Текст книги "Богдан Хмельницкий и его характерники в засадах и битвах"

Автор книги: Александр Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Казацкий угол падал рядами, но воины умирали там, где стояли, не двигаясь с места. В крови и пороховой гари обтесываемый с трех сторон железный жолнерский клубок неостановимо вползал в каре и казалось, что уже нет никаких человеческих возможностей сопротивляться этой ужасающей силе.

В самый нужный момент с гетманского холма взвыли трубы и ударили литавры и на угол каре с флангов прямо на воронкообразно расширяющийся и расширяющийся гусарский клин ударили конные полки Ивана Богуна и Матвея Гладкого. Залитому черным дымом небу показалось, что сами демоны войны и смерти полетели на панцирных всадников отовсюду, и не было на казацких витязях никаких железных лат, а только стальные сердца и твердые руки с саблями.

Крылатые гусары попытались развернуть фронт на новых врагов, не успели и получили страшный казацкий удар. Гудело и лязгало железо, гремели выстрелы, частокол откатывающихся пик враз остановился и начался небывалый в Речи Посполитой разгром не знавшей поражения ее великолепной тяжелой конницы. В проклятиях и стонах гусарские палаши бились о казацкие сабли и одна за другой гибли польские хоругви. Вой, выстрелы, лязг оружия слились в невообразимый рев, и железных рядов крылатых гусар не стало. Дыра недавнего прорыва в казацком фронте быстро затягивалась полками Ивана Гири и Мартына Пушкаренко, а по всей линии боя к польскому лагерю под защиту пушек отползали расхристанные группы всадников, теряя и теряя бойцов, и слоистый дым волнами клубился над залитым кровью полем небывалой битвы.

За отступавшими поляками неостановимо двигался весь казацкий фронт и никак не давал опомниться гигантскому коронному войску, превратившемуся просто в вооруженную толпу. Хмельницкий видел, что разрыв между двумя линиями отступающих и атакующих вот-вот достигнет необходимых для открытия убийственного артиллерийского огня двухсот метров, и прямо в лоб накатывающимся казацким рядам от польских укреплений угрюмо смотрят сорок тяжелых орудий, чей залп дробью и картечью может легко положить в землю целое победное войско.

– Гей, хлопцы, в атаку, в победу!

Богдан поднял своего уже знаменитого аргамака на дыбы и боевой конь, захватив под копыта все огромное поле под холмом, чудовищным скачком ахнул вперед и полетел бурей прямо на почти готовые к смертельному залпу пушки, и уже летели за своим героем полки гетманского резерва во главе с Мартыном Небабой и Филоном Джеджалием. Над содрогнувшимся полем сражения раздался завораживающий грохот тысяч копыт боевых коней и изнемогавшие в бесконечной битве казаки все до одного увидели, как прямо на почти готовые смести их с лица земли коронные батареи двумя разлетающимися крыльями вынеслись великолепные запорожские полки и во главе их ураганом мчался казавшийся огромным всадник на белом коне, в длинном малиновом плаще-кирее и в шапке с двумя высокими страусиными перьями.

Над разом взорвавшимися казацкими рядами раздался тысячеустый рев: «Гетман! Гетман ударил! Хмель летит! Боже, увидеть и умереть!»

Опытные, обученные в Германии польские пушкари не могли оторвать завороженных глаз от бешено летевшей на них гетманской смерти и, вместо убийственного для казаков залпа, уводили артиллерию за земляные укрепления и вползали в лагерь вместе с ними разгромленные польские жолнеры. Резерв Хмельницкого во главе с гетманом ужасающе влетел в клубящееся страшное побоище у двойных лагерных ворот, и в многочасовой Корсунской битве наступил мгновенный перелом. Казацкие полки окружали польских всадников в железные кольца, исчезавшие прямо на глазах пораженного небывалым зрелищем неба, и дорывал и дорывал до шнура Богдан и его герои непобедимые в совсем недалеком прошлом конные хоругви. Запертые в лагере две тысячи украинских драгун смогли, наконец, пробиться к своим товарищам по оружию.

