благие результаты не ручаюсь.
Так, неожиданно и вопреки обычаю, Никитина стала помощницей двух ученых, двух «друзей-соперников».
* * *
Сугубов правил сам. Никитина сидела с ним рядом. Маленький светло-серый, блестящий, как зеркальное стекло, аккумуляторный электромобиль бесшумно двигался по широчайшему проспекту, выложенному гладким настилом из желтых полос разных оттенков – от бледно-желтого до бурого. Каждая полоса была обсажена липовыми, каштановыми или сосновыми деревьями.
– Красота! – проникновенно сказал Сугубов. Он был в великолепном настроении. – Гляжу и не нагляжусь, не налюбуюсь на наш Ленинград.
Авто Сугубова двигалось со средней скоростью по светло-желтой полосе в липовой аллее. Профессор не спешил, он хотел подышать утренним воздухом. Рядом, по более темной полосе, в аллее каштанов (садоводы привили им благоухающие цветы белой акации и садовой сирени) быстро двигались более торопливые машины. Посредине улицы, в сосновой аллее, столь же бесшумно катились двухэтажные электрические вагоны на больших колесах с толстыми резиновыми шинами. Перекрестки не задерживали движения: автомобили и вагоны переходили перекресток, поднимаясь по пологому перекрытию-путепроводу или же спускаясь в пологую выемку пути под перекрытием. Для перевода машин с одной полосы скорости на другую были устроены подземные тоннели.
Дома стояли не угрюмой сплошной стеной, как в старых, отживающих свой век кварталах города, они как бы росли на просторе, окруженные светом, воздухом, зеленью. Цветы устилали подножия домов, пестрели на окнах, уступах, балконах, красовались на плоских крышах, свисали с арок, обвивали колонны.
Раннее утреннее солнце золотило белоснежные вершины домов. Зеркала новых каналов отражали необычайно прозрачное для Ленинграда голубое небо. Великолепный проспект уходил вдаль, незаметно поднимаясь к Пулковским высотам. Несмотря на оживленное уличное движение, тишина стояла такая, что можно было разговаривать вполголоса.
– Чувствуете? Ведь липой пахнет! А тут еще на каштанах белая акация и сирень в цвету. Что делает наука! Цветы с весны до поздней осени! Пчеловодство – в центре города!
В самом деле, над цветущими деревьями и над газонами с гудением летали пчелы. На газонах кое-где стояли синие и красные ульи, сделанные в виде моделей многоэтажных домов затейливой архитектуры. Хорошо регулированное уличное движение не мешало пчелам, и пчелы не мешали людям.
– Радостно сознавать, что в этом замечательном преобразовании Ленинграда есть и твоя доля труда, – продолжал Сугубов. – Чудак Лавров посмеивался надо мной, говорил, что я размениваюсь, что я превратил себя в санитарного врача. А хоть бы и так!.. Мы объявили войну пыли – домашней, уличной, производственной. Мы объявили войну дыму – печному, заводскому, фабричному. Вы видите, чем кончилась эта война!
Никитина знала о том, что Сугубов в водолазном костюме опускался на дно старых каналов, чтобы и там навести чистоту и порядок, что он заглядывал на задние дворы и в канализационные трубы, путешествовал по тоннелям подземного Ленинграда…
За эту работу Сугубов был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
– Теперь нам дано все не только для счастливой, но и для долгой жизни, – продолжал Сугубов. – Проблема долголетия, нормальной, здоровой старости решена Октябрьской революцией. И если тем не менее многие из нас умирают преждевременно, так это только потому, что сами допускают в круг своей жизни какие-то вредности. Вот эти-то вредности мы, врачи, и обязаны устранять.
К примеру, вчерашний случай с Прониной, работницей завода «Синтез». Молодая девушка – и вдруг непорядок в легких! Похоже на отравление газами. Вот мы и посмотрим, не осталась ли какая-нибудь вредность на том производстве, где работает Пронина…
Электромобиль подошел к перекрестку, откуда надо было свернуть в сторону, и Сугубов направил машину в специальный тоннель. И здесь, под землей, свет казался естественным, солнечным. Воздух такой же чистый и теплый, как и на поверхности…
Тоннель шел некоторое время в том же направлении, как и надземная дорога.
Никитина вздрогнула: навстречу двигался электромобиль… Столкновение неизбежно! И… тотчас же улыбнулась: во встречных пассажирах она узнала себя и Сугубова.
