Текст книги "Искатель. 1962. Выпуск №5"

Автор книги: Александр Беляев

Соавторы: Виктор Смирнов,Владимир Михайлов,Глеб Голубев,Виктор Дьяков,Борис Ляпунов,Алексей Леонтьев,Э. Розовский,Ю. Шишина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Александр Беляев
ГРАЖДАНИН ЭФИРНОГО ОСТРОВА

_{Рисунки В. Ковенацкого}

Константин Эдуардович Циолковский космический человек. Гражданин Эфирного Острова.

Вы не знаете, что такое Эфирный Остров?

– Наше солнце освещает более тысячи планет. В Млечном Пути не менее миллиарда таких солнечных систем. В Эфирном Острове находят около миллиона таких млечных путей. Дальше этого астрономия пока не идет! Вот что такое Эфирный Остров.

Математик, физик, астроном, механик, биолог, социолог, изобретатель, «патриарх звездоплавания», Циолковский мыслит астрономическими цифрами, считает миллионами, миллиардами, биллионами. Бесконечность не устрашает его. Он обращает свой взгляд к прошлому нашей солнечной системы и спокойно говорит, как о возрасте своих собственных детей: «На рождение всех планет понадобилось тридцать один биллион лет. Земля отделилась от Солнца два биллиона лет тому назад, а наша Луна рождена Землей менее миллиарда лет назад». Совсем новорожденная крошка! Что значит миллиард, если Циолковский иногда имеет дело с такими цифрами, для которых, по его собственным словам, «чтобы их написать, не хватило бы всей вселенной»!

Один перечень изданных трудов Ё. Э. Циолковского занимает двадцать четыре печатные страницы.

«Мне было лет восемь-девять, когда моя мать показала нам, детям, аэростат из коллодиума. Он был крохотный, надувался водородом и занимал меня тогда как игрушка». Об этом детском воздушном шарике Циолковский вспоминает, потому что шарик дал первый толчок направлению мыслей будущего изобретателя дирижабля. Четырнадцати лет, получив некоторые представления об аэростате из физики, он мастерит бумажный аэростат и надувает его водородом, а пятнадцати-шестнадцати лет делает подсчеты, каких размеров должен быть воздушный шар, чтобы подниматься с людьми, «будучи сделан из металлической оболочки определенной толщины. С тех пор мысль о металлическом аэростате засела у меня в мозгу». На подсчеты ушли годы.

Будучи учителем, Циолковский вставал до зари, чтобы успеть заняться своими вычислениями. Под «фантазию» был подведен прочный фундамент из тысячи формул.

И ровно тридцать лет назад молодой изобретатель делает доклад в Москве, в бывшем императорском Техническом обществе «О построении металлического аэростата».

Ученый синклит дал кислый отзыв: оно, конечно, металлический аэростат построить можно, но только строить его не к чему, так как всякий «аэростат обречен навеки, силою вещей, остаться игрушкою ветров».

Современная техника опровергла эти старческие тревоги. Но современные дирижабли, как известно, все еще имеют мягкую оболочку и сложный, дорогостоящий каркас. К идее Циолковского о дирижабле из волнистой стали только теперь подходит воздухоплавание.

Работая над проектом дирижабля, Циолковский думал уже о полетах к звездам. На Земле ему становилось тесно. Скромный калужанин вырастал в гражданина Эфирного Острова.

Труды Циолковского в области «звездоплавания» считаются теперь классическими. Он первый дал все расчеты для устройства ракетного снаряда, при помощи которого можно покинуть пределы атмосферы. Работа над «реактивными приборами», действующими при помощи отдачи, создала Циолковскому мировое имя. Устройство реактивных приборов затрудняется тем, что «ракета» должна иметь очень большой запас горючего – по крайней мере в четыре раза превосходящий вес самой ракеты, чтобы набрать скорость не менее 8 километров в секунду, необходимую для космического полета. Гениальный старик решил выйти из положения при помощи «ракетных поездов».

Под ракетным поездом он подразумевает соединение нескольких Одинаковых реактивных приборов, двигающихся сначала по дороге, потом в воздухе, затем в пустоте, вне атмосферы, наконец где-нибудь между планетами и Солнцем.