Пушкари все-таки увезли почти все не сделавшие ни одного выстрела орудия за окопы, но прямо перед ними шла страшная польская резня и от крылатых всадников неслось в надвинувшееся на них небо: «Подмоги! Подмоги! Подмоги!» Взбесившиеся всадники на взбесившихся лошадях рвались в лагерь очертя головы, давя своих, и бил им в лоб Богдан Хмельницкий с запорожцами, а слева атаковал Иван Богун с витязями, а справа угрожающе раскатывался Тугай-бей во главе моря татарских бойцов. Поляки давили своих в воротах и казалось, что не пышное и непобедимое шляхетное войско, а скаженное звериное стадо спасается от степного майского пожара. Жолнеры с выпученными от увиденного кошмара глазами толпой накрыли кипящий морем лагерь, и везде раскатывалось только одно слово «Спасайтесь!» и шляхетные гоноровые знамена летели в позорную грязь под копыта коней, на которых, как и на их разодетых еще всадников, упал ужас.

Везде лежали груды человеческих и конских трупов и толпы очумелых лошадей с пустыми седлами носились по насквозь залитому кровью полю битвы, доводя хаос сражения до немыслимого предела. Багровый диск уходившего, наконец, за горизонт солнца скрыли черные пороховые тучи, и битва прекратилась сама собой. Обозные собирали раненых и рыли братские могилы, видя, как железные хмельницкие клещи с трех сторон зажимают полубезумный и, конечно, отрезанный уже от воды польский лагерь, оставляя ему выход только к Гороховцам.

Хмельницкий и его герои прекрасно понимали, что у почти окруженных поляков нет воды, только вино и еда, а главное, нет корма для боевых коней, а без панцирной конницы коронного войска просто не существует. Богдан скомандовал отдых и короткий совет. Было ясно, что на рассвете Потоцкий начнет отступление к предусмотрительно оставленному ему Богуславу, чтобы не погибнуть обессиленным. Над полем битвы дымился пар от пролитой за весь длинный световой день казацкой и шляхетской крови. Измученный Богдан понимал, что это еще совсем не конец. Коронное войско только сравнявшееся по количеству с казацким, деморализованное, но совсем не уничтоженное, не должно опомниться, а просто отступить к Гороховой Дубраве, в которой ползающие на коленях жолнеры, в воплях отчаяния и мольбах о пощаде, обезумевшие от страха собственной неминуемой смерти, должны превратиться в трупы, оставив Речь Посполитую без опытных солдат. Утром 17 мая Украина узнает, что коронное войско во главе с великими и польными гетманами разбито казаками дотла. Она узнает о невиданном разгроме регулярной армии Польской Короны и как один человек поднимется на борьбу за собственную свободу. Максим, витязь, ты слышишь меня?

– Слышу, батька. Слышу и жду. Не турбуйся, встретим гоноровых как следует. Пусть молятся, гады, хотя бог и не помогает негодяям.

Черным рассветом 16 мая 1648 года Потоцкий вывел пришедшие в себя хоругви из обреченного лагеря к предусмотрительно оставленному ему Богуславу. По традиции Речи Посполитой, не ценившей ничьих жизней, войско шло не только без разведки, но и без боевого охранения. Дорога впереди была пуста и безжизненна, потому что Максим Кривонос не пропускал к Роси никого, кто мог бы сообщить пышному панству о его засаде в Гороховой Дубраве.

Жолнеры шли четырехугольником в восемь рядов, с орудиями и пехотой в центре, справа вел кавалерию Потоцкий, слева – Калиновский. За хоругвями в полной видимости невооруженным глазом широкой линией двигались конные полки Хмельницкого и татары Тугай-бея. В восемь часов утра гетман и оглан начали карусельные атаки польского передвижного лагеря с тыла и флангов, не давая его начальникам сосредоточиться, увидеть и обойти смертельную ловушку-засаду, до которой оставалось всего несколько километров.

