Текст книги "А.Беляев. Собрание сочинений том 1"
Автор книги: Александр Беляев
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)
– Простите, но… мне послышалось, что вы звали меня… – сказал он, переминаясь с ноги на ногу.
– Да, да, – поспешил я успокоить старика. – Я хотел узнать, вернулся ли из клуба господин Готлиб.
– Они еще не возвращались, – ответил повеселевший Иоганн. Теперь он не сомневался в том, что явился на мой зов. Неприятное ощущение от необъяснимости своих поступков у него прошло.
– Благодарю вас, можете идти, Иоганн.
Старик поклонился и вышел. А я?.. Я готов был догнать его и от радости схватить и кружиться с ним по комнате, как я делал это с Фальком, завывшим от грусти.
Опыт удался! А что означает он? То, что я могу повелевать и другими людьми. Я могу заставлять их делать все, что мне хочется. Я могу! Я все могу! Разве это не всемогущество?
Захочу – и люди принесут мне свое богатство и сложат у моих ног. Захочу – они выберут меня королем, императором. К черту корону! Захочу – и меня полюбит самая красивая женщина… Эльза! Нет, нет… Этого я не сделаю. Штирнер, ты теряешь голову! Возьми себя в руки, Штирнер, иначе ты наделаешь глупостей! Штирнер! Давно ли нищий студент, потом аспирант профессора Гере… Средний, рядовой человек с довольно некрасивым, длинным лицом… И ты мечтаешь о власти, славе, любви только потому, что тебе посчастливилось случайно напасть на интересное научное открытие?!
Вчера мы были на прогулке: я, Эльза Глюк, Эмма Фит и Зауер. Я, кажется, наговорил много лишнего. Полушутя-полусерьезно я делал Эльзе предложение. Этого и следовало ожидать… Но пусть она не шутит со мной! Впрочем, она и не шутит. Зачем только Зауер смотрит победителем? У меня чешутся руки испытать на нем силу моих мыслепередатчиков».
«Как давно я не писал! Жена опять хандрит. Надо еще и еще усилить мощность моих передатчиков.
Я затеял крупную игру. Или сверну себе шею, или…
Зачем я не послушался голоса благоразумия? Теперь уже поздно останавливаться, но игра завела меня слишком далеко. Я устал, измотался от вечного напряжения.
Черт бы меня побрал! Лучше бы мне не бросать профессора Гере!
Война!..
Довольно! Устал смертельно. Пора кончать игру…»
Эльза Глюк сидела в зимнем саду, вся окутанная тонкой металлической вуалью.
Приближалась гроза, и дальние раскаты грома глухо отдавались в соседнем зале. Было душно. Эльза, как всегда, думала о Людвиге и вся встрепенулась, услышав его шаги. Она очень удивилась, когда Штирнер, войдя в зимний сад, вдруг сбросил с себя металлическое покрывало и, подойдя к ней, сбросил такое же покрывало и с нее.
– Сегодня можем отдохнуть, Эльза, от этого неприятного убора. Уф! – И он с облегчением вздохнул.
Эльза давно не видела лица Штирнера и удивилась, как оно изменилось. Нос обострился еще больше, как у тяжелобольного, и еще глубже запали глаза. А волосы на голове и борода сильно отросли.
– Ты так изменился, Людвиг! Тебя трудно узнать!
Штирнер усмехнулся:
– Тем лучше. Не правда ли, я похож теперь на старца пустынника? Пойдем, Эльза… Ты сыграешь мне… Я давно не слышал музыки… В последний раз…
Они вошли в зал. Эльза уселась за роялем и стала играть ноктюрн Шопена.
– Подожди, Эльза… Перестань… не то… Можно ли играть эту грустную ласкающую мелодию, когда приближается гроза?.. Ты слышишь раскаты грома? Гроза!.. Она возрождает, освежает одних и несет гибель другим… Сегодняшней ночью Штирнер умрет…
Эльза в волнении поднялась:
– Людвиг, что с тобой? Ты пугаешь меня!
– Ничего… Не слушай меня… Ты еще наслушаешься в эту ночь… Нам о многом надо переговорить с тобой… Играй скорей… Играй Бетховена – похоронный марш «На смерть героя». Герой! Ха-ха-ха!
Эльза заиграла.
Штирнер ходил большими шагами по залу, ломая руки.