Дело представляется так. Несколько ракет – скажем, пять – соединяется, как вагоны поезда, – одна за другой. При отправлении первая головная ракета играет как бы роль паровоза; она, взрывая горючее, везет за собой поезд, набирая все большую и большую скорость. Когда у этого «паровоза» запас горючего начинает истощаться, головная ракета на лету отцепляется от поезда и возвращается на Землю. Вторая ракета становится головною и везет поезд, пока и она не истощит свой запас горючего. Так происходит с каждой ракетой, кроме последней, предназначенной для межпланетного полета. Когда предпоследняя ракета отчалит и снизится на Землю, у последней уже будет набрана необходимая скорость для полета в межпланетном пространстве. Причем она не истратит на преодоление земной тяжести и на приобретение необходимой скорости ни одного грамма из своего горючего. А свои запасы горючего последняя ракета может расходовать уже на «небе» для необходимого маневрирования или спуска (торможения).

Представим себе, что полет совершился. Мы улетели «к звездам». Что найдем мы там и зачем нам лететь туда? На эти вопросы Циолковский отвечает в своих брошюрах «Цели звездоплавания» и «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Здесь, не переставая быть строгим ученым, Циолковский становится «фантастом», далеко оставляя позади себя по смелости и широте своих космических «грез» таких фантастов, как Жюль Верн и Уэллс.

«Но позвольте, – скажет читатель, – как же там жить, не возвращаясь на Землю? А воздух? А пища? А всепожирающие лучи Солнца? Ужаснейший холод мировых пространств?»

Все обдумано, предусмотрено. Ведь Циолковский первоклассный физик и математик, а не легкомысленный человек. Его фантазия выезжает в путь только на стальном коньке математических формул. Он уже приготовил для будущего человечества вполне удобную и вместительную жилплощадь среди лагун Эфирного Острова. Слушайте.

Небесный дом-коммуна будет представлять собой огромный цилиндр, сделанный из металла и стекла и разделенный перегородками на отдельные камеры. Если в одной из камер произошла утечка кислорода в пустоту, жильцы могут переселиться в соседнюю, пока в первой исправят повреждения. Треть цилиндра, обращенная к Солнцу, застеклена обыкновенным стеклом, задерживающим убийственные для организма ультрафиолетовые лучи Солнца. По мере необходимости, пуская через окна солнечный свет внутрь цилиндра, молено достигнуть любой температуры «дома» – от 250 градусов холода до 200 тепла. Так в жилых ячейках мы сможем установить равномерную температуру. Наши небесные комнаты залиты светом. В них чистейший воздух, без всяких бактерий. Ведь мы можем выходить в соседнее помещение, а в своем поднимать температуру выше точки кипения и таким образом стерилизовать воздух. Он может, кроме того, очищаться и восполняться кислородом при помощи. растений. Для этого в цилиндре будут культивироваться растения, которые без остатка поглотят углекислоту и выделят необходимый для дыхания человека кислород. Влага, выделяемая в воздух растениями и людьми, будет собираться в особые сосуды. Невесомость наших тел и всех вещей сделают ненужными мебель и вещи. Человек будет чувствовать необычайную легкость. Правда, отсутствие тяжести может создать и неудобства. Человек может беспомощно болтаться в пустоте посредине помещения, если ему не от чего оттолкнуться, вещи будут блуждать по комнате, земля плантаций может также рассеяться и загрязнить воздух. Но довольно будет использовать центробежную силу, чтобы все тела вновь обрели некоторую тяжесть. А сделать это легко. Представьте себе два шара или цилиндра, связанные и приведенные во вращательное движение. Так могут вращаться в пустоте целые «жилкоопы» или же отдельные части и предметы внутри зданий. И тогда все придет в норму. Любители твердой почвы почувствуют ее под ногами, явятся верх и низ, вещи приобретут некоторую тяжесть.

В особых костюмах, похожих на водолазные, со скафандром на голове и запасом кислорода люди смогут выходить наружу, в безвоздушное пространство. Но нужно иметь на всякий случай маленькие «карманные» ракетные двигатели.

