Текст книги "Повесть о спортивном капитане"

Автор книги: Александр Кулешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава X. На океанском берегу

Олег Рудин сидел потрясенный.

Не веря глазам, он взирал на представившееся ему зрелище.

Когда месяц назад он прибыл после долгого, утомительного перелета через океан и два континента в Сан-Франциско, на аэродроме его встретила целая делегация: сам мистер Трентон, неизменный Боб и здоровенный рыжий мужчина – О'Коннор, как выяснилось впоследствии, управляющий «Трентон-клубом».

Рудина окружили, затискали в объятиях, словно он был дядюшкой, от которого можно ждать богатого наследства. Его хлопали по плечам, ослепительно улыбались, пожимали руку.

Посадили в машину и перевезли к личному самолету Трентона, который сам сел за штурвал.

Не успел белоснежный самолет подняться в воздух, как Боб раскрыл дверцы внушительного бара и спросил, что Рудин будет пить – «есть джин, виски, коньяк, три – три! – сорта водки». Узнав, что Рудин не пьет, все очень огорчились, заохали, засочувствовали, будто тяжелобольному.

Говорили по-английски. Еще на аэродроме в Сант Франциско, узнав, что Рудин отлично владеет этим языком, встречавшая его делегация так долго и громко восхищалась, сделала ему столько восторженных комплиментов, что, в конце концов, Рудин заподозрил неладное и укрепился в своих сомнениях, перехватив ненароком озабоченный взгляд, которым обменялись Трентон и Боб.

Он вспомнил напутственную «речь» Монастырского в Москве перед отъездом.

– Учти, Олег, – сказал тогда председатель, – у тебя это первая настоящая зарубежная командировка. Ты ведь до сих пор где был? В Болгарии, ГДР, Польше на Кубе. Теперь летишь в капстрану, да не в какую-нибудь, а в Америку. Не на неделю – на полгода. И, что самое важное, в полном, так сказать, одиночестве. В Сан-Диего наших нет, никого, нет консульства. Полагаться придется только на себя и… на Трентона. А это штучка! Пугать не собираюсь: все обычно, приезжает советский тренер, в котором они к тому же заинтересованы. Условия тебе создадут первоклассные. Работай. Но все же, как говорят спортсмены, не расслабляйся. Мало ли что бывает! Так что смотри.

– Ничего, Святослав Ильич, самбисты народ бдительный. Надеюсь, там ко мне хорошо отнесутся. В конце концов, их же команду буду готовить!

– Вот, вот, – проворчал Монастырский, – боюсь, чтобы уж слишком хорошо не отнеслись.

Слова эти, сказанные между прочим, почему-то всплыли в памяти Рудина, пока быстрая изящная «Сэсна» мчала его над океанскими пляжами и рощами зеленых пальм.

Впрочем, жаловаться ему действительно не приходилось. Его разместили в отдельном двухкомнатном коттедже, стоявшем в парке, невдалеке от напоминавшего соборный ансамбль белоснежного университета. Предоставили машину – огромный «додж», управление которым он довольно быстро освоил, хотя разница между «доджем» и его московскими «Жигулями» была не меньшая, чем между боксером-сверхтяжеловесом и «мухачом». В университетских столовых – их было несколько – он мог питаться по талонам, выданным ему в первый же день.

– Отдыхайте, – сказал, оставляя его на пороге коттеджа, Трентон. – Сегодня пятница – вам повезло: предстоит уик-энд. Если не возражаете, субботу и воскресенье с вами проведет Боб – будете говорить по-русски. А то еще забудете родной язык! – и рассмеялся своим странным смехом. – Это телефоны – Боба, О'Коннора, мой в университетском клубе, в «Трентон-клубе» и… домашний. – Он так произнес последнее слово, что Рудин понял: ему оказывается величайшее доверие, которым может похвастаться разве что Боб да президент страны. – В понедельник покажу вам Университет, клуб, познакомлю с вашими учениками. Отдыхайте.

Рудин в полной мере оценил преимущество двух свободных дней – уик-энда. Эти дни он ходил как сонный – сказывалась разница часовых поясов.

Боб добросовестно выполнял свои обязанности. Заехал за ним в субботу на машине, отвез на пляж, показал «Мир моря», другие городские достопримечательности, покатал на моторной яхте. Рудина поразило число людей – стариков, девушек и юношей, школьников, – бегающих трусцой во всех направлениях, по улицам, набережным, аллеям парков.