– Ф-фу, никак не могу привыкнуть к этим зеркалам перед поворотами!
Сугубов затормозил. Но если бы он зазевался, то за него ход машины затормозил бы автоматический тормоз с фотоэлементом.
Далее тоннель разветвлялся. Сугубов свернул налево, и вскоре авто поднялось на улицу, пересекавшую проспект.
В этом квартале, среди домов оригинальной архитектуры, Никитину давно интересовал многоэтажный дом, построенный в виде уступчатой пирамиды. Каждой квартире принадлежала часть уступа, представлявшего собой большую площадку. С внешнего края она была огорожена изящной решеткой серебристого цвета, а от соседних участков отделялась густыми стенами ползучих растений. В дождь, в зимнюю и осеннюю погоду эти сады-площадки могли прикрываться прозрачными, как стекло, шторами из пластмассы, прекрасно защищающими от холода. Здесь росли не только цветы, но и плодовые растения, кусты ягод, клубники.
В это летнее утро все шторы были открыты, и дети заполняли сады-площадки. Ребята качались на качелях и качалках, пели, играли. Но их звонкие голоса не только не долетали до улицы, но и не мешали занятиям взрослых обитателей дома-пирамиды. Об этом позаботились советские ученые-акустики, создавшие остроумные изоляционные завесы-звукопоглотители.
Никитина в последний раз оглянулась на дом-пирамиду. Издали он был похож на изумительный водопад, зеленые воды которого ниспадали вниз.
– Хотела бы я жить в этом доме! – сказала Никитина.
Она уже побывала в доме-пирамиде у своей подруги и ознакомилась с его своеобразным устройством. Немало трудных задач пришлось разрешить архитекторам, проектируя здание. Жилые квартиры занимали только поверхность пирамиды. Вся внутренняя часть была занята универмагом, кинотеатром, клубом, библиотекой, амбулаторией, аптекой. Отличное искусственное освещение ничем не отличалось от солнечного. Прекрасная вентиляция, водопровод, отопление, канализация с необычной проводкой труб – все это доставило строителям немало хлопот. Зато счастливые обитатели квартир чувствовали себя в центре города как на даче: принимали солнечные и воздушные ванны или же, сидя в плетеных креслах где-нибудь под вишней, грушей или яблоней, пили чай с вареньем из ягод, собранных в собственных садах…
– Не угодишь человеку, – отозвался Сугубов. – Вы говорили, что у вас прекрасная квартира? Так нет, дай лучше! За чем же дело стало? На Пулковском проспекте закладываются две новые пирамиды. Подайте заявку, и к ноябрю ваше желание исполнится. Буду у вас на новоселье.
Открылся гранитный берег Невы, обсаженный соснами. По реке вверх и вниз сновали голубые «автобусы» речного транспорта.
Сугубов и Нина подъезжали к новому мосту. Как и все другие, он имел перекрытие в виде цельного полуцилиндра из пластмассы, прозрачного и прочного.
При въезде на мост Сугубов задержал ход машины, а Никитина немного нагнула голову, как будто желая уберечь ее от невидимого препятствия. И в самом деле, в тот же момент она почувствовала на руках, голове, плечах, спине легкий тепловой удар, подобный удару струй теплой воды из душа. Удар повторился трижды.
Они проезжали воздушные завесы, предупреждавшие возникновение сквозняка на мосту. Воздух падал под значительным давлением, и поэтому невидимая завеса обладала заметной упругостью. Приходилось даже несколько сдерживать ход машины при въезде на мост.
– На таком мосту, – сказал Сугубов, – простуды не схватишь. Тепло и ниоткуда не дует, воздух свежий и чистый. Кажется, мелочь, но и эта мелочь на какую-то долю процента увеличивает среднюю продолжительность жизни ленинградца. Погодите, мы еще и не то… – Сугубов не кончил фразы, въехав в полосу воздушных завес на другом конце моста.
За мостом начинался рабочий город завода «Синтез»: жилые дома, магазины, школы, библиотеки, кино, театры, в том числе большой телевизорный театр, передающий постановки академических театров Москвы и Ленинграда.
Но вот квартал жилых домов кончился, и автомобиль, продолжая двигаться по той же прекрасной дороге, въехал в настоящий дремучий лес. Повеяло свежестью и смешанным запахом мха, папоротника, сосны и ели. Щебетали лесные птицы. Возле самой дороги на стволах деревьев усердно стучали дятлы, и белки прыгали с ветки на ветку.