Отсутствие тяжести, отсутствие «верха» и «низа» дадут возможность небесным переселенцам развить необычайно грандиозное строительство и индустрию. Из самого легкого материала там можно построить «небоскреб» длиною в несколько километров, можно перекинуть «мостики» из тонкой проволоки через бездну, соединив ею отдельные дома, и по этой проволоке перевозить тяжести в сотни тысяч тонн земного веса.

Когда же «людям неба» покажется тесно вокруг нашего старого Солнца или же когда они заметят, что Солнце начинает греть слабее, они отправятся на своих воздушных домах-кораблях в далекие странствия, к иным солнцам нашей галактической системы.

Постепенно люди и растения, живущие на небесах, приспособляясь к новым условиям, изменят свой внешний вид, свой организм. И, быть может, через тысячелетия люди превратятся совершенно в иные существа.

Однако не пора ли нам спуститься на Землю? Без привычки к этим высотам мысли может закружиться голова…

Итак, человечеству нечего бояться перенаселения Земли. Места хватит на небесах. Но свободного места более чем достаточно и на Земле, надо только уметь использовать ее. Люди должны, как говорится теперь, «освоить» до конца Землю.

«В настоящее время Земля есть пустыня, – говорит Циолковский. – На человека приходится 52 гектара суши и воды. Одной суши 13 гектаров. Из них не менее 4 приходится на райский климат без зимы с чудесною плодородною почвой. Тут не нужно ни обуви, ни одежды, ни дорогих жилищ, ни труда для пропитания… Засаженной бананами, корнеплодами, хлебными деревьями, кокосовыми и финиковыми пальмами или другими растениями какой-нибудь сотни квадратных метров (ар) хватит для сытой жизни одного человека. И вот почему я называю Землю пустынной: дают 400 аров плодородной тропической почвы на человека, а ему много и одного ара (основание квадратного двенадцатиметрового дома). Как же Земля не пустынна, если почвы на ней в 400 раз больше, чем нужно?»

Мертвые пустыни Циолковский превращает в плодороднейшие местности. В пустынях будут дома-оранжереи. Крыши этих жилищ будут покрыты слоем черного железа. Ночью, которая в пустыне бывает прозрачною, безоблачной, железо сильно охлаждается и покрывается каплями росы, извлекаемой из воздуха. Вода стекает по желобам в особые хранилища. Этой воды будет вполне достаточно для орошения не только «оранжерейной» растительности, но и деревьев на открытом воздухе. Днем черный слой на крыше механически поворачивается нижней, блестящей стороной, отражающей лучи солнечного света, которые поэтому почти не нагревают воздух и рассеиваются в небесном пространстве. «Так можно понизить среднюю температуру места и вызвать дождь».

Океаны тоже должны быть укрощены и подчинены воле человека. По подсчетам Циолковского, «покорение» океанов начнется только тогда, когда население Земли возрастет до 400 миллиардов человек.

Борьба с водной стихией сопряжена с большими трудностями. Наступление начнется с берега, в сторону океана. На известном расстоянии от берега строится нечто вроде плота во всю длину береговой линии. Границы этого плота, обращенные к волнам, имеют машины-двигатели, которые используют волнение океана для добывания энергии и укрощают волны. Фронт строится в виде очень прочного плота, а промежуток между этим плотом и берегом покрывается более легким плотом. Так постепенно покроется плотами вся поверхность… «Обилие влаги, ровная, желаемая температура, горизонтальная местность, дешевизна транспорта – все это большие преимущества сравнительно с сушей». Испаряемость уменьшится, уменьшится и облачность. Средняя температура Земли вследствие этого повысится (большее количество солнечных лучей будет достигать Земли). Не только умеренные, но и полярные страны будут иметь сносную температуру. Земледелие будет процветать на плотах. Население Земли увеличится до 5 биллионов.

