Текст книги "Охрана"

Автор книги: Александр Торопцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Давать им сигареты, даже одну на троих, Николай не хотел. Обойдутся. Да они никогда бы его и не попросили. Гордая была у них начальница. Глава этого странного коллектива, которому никогда не суждено было стать ни родом, ни племенем, ни тем более нацией, ни даже семьей под фамилией Бомжовы.

Николай докуривал вторую сигарету. Тройка бомжей принялась исследовать почти пустые контейнеры. Настроение у мужчин было приподнятое, что-то перепало им на детской щедрой площадке. Один из них, высокий, в длинном пальто с мятой шляпой на голове, пытался извлечь какой-то очень ему нужный предмет из железного, крашенного в зеленый цвет ящика. Длинной рукой безнадежно шарил он внутри контейнера. Бомжиха исследовала с другим мужиком второй контейнер. Длинный суетился, приподнимал ногу, извивался, как рыбка-вьюн, завсегдатай подмосковных некрупных рек, затем упорный, оттолкнулся двумя ногами от асфальта да, видно, многовато им досталось спиртного на детской площадке. Не рассчитал он силу толчка, вес собственного тела и крепость ладони левой руки и полетел худой неказистый бомж в контейнер. Ноги сверкнули под фонарем, фалды осеннего пальто как-то по-детски, юбочкой, собрались, и раздался тупой удар бомжовой головы о дно контейнера.

Николай встрепенулся – надо помочь человеку. Но вовремя осадил себя: было бы кому помогать. И потом он же на посту, службу несет, службу знает. Все же в здание не ушел. Поглядывая строго на бомжей, как бы напоминая им своим важным видом, что он здесь при деле, что охраняет он важный государственный объект и не допустит безобразия. Тут некоторые уже пробовали сигануть через забор и очистить большой контейнер на территории конторы. Он их вмиг сдал в отделение. И вы, разгулявшиеся не в меру бомжи, туда же попадете, если вы там кому-нибудь нужны. Ну уж это не охранников дело, их дело сдать вас, куда следует. Куда их следует сдавать? Они даже спецмедслужбе не нужны. Возись там с их вшами да блохами. Мразь, короче, а не люди. Мусор. Из мусорного ящика своего же вытащить не могут. А он тоже хорош. Ворочается там, ногами дрыгает, дубина пьяная.

Бомжу в контейнере было неуютно. Он упал вниз головой в какой-то ворох коробок, тряпок, ящиков. Хорошо, все без гвоздей, а то бы и глаза мог выколоть. Не выколол. Но ушибся больно. И главное, как-то неудобно расположился в небольшом ящике. Не за что руками ухватиться, чтобы хоть как-то развернуться.

«Тупой народ!» – думал Николай, хотя если бы его спросил начальник, как вызволить из беды бомжа, он бы сразу и не ответил.

Вдруг новогоднюю тишину прорезал шум машины. «Скорая помощь» бежала кому-то на выручку. Бомжиха подняла руку (элегантно у нее это получилось, однако), что-то крикнула водителю или сидевшей справа от него женщине в белом, но те переглянулись, прыснули от смеха. Крутанув на перекрестке, «газель» быстро разогналась, и тихая ночь, настырно шаркающая ногами бомжей, вновь опрокинулась на близлежащие переулки.

– Задыхаюсь, помогите! – услышал Николай сдавленный голос из утробы мусорного ящика и крикнул, не выдержав:

– Перекантуйте контейнер, идиоты!

И испугался своего голоса. В его обязанности не входили советы потерпевшим несчастье бомжам.

– А ты бы помог, боров несчастный!

Николай вздрогнул. А вдруг это ловушка? Он выйдет за территорию, а в контору проберется кто-нибудь. Что тогда будет? Нет уж, пусть лучше бомж там покорячится.

– Говорю вам, ящик повалите, мне пост оставлять нельзя, дура несчастная!

Бомж понял, что нужно делать, схватил за край ящика, потянул его на себя, напрягся, с силой рванул – контейнер словно приморозился к асфальту, хотя холод был небольшой. Бомжиха подключилась к делу.

– Дышать нечем, – на пределе сил выкрикнул застрявший в железном узком коробе человек.