– Похоронный марш на смерть развенчанного героя… Говорят, Бетховен писал его на смерть Наполеона, но потом разочаровался в нем и назвал марш просто: «На смерть героя». О чем я хотел говорить? – Штирнер посмотрел на часы и сказал: – Довольно, Эльза. Минуты сочтены. Теперь поцелуй меня, поцелуй крепко, как ты не целовала еще никогда.
…Штирнер оторвался от губ Эльзы.
– Сладкий самообман!..
Часы пробили двенадцать ночи.
– Конец! – тихо прошептал Штирнер. И в то же мгновение Эльза почувствовала, что с нею творится что-то необычайное. Как будто сползла с нее какая-то пелена, подобная металлической сетке, которую носила она последнее время. Мысли необычайно прояснились. Она вдруг стала снова прежней Эльзой, какой была до смерти Карла Готлиба. Какие-то чары рушились. С удивлением смотрела она на большой неуютный зал, утопавший в полумраке. Молния осветила лицо Штирнера, и она вздрогнула, увидев перед собой незнакомое бородатое лицо.
– Что это? Где я? – спросила она с недоумением. – Кто вы?
Штирнер с болезненным любопытством следил за этой переменой.
– Это зал Карла Готлиба, покойного банкира. Стенографистка Эльза Глюк никогда не была здесь… А перед вами Людвиг Штирнер. Вы не узнали меня? Эльза!.. Я виноват перед вами и не прошу прощения. Единственно, что оправдывает меня, это то, что я действительно любил и… люблю вас… люблю глубоко и искренне…
Эльза опустилась на круглый стул у рояля и, откинувшись назад, почти с ужасом смотрела на Штирнера.
– Не смотрите так на меня, Эльза! – Штирнер потер ладонью лоб, как бы собираясь с мыслями. – Да, я люблю вас. И разве любовь меня первого толкнула на преступление? Я долго боролся с собой. Вы помните наш далекий разговор на прогулке, в лодке? Я тогда говорил о могучей силе, которой владел я. Это были не пустые слова. Я действительно обладал этой силой. Я прежде других открыл способ передачи мыслей на расстояние. В моих руках оказалась сила, которой не владея еще ни один человек в мире. И у меня… закружилась голова. – Самые грандиозные планы носились в моей голове. Пользуясь этой силой, я внушил вам любовь ко мне.
Эльза с ужасом отшатнулась от него.
– Я внушил Зауеру любовь к Эмме. Я двигал людьми, как марионетками, я дергал их за ниточку, и они плясали по моему желанию. Я хотел богатства, и оно пришло ко мне. Но пока я не убедился вполне в моем всемогуществе, я был осторожен. Я шел окольными путями. Кривая! Она вернее ведет к дали. И об этом я говорил тогда, в лодке. Чтобы не возбудить подозрения против себя, я сделал так, что наследство Готлиба получил не я, а получили его вы, а я… получил вас с хорошим приданым! Ха-ха-ха!..
Расширенными глазами Эльза смотрела на Штирнера.
– Я наделал много зла людям. Но не думайте, что зло само по себе доставляло мне удовольствие. Я хотел стать великим. Мне казалось, что власть моя беспредельна. Довольно было мне захотеть славы – и люди стали бы рукоплескать мне, воспевать мои самые бездарные произведения. Но ведь это было бы в конце концов самовосхвалением, тем же самым самообманом, как и внушенная вам любовь ко мне.
И вдруг, опустив голову, с тою же горечью в голосе он продолжал:
– Я похож на Тора. Эльза, вы помните скандинавскую сагу о боге Торе? Он считал себя всемогущим, как я. Как-то забрел он в страну, где жило племя великанов. Они стали смеяться над его небольшим ростом. Тор рассердился и предложил им испытать его силу. Великаны сказали: «Выпей воду из этого рога». Он пил без конца и не мог выпить. Великаны предложили ему бороться со старухой, но он не мог победить ее, хотя от напряжения по колена ушел в землю. Рог был соединен с морем, даже бог Тор не в силах выпить море. А старуха была сама смерть. И я, как Тор, хотел выпить море, я один хотел повернуть историю человечества, навязать свою волю миллионам «капель» человеческого океана. При помощи своих машин я хотел создать нечто вроде «фабрики счастья», но я создавал только грубые суррогаты.
Штирнер нервно посмотрел на часы.