В половине одиннадцатого часа обоз спустился с широкого пологого холма и увидел впереди густой и, казалось, бесконечный лес, в который вела совсем узкая дорога-просека. Потоцкий обрадовано заявил, что теперь казаки и татары не смогут ударить с флангов и вынужденно изменил надежный походный порядок своего войска. Длинной змеящейся колонной хоругви, естественно, без передовых дозоров, стали медленно втягиваться в убийственный для них лес.

Тяжелые возы, тащившие мортиры и поставленные находившимися в твердом уме и трезвой памяти коронными гетманами почему-то впереди, с ходу разбили дорогу, еще не высохшую с дождливой весны. Обоз начал вязнуть, лошади с трудом тащили пушки в глубокой майской грязи, несколько возов опрокинулись в канаву по сторонам дороги. К двенадцати часам дня все польское войско вошло в лес и сзади уже перекапывали и заваливали единственный выход казаки. Кукушки, которые в мае так долго не кукуют, цепочкой сообщили засаде, что все двадцать тысяч поляков заперты в лесу и из смертельной ловушки теперь смогут выбраться только поодиночке. Не выберутся, мрачно улыбнулся Максим Кривонос, уже закрывший лесную дорогу тройными казацкими цепями с обеих сторон и даже, казалось, сверху.

Дорога еще сузилась и Потоцкий спросил у кажется знавших местность офицеров, когда кончится эта непроходимая чащоба, чтобы войско могло выйти на широкую опушку и развернуть хоругви на неуемное быдло, для которого, кто бы мог подумать, не хватило одних плетей-канчуков. Сейчас пройдем Крутую Балку и через два километра выйдем из Гороховецкого леса на простор, услужливо ответили нахмуренные командиры, опытной кожей уже почувствовавшие смертельную опасность, от которой не защищают ни латы, ни смелость.

Внезапно движение войска остановилось потому, что дороги впереди больше не было, а только какой-то кошмарный каменно-земляной завал с четырьмя непонятными отверстиями на расстоянии метра от земли. Что это, капризно-требовательно спросил непонятно у кого пожизненный и не участвовавший ни в одной битве великий коронный гетман Речи Посполитой Николай Потоцкий, по закону отвечавший за тысячи доверенных ему солдатских жизней. А это – ваша долгожданная засада, – ответил ему полковник возрожденного украинского Войска Запорожского Максим Кривонос, и залп четырех казацких орудий прямо в лоб остановившейся польской колонне-змее разорвал вдруг сгустившийся от ужаса воздух.

Тысячные выстрелы раздались по всему периметру лесной дороги и справа, и слева, с спереди, и сзади и, кажется снизу. Поляки бросились назад, но там им улыбнулась высокая и непроходимая стена из наваленных камней и глины, из которой залпами как всегда сменяемые били казацкие ружья. В Крутой Балке наступило польское пекло для восемнадцати тысяч гоноровых шановных панов, и ад следовал за ним.

Позднее оставшиеся в живых шляхтичи уже из пленного Крыма писали в Варшаву: «За полчаса до полудня мы отошли с лагерем за полторы мили в несчастную дубраву под Гороховом. При входе в болотистую рощу много возов завязло и перевернулось. К ним подбежали татары и казаки. Мы отстреливались из заряженных дробью пушек и мушкетов. С двух сторон враги обрушили на нас тяжелый удар. Лагерь вошел в эту дубраву как в мешок и дальше продвинуться не мог потому, что дороги были перекопаны и перегорожены. Сзади на лагерь всей тяжестью жали татары, спереди и с боков казаки наносили большой урон из устроенных шанцев. Мы мужественно сражались, но попав в западню, не могли побороть силы превосходящего врага».

Никакого превосходящего врага, конечно, не было, и силы противников были равны. Четыре ужасных часа казаки и татары стирали польское войско с земли в Крутой Балке и, казалось, по шарахавшимся жолнерам стреляли и камни, и деревья, и земля, и небо и не было карателям ниоткуда никакой защиты.