– Сейчас, сейчас, потерпи! Давай по команде, Олежка! Приварили его, что ли, с дуру!

Контейнер поддался, встал на широкое ребро.

– Осторожно опускай. Ему же больно будет!

– Спасти бы, а ты больно-больно! – буркнул Олежка, придерживая грудью контейнер.

Но сил осторожно уложить на асфальт мусорный ящик с человеком не хватило.

– Ноги береги! – командовать бомжиха умела.

Раздался грохот листового металла об асфальт. Бомжи наклонились, потянули своего друга за ноги. Тот охал, стонал, но радостно – выжил. Опять выжил. Опять повезло дураку.

– Не больно? Витек, не сильно ушибся? Ну, чо молчишь, как рыба об лед. Язык, что ли, оторвало?

Витек поднялся и, отряхиваясь, загундосил:

– Думал, кранты мне. Где шляпа? Да подождите, потом отряхнете. Шляпу нужно найти. Не пойду без шляпы.

Он полез обратно в контейнер, выбрасывая оттуда коробки, тряпье. Выбрался задницей вверх на волю, поднялся, длинный, выпрямился, встал в позу блатного допризывника, показал друзьям шляпу, под которой в левой его руке что-то было.

– Я не волшебник, я только учусь! – Бомж вскинул правой рукой шляпу, и Олежка, и бомжиха присели от удивления:

– Не может быть! Не вскрытое «Амаретто», ноль семьдесят пять! Где достал, Витек?

– Места знать надо. Сколько раз я вам вталдыкивал: если долго очень не везет, значит когда-нибудь очень повезет.

– Ну, ты Кио! – бомжиха прямо расцвела.

– Еще хуже! – улыбнулся Олежка и счастливым голосом сказал: – Пошли домой. Хоть по-человечески Новый год встретим.

Они заняли привычные места и пошли нахоженной своей дорогой куда-то в сторону метро.

«Хоть бы контейнер поставили на место», – подумал Николай, но промолчал, удивленно посматривая на счастливые лица бомжей.

Что-то непостижимое для него, сильное было в лицах этой обреченной на быструю смерть троицы. Что-то нереальное, хотя и очень земное.

«Не дай Бог!» – вспомнил он бабушкину приговорку и свой оклад инспектора охраны, которого этим троим хватило бы месяца на три.

Он вернулся к мониторам, посмотрел на часы. Пора будить Сергея. Но только он поднялся со стула, как зазвенел звонок.

– Петр! Ты зачем вернулся?! – удивился Николай, открывая калитку и впуская на объект Польского. – Не доверяешь нам?

– Да ты что! Я же вижу, честно говоря, что ребята вы крепкие, с понятием, не подведете.

– А зачем приехал?

– Дипломат я спьяну забыл. В метро еще вспомнил. Но, думаю, возвращаться плохая примета. Документы там.

Польский лукавил. Документы он всегда держал во внутреннем кармане пиджака, и охранники это уже знали.

– Они мне завтра нужны будут. Не приезжать же сюда из-за этого, честно говоря. Держи таблетку, запах отбивает.

Через час Бакулин принял у них смену. Они хотели у метро врезать по пивку, но Польский урезонил их, осторожный человек: лучше дома, осталось-то меньше часа, а Сереге вообще чуть-чуть.

Попрощались. Разъехались по домам. Похмеляться, догуливать, спать, ласкаться с женами, у кого они были и у кого они были расположены к этому делу.

Николай надолго запомнил разговор тот новогодний с Прошиным, отложил его в ячейки памяти, в укромный уголок, как дед его и отец укладывали в разные коробочки и ящички в большом сарае-мастерской всякую нужность: гайки и болты, шурупы и провода, нитки и прочие дары деревенских дорог, полей и разных предприятий типа «Сельхозтехника», где бесхозно валялась любая мелочь. Авось когда-нибудь и пригодится. И пригождалась. Николай не раз это видел собственными глазами. И теперь он также поступил с важным разговором. Сергей производил впечатление человека слова. Сказал – значит, так и будет.

Чагова Николай мелочью не считал.