Океанское побережье представляло сплошную цепь пляжей, где в эти выходные дни было полно народу. Чем только здесь не занимались! Дельтапланеризмом, подводной охотой, рыбной ловлей, парусным и планерным спортом, просто плаванием. Кто-то носился на водных лыжах, а кто-то неподвижно лежал, подставив солнцу густо-коричневое тело; дети, да и взрослые, запускали огромные, сложной конфигурации воздушные змеи, играли в бадминтон, волейбол. Вдоль берега выстроились тысячи машин, палаточные лагеря, трейлеры – эти самоходные домики, начиная со скромных и кончая огромными и роскошными. Тут же на берегу жарилось мясо, варились разные варева, опорожнялись ящики пива.

Рудину почему-то показалось, что отдыхали все эти тысячи людей напряженно, озабоченно, торопясь. А может, так только казалось с непривычки. В конце концов, каждый отдыхает, как может. Все равно зрелище многих людей, занимающихся физическими упражнениями у моря, под солнцем, на воздухе, прекрасно!

В понедельник мистер Трентон лично провел с Рудиным экскурсию в университетский спортивный клуб. Рудин оценил отличный стадион, бассейны, зал, тренировочные помещения. Ему, правда, не понравилась какая-то сухая утилитарность помещений: бетон трибун, серая окраска, железные детали залов. Впрочем, инвентарь был хороший.

– Вот здесь вы будете заниматься. – Трентон своим ключом открыл несколько глухих дверей, пока они не попали в большой зал с зарешеченными окнами, с большим тренировочным матом на полу, с боковушкой, наполненной тяжелоатлетическими снарядами.

– Мы тут как за семью замками, – пошутил Ру-дин, – словно тайны какие-то скрываем!

– Правильно, – серьезно заметил Трентон, – нечего конкурентов подпускать. А то узнают, что у нас тут лучший тренер Советского Союза борцов готовит, и сразу набегут. – Он улыбнулся. – Вы не представляете себе, мистер Олег, как в Америке развит экономический шпионаж.

– А за чем шпионить? – снова пытался пошутить Рудин. – Мы же тут не деньги печатаем…

– Это как сказать, – загадочно пробормотал Трентон.

Американские борцы, с которыми Рудину предстояло заниматься, ему понравились. Сильные, физически великолепно подготовленные ребята. Все занимались различными видами борьбы, некоторые достигли хороших результатов, все имели представление о самбо.

А главное, все жаждали работать, всеми владело хорошее спортивное честолюбие.

Первые занятия Рудин провел в присутствии Трентона и О'Коннора. От Рудина не ускользнуло, с каким вниманием и подозрительностью они следили за каждым его словом и движением. Он понял: проверяют, хорош ли тренер, добросовестно ли старается передать свои знания.

Они все же были специалисты и сразу поняли, что опасаться им нечего: Рудин действительно «тренер № 1», а занятие ведет – как им и не снилось.

– Знаете, мистер Олег, – сказал Трентон после пятой тренировки, – я сегодня посылаю телеграмму мистеру Мо-на-стыр-скому – очень трудная для иностранцев фамилия! – посылаю телеграмму, где выражу полное удовлетворение вашей работой, сообщу, как вы добросовестно, как прекрасно работаете.

– Не тратьте денег на телеграмму, мистер Трентон, – сказал Рудин. – Все это мистер Монастырский и так знает. Мы иначе не привыкли работать. Даже если вы не будете приходить на занятия.

Рудин впервые показал зубы, и Трентон внимательно посмотрел на него – «ого, с этим мальчиком надо быть осторожнее».

– Что вы! – произнес он вслух. – Мы ходим не вас проверять, а сами учиться. Учиться борьбе самбо. Для нас ведь это дело новое. Кстати, хочу вас пригласить посмотреть мой «Трентон-клуб», где тренируются профессионалы. Увидите разницу. Знаю, знаю! У вас в стране нет профессионального спорта, и вы этот спорт осуждаете. Все знаю! Но у профессионалов тоже есть чему поучиться.

– Не сомневаюсь, – сказал Рудин, – спасибо, с большим удовольствием посмотрю.

Но сначала я хочу вас пригласить на выступление одной из моих профессиональных трупп, – сказал Трентон, – чтобы вы увидели своими глазами, так сказать, результат, а потом уж, как этот результат достигается. Завтра суббота. Днем матч по боксу между моим лучшим парнем в среднем весе и мексиканцем, тоже кремень. Мой сильней. Но вам интересно будет посмотреть. Вы когда-нибуд видели бои боксеров-профессионалов?

– Только в учебных фильмах.

– Ну вот, значит, теперь увидите воочию. А вечером пойдем на кэтч. Причем особый – мое новое изобретение!

Матч профессионалов Рудин оценил по достоинству. Это были высококлассные мастера, а подопечный Трентона претендовал в будущем на чемпионскую корону США.