Вот Циолковский предлагает проект оригинального бесфюзеляжного аэроплана, который должен явиться как бы переходом к космическому реактивному кораблю. Это даже не один, а десяток или два десятка аэропланов, соединенных особенным образом. Каждый из этих летательных снарядов напоминает собою веретено, сделанное из металла. Внутри – воздух или кислород. «Веретена» смыкаются боками и образуют как бы волнистую квадратную пластинку площадью не менее 400 квадратных метров. Воздушные винты помещены спереди и сзади каждого «веретена». При взлете аэроплан ставится на особые поплавки, которые затем сбрасываются, чтобы не висеть мертвым грузом. Спускаться можно непосредственно на воду. Такая система отличается прочностью, безопасностью, большой грузоподъемностью, дешевизной и многими другими летными и экономическими достоинствами.

Интересен и проект земного сверхскоростного поезда. Земным его можно назвать только относительно, так как этот поезд будет двигаться не по земле, а по воздуху: между полом поезда и землей будет находиться слой воздуха. Слой этот будет небольшой, поезд будет висеть «над землей» всего на несколько миллиметров, но этого слоя достаточно, чтобы свести трение почти к нулю. Такому поезду не нужно будет колес и смазки. Он сможет идти с огромной скоростью. На нем можно будет в полчаса доехать из Москвы до Ленинграда, за десять часов – от полюса до экватора и менее двух суток, чтобы объехать по меридиану вокруг Земли. Каким черепашьим шагом, по сравнению с этим, двигался вокруг света жюльверновский герой! С разбега по инерции поезд будет преодолевать все наклоны, взбираться без всякого усилия на горы и даже… перескакивать через реки, пропасти и горы любых размеров. Долой тоннели!

Циолковский, по-видимому, глядя на солнечные лучи, думает: «Какая бесцельная трата энергии!» Самая малая былинка занимает и волнует Циолковского. Зерновые хлеба используют только одну шеститысячную долю солнечной энергии. Как возмутительно мало! Солнце должно давать при идеальном использовании его энергии 625 килограммов в год на 1 квадратный метр. А мы получаем с квадратного метра 0,1 килограмма. В 6 250 раз менее того, что можно получить! Надо приняться за растения и за солнечный свет! Надо вырастить такие сорта растений, которые использовали бы солнечную энергию возможно больше. Ведь банан ее использует в 100 раз больше, чем зерновые хлеба. Почему же не вырастить такой «сверхбанан», который явился бы еще лучшим «аккумулятором» солнечной энергии? И Циолковский намечает план. Надо путем отбора и скрещивания выработать растения, которые способны будут максимально использовать солнечную энергию. Надо позаботиться о том, чтобы солнечная энергия не поглощалась облаками и полупрозрачной атмосферой. Надо устранить вредное перегревание плодов и излишнюю испаряемость, овладеть почвой, температурой, погодой, уничтожить вредителей, сорные травы, пыль. Наконец изменить самый химический состав лучей. На все это имеются у Циолковского подробные указания и расчеты. «Если бы утилизировать хоть 20 % солнечной энергии, то и тогда Земля могла бы прокормить население в 100 тысяч раз больше теперешнего».

Поистине, у гиганта мысли Циолковского есть чему поучиться…

Виктор Смирнов
ПОРТРЕТ

Портрет шофера, лучшая работа художника Жоры Ленко, исчез бесследно. Портрет прочили на всесоюзную выставку, но он исчез. Меньше всех был опечален сам художник, потому что…

Однако давайте начнем по порядку. Прежде всего я должен представить Шору. Этот парень приехал в Сибирь с молодежным эшелоном строителей и немало удивил город Иркутск, впервые появившись на его улицах.

Найдите старинную гравюру, изображающую английского моряка, материализуйте его бесплотный облик, суньте моряку в нагрудный карман пару кистей и штихелей, дайте ему в руки деревянный чемодан необъятных размеров, набитый холстами, грунтованным картоном, красками, и перед вами предстанет Жора Ленко, приверженец романтизма в искусстве, поклонник Рериха, Кента и Чюрлениса. Долговязый, рыжебородый, с неизменной трубкой во рту, Жора бродил по городским окраинам, и его светло-голубые глаза мечтателя отражали сибирское небо.

В прошлом году зимой Жора собрался ехать на Байкал и уговорил меня поехать вместе с ним. Он сказал, что если человек по-настоящему дорожит отпуском, он должен ехать только на Байкал. И еще он сказал, что подыщет интересный маршрутик.