И поэтому он так ждал в тот летний погожий день 2000 года разговора по душам с Прошиным, у которого, по всему видать, была какая-то тугая связь с бывшим полковником, бывшим же начальником охраны ЧОПа, а теперь известным на всю Москву организатором сети иностранных химчисток. К нему бы пристроиться. Непотопляемый человек. За офицеров горой. Он им в первый же день, в своей квартире, это сказал. А потом, буквально через пару месяцев, им повышение пробил. Правда, и работать они по сравнению с предыдущей охраной стали больше: сутки – двое. Но подумаешь, пару лишних смен в месяц. Зато плюс стольник зелеными. Кому плохо? Только тем, кто их не имеет. Бомжатине разной.

И потом, надо же добро помнить, первую зарплату Чагов пробил им перед Новым годом. 29 декабря деньги они получили, хотя до официальной зарплаты было еще десять дней. Они скинулись и большую бутылку «Метахи» ему подарили. Он чуть не расслабился, но вовремя осадил себя, сказал: «Не сейчас, мужики. Дела. Но мы еще свое возьмем. А за подарок спасибо!»

Хороший мужик. Если здесь действительно сорвется, надо к нему обратиться. Поможет. Они за четыре с половиной года ни одного замечания не получили. Ни одного. Пять нарушителей поймали. Не шпионов, конечно, и не бандюков каких-то, но все-таки! За что же их всех сразу!

День медленно продвигался к вечеру. Давила жара. Выводил из себя Бакулин. То на десять-пятнадцать минут он задерживался в комнате отдыха, то срывал оттуда Сергея или Николая и бегал, якобы, по очень важным для них же делам по этажам, то шушукался с Прошиным, не стесняясь Касьминова. Скорее бы вечер. Скорее бы он свалил домой. Противно смотреть на него, крашеного. Противно слушать его упрямый голос. Ясно же – для себя старается, себе площадку ищет, деловой.

Вечер наконец-то пришел. В шесть часов быстрыми потоками сбежали с этажей сотрудники, сдали колбы с ключами, разъехались на своих автомашинах в разные стороны Москвы и Подмосковья. Нина-уборщица в шесть тридцать призвала весь первый этаж (водителей, обслугу здания, заместителя генерального по хозчасти) в комнату отдыха водителей. И был шум, приятный Николаю и Сергею. Да и Бакулину тоже, который к вечеру повеселел, видно, что-то для себя нателефонил.

В семь часов в конторе остался не опечатанным лишь один кабинет на третьем этаже, где дорабатывал до пенсии любитель компьютерного префа, человек грузный, как старый боцман, приятный в общении, эрудированный, не раз помогавший охранникам решать кроссворды. Звали его коротко – Григорич, частенько он сам шел на контакт с ними, по всей видимости, потому что коллеги, в его отделе все молодые, не очень-то были заинтересованы в беседах с ним, думая, как и начальство, о том, чтобы поскорее отпраздновать его шестидесятилетие и с почетом отправить заслуженного человека на пенсию. Видимо, и дома, в кругу семьи, к Григоричу относились приблизительно так же, а может быть, и похуже, потому что домой он не спешил ни в какое время года. Это не нравилось охранникам, вносило в их жизнь некий дискомфорт, особенно в первые месяцы службы. Но уже к весне девяносто шестого года они поладили и спокойно относились к его компьютерно-карточной страсти. Пусть играет. Чем бы мужик не тешился.

В восемь часов совсем уж развеселившийся Бакулин ушел.

– Сейчас до метро дойдет и вернется, – усмехнулся Прошин, а Касьминов в тон ему сказал:

– Сам-то, гляжу, вмазал и не одну за здоровье Нины, глаза соловые. А за нас переживает. Долдон несчастный. Вы тут смотрите, к Нине не примазывайтесь. Честь надо знать. Я за вас бьюсь. А вы… тьфу!

Бакулин вернулся даже быстрее.

– Забыл сыну позвонить! Мы должны встретиться, – оправдался он, строго посмотрев на подчиненных. – Я ее предупредил, чтобы вам подачки не давали. Стыдно. Нищие мы, что ли, – бросил он, а возвращаясь из комнаты отдыха и, похоже, добавив у Нины, по-отечески изрек: – Сейчас нужен глаз да глаз. К нам всегда присматривались, а теперь… Так что ни грамма. А то – пеняйте на себя.