– Я, кажется, говорю не то… Так много надо сказать… Эльза, если бы вы знали, как я страдал, загнанный, как зверь, в темный угол, окруженный бесчисленными врагами, всегда настороже, в постоянном, неослабевающем нервном напряжении.
Если бы хоть один друг – искренний, преданный друг – был около меня… Если бы вы любили меня не искусственной, мною созданной любовью! Быть может, я бы еще боролся. Но я был одинок. Я устал… Я бесконечно устал!..
Штирнер умолк, опустив голову.
Эльза смотрела на Штирнера и думала, что в этом бледном, измученном лице нет ничего таинственного, страшного. Это лицо неврастеника, переутомленного человека. Что же представляет собой Штирнер? Быть может, талантливого изобретателя и экспериментатора, но заурядного человека, который случайно открыл способ подчинять себе волю других людей и почти обезумел от своего «могущества». Он наделал тысячи глупостей и, не победив «мира», сам был раздавлен непосильной тяжестью, которую он взвалил на себя. Это Эльза поняла скорее чувством, чем умом. Она видела перед собою не героя трагедии, не сверхчеловека, а просто страдающего человека, который жестоко расплачивается за свои ошибки. Такой Штирнер был понятнее ей и возбудил в ней жалость.
– Вы должны были очень страдать! – тихо сказала она.
– Благодарю вас! Эти слова участия для меня дороже, чем искусственно внушенные поцелуи!.. Да, я смертельно устал. И я… – Штирнер сделал паузу и глухо проговорил: – Я решил отказаться от борьбы. Я решил покончить со всем, покончить и с самим Штирнером.
Он снова вынул часы и посмотрел на них:
– Штирнеру осталось жить всего несколько минут.
Эльза в ужасе смотрела на него:
– Вы приняли яд?
– Да, принял, но яд не совсем обычный. Сейчас вы узнаете об этом… Но прежде чем покончить со Штирнером, я решил хоть немного искупить вину перед вами. Я вернул вам ваше прежнее сознание. Я внушил вам в одиннадцать часов ночи, что ровно в двенадцать вы станете прежней Эльзой. Вся искусственная жизнь спадет с вас, как шелуха. Будьте свободны, будьте сами собой. Устраивайте жизнь, как хотите, любите, кого хотите; будьте счастливы.
Эльза глубоко вздохнула.
– А Штирнер? Что делать со Штирнером, которому честные люди отказываются пожать руку? – продолжал он. – Штирнер должен умереть. Я отдал приказ моей мыслепередающей машине. Я поставил ее на полную мощность. Ровно в час ночи, – Штирнер опять посмотрел на часы, – всего через шесть минут, она излучит этот приказ, посланный от Штирнера – Штирнеру. И Штирнер забудет о том, что он Штирнер. Он потеряет свою личность. Он забудет обо всем, что было в его жизни. Это будет новый человек, наделенный новым сознанием. Это будет Штерн. Штерн уйдет отсюда туда, куда ему приказал идти Штирнер. И Штерн даже не будет подозревать, что в железной клетке его подсознательной жизни будет влачить существование скованный Штирнер!.. Это смерть… Смерть сознания!
– Но вас могут поймать? – с невольной тревогой спросила Эльза.
– Кто узнает в этом анахорете Штирнера? В таком виде, с бородой, меня никто не видал. Я все обдумал заранее. Сегодня ночью излучений врагов не будет. А если бы они и были, они неопасны для какого-то Штерна. Излучения направлены и должны поражать сознание Штирнера. Его больше не будет!..
Эльза расширенными глазами смотрела на Штирнера. Перед ней должна была произойти тайна какого-то перевоплощения.
– Еще одно, Эльза. Когда я уйду, здесь все пойдет вверх дном. От вас, наверно, отберут все ваше имущество. Я позаботился, чтобы вы не нуждались. Вот здесь, – Штирнер протянул Эльзе пакет, – вы найдете деньги на дорогу и адрес одного человека, на имя которого я перевел крупную сумму денег. На ваше имя держать их опасно. Он получил крепкое внушение, и деньги будут в целости. Поезжайте туда. Это очень далеко. Но тем лучше. Вам надо отдохнуть от всего пережитого. Пора! Прощайте, Эльза!..
– Подождите, один вопрос… скажите, Штирнер, вы… виноваты в убийстве Карла Готлиба?