Легкие пути не устраивали Жору. В нем жил неукротимый дух скитальчества. Он долго мучал карту, тыкая в нее острие карандаша. Наконец Жора решил, что нет на Байкале лучшего места, чем остров Ольхон.

Зимой добраться до Ольхона не так-то просто. Нам предстояло проехать около ста километров по Якутскому тракту, еще столько же по зимнику, через болотца и ключи, к таежному селу Еланцы, а от села начиналась ледовая дорога до Ольхона, через все Малое море.

Мы выехали ранним морозным утром. До Еланцов, к счастью, нашелся попутный грузовик. В село мы приехали, когда взошла луна. Сопки блестели тусклым столовым серебром. Ставни домов были закрыты наглухо. Сельский уют таился за деревянными шторами. Где-то монотонно стучал движок.

Трудно привыкнуть к сибирским расстояниям, заброшенности отдаленных деревень, простору тайги, равнодушной и холодной, как океан. Черт знает куда нас занесло! Казалось, сделаешь еще шаг и наткнешься, как тот монах из школьного учебника географии, на грань, отделявшую небо от земли.

– Какой простор! – сказал Жора. – Чувствуешь, как перестал биться пульс времени?

Жоре ответил дробный стук движка. Но художник не обратил внимания на это. Он не замечал деталей, которые мешали ему воспринимать мир. А мир в его картинах всегда был диким и пустынным.

Мы пошли к центру села. Там, раскачиваясь на ветру, как акробат на трапеции, болтался фонарь. Жора шел впереди, согнувшись под тяжестью деревянного чемодана, без которого он не мог отправиться ни в одну поездку. Две тени бежали вслед за Жорой: желтая, мятущаяся – от фонаря, и лунная, голубая и спокойная.

Хозяйка гостиницы сказала:

– Мест нет.

Мы вошли в теплый коридор, пахнущий сапожным кремом, и уселись на полу. Жора зарядил трубку. Он курил особого рода табак, который называл тринитротолуолом. Название вы могли забыть, но запах – никогда. Хозяйка выглянула в коридор и опросила, кто зажег тряпку.

Мне вовсе не улыбалась перспектива провести ночь в коридоре, вдыхая аромат сапожного крема и самосада. В шестидесяти километрах от нас, как сказочный замок, лежал среди льдов скалистый Ольхон, над которым дули частые ветры. Я позвал хозяйку и спросил, ходят ли но вечерам на Ольхон машины.

– Потемну-то? – спросила хозяйка. – Другой и днем не поедет.

– Что ж так? – интеллигентно спросил Жора, посасывая трубку.

– Ветра ныне дуют. С Малого моря льдину унесло.

С рыбаками. Сказывают, рыбаки спаслись, лошадь утонула.

– Любопытно, – сказал Шора, встрепенувшись. Близость опасности действовала на него возбуждающе.

– Может, Кешка еще поедет, – сказала хозяйка, поразмыслив. – Кешка-бензовозник. Если не обломался дорогой, так поедет.

– Что ж, он и ночью поедет? – спросил Шора.

– Кешка-то? – сказала хозяйка. – А что ему! Он такой… – Она задумалась, вороша запас определений, но для Кешки не нашлось стандарта. – Он такой охальник непутевый! Необстоятельный, не то что другие.

Это была не очень лестная характеристика, но в голосе хозяйки, несомненно, звучала гордость. Видно, в душе она считала, что Кешка своей непутевостью украшает солидную и обстоятельную шоферскую братию. Я хотел было поинтересоваться у Жоры, в какой полынье он рассчитывает оказаться вместе с Кешкой, но тут послышалось голубиное воркование мотора. Откуда-то с сопок шла машина, и, видно, шла ходко. Через несколько минут завизжал снег под заторможенными колесами.

Набухшая дверь распахнулась от одного удара, и морозная ночь плюнула в нас плотным облаком пара. Парень в ватнике и толстых стеганых брюках показался вслед за облаком. У него было скуластое и дерзкое лицо цвета бронзы. Несмотря на тяжелые ватные доспехи, каждое его движение выдавало танцора и гуляку. Дурачась, он обнял пышную хозяйку, и та забарабанила розовыми кулаками по крепким плечам.