Пули насквозь прошивали спешившихся гусар вместе с конями, сзади татары топтали польских солдат лошадьми и выдергивали из рядов арканами богато одетых шляхтичей, и специально посланные Хмельницким особые отряды разрезали войсковую колонну в трех местах, утроив невозможный хаос боя. Спереди и с боков бесконечно били из ружей отчайдухи Кривоноса, уже не раз окровавившего свою страшную саблю, от которой жолнеры кидались в лес и болото, и везде казаки настигали поляков и рубили их как снопы.

В смятении, хаосе и панике только волынский князь Кароль Корецкий пробил на малый час пушечными ядрами дорогу вперед и вывел из смерти свой тысячный Полесский полк. Прорыв быстро залатали казаки и к четырем часам страшного майского дня, второго дня корсунскго сражения, Крутая Балка была устлана шляхетными телами, как пожелтевшими листьями осенью. К концу 16 мая 1648 года кровь текла по лесной дороге бесконечным ручьем, смертный страх накрыл небо и землю, а из двадцатипятитысячного совсем недавно оккупационного коронного войска в живых остались никогда не любившие умирать гетманы Николай Потоцкий, Мартин Калиновский, восемьдесят знатных шляхтичей, сто тридцать офицеров и полторы тысячи солдат, тут же длинной змеей отправленные Тугай-беем в Крым на пленный выкуп.

Хмельницкий и его войско получило еще сорок самых современных тяжелых орудий, огромное количество огнестрельного и холодного оружия и весь обоз с боеприпасами. Особенно обрадовался Богдан захвату походной гетманской канцелярии Николая Потоцкого с многочисленными секретными документами и письмами, дававшими нелестные характеристики многим сенаторам, магнатам и королятам, что позволяло Хмельницкому в контрпровокационной войне столкнуть гоноровых нобилей их бараньими лбами.

Богдан Хмельницкий проводил Николая Потоцкого в позорный плен словами:

– Те, кто шли брать нас в неволю, сами в нее попались. Ясновельможный гетман больше не хочет добывать Запорожскую Сечь и меня?

Погубивший своей военной тупостью лучшее войско Речи Посполитой, Николай Потоцкий своим ответом попытался спасти свое гоноровое лицо, забыв, что нельзя спасти то, чего нет:

– Меня победили татары, а не твоя разбойничья сволочь. Чем заплатишь, хлоп, татарам?

Ждавший этого гонорового ответа Богдан ответил садисту под хохот внимательно слушавшего разговор казацкого войска:

– Тобой и тебе подобными, называющими нас хлопами.

Шел великий коронный гетман дорогой заслуженного позора под аркан Тугай-бея и слышал острое украинское слово:

– Эх, Потоцкий, у тебя разум жиноцкий, не годишься гетманувати!

Видевший Корсунскую битву и ее конец шляхтич позднее писал: «Гетман Потоцкий, быв в преклонных летах, больше думал о келехах и бутылках, а также о смазливых паненках, чем о благе Речи Посполитой. Постоянно преданный пьянству и распутству, он погубил войско и нанес посрамление Польше, погубил опытных воинов и сынов отечества».

Шляхетство любило шулерски сваливать вину с больной головы на здоровую, но дело было не только в чванливой тупости законно избранного на высший военный пост в огромном государстве великом коронном гетмане – никчеме. Дело было и в самой Украине, после десятков лет антиаккупационных казацких восстаний обретшей своего гения Богдана Великого. Не гаючи часу и не теряя времени, Хмельницкий уже готовил универсал о том, что казаки со своим законно избранным гетманом восстали не против умершего 10 мая в Литве короля Речи Посполитой Владислава IV, а против наглых и зарвавшихся навсегда королят, и это была правда. В битвах информационно-психологического противодействия, как, впрочем, и в жизни, лгать нехорошо, но не договаривать необходимо. Казацкий гетман уже 18 мая продолжил задуривать голову самому уродзонному и гоноровому панству в мире, чтобы ему не пришло на ум быстро объединить колоссальные силы и убить еще не разгоревшееся восстание. Как там у древних: «Ах, задурить меня не трудно, я сам задуриваться рад!»