– Хорошо, Иваныч. Будет сделано! – чуть ли не в один голос отрапортовали охранники, выпроводили начальника за калитку, навесили замок, вернулись на пост и облегченно вздохнули. – Теперь не придет, можно делом заняться, ужином то есть.

Касьминов в конторе времени даром не терял, особенно после ухода Чагова в середине девяносто шестого. Да не боялся он его. Уважал. И было за что. Дело он поставил хорошо, замену себе отличную привел – вот такого! полкана из ФСБ, и ушел в бизнес. К этому времени охранники новую службу просекли во всех тонкостях, узнал ли людей, кто чего стоит – и как человек, и как сотрудник. И стал Касьминов с водителями контакт наводить. Не потому что мечтал о чем-то потаенном, но… технику автомобильную он любил и знал. А уж какие машины были у руководства конторы и у некоторых преуспевающих сотрудников – пальчики оближешь, так и хочется залезть под капот и в салон сесть, и посмотреть, как там все устроено, какие новинки придумали конструкторы для водителя, для пассажиров. Это же интересно! Это не компьютерный преферанс – любой понимающий человек скажет.

У Касьминова страсть к движкам, ко всей двигательной технике проявилась в детстве. Отцу это нравилось. Он нередко брал с собой сына в порт, а то и в рейсы. Колька, «четкий троечник», уже в шестом классе знал дизель назубок и ДВС тоже… Но еще в конце десятого класса отец ему строго посоветовал поступать в военное училище: «В институт поступить трудно. Конкурсы большие». А когда сын намекнул на автомобильное военное училище, отец стал еще строже: «Туда одни балбесы идут. Лучше в ракетное училище ПВО. Это современная прогрессивная техника. Лучшая в мире, понял?»

Николай понял отца. Но не понял себя.

Много лет с тех пор прошло. А он все себя не понимал. Он полюбил С-200 – умная система, а потом, когда сменили ее на С-300, просто счастливым человеком себя считал! Так ему нравилась эта система. А командир части ему: «Прошу тебя, Николай Степанович, возьми гараж. Наведи там порядок. Ты же технику автомобильную знаешь, а с людьми, если что не так, поможем».

Он же ракетчиком был, а никаким-то балбесом из леса! А ему место завгара предложили. В тот, нехороший для себя день, Николай опять не понял себя. Накатал рапорт сгоряча.

А в конторе так много разных машин было, что сердце его словно бы очнулось. Человеком он родился крепким. Разные слезы-мимозы – не про него. Ушел из армии и точка. И здесь он полгода ни с одним водителем или слесарем словом не обмолвился. Не положено ля-ля разводить охранникам с сотрудниками. Они с иностранцами работают. Их охранять нужно. А тут как-то летним вечером, уже после выборов 96-го года, один сотрудник, важный человек, засуетился со своей дачной «девяткой» – он на дачу обычно ездил на «девятке», а по Москве гонял на сиреневом «Нисане».

– Не заводится! – вернулся он к стойке охранников. – В гараже есть кто-нибудь?

– Десять минут назад слесари все уехали, гараж закрыли, опечатали, – услужливо, но не подобострастно ответил Николай и спросил между делом: – А что у вас стряслось?

– Не знаю! – по-детски развел руками специалист по международным разным связям и вздохнул. – Не знаю, что и делать. Оставлю до понедельника здесь, на стоянке. Помогите мне ее отогнать, если вам не трудно?

– Конечно! А можно я сначала взгляну, что там у вас?

– Буду вам весьма признателен.

Николай быстро устранил неисправность, «девятка» укатила в Подмосковье, не очень дальнее, и как-то само собой пошел по конторе слух об этом крохотном эпизодике в жизни бывшего майора, и стала завязываться у него деловая дружба с местным гаражным людом. Автослесари и водители микроавтобусов, сами прекрасно знающие автомобиль, оценили скромного Николая, прекрасно разбирающегося в технике, и жизнь у него стала налаживаться.

Все еще не похмеленный Касьминов шел по длинному коридору на шум и надеялся, что кто-нибудь, а то и сама Нина, появится в коридоре, увидит его. Самому напрашиваться было неудобно, хотя и не стыдно. Чего тут стыдиться? Нину он знает хорошо, и с мужем ее у него прекрасные отношения. Он уже поздравил ее с юбилеем, но это же так, между делом, когда она шваброй коридор мутузила.