Несколько лет тому назад лес был посажен как защитная зона, отделяющая жилой рабочий город от заводов с его дымными трубами. Теперь трубы перестали дымить, а лес стал местом прогулок.
Но вот и конец леса. Открылось широкое поле, покрытое густой золотистой пшеницей. За нивой виднелась ажурная железная решетка, за нею купы деревьев, а над ними – стеклянные громады завода «Синтез».
Когда Сугубов вошел в цех, в котором работала больная Пронина, его встретили инженер и представители рабочкома. Вскоре сюда же подошли секретарь партийного комитета и заведующий охраной труда. Сугубов был для них не только суровым критиком, но и добрым советником.
– Опять по нашу душу, Леонтий Самойлович? – спросил инженер.
– Что поделаешь! – засмеялся Сугубов. – За вами следи да следи! Производство ваше сложное. Тут и ацетон, и бензин, и сернистый ангидрид…
– Помилуйте, Леонтий Самойлович, – вступил заведующий охраной труда, не вы ли сами раз двадцать вымывали и прочищали наш воздух! У нас тут фильтры, циклоны, вентиляторы… Да вы понюхайте, пожалуйста! Разве тут пахнет чем! Не цех, а курорт…
Все рассмеялись.
Сугубов сам не без удовольствия окинул взглядом огромный цех и глубоко вдохнул чистейший воздух. Да, это был его идеал: рабочий у станка должен дышать таким же чистым воздухом, каким дышит горный пастух или рыбак в море.
Никитина с интересом рассматривала цех, огромный, как зал столичного вокзала. Сложные агрегаты, перегонные кубы, змеевики, метальные машины… Блестящий паркетный пол, зеленые кустарники и целые деревья у стен. Только не цветы! Сугубов был против цветов: их аромат мог замаскировать проникновение вредных газов.
Но больше всего заинтересовали Никитину свет, тишина и воздух. Слепящие и прямые солнечные лучи сюда не допускались – только рассеянные. Когда солнце заходило за тучу или садилось за горизонт, контролеры-фотоэлементы включали дополнительное искусственное освещение ровно столько, чтобы поддержать силу света на одном уровне. Звукопоглотители уничтожали все производственные шумы.
Профессор Сугубов недоверчиво бросил:
– Нос наш – плохой контролер. Вредные вещества могут и не иметь ощутимого запаха. Ведь это факт, что ваша работница, товарищ Пронина, лежит в моей клинике. Очень похоже, что ее легкие пострадали от какого-то отравляющего вещества.
Председатель рабочкома был явно смущен. После некоторого колебания он решительно заявил:
– А, пожалуй, вы правы, Леонтий Самойлович. Подруга Прониной – Лиза Серова – тоже заболела и жалуется на легкие…
– Вот видите! – воскликнул Сугубов. – Товарищ Никитина, возьмите-ка пробу воздуха!
Никитина надломила тонкий кончик запаянной стеклянной трубки, воздух цеха вошел в сосуд, и трубку снова запаяли.
– Я был у Серовой, – сообщил секретарь парткома. – Ее квартира рядом с квартирой Прониной. Вот я и думаю: нет ли какой вредности, каких-нибудь ядовитых газов в доме, где живут обе подруги? Ведь у нас в цехе других случаев заболеваний не было.
– Обследуем и дом и квартиру, – сказал Сугубов. – Но только откуда быть вредным газам в квартире? О других заболеваниях не слышно?
Сугубов прошел по цехам завода, проверил работу фильтров, вентиляторов, дал несколько указаний заведующему охраной труда и, попрощавшись, вышел с завода. Никитина за это время взяла еще несколько проб воздуха.
По приезде в ВИЭМ Никитина тут же отдала первую пробу воздуха в лабораторию для анализа. Затем вместе с Сугубовым направилась в палату, где лежала Пронина. Сугубов учинил Прониной форменный допрос, но та по-прежнему упрямо твердила, что не знает причины своего заболевания.
– Ваши легкие отравлены каким-то ядовитым газом, – сердито сказал ей, наконец, профессор. – Пока не узнаю каким, не могу лечить. Придется выписать вас из больницы.