Страстное возбуждение охватило всю Украину, с восторгом смотревшей на своего гения заплаканными от горя и радости глазами. Дни справа и слева от Днепра летели часами, а часы минутами. Иван Богун, «характерник» и вторая сабля Войска Запорожского понимая, что Богдана Хмельницкого вот-вот начнут по настоящему убивать, передал ему половину своего особого отряда характерников во главе с обоеруким сабельным воином и мастером боевого гопака Максимом Гевличем. И Хмельницкий и Богун проходили школу удивительных бойцов в Пластунском курене Запорожской Сечи и хорошо знали, что могут сделать эти незаметные казацкие богатыри.

Великолепный Богун, которого враги называли «чрезвычайно наглым и отчаянным казаком-чародеем», очень вовремя передал побратиму гетману особую личную охрану. Через два дня после того, как в ближнем боевом охранении Богдана встали четырнадцать характерников, Хмельницкий попал в великолепно организованную двойную шляхетную засаду, выйти живым из которой у него не было никаких шансов.

Жарким июльским днем маленький отряд гетмана Войска Запорожского, на несколько дней оставившего Белую Церковь, двигался к Чигирину и Субботову. Характерники Максима Гевлича охраняли Богдана Хмельницкого «казацким веером длинным основанием вперед», прикрывая его не столько от сабли, сколько от внезапного оружейного залпа снизу. Хмельницкий смотрел на каменно спокойных хлопцев-витязей и был очень благодарен Богуну, сохранившему с его помощью школу страшного украинского невидимого боя в любом положении и ситуации. Конвой еще не добрался до Богуслава, купола белоцерковских храмов белели вдали на фоне ярко-голубого неба, но гетман, уставший от бесконечных смертельных революционных проблем, уже радовался завтрашней встрече с семьей.

– Впереди засада. Тридцать бойцов, опытные, стоят с ночи, пропустили три казацкие отряда с возами, а значит ждут, скорее всего нас. Расположились в яру, в двух километрах отсюда, в деревьях вдоль дороги с двух сторон.

Максим выслушал дозорного хлопца и вопросительно повернулся к слышавшему все Хмельницкому, который тут же ответил:

– Никак до шляхты не доходит, что дурней в казаки не принимают, дурнями тыны подпирают. Их всего двое на одного. Атакуем. Только пленного возьмите, надо узнать, кто такой ловкий проложил дорогу в ставку.

Характерники недолго переговорили, и конвой рысью двинулся в засаду «казацким веером длинным основанием назад». Рыцарям было ясно, что никто не собирается брать в плен надежду Украины, поскольку обязательные казацкие погони не дадут вывезти гетмана для дикой казни на польские территории. Засадники подождут, пока в них въедет хмельницкий конвой и в тридцать ружей и шестьдесят пистолей его сотрут.

Боевой гопак в конном строю решили не танцевать. В ограниченном пространстве засады среди деревьев характерники ударят с разных сторон первыми особыми мушкетами, пробивамющими панцири сантиметровой толщины, четырьмя пистолями и двумя саблями каждый. Восемь казацких воинов двумя группами незаметно отделились от гетмана, и ушли в засаду на засаду. Когда семеро витязей с Хмельницким приблизятся к ней на пистолетный выстрел, а стрелять опытные жолнеры будут только наверняка, хлопцы откроют убийственный огонь с двух сторон и тут же вслед за мушкетами и пистолями покинут ножны знаменитые казацкие полуметровые метательные кинжалы без гарды, и полетит во врага их совсем не один десяток.

Маленький отряд неброско одетых всадников рысью подъезжал к засадному яру, и птицы рассказали Максиму и гетману, что восемь бойцов в двух группах уже готовы к шляхетским смертям. Напряжение перед мгновенной схваткой всегда с неожиданным результатом разлилось в жарком, почти остановившемся воздухе.