Часы пробили час. Вдруг по лицу Штирнера прошла судорога. Глаза его закатились, стали мутными. Он ухватился за край рояля, тяжело дыша.
Эльза с замиранием сердца следила за этой переменой.
Штирнер вздохнул и постепенно стал приходить в себя.
– Ответьте же, Штирнер, на мой вопрос!
Штирнер посмотрел на нее с полным недоумением и сказал каким-то новым, изменившимся, спокойным голосом:
– Простите, сударыня, но я не имею чести вас знать и не знаю, о каком вопросе вы говорите. – Потом Штирнер поклонился и размеренным, незнакомым шагом вышел из зала.
Эльза была потрясена. Штирнера больше не было.
Эльза совсем не спала в эту ночь. Уже рассветало, а она все сидела на том же месте, у рояля. События этой ночи потрясли ее. Она разбиралась в том сложном, запутанном клубке, в том хаосе, который внес в ее сознание Штирнер. Она вспомнила все, что пережила со времени смерти Карла Готлиба: свое неудачное бегство от Штирнера, неожиданную любовь к нему, поездку в Ментону. Но вспомнила как о чем-то чужом, как будто все это прочла она в романе. Так же ясно вспомнила она и то время, когда она была невестой Зауера. Но что-то и в этой картине прошлого изменилось. Думая о Зауере, она чувствовала, что еще любит его. Но любит как-то иначе: образ Зауера потускнел. Что с ним стало? Изменился ли он? Что он вообще за человек?.. К своему удивлению, Эльза поймала себя на мысли, что, в сущности, она не знала Зауера. Как сложатся теперь их отношения? Ее размышления были прерваны неожиданным появлением Эммы. Эмма была в дорожном костюме, усталая, побледневшая.
– Эльза! – крикнула она и бросилась со слезами к подруге.
– Здравствуй, Эмма! Отчего же ты плачешь? Почему не предупредила о приезде? Где твой мальчик? – забросала Эльза вопросами плачущую Эмму.
– Малютка там, внизу, с няней. Отто бросил меня и не оставил даже денег. Я продала платья и кое-какие безделушки и собрала на дорогу.
– Оставил без денег, с ребенком?
– Он совсем сошел с ума. Я чувствовала себя такой несчастной и одинокой. У меня никого нет, кроме тебя… – И вдруг с новым припадком истерического плача Эмма прерывающимся голосом заговорила: – Не отнимай у меня Отто! Он любит тебя. Он хранит твою карточку и смотрит на нее. Я совсем не следила за ним, я вошла случайно, но он грубо прогнал меня… Он любит тебя!.. Не отнимай его. У тебя все есть, ты такая счастливая. У тебя есть богатство, ты любишь Людвига, зачем тебе еще Отто?..
Эльза улыбнулась краем губ, но глаза ее оставались печальными.
«Бедная Эмма, – думала Эльза, глядя на изменившееся, похудевшее лицо подруги. – Куда девался ее румянец во всю щеку, серебристый смех? Бедная куколка, что сделал с нею Отто? Неужели он такой бессердечный?»
– Я не счастливей тебя, – серьезно сказала Эльза, гладя рукой растрепавшиеся волосы Эммы, – у меня нет богатства, я больше не люблю Штирнера, и Штирнера больше нет…
Эмма от удивления на минуту забыла о своем горе.
– Он умер? Почему же ты не писала мне об этом? И разве мертвых не любят? Сколько новостей!..
Эльза опять улыбнулась.
Лицо Эммы снова сделалось печальным.
– Это значит, – всхлипывая, начала она, – это значит, что ты призналась ему в любви к Отто и Штирнер в отчаянии убил себя. Значит, ты отнимешь у меня Отто?
– Успокойся, глупенькая девочка, – ласково сказала Эльза, – я не отниму у тебя твоего Отто. Ведь он твой муж и отец твоего ребенка.
– Это ничего не значит! – ответила Эмма. – Он говорил, он говорил не раз, что вся его любовь ко мне была одним чертовским наваждением, что, если бы не это наваждение, он никогда не полюбил бы такую дуру. И такой брак, говорит он, можно расторгнуть. А если Отто говорит, это верно. Ведь я действительно глупенькая. Но только… ведь и глупенькие хотят счастья! – И она опять заплакала. – Ведь любил же он меня такую, какая я есть! А потом… потом он стал будто мстить мне за то, что любил меня.