Тут Пронина не выдержала и рассказала совершенно неожиданную историю. У подруги ее, Лизы Серовой, есть жених, молодой химик завода «Синтез» Рябинин. Живет он в одном доме с ними. Рябинин любит химию, устроил у себя в квартире домашнюю лабораторию и проделывает там разные опыты. Недавно он объявил Серовой и Прониной, что изобрел необычайный газ, и притом совершенно безвредный… На себе проверил! «Понимаете, человек грезит наяву! Никакое кино не доставит столько удовольствия, как этот безвредный наркоз». И Рябинин тут же пригласил подруг к себе на сеанс. Все шло хорошо. Но тут под влиянием наркоза Серова замахала руками – ей показалось, что она летает, – задела и разбила баллончик с каким-то другим газом. С каким именно газом, Пронина не знает. Рябинин тоже пострадал, но меньше. Обо всем этом они с Серовой решили не говорить, боясь навлечь на Рябинина неприятности, жених ведь…
И Пронина заплакала: обидно стало, что пришлось выдать тайну друзей.
Никогда еще Никитина не видела Сугубова таким взбешенным.
– Скажите-ка мне адрес этого вашего жениха… Да не плачьте вы, ничего с ним не будет! Его можно застать дома? Едемте, Никитина!
Подошел лаборант и подал бумажку.
– Анализ воздуха.
Сугубов наскоро просмотрел анализ.
– Азот, кислота, аргон, двуокись углерода, вот… 0, 01 – даже меньше средней нормы… Водород, неон, криптон, гелий, озон, ксенон… Все в порядке.
* * *
В этот день Никитина возвращалась домой в аэробусе. Она сидела возле окна и задумчиво смотрела на лучи проспектов и каналы новых районов города. Когда-то мелководные речки: Черная, Волковка, Пулковка, Большая и Малая Кировка, Дудергофка, Красинька и другие – были соединены друг с другом, наполнены водой из Невы, закованы в гранит и превращены в новые каналы, по которым сновали бесчисленные суда водного транспорта.
День медленно угасал.
«Какой интересный, содержательный день!» – думала Нина.
И как хорошо, что она работает с Сугубовым! Широчайший охват тем, внимание, чуткость к человеку… Взять хотя бы Пронину. После признания девушки выяснилось, что причина ее болезни – «частный случай», который никак не может повлиять на «продолжительность жизни ленинградца». Тем не менее Сугубов не поручил этого дела никому другому и не успокоился до тех пор, пока сам не расследовал его до конца. Да, он любит и жалеет людей, хотя умеет и бранить их. Неудачливый изобретатель «психического кино на дому» Рябинин, вероятно, до конца своих дней не забудет той головомойки, которую закатил ему Сугубов. Зато легкие Прониной, Серовой и самого Рябинина будут излечены в кратчайший срок… Замечательный человек Сугубов! Он умеет совместить борьбу за продолжение жизни всех ленинградцев с борьбою за сохранение и продление жизни каждого человека в отдельности. Зайцев был прав, рекомендуя работать с Сугубовым. У него действительно можно многому научиться. Она останется работать у него.
Аэробус опустился по вертикали и плавно, без толчка, сел на плоскую крышу большого здания.
Открылись двери, автоматически выдвинулись лесенки. Пассажиры вышли из вагона. В двери с противоположной стороны уже входили новые пассажиры. Спустя минуту все лесенки снова были убраны, двери захлопнулись, и аэробус бесшумно поднялся вверх.
Никитина спешила к своему дому по легкому и узкому пешеходному мостику, переброшенному через дорогу на высоте второго этажа. Лифт спустил ее с мостика возле самого дома, другой лифт поднял на пятый этаж, в коридор, широкий и длинный. Вот и дверь ее квартиры. Она не заперта: кражи давно отошли в область преданий.