Как всегда внезапно ударили выстрелы, восемь и тридцать два, а семерка уже россыпью влетела в яр, и опытные жолнеры никак не могли защититься от быстрой характерной гибели. Раненых среди засадных не оказалось, а к Богдану подвели еще ошарашенного секундным разгромом пленного. Гетман спокойно сказал:

– Скажешь правду, незаметно отпущу из лагеря.

Воин поднял глаза на Хмельницкого, помолчал несколько секунд и медленно произнес:

– Опасен только ты. Они все решили тебя убить, и королевичи-братья, и сенат, и нобили. Любой ценой. Не поможет огонь и металл, будет яд, предательство, что угодно. Твоей смертью занимаются самые опытные. Наша группа – только начало.

Витязи собрали кинжалы и вместе с пленным двинулись вперед. В уже почти вечернем воздухе четко раздался дважды повторившийся волчий вой, потом еще и еще. Максим повернулся к Хмельницкому:

– Наши от Богуна сообщают, что впереди еще засада, большая, семьдесят бойцов. Дорога назад, в ставку свободна.

Богдан тоже читавший звериные голоса, мгновенно ответил:

– Не ведать нам, казакам ни отдыха, ни покоя. Если не можем дать в ухо, дадим за ухо! Вызывай, Максим, сюда всех полковников, посмотрим, как шляхта охотится на казаков.

Над яром переливисто провыло, откликнулось тут и там, и уже через час примчавшиеся рыцари-полковники, радостно поздоровавшиеся с невредимым Богданом, внимательно смотрели на лесную дорогу, по которой двумя почти ровными рядами лежали мертвые польские засадники. Прискакали все побратимы, кто был в ставке – Иван, Максим, Данила, Федор, Иосиф, еще Иван, Филон, Михаил, Лука, Мартын, Матвей, Олекса, еще Иван, и еще Михаил, Максим, Федор, Василий, и все кто успел за этот короткий час.

Хмельницкий громко сказал собравшемуся к нему цвету Запорожского Войска:

– Если берешь чужую жизнь – будь готов отдать свою. Пышное панство впереди приготовило мне и всем нам недобрую встречу. Гей, витязи-полковники, а ну тихонько приготовьте для шляхетного привета кривули, поздороваемся с гоноровыми.

– Уже, батька, не задержим.

Сорок пять рыцарей быстрой рысью пошли навстречу неизвестно кого встречавшей смерти, а характерники заходили к засаде в бок, с запретом атаковать без приказа. Витязи-полковники были готовы заманить засаду в засаду, в которой Максиму Гевличу и его хлопцам могло и не достаться боевой работы. Однако досталось, приказ не замедлил, не задержался.

– Тому в горло хвост ведьмы, кто выдумал сюда дорогу! Однако, ни одна хлопская собака на Чигирин мимо нас не проползет.

В сумерках длинного летнего дня семьдесят шляхтичей второй засады нервно-весело переговаривались между собой и уже ждавшей их землей. Впереди, от Белой Церкви, раздался предупреждающий свист, командир поднял руку, и в очередной засадной роще распустилась мертвая тишина наступавшей, наконец, чудной украинской ночи.

Гей, казаки, летите вихрем в атаку, не считая врага, а только спрашивая, где он! Нараставший перед засадой топот вдруг обвалился четырнадцатью казацкими всадниками, среди которых на белом аргамаке виднелся кто-то в шапке со страусиными перьями. Характерники с вроде бы гетманом с размаху влетели в шляхетный мешок, вмиг закружились, развернулись, дали залп, сбивший несколько польских бойцов под копыта их готовых к погоне коней, и с криком «гойда» понеслись назад.

За попавшими в беду казаками на отдохнувших лошадях тут же рванулся весь засадный отряд, и уже, кажется, догонял этих наглых хлопов с их бешеным гетманом.