– С морозу-то хорошо! – сказал парень. – Вроде к печке приложился.

Выпустив из рук хозяйку, полную притворного негодования, парень завопил на всю гостиницу:

– Эй, на Ольхон дураков нету?

Шора машинально откликнулся:

– Мы.

Парень засмеялся, открыв крупные чудесные зубы. Такие зубы изображают на рекламах зубной пасты. Но не думаю, что шофер был хоть чем-нибудь обязан ей.

– А я думал, нет дураков, – сказал он. – С калымом, значит, едем. По рублю собьетесь?

Я сразу понял, что Кешка никогда не был и не будет калымщиком. Не потому, что он явно дешевил. Настоящий калымщик никогда не требует денег вперед. Матерый калымщик скажет, что ему очень приятно заиметь таких попутчиков. А о деньгах он напомнит в пустынной части дороги. Там как-то не хочется торговаться. Да, этот шофер явно не походил на человека, думающего о деньгах.

Шора, брезгливо оттопырив губу, протянул два рубля. Кешка небрежно смял бумажки и сунул их в карман своих широченных брюк.

– Повезло вам, земляки, – сказал он. – Я человек легкий, разговорный. Дорога дальняя – томиться не будете. Ну… – Он сбил шапку с затылка на лоб, подмигнул нам и сгреб хозяйку гостиницы так, что та охнула и снова пустила в ход кулаки. Очевидно, это была Кешкина манера встречаться и прощаться с женщинами.

Мы вышли во двор. Машина источала тепло и густой запах бензина. Чемодан не удалось втолкнуть в кабину, и Шора, не доверяя ответственную работу шоферу, сам привязал его к борту цистерны. Шора считал себя большим специалистом по части вязания узлов – двойных, морских и прочих. Я на всякий случай толкнул чемодан. Удивительно, но он держался.

Мы залезли в кабину. Она показалась нам очень уютной. Заворчал стартер, и машина тронулась. Потом поехала. Потом понеслась. Кешка, видно, хорошо знал дорогу.

Звездное небо лежало на серебряных сопках. Чужие миры уставились на нас безучастными глазами вечности. Луна за дымкой была чуть видна. В утлую жестяную кабину проникла дикая поэзия сибирской ночи. Шора запел. Кешка понял Шору по-своему.

– В кабине чего не петь, – сказал он и показал на дыру в днище, где малиново светился раскаленный коллектор. – Специально для публики прорубил – греться. Вот денег соберу, приемник поставлю.

Мы спускались с сопки. Машина тяжело прыгала по каменным осыпям. Сквозь гул мотора доносилось кандальное позвякивание цепи заземления. Фары с трудом пробивались сквозь темноту.

– Сейчас и Байкал, – сказал Кешка. – Там, знаешь, горячие ключи. Подо льдом. Главное, правильно съехать. Полынью-то, ее видать по сивому дыму.

– А ночью? – спросил Шора.

– Ночью по нюху ездию.

– Ну, а бывает так, что проваливаются?

Шажда опасности клокотала в Шоре.

– Бывает, – сказал Кеша и рассмеялся. – Шофер всегда выпрыгивает. У шофера, видишь, нерв не спит, а пассажир сонной дури хватит, разомлеет…

– Так что не спи, Шора, – сказал я.

– Капитан сходит последним, – возразил Шора.

Кешка принял это на свой счет.

– А я и не сойду, – сказал он. – Как можно свою шкуру спасти, а чужую загубить?

Он сказал это очень просто. И я впервые почувствовал, что этому непутевому бензовознику можно довериться перед лицом долгой и тревожной ночи.

Машину подбросило, раздался треск. Лучи фар скользили по зеленоватой гладкой поверхности. Белесая паутина трещин покрывала лед. Треск стоял непрерывный. Казалось, бензовоз катит по грецким орехам. Трещины веерами расползались из-под колес.

– Пресный лед, – успокоил нас Кеша. – Играет.