Нет. Никто не появился в коридоре. Николай вошел в комнату отдыха охранников и громко стал готовить ужин на электроплите, ругая на чем свет стоит Бакулина: «Ну что за человек! Даже Чагов на это не обращал внимания, даже Мамедыч – тоже строгость любил. А этот на тебе! Не давайте моим ни водки, ничего. Мы не нищие. А самому, значит, можно. А ладно. Скинемся с Серегой на бутылец, а закуски тут и своей хватит».

Он порезал на сковороду молодую картошку, со своего огорода, выложил из банок в тарелку соленья – мастерица у него жена на эти дела! Обидно, конечно, в такие моменты на свои пить. В конторе с ним подобного не случалось. Все юбиляры отстегивали охранникам кто бутылку на двоих, а кто и на одного. С понятием люди, не то что этот долдон Бакулин.

Ужин он приготовил за пятнадцать минут, посмотрел на стол. Ну, все-то здесь есть, все вкусное, свое, кроме хлеба, все лучше ресторанного. Водки только нет халявной, придется в магазин бежать, кровные тратить. Да не жалко их! Все одно завтра после смены улетят, как перелетные птицы. Тут дело в принципе. Сам, гад, пил, видно же по роже, довольный выходил, а на них запрет наложил.

«Неужели Нина послушается его?!» – сокрушался он, не зная, что и делать: то ли ждать у моря погоды, то ли в магазин слетать – буксы горят, сил никаких нет, натерпелся он из-за Бакулина, подменившего молодого, давно бы уже махнул джина с тоником, тоже вещь неплохая, оттягивает малость и почти не пахнет.

Николай нерешительно открыл дверь, медленно, почти не шаркая, поплелся по коридору с двумя червонцами в горячей ладони. А что ему оставалось делать?!

– Вот он! Сам идет! – дверь комнаты отдыха водителей распахнулась и в ней появился уже совсем счастливый муж сорокалетней юбилярши. – А меня за тобой послали. Заходи. Да не бойся ты. Тут все свои.

Его ввели в большую комнату, посадили с краю. Нина подошла к нему и, по-матерински положив мягкую руку на плечо, сказала:

– Выпей, пожалуйста, за мое здоровье!

– За твое здоровье, Нина! Всего тебе самого хорошего в жизни!

«И за мое здоровье тоже!» – подумал охранник и не спеша, с чувством дела, опорожнил стопку.

– Кушай, пожалуйста! Я вам в холодильник, в морозилку, поставила одну «Гжелку», когда этот ваш ушел.

– Да?! – Николай чуть не поперхнулся от радости.

– А ты как думал?! Слушать я его еще буду. Нашелся мне начальник крашеный. Сам пришел, будто его звали сюда. И, представь, сначала сам махнул два стопаря, а потом сказал, чтобы я вам ничего не оставляла. Где вы таких полковников отыскали, ума не приложу!

– Не мы их отыскиваем, а они нас, вот в чем дело. – Николаю стало легче, но еще не совсем легко.

Нина не вникла в его мысль глубокую, налила ему еще одну стопку.

– А теперь за мою семью выпей, пожалуйста! – она говорила о главном в ее жизни.

– За твою семью! – охотно принял он ее предложение, выпил, покачал серьезно головой, слушая ее короткий монолог о больных коленях и так далее, и, как ему ни хорошо здесь было, вспомнил о службе и сказал:

– Нина, спасибо тебе за все! Пойду я. Серега еще не ел.

– Ты ему не говори, что у нас был. Я вам оставила, хватит с него, – по-бабьи упрямо прошептала юбилярша, а муж ее, мировой мужик, остановил уже поднимавшегося охранника.

– Бог любит троицу! За нашу дочку выпей, пожалуйста!

– За вашу дочку! Спасибо.

Говорили они тихо, не мешая веселой компании. Уголочек Николаю достался уютный. Но пора было и честь знать. Повеселевший Николай пришел на пост и сказал:

– Они через полчаса отвалят. В холодильнике стоит «Гжелка». Я уже приложился малость. Иди поужинай.