Неслись витязи-казаки, вытянувшись на своих боевых конях, заманивая под полковничьи сабли опытных ляхов, и без выстрела летели за ними польские шляхтичи и продолжалось это совсем не долго. Четырнадцать отчайдухов проскочили свою засаду на опушке лесной рощи и по особому пронзительному свисту вдруг рассыпались в пыль и исчезли в никуда. Засадная хоругвь собралась купой и всадники негромко заговорили друг с другом, видя перед собой пустую ночную белоцерковскую дорогу.

Вдруг в ночном воздухе ударил задорный голос одного из полковников Иванов: – Цо, панята, темно? Так ось мы вам присветим саблями в глаза!

Спереди и сзади, и в бок по шляхетному врагу одновременно ударили дождавшиеся засады побратимы и хлопцы Максима. В мах клинки упали на клинки, и мгновенный рукопашный бой загремел и все смешалось в кровавой рубке. Казацкие сабли как серпы в жаркий летний день на хлебной жниве крушили железные латы и шлемы неудачной погони-засады, и алая гоноровая кровь сначала брызгами, а потом почти струями полетела на землю, обгоняя падавшие и падавшие с коней шляхетские тела. В минуту чуть продолговатая опушка смутно запестрела панскими трупами, похожими на диковинные ночные цветы. Холодно-мертвым светом блестели лезвия уже очищенных в жирной земле казацких сабель, и бился от последнего оставшегося в живых командира яростный крик:

– Поединок! Гетмана!

Главного жолнера подвели к Хмельницкому. Полковники узнали лучшего ученика украинского православного шляхтича из Перемышля Михаила Володыевского, еще не знавшего, что он исконный польский маленький полковник, которому суждено погибнуть не от картечного удара в грудь, а при собственном ненужном взрыве, при защите Каменец-Подольска от турецкого нашествия. Володыевский считался одним из лучших фехтовальщиков Польской Короны, плохих учеников у него не было, но побратимы не останавливали своего гетмана, первую саблю Войска Запорожского, согласившегося на обоерукий бой-дуэль.

Противники встали друг против друга в широком, пылавшем факелами круге, несколько раз махнули вверх-вниз двойной холодной сталью, резким свистом разрубив уже слежавшийся после схватки ночной воздух. Сабли упали на сабли и раздались частые удары клинков о клинки. Сверкающими кругами летала мертвая, еще без новой крови сталь, со страшным железным скрежетом рубились поединщики и гремели над рощей непрерывные удары нечеловеческой злобы.

Хмельницкий сдвоено ударил и его удар был страшен! Никто сразу не увидел, что произошло. Лязгнуло, хрустнуло, и гетман Богдан уже шел назад к побратимым, держа в руках обе окровавленные сабли, а за ним медленно распадалась надвое засадная шляхетская сволочь.

Характерники доложив гетману, что ни один из семидесяти панов-жолнеров не ушел, выстроились своим походным строем, знаменитый отряд Войска Запорожского повернул к Белой Церкви и навстречу героям вышла вся казацкая армия, уже знавшая, что могло дважды произойти этим длинным июльским днем, и еще долго гремели и перекатывались вокруг Богдана и его полковников восторженные крики:

– Слава! Слава! Слава!

Тысячи лет никто из мириад правителей не переживал, когда приходилось применять на практике закон, гласивший, что цель оправдывает средства и это было правильно. В политике, если она не направлена против целого народа, важен результат, а рассуждать о том, какова цель, и какие приемы можно использовать при ее достижении, любили только философы, лицемеры и демагоги. Внешние и внутренние враги, в которых нигде и никогда не было недостатка, определяли правила государственно-политического развития, активно подтверждая греховную природу человека. Появившихся вождей и государей, которые честно хотели добиться народного счастья, традиционно убивали в спину, и это были совсем не только чужие враги-противники, но и собственные соратники-конкуренты.