Я не видел колеи. Мы скользили по льду осторожно, как бригантина в шхерах. Этакая пузатая бригантина, наполненная вонючим этилированным топливом. Теперь Кешка стал лоцманом. Он вел свой корабль по звездам. Где-то внизу, за нами, в ледяном аквариуме плыли разбуженные светом рыбы. Рыбы и мы – вот и все живое вокруг, на десятки километров.

Поднялся ветер. Луна куда-то исчезла. Ветер бил в цистерну, как в парус. В кабине похолодало. Лампадный свет приборов мягко ложился на скуластое лицо Кеши. Где-то далеко пронесся тяжелый гул: сдвигались под ветром льды.

– Разговаривает Байкал, – сказал Кешка и толкнул Жору: – Как, душа сосульками обросла, нет?

– Нет, – ответил Жора.

– Вот и ладно.

– Ты здешний, Кеша? – спросил я.

– Здешний. Я еще вот таким, – Кеша оторвал руку от руля, – Малое море объездил. На коньках. А когда в холостом звании был, работал на мэрэсэ, возле Еланцов, и гулял тут с одной, с Ольхона. Она на том, я на этом берегу. Вечерком прикрутишь коньки и чесанешь на Ольхон. Этак пятьдесят километров. А утром на работу. Солнышко на льду встречал – красота! Ездил, считай, две зимы, а потом надоела мне такая история.

– Бросил?

– Ездить бросил. Женился. По сей день удивляюсь, как она меня такого взяла. Она, знаешь, какая? Красивая! Во, торос пошел!

Кеша притормозил, но бензовоз катился вперед, как неловкий конькобежец, не знающий, как остановиться. Впереди заискрились обломки льда. Не дожидаясь, пока скользящая машина ударится в торос, Кеша включил сцепление, и мы вползли на ледяную кашу. Послышался звон. Машина переваливалась с боку на бок. Потом пошел чистый лед.

– Да, удивляюсь, – сказал Кеша. – Из меня какой, можно сказать, красавец мужчина? Уши – как пельмени, о прочем не говорю. А она первая девка на Ольхоне. Может, думаешь, я шофер классный? Не, шофер я зеленый. Начальник сколько раз с меня шкуру спущал. А чего с меня шкуру спущать? Нужна она кому? Другой мою шкуру и за деньги не возымет. Как дурной рейс, тяжелый, так меня назначают. Потому что безотказный. Вот послали меня: надо, мол, срочно привезти бензин. А кто должен был ехать? Егоров. А кто поехал? Кешка… Тьфу, черт!

Резкий удар ветра сорвал ватный чехол с радиатора и теперь играл им, как флагом. Кешка открыл дверцу и выскочил на лед, держась за крыло. Ветер ворвался в кабину и выгнал последние остатки тепла. На зубах захрустел песок. Дула сарма. Мы находились напротив устья реки Сармы, по имени которой и назвали этот не очень-то приятный ветерок. Байкальская природа, любящая эффекты, установила где-то в этом устье хороший вентилятор. Она включала его в самые неподходящие минуты.

И Жора и я слышали кое-что о сарме. Это была самая острая колючка на байкальской розе ветров. Сарма подкрадывается неслышно и одним ударом топит баркас где-нибудь в ста метрах от берега. Петляя по ущелью, она, как наждаком, стачивает скалы и несет рыжую пыль на Ольхон.

Кешка долго боролся с ватным чехлом, заразившимся яростью сармы.

– Ну и ветер, – сказал он, вползая в кабину. – Без ножа не выходи – унесет!

Он нажал стартер, и мотор ответил надсадным кашлем, точно сарма проникла в его железные легкие. Кешка произнес в адрес двигателя несколько великолепных по яркости и своеобразию слов, и двигатель завелся. Колеса вхолостую завертелись на льду. Наконец машина тронулась. Мы проехали еще два или три километра под бешеными ударами ветра. Тьма стала особенно густой, вязкой. Температура воды в двигателе падала. Бригантина выходила из повиновения.