И Эмма, прерывая разговор плачем, подробно рассказала Эльзе историю своей любви. Она слишком долго страдала в одиночестве и теперь говорила обо всем, что наболело, о грубости, придирчивости Отто, о его насмешках, издевательствах, оскорблениях.
Эльза слушала, и ее сердце невольно холодело. Отто вставал перед нею в новом свете. Это уже не было «наваждением». Он так поступал уже после того, как освободился от власти Штирнера.
Он мог разлюбить Эмму. Но неужели у него не хватало такта, корректности, наконец, простой порядочности, чтобы удержаться от такого обращения с женой? И, вспоминая уже о своей любви к Зауеру, Эльза подумала: «Неужели прав Штирнер в том, что мы лишь слепые игрушки инстинкта, который может заставить полюбить человека с ослиной головой? Ужасно!..»
Эльза слушала подругу, думая о своем, и прислушивалась ко все увеличивающемуся шуму во втором этаже.
«Что бы там могло быть?»
А там происходил последний акт борьбы.
Вооруженный отряд в защитных металлических костюмах во главе с Зауером и Готлибом ворвался в дом Эльзы.
Зауер ударял рукояткой «парабеллума» в дверь кабинета и кричал:
– Откройте, Штирнер, или мы взломаем дверь!
Неожиданно нападающие услышали доносившийся из кабинета голос Качинского и лай собак.
– Штирнера нет, а я открыть дверь не могу. Штирнер, уходя, запер ее снаружи и приставил собак.
– Это вы, Качинский? Вы еще живы? – Обратившись к солдатам, Зауер приказал: – Ломайте двери!
Несколько дюжих плеч навалилось на дверь, и она затрещала. За дверью послышался неистовый лай догов. Доги просунули в образовавшиеся проломы оскаленные, покрытые пеной морды.
Несколько выстрелов уложили собак на месте.
– Зачем же убивать животных? – послышался спокойный голос Качинского.
– А вы предпочли бы, чтобы собаки разорвали нас? – проворчал Зауер, пролезая в образовавшуюся брешь. Он был удивлен, увидев, что Качинский спокойно сидит за столом; подперев голову руками, изобретатель сосредоточенно рассматривал чертежи.
– Где Штирнер? – спросил Зауер.
– Не знаю, – ответил Качинский, не поднимая головы, – он обещал меня утром ослепить, удушить или что-то в этом роде, но, вероятно, забыл или занят чем-нибудь… – Хлопнув рукой по чертежам, Качинский воскликнул: – Вот великолепная штука! Штирнер не обманул. Я провел чертовски интересную ночь! Этот Штирнер прямо гениален. Схемы антенны усилительного устройства с трансформаторами и катодными лампами и схема индукционной связи с колебательным контуром антенны…
Зауер и Готлиб переглянулись: неужели Штирнер отнял у Качинского разум?
– Нужно обыскать все здание сверху донизу и поставить караулы у мыслепередающих станций, – сказал Зауер.
Осмотр начали с комнаты Штирнера, где помещалась одна из мыслеизлучающих станций. Вторая такая же станция находилась в другом конце дома, рядом со «зверинцем». Станция не работала.
– Ну, что ж, господа, я думаю, теперь безопасно. Можно снять наши защитные маски, – сказал Готлиб и первый снял со своей головы сетку. Его примеру последовали другие. Среди пришедших было несколько старых знакомых Готлиба: прокурор, начальник полиции и «железный генерал», который принимал участие в военной экспедиции против Штирнера «в целях изучения новых методов ведения войны».
Он разводил руками, как бы оправдываясь в своих прежних неудачах военной экспедиции против Штирнера, и говорил:
– Кто же его знал, что на Штирнера надо идти с дамскими вуалями на голове? – И, нахмурив свои большие седые брови, он печально сказал, указывая на Качинского: – Теперь вот они, будущие полководцы, вы, господа инженеры. Наша песенка спета! Что мы сделаем штыком, если эта штука может повернуть штык в любую сторону? – И он с недоброжелательством указал на машину, видневшуюся через дверь комнаты Штирнера.
– Однако надо оповестить всех, что орудия мысленного воздействия нами захвачены. – И Зауер прошел в комнату Штирнера. – Фу, черт! – проворчал он, глядя с недоумением на незнакомую конструкцию машины. – Качинский, – позвал он на помощь изобретателя, – вы понимаете в этом что-нибудь?