Богдан Хмельницкий отлично знал, что в болоте Речи Посполитой чистыми сапог не сохранишь. Он видел, что в сенате Польской Корны заправляет мразь, которая распоряжается миллионами людских жизней и с удовольствием топчет чужие судьбы. Вверху невменяемое всевластие правителей, внизу – кровавое царство шляхты. Богдан прекрасно понимал, что, если он даст революционную свободу всему народу, сделав его вольным на глазах бесконечных империй и монархий, держащихся только на крепостном праве, его и Украину тут же удавят скопом доброжелательные государственные соседи. Гетман хотел добиться просто независимости и государственности для своего народа. Он понимал, что против варшавских правителей-извергов можно использовать все приемы политической борьбы, ибо там, где нет закона – нет и преступления, но совсем не собирался становиться лицемерным политическим мошенником, что было просто невозможным для его геройско-гениальной натуры.

Равных Богдану Хмельницкому в искусстве политической интриги и контрпровокации в Европе середины XVII века было совсем немного. Ученик Макиавелли и Ришелье, современник фантастического мастера битвы и тайной войны Оливера Кромвеля, казацкий гетман раз за разом переигрывал польских королят, магнатов и нобилей, ума которых хватало только на то, чтобы вести государственную войну на уничтожение. Если в государстве политика и мораль живут в разных измерениях, это всегда кончается для него плачевно. Туда и дорога.

Во все века и во всех государствах ценились мастера тайной войны, хитроумные специалисты по двойным и тройным интригам с подтекстом, знатоки тайных шифров и посланий, теоретики и практики заговоров, переворотов, бунтов, мятежей и восстаний. Их всегда и везде было совсем немного, этих владельцев опасно секретных тайн, десятилетиями носивших их в себе и передававших свои уникальные знания по наследству избранным. Немногочисленных высоких исполнителей стратегических операций всегда прикрывали особые отряды воинов, великолепно владеющих всеми видами оружия и невидимой атаки.

Богдан Хмельницкий впервые в Европе создал новую тайную стражу, выдающихся мастеров владения словом и клинком, витязей тайной войны, знатоков политической интриги, контрпровокации и приемов информационно-психологического противодействия, обоеруких воинов, прекрасно владевших ужасающим искусством боя двумя саблями, высочайших профессионалов боевого гопака, удивительных стрелков из луков и мушкетов во всем окружающем подлунном мире. Лучшими из лучших среди этих невероятных бойцов были характерники.

Украинцы передавали приемы тайного боя из поколения в поколение еще со времен Киевской Руси. Среди запорожцев всегда были особые группы казаков, владевших очень сложными системами психофизической подготовки и боевых возможностей организма. В этих группах действовали «характерники» – удивительные бойцы-рыцари, которые во время своих фантастических тренировок полностью овладевали своей личностью-характером и входили в состояние «вихря», когда бешено вращавший над головой саблю казак вдруг исчезал из вида, а на его месте, казалось, появлялся мгновенно перемещающийся пламенеющий вихрь.

В характерники не назначались, а избирались советом опытных старых мастеров тайного боя лучшие умом и саблей казаки. Обучение запредельной войне велось на базах, в плавнях Большого Луга и Пластуновском курене Запорожской Сечи, известном со дня ее основания. Само слово «пласт» означало «ползти» пластом, рубить-пластать.

Учеба характерников всегда конспирировалась под охоту казацкого товарищества, на месяцы уходившего за добычей в плавни. Сама охота была важнейшей составной частью тренировок хлопцев, которые учились стрелять по внезапно появляющимся и быстро передвигавшимся в разные стороны прыжками зверям, маскировались на совершенно однообразной местности, изучали звериные и птичьи следы, привычки, голоса, атаковали страшных хищников только холодным оружием, ловили рыбу трезубцем, тренируя точность и силу удара. Очень опасная охота в плавнях в совершенно не просматривавшемся сплошном камыше выше человеческого роста развивала у избранных бойцов боевое мастерство, интуицию, значение законов природы и все это использовалось при выполнении заданий.