Крепкие руки Кешки впились в штурвал. Лоцман вел корабль вслепую: ни колеи, ни берегов не было видно. Через несколько минут снова сорвало чехол. Кешка, кряхтя, полез из кабины. На этот раз единоборство выиграла сарма. Чехол, затрепетав, как птица, сорвался с мотора и улетел в ночь. Кешка вернулся мрачный и долго утирал нос рукавом.

– Ну и ветер! – сказал он. – Прижимает к машине.

Сарма свистела в стеклах кабины. Кешка снова заработал стартером. Двигатель ответил ласковым ворчанием и затих. Мы не сразу поняли значение этой тишины.

Но Кешка знал, в чем дело. С минуту он прислушивался к потрескиванию остывающего мотора.

– Карбюратор, – сказал Кешка, и это прозвучало как заклинание.

Он посопел немного носом и добавил:

– Поплавок небось прохудился. Говорил я этому Егорову…

И он высказал все, что думал о Егорове. Но легче ему от этого не стало. Нам тоже. Кешка выключил свет, чтобы экономить энергию аккумулятора. Исчезло уютное мерцание приборов. Тьма забралась в кабину и уселась четвертым пассажиром. От такого соседства нам стало очень холодно.

Я попробовал сориентироваться. Где-то по правую руку, в двадцати километрах, был Ольхон. Безлюдный берег – скалы, песок, горбатые сосенки. Слева за полосой льда – сопки, откуда неслась сарма. Под колесами машины за ледяной покрышкой стыла вода.

– Что-нибудь серьезное? – спросил Жора.

– Ерунда, – сказал Кешка. – Поплавок прохудился. Замылить, и порядок.

– Вот и хорошо, – вздохнул Жора.

Кеша нагнулся и заткнул дыру в днище тряпкой.

– Хорошо-то хорошо, а ночевать придется. Счас воду спущу.

– Как ночевать? – спросил Жора.

– Работа шоферская не всякому личит, – загадочно ответил Кеша. – Характер нужен сходный. Терпение нужно.

– А еще деньги брал… – сказал Жора в сердцах. – Шофер!

– Деньги я на приемник собираю, – сказал Кеша спокойно. – На культурные цели. Счас знаешь как хорошо бы музыку послушать!

– Еще бы! – сказал Жора.

Кеша молча извлекал из-за спинки сиденья какие-то тряпки. Я почувствовал теплое прикосновение меха.

– Ноги укутайте, – сказал шофер. – А то чахотку схватите.

По спокойному тону Кешки я понял, что положение серьезное. В кабине недолго было и замерзнуть. Помощи ждать не приходилось. Ледовая дорога будет пуста до света.

– Починить трудно? – спросил я.

Я задал этот вопрос для Жоры. Он, кажется, не совсем понимал, что произошло. Ремонт был ерундовый, но Кешка не мог копаться в моторе на таком ветру… Бензин в соединении с ветром и морозом дает страшную смесь. Кожа, обезжиренная бензином, на морозе да еще при прикосновении к металлу слезает с руки, ну, словно перчатка. Ни один шофер не полез бы сейчас в карбюратор.

– Поморожусь я, – сказал Кешка. – И вас не довезу.

– Никто еще не ночевал под сармой, – сказал я Жоре, стараясь задеть его за самые чувствительные струны.

– Да мне-то что! – сказал Жора. – Пойду чемодан посмотрю.

– Стой! – крикнул Кешка. Но дверца уже захлопнулась, и Жора исчез. Я выглянул. Было очень темно.

– Жорка!

Сарма ответила мощным гулом. Я, не раздумывая, выпрыгнул из кабины. Меня толкнуло в бок, ь спину, и я заскользил, стараясь удержать равновесие, по льду.

– Ножом цепляйся! – донесся до меня голос Кешки.

Я упал на бок, но ветер продолжал катить меня, как соломенный куль. Ветер был холоден и резиново-упруг. Он раздувал полушубок парусом. Тесемка ушанки хлестала по губам. Я попробовал встать, но ветер не давал даже приподняться. И я все скользил, скользил на боку. Пальцы лихорадочно шарили в карманах. Бумаги, одни бумаги, как у порядочного канцеляриста. И никакого холодного оружия. Машина исчезла в темноте. Ногти царапали лед, но меня несло. Куда? До первой трещины?