Качинский подошел к машине и стал уверенно поворачивать рычаги. Машина заработала.
– Нужно послать излучение, которое освободило бы всех пораженных Штирнером, – сказал Качинский.
– Правильно! – ответило несколько голосов. И Качинский принялся «лечить на расстоянии», как выразился кто-то из стоящих в комнате.
– Ну что? – спросил Зауер одного из солдат, обыскивавших подвальное помещение.
– Штирнер не найден! – ответил он.
– Ищите в первом этаже! Обыщите каждую щель!
– Виноват, господин прокурор, – обратился Качинский к прокурору, – могу ли я взять эти чертежи? Штирнер передал их мне…
– Сейчас я ничего не могу разрешить трогать и брать отсюда. Все это является следственным материалом. Потом, может быть…
– Очень жаль! – ответил Качинский.
«Хорошо, однако, что я успел ознакомиться со всем этим и записать важнейшие формулы. Обойдемся и без чертежей! – подумал Качинский. – А они, пожалуй, и в формулах не все поймут».
– Я также хочу обратиться к вам с просьбой, господин прокурор, – сказал Готлиб. – Необходимо вызвать дополнительный отряд для охраны подвала, в котором хранятся огромные ценности. Я полагаю, что настаивать на этом я имею право, поскольку я являюсь законным наследником. Думаю, что теперь вопрос о нашем праве на наследство ни в ком не вызовет сомнения.
– Ваши права – вопрос будущего, – ответил прокурор. – Но против усиленной охраны я ничего не имею.
Зауер все больше хмурился, слушая этот разговор. Он подошел к Готлибу и язвительно произнес:
– Не слишком ли вы забегаете вперед, господин Готлиб? Как вам должно быть хорошо известно, суд присудил наследство в пользу Эльзы Глюк, и решение вошло в законную силу.
– Но оно может быть пересмотрено ввиду вновь открывшихся обстоятельств! – И вдруг, вспылив, недавний союзник крикнул: – Да вы с какой стати вмешиваетесь в это дело? Довольно морочили всех! Если вы еще раз станете на моей дороге к наследству, я потребую, чтобы вас арестовали. Вы выступали от имени Глюк и, значит, являетесь соучастником преступления!
– Но вопрос о причинах лишения наследства вашего почтенного родителя… – горячился Зауер.
Спор их был прекращен появлением Кранца.
– Ого! – в волнении размахивал он руками. – Вот оно самое! Вот где мы с вами, Готлиб, брили господина Штирнера, и чистили его платье, и, кхе… получили на чаек с его милости! Помните, ваше превосходительство, вещественное доказательство, которое я преподнес вам в тюрьме, – обратился он к прокурору, – монетку помните? Это самое и есть мое преступление. Цена крови, так сказать. Вместо того чтобы убить, я почистил платьице у господина Штирнера!
– Никто не поставит вам в упрек этого преступления, Кранц. Довольно вы насиделись, теперь вас ждет серьезная работа. Клетку мы захватили, но птичка улетела. Штирнера нет.
– Найдем, найдем! Из-под земли выроем! – весело сказал Кранц, потирая руки.
– Печальные новости, – послышался голос Качинского. Он отложил трубку телефона и сказал: – Сейчас телефонировали с одного завода, что, как только прекратилось действие влияния Штирнера, сотни рабочих упали замертво, очевидно, наступила реакция после ужасного переутомления, в котором держал их все время Штирнер. Требуется немедленная помощь.
Зауер, хмурый и злой, вышел из комнаты и поднялся на третий этаж. В зимнем саду он застал Эльзу и свою жену.
Эмма бросилась к нему с радостным криком:
– Отго!
Но он грубо оттолкнул ее.
– Откуда ты? – хмуро спросил он жену. – Уйди, мне надо поговорить с фрау… Штирнер.
Эльза с упреком посмотрела на него, Эмма со слезами на глазах – на Эльзу, как бы говоря: «Видишь, как он относится ко мне?»
– Ну? – сказал Зауер, сурово глядя на жену.
Эмма вздохнула и послушно вышла.
– Отто Зауер, я не узнаю вас, – с упреком сказала Эльза.
– Она мое несчастье! Я не знаю, как отделаться от нее, – с раздражением сказал Зауер. – Вы должны знать, что моя любовь к ней была искусственно вызвана Штирнером.