Николай остался один. Наигрался в преферанс Григорич, пешком спустился с третьего этажа, сдал колбу, спросил, улыбаясь понимающе:

– Гуляют?

– Домой собираются. – Николай, передумавший за эти несколько дней обо всем на свете, вздохнул, не скрывая легкой зависти: – Обыкновенная уборщица, а стол такой богатый накрыла.

– Подкинули ей на юбилей. Она тут да-авно. Ну пошел я. Спокойного дежурства.

– Спасибо, Григорич! – они пожали друг другу руки. – До свиданья! У вас на третьем, говорят, новая уборщица завтра будет работать?

– Да… – Григорич замялся, хотел рассказать охраннику историю новой уборщицы, но осекся: ни к чему знать чужому для конторы человеку, охраннику, которого, как не трудно догадаться, очень интересовал вопрос о том, каким же образом сюда можно устроиться на работу уборщицей со стабильным окладом в 120 долларов и прочими преимуществами. Он покинул Николая, а тот и впрямь хотел узнать хоть что-нибудь о новой уборщице.

В женихи он к ней не набивался, ему и жены своей хватало для всех случаев жизни, особенно после аварии год назад. Но, к примеру, Бакулину так и не удалось пристроить на эту стабильную должность свою жену, сокращенную и уже поэтому готовую выполнять любую работу. Федор Иванович битых три месяца кружился вокруг начальства конторы. И к этому ходил, и к тому, и с женщинами-уборщицами речи водил. И в складчину он с первым этажом Первое мая встречал, чем удивил не только охранников, но и водителей, и уборщиц, и буфетчиц. Они догадывались о том, что он мечтает здесь обосноваться до шестидесяти лет. Они узнали о сокращении его жены. Но все они категорически заявляли: «Нам полковничьей жены не надо!» Вам-то не надо, а ему надо. А он своего добиваться привык. Он многого в жизни добился, вас не спрашивая. Он полковником стал, не имея высшего образования – для офицера сорок седьмого года рождения это все равно, что на «Запорожце» «Форд» обогнать. А он обогнал. Очень многих, имеющих даже по два высших образования. Он знает, как и кого обгонять. Он три месяца крутился волчком. Даже покрасился, чтобы моложавее выглядеть. Нет, это он, конечно же, не из-за жены покрасился, ясно. Это он о себе печется. Глаза начальству мозолит, светло рыжий теперь, но не седой! Молодой я, ребята! Сальто уже не кручу, но подтягиваюсь тринадцать, а то и пятнадцать раз. Конечно же, покрасился он из-за своих каких-то планов. А жену пробивал здесь так упорно, что некоторые женщины-уборщицы уже тосковать стали. А вдруг и впрямь пристроит. Место одно освобождается на третьем этаже. Вот беда-то! Несколько дней назад он такой гордый по конторе ходил и так прямо Николаю говорил: «На девяносто девять процентов взяли ее! Мне наш сказал. А он слов на ветер не бросает», что у Касьминова голова кругом пошла: вот бы свою сюда пристроить.

И вдруг как обухом по голове: охранников старше сорока лет меняют, в том числе и Бакулина, даже крашеного, а на третьем скоро будет работать новая уборщица. Такого удара, двойного, неожиданного, Бакулин в жизни не получал. А жизнь у него была не сладкая. И даже не горькая. Иной раз и выпить бы с тоски, а хоть и спирта, да нельзя, нужно форс держать, никому вида не показывать. Умел это делать Федор Иванович. Никто в конторе не заметил, как тяжело переживал он неудачу, даже Петр Польский, чуткий к чужим бедам, удивился: «Такой облом, а с него как с гуся вода!» Нет, не как с гуся вода. Душой-то Бакулин не черствый был. Но если уж жизнь так распорядилась, если ему обгонять хотелось хотя бы тех, кого он не мог обогнать, если у него получалось это всегда, кто же виноват-то! Не сам же Бакулин, трудяга-человек, уставной человек, от устава и прочих предписаний свыше ни на шаг?! Не виноват он, не вините его. Потерпев полное поражение в конторе, Бакулин весь день сегодня на телефоне сидел, обзвонился, бедолага, выбирая удобную позицию для очередного обгона. И, похоже, выбрал-таки.