Во внутреннем стенном ящике возле двери Нина нашла ужин, заказанный ею в «Гастрономе», взяла горячей воды, которая всегда была наготове в чистой, как лаборатория, кафельной кухне, заварила чай и принялась ужинать в своей уютной столовой. Рядом – рабочий кабинет с удобным письменным столом из черного дуба, с мебелью, обитой коричневой кожей. Тут же в шести вместительных шкафах помещалась библиотека девушки. Пол был устлан мягким ковром. Стены оклеены легко моющимися обоями темно-коричневого цвета. Стены спальни, наоборот, были светлые, почти белые, с серебристым узором, яркий свет заливал все уголки спальни. Посреди комнаты на ковре – синяя кровать с белоснежной постелью, в углу – туалетный столик с зеркалом в синей раме, возле кровати – два легких синих стула. Последняя небольшая комната служила то комнатой для приезжающих – здесь стояли два дивана, то лабораторией – в нескольких стенных ящичках помещались химикалии, микроскоп, инструменты для биологических опытов, то просто «рабочей комнатой». Ящики помещавшегося в углу простого стола были наполнены разными столярными и слесарными инструментами и материалами. Нина в шутку называла иногда эту комнату еще и «зимним садом». Возле окна на столе находился японский карликовый сад с толстыми деревьями двухсотлетнего возраста, но всего двадцати – тридцати сантиметров высоты.
…С ужином кончено. Остатки отправлены в мусоропоглотительную трубу. Руки вымыты. В кондиционной установке повернута ручка, чтобы усилить обмен воздуха и проветрить комнату после ужина, телефон включен. И в тот же момент Никитина слышит голос Зайцева. Она может разговаривать с ним, не беря в руку телефонной трубки и продолжая спокойно сидеть в мягком кресле: репродуктор и микрофонная установка на столе хорошо переносят звуки в ту и другую сторону.
– Нина! Я говорил с тобой, но ты не отзывалась.
– Аппарат был выключен. Не люблю разговаривать с цыплячьим крылышком в руке.
– Скажи мне, чем кончилось ваше расследование по делу об отравлении Прониной? И какому наказанию подвергнут преступник? Наверно, добрейший Леонтий Самойлович у этого Рябинина все колбы перебил?
– И колбы и ребра, – смеясь, ответила Нина и рассказала о поездке к Рябинину.
– А каково твое решение: попробуешь еще поработать с Лавровым или останешься с Сугубовым?
– К Лаврову мне теперь переходить незачем. Остаюсь у Сугубова.
– Очень рад… Сегодня вечером никуда не идешь? Нет? Ну, до свиданья! – И голос Зайцева умолк.
Нина поднялась, прошла в кабинет, села за стол и раскрыла толстую книгу. Многочисленные микроскопические фотоснимки вдоль широких полей книги поясняли почти каждую строчку. Пристроив аппарат, проецирующий эти рисунки в увеличенном виде на небольшом настольном экране, девушка углубилась в занятия. В движении, в красках видела она на экране и работу желез, выделяющих гормоны, и разрушение красных кровяных телец, и превращение в новые кровяные тельца кровяных клеток-эритробласт, и причудливые блуждания лейкоцитов. Иногда картины пояснял голос самого автора книги.
Вот Нина видит кожный покров пальца, как бы изнутри его. Вдруг покров прорывается, и в прорыв проникает конусообразное тело, похожее на нос межпланетной ракеты, но с очень грубо «обтесанной» поверхностью. Появляется и исчезает. Это швея уколола себе палец иглой. С «ракеты» – острия иглы свалились на края и на дно образовавшегося отверстия огромные глыбы камня, целые утесы (в действительности это ничтожные пылинки, молекулы твердых частиц). Вместе с ними проникли сквозь брешь прокола и странные тельца в виде шариков, соединенные в цепочки. Это страшные стрептококки, которые могут вызвать у человека и рожу, и заражение крови, и различные гнойные процессы. Враг проник в организм! Какой-то неведомый «беспроволочный телеграф» сейчас же разносит эту весть по окружающим тканям и сосудам тела. И вот целые полчища лейкоцитов уже спешат навстречу врагу. Они то вытягиваются в ниточку, проникая сквозь стенки сосудов, то собираются в комочек, то выпускают бесформенные ножки, чтобы быстрее двигаться через ткани тела и нащупывать дорогу, и тогда начинают походить на диплодоков, неуклюжих животных минувших эпох. Наконец они добираются до места, отрывают от цепочки один смертоносный шарик, медленно обволакивают его своим телом плазмой и… «съедают», переваривают, растворяют… В ожесточенном бою массами гибли кокки, но гибли и лейкоциты, убитые ядами, которые выбрасывали из себя бактерии. На этот раз победили лейкоциты. Враг уничтожен. Жизнь швеи спасена. А швея? Она и не подозревала о напряженной схватке, в которой участвовали миллионы бойцов под кожей ее пальца. Она заметила лишь небольшое нагноение…