– Это не дает вам права так относиться к ней. Она не виновата ни в чем, и она любила вас раньше не по приказу Штирнера.
– Какое мне дело до нее? – так же раздраженно ответил Зауер. – Где Штирнер?
– Он ушел.
– Куда?
– Я не знаю. Он не сказал мне, но в доме его нет наверно.
– Вы лжете! Вы скрываете его!
Эльза встала:
– Послушайте, Зауер, если вы не оставите этот тон, я сейчас же уйду.
Зауер заставил себя успокоиться и сел рядом с Эльзой.
– Простите меня, Эльза, – почти ласково сказал он. – Я слишком изнервничался за это время. Вы говорите, Штирнера нет. Вы, значит, свободны?
Эльза в ответ кивнула головой.
– Что же мешает нам теперь быть вместе?
– Зауер, но ведь у вас ребенок, жена…
– Не говорите мне о ней, Эльза!
Он взял ее руку. Эльза нахмурилась и тихо, но решительно отняла свою руку. Не только жена и ребенок отдаляли ее теперь от Зауера. Новые черты характера Зауера делали его чужим. А может быть, это и не новые черты; может быть, эта грубость и черствость всегда жили в нем под покровом холодной корректности и она раньше только не замечала их?
И еще одно удерживало Эльзу. Штирнер, каким она узнала его в последнюю ночь, поразил ее воображение. Он был преступен. Он учинил насилие над свободой ее воли и чувств, но он прошел через ее жизнь, оставил след. И та бездна страдания, которую он открыл перед нею в последнюю ночь, не могла не взволновать ее. Вернув ей свободу, он показал, что доля порядочности еще сохранилась в нем.
Зауер не понимал, что творится в душе Эльзы, и думал, что в ней говорит лишь женская стыдливость.
Он сделал новую попытку взять ее за руку и начал говорить, все более увлекаясь:
– Скажите «да», Эльза, и мы будем счастливы. Мы оба много страдали и заслужили право на счастье. И еще, Эльза, вы помните, я радовался, когда вы отказались от наследства, потому что я боялся потерять вас? Я думаю, что теперь оно не будет стоять стеной между нами. Штирнера нет. Что мешает вам воспользоваться вашим правом? Готлиб? Мне не страшен этот щенок!
Эльза посмотрела на Зауера и вновь отняла свою руку. Во взгляде Эльзы Зауер заметил удивление и страх.
– Не думайте, что во мне говорит корыстолюбие! – поспешил он оправдаться, по-своему поняв этот страх. – Нет, я люблю вас, только вас, а не ваше богатство. Но будьте же практичны. Поймите, что рай в шалаше – мечта поэтов. Подумайте о своем будущем. Дайте мне доверенность, и я ручаюсь, что спасу по крайней мере часть вашего состояния в размере оставленного вам наследства.
Эльза встала и подняла руки, как бы защищаясь:
– Нет, Зауер, нет! Не говорите мне о наследстве! Я не хочу переживать еще раз все эти ужасы, всю эту грязь… Прекратим этот разговор… Я так устала… Я не спала всю ночь и еле стою на ногах…
– Но это не последнее ваше слово? – спросил Зауер вслед удаляющейся Эльзе.
Она быстро ушла, ничего не ответив.
Эльза вбежала в свою комнату и обняла плачущую Эмму:
– Не плачь, моя девочка! Я не отниму у тебя Отто, но боюсь, что тебе не удастся вернуть его.
– Ты думаешь? – спросила Эмма, беспомощно взглянув на Эльзу.
– Может быть, потом… – сказала Эльза, чтобы утешить подругу, хотя и не верила в это возвращение. – А теперь нам с тобой надо отдохнуть. Я не оставлю тебя. Мы поедем далеко, чтобы забыть обо всем. Не плачь! Тебе надо беречь себя. И ты совсем не одинока. У тебя есть сын, мы будем вместе воспитывать его. В нем ты найдешь свое счастье.
– Да, поедем. Не оставляй меня, Эльза!
Зауер продолжал сидеть в зимнем саду перед аквариумом, опустив голову, хмурый и злой.
– О, черт!.. – вдруг крикнул он и неожиданно для себя ударил кулаком в стеклянную стенку аквариума.
Стекло разбилось, вода вылилась, и рыбки, опустившись на дно, жадно открывали рты и били хвостами по сырому песку…