«Но как же устроиться в такие конторы уборщицей?!» – сокрушенно покачал головой Николай, вспомнив недобрым словом Григорича, наверняка знавшего все о новой уборщице, но промолчавшего.

Вообще-то Григорич тут был не причем. Он, как и все почти сотрудники конторы, за исключением первого этажа и частично второго, еще в МГИМО сорок лет назад, а затем и на разных курсах повышения квалификации, а также в мало откровенных разговорах наизусть зазубрил важнейшую для своей профессии формулу: «Если есть возможность что-то не говорить, не говори». А возможность такая есть у всех и всегда. Вот Григорич и промолчал, оставив охранника при своих: ты знаешь свое, я – свое, и нам хорошо, каждому по-своему. А, может быть, и не МГИМО тут виновато, а природная нерасположенность Григорича переходить в разговорах на личности.

В тот вечер и Сергей был не расположен к долгой беседе по душам, на которую рассчитывал Николай. Он по-прежнему тянул две работы, утром у него начиналась смена в банке, нужно выспаться. Двести граммов водки как раз кстати, но на разговоры времени у него не оставалось.

Уже в 22.00 Касьминов остался один в холле, конторы, если не считать спящего Сергея да двух кошек, устроивших на заднем дворе очередную, июньскую свадьбу. Он попытался скоротать время за кроссвордом, не получилось. Но когда совсем стемнело, охранник покемарил перед телевизором и заснул бездумным сном, впрочем, чутким по-армейски. В час ночи открыл глаза, посмотрел на камеры, все нормально. Подумал: «Хорошо, что сегодня строители не работают» – и опять провалился в сон, сидячи, голова – на груди. Второй раз очнулся точно по расписанию, в 2.30. Потянулся, тяжело поднялся со стула, напомнила о себе нога, заныла. Он сел, потер правую голень, а тут и Сергей появился с одеялом в руках.

– Болит? – спросил.

– Немного. Все нормален.

Они поменялись местами. На раскладушке в небольшой переговорной спалось лучше. И только в семь часов, когда разбудил его Сергей, он подумал, не радуясь ничему: «Хоть не уезжай отсюда. Здесь каждый день новость. Нужно ухо держать востро. Нужно дождаться строителей. Ну и времена пошли». Он умылся, позавтракал наскоро, вышел в холл. Сергей выглядел свежим, гладким, улыбающимся.

– Строители не проходили? – спросил Касьминов.

– Прошли. Повезло нам с тобой на эту смену.

– А Сергеич?

– Рано еще. Что ты волнуешься? Он же обещал взять твоего сына.

– Сейчас все обещают по сто раз в день. А потом, как целочки: «Ой, не могу. И рада бы, да не могу!» Ладно, подожду. Уборщицу новую видел? Как она?

– Баба как баба. Лет сорок пять. Может, меньше.

«Моей сорок один. Все равно не взяли бы. Что-нибудь да придумали бы», – подумал Николай со сложным чувством, в котором перемешались и гордость за свою жену, еще не сорокапятилетнюю, и недоумение, и даже чуточку злости, совсем немного, потому что злиться он вообще не любил. Вслух Касьминов сказал:

– Подожду, терять такой случай нельзя.

– Дело твое.

Сергеич, прораб какой-то строительной фирмы, подрядившейся отремонтировать помещения конторы два года назад, пришел на объект в девять сорок две. Касьминов поймал его в самом нужном месте, когда тот, грузный, выходил из заезжанной на московских и подмосковных дорогах «пятерки».

– Как пашет? – он пожал прорабу руку.

– Бегает потихоньку, – сказал осторожно Сергеич.

Осторожными были или становились все, кто в той или иной степени, в том или ином качестве закантачивали с конторой. К этому бывший майор уже привык. Но в голосе бородатого прораба он почувствовал еще одну нотку, слегка напугавшую его: что ты, мол, с утра пристаешь, липнешь, как муха, на прораба?

Касьминов неуклюже повел плечами и, неопытный в таких делах, напрямки спросил:

– Сергеич, ну как сына моего возьмешь, обещал, а?

Прораб уже отошел от машины, остановился у калитки, вздохнул, сморщился, почесал бороду, почти купеческую, стриженную недавно под трехнедельную, и медленно протянул:

– Два дня в неделю он учиться будет? По выходным будет работать? Дней двадцать в месяц наработает?

– Наработает, Сергеич, наработает!

– А летом больше?

– Больше, больше. Ему двадцать лет. Пахать да пахать.

– 250 долларов могу положить ему в месяц. Если работать будет, – сказал Сергеич и двинулся к калитке. – А там посмотрим.

– Так пусть завтра и выходит, а?

Вопрос нужно было решать незамедлительно, черт с ней, с электричкой, на вокзале пивка можно попить пару часов.

– Куда ты гонишь? Он же на днях диплом получил. С первого июля начал бы.

– Пусть работает, а?

– Ладно, к вечеру дело пойдет, поговорим. Ты сегодня на смене?

– Со смены. Тебя ждал. Но если надо, я до вечера подожду. Ему работать надо, понимаешь?

Сергеич опять почесал бороду и резанул по воздуху рукой:

– Пусть завтра приезжает к семи тридцати.

– Спасибо, Сергеич! – крепкой была рука у Касьминова, даже после аварии. Сергеич аж скривил лицо, хотя сам не из хлюпиков.

Счастливым человеком был в эти минуты Николай. Двести пятьдесят долларов в 2000 году – это даже не 400 долларов в 1996 году. Это же здорово!

Стараясь не бежать от радости, с гордым видом шел майор по холлу, отсчитал шесть ступенек перед лифтом, повернул налево, поднялся еще на пять ступенек и направился тем же гордым аллюром в комнату отдыха.

Хорошо закончилась смена. Душа радуется, сердце бьется бурно, ничего не боясь. Переоделся он, не торопясь, взял сумку и подался на Белорусский вокзал. Там, у какого-то ларька, взял крытый стограммовый стаканчик «Привета», бутылку «Жигулевского» и самый дешевый бутерброд. Спешить некуда. Целых два часа тридцать минут до электрички. А радость большая. Двести пятьдесят долларов на дороге не валяются. Сейчас охранники в конторе получают на круг меньше двухсот долларов. У него с пенсией едва-едва получается двести пятьдесят.

Пиво Николай не очень любил. Но на второй стаканчик «Привета» денег не хватало. Даже без бутерброда. А он без закуски вообще не любил пить, четко выполняя отцовский наказ.

Медленно, за три раза, мелкими глотками запивая водку самым дешевым в ларьке пивом, прикусывая бутербродом, посматривая по сторонам, растянув удовольствие на час, Николай опорожнил стаканчик и пиво и побрел на перрон. Была у него бесплатная газета «Метро» – на полтора часа чтива – и дешевенький кроссворд. В охране он полюбил это дело, кроссвордное.

Шел Касьминов на перрон и радовался. Вдруг кто-то положил ему руку на плечо сзади. Он оглянулся, блаженно улыбаясь. Перед ним стоял высокий милиционер с безразличным, не пойми какой национальности лицом. Ментовской национальности, скажет чуть позже Касьминов приблизительно на этом же самом месте.

– Ваши документы! – потребовал милиционер равнодушно.

– У меня только водительское удостоверение, – улыбнулся послушный, законов почти не нарушавший Касьминов, доставая документ из сумки.

Это хорошо, что он не взял с собой в тот день другие документы. Удостоверение инспектора охраны, например.

– Пройдемте! – коротко скомандовал счастливому бывшему майору действующий младший сержант милиции.

– Куда? Я же домой еду! Электричка через час. Даже меньше, – соврал Николай, о чем-то нехорошем догадываясь. А врать он, надо сказать, и в детстве не любил, отученный от этого дела отцовским ремнем.

Младший сержант промолчал. Касьминов, все еще очень счастливый, но уже без водительского удостоверения, поплелся за высоким ментом к светло-коричневой, давно состарившейся милицейской машине, прародительнице «Газели». Касьминов был почему-то спокоен. Высокий милиционер открыл дверцу кузовка, рукой пригласил задержанного войти туда, сам одновременно открыл дверь кабины и отдал сидевшему там старшему сержанту водительское удостоверение Николая, неловко втиснувшегося в зарешетчатый кузовок с низкими сиденьями вдоль стен. Долго на таких сиденьях не высидишь. Колени заболят. Да и вообще душно здесь, за решетками.