– Но это не так просто, – объяснял Трентон, – это вам не любители, где все ясно. Поднимаешься по турнирной лесенке, пока не доберешься до вершины.

– А у профессионалов другая система? – несколько наивно спросил Рудин.

– Дело не в системе соревнований, – усмехнулся Трентон, – дело в импрессарио. Идут сложные переговоры, планируются встречи, реванши, подбираются соперники. Иной раз победа решается не на ринге, а в ресторане за столиком.

Рудин удивленно посмотрел на Трентона: чего это он разоткровенничался? В чем причина?

Но тот продолжал как ни в чем не бывало

– Ну поймите сами, мистер Олег, профессиональный спорт, бокс в частности, такой же бизнес, как любой другой; его главная цель – принести доход. Поэтому всему, что этот доход увеличивает, мы говорим «добро пожаловать». Зачем, скажем, если мой боксер сильнее мексиканца, но их матч привлекает столько публики, одним матчем и ограничиваться? Можно ведь иначе! Сегодня выиграет мексиканец. С трудом, конечно. Завтра состоится реванш – выигрывает мой. Можно устроить третью встречу, где мой просто уложит мексиканца в первом раунде. С точки зрения престижа одно и то же: американский боксер сильнейший и его карьера развивается дальше. Вы скажете: зачем два-три матча, чтобы это выяснить, когда можно все решить в первом же? А деньги? Сбор за два матча, между прочим, вдвое больше, чем за один, а за три – втрое. Ясно?

– Нет, – ответил Рудин, пожимая плечами. – Значит, ваш боксер получает указание проиграть в первой встрече? Сыграть в поддавки?

– Указание? К чему? Он и сам все понимает, как и его противник. Не забудьте, что чем больше доход, тем больше получат они сами. Я ведь сказал: профессиональный бокс – бизнес. Бизнес же есть бизнес!

– И так всегда?

– Почти всегда.

В это время высокий, гибкий, как хлыст, негр – подопечный Трентона – провел молниеносный, прямо-таки неуловимый хук, и его широкоплечий, словно отлитый из бронзы противник как подкошенный полетел на пол.

Публика, в большинстве состоявшая из сан-диегов-цев, восторженно прыгала, кричала, свистела, подбрасывала в воздух бумажные стаканчики из-под пива.

– Вот видите, – повернулся к Трентону Рудин, – не всегда, оказывается, бывает, как вы говорили.

– Да, конечно, – усмехнулся Трентон, – бывают и исключения. – Потом, вздохнув, тихо добавил: – Но в данном случае это был их третий бой…

Они протолкались через толпу, окружавшую ринг, который сразу же оцепили полицейские. Полицейские стояли неподвижно, скрестив руки на груди, возвышаясь подобно монументам. Их могучие волосатые руки были обнажены по локоть. У пояса каждого висела дубинка, кобура с огромным револьвером 45-го калибра, другая – с маленьким пистолетом и футляр с наручниками.

Рудин еще раньше заметил, что зал охраняют патрули – девушки-полицейские, всегда одна белая, одна негритянка, – хорошенькие и изящные, чьи пояса, затянутые на осиных талиях, увешаны тем же устрашающим арсеналом.

Наконец под охраной полиции боксеры покинули ринг, один на плечах секундантов, приветствуя толпу, другой на носилках… Трентон поздравил своего боксера, после чего они поехали дальше.

В одном из окраинных залов Сан-Диего сегодня предстоял, как вещали расклеенные по городу афиши, «Грандиозный вечер кэтча! Новое! Новое! Новое! Смешанный кэтч! Сильнейшие борцы Тихоокеанского побережья!». Дальше шли фамилии участников, набранные тем более жирным шрифтом, чем они были знаменитей.

…Рудин отвлекся от воспоминаний о первых днях пребывания в Сан-Диего и сосредоточил внимание на происходящем. Они сидели в четвертом ряду.

– Надо садиться в четвертом-пятом ряду – оттуда лучше всего видно. Ближе нельзя. Ведь если одного из борющихся выкидывают за канаты – а это бывает почти всегда, – он падает на сидящих в первых рядах. Получить, знаете ли, сто-сто двадцать килограммов на голову не очень-то приятно, – и Трентон рассмеялся.

Конечно, Рудин отлично знал, что такое кэтч. Он достаточно читал о нем, видел в кино эпизоды этого зверского зрелища. Но одно дело газета и кино, другое – реальность.

В большом – тысячи на две мест – зале, грязном и лишенном каких-либо украшений, кроме измазанных, порванных реклам, бесновалась толпа. Лучшие места занимали зрители в дорогих туалетах – местная элита, приезжие туристы. Было много женщин. Дальше, во мраке зала, тонула безликая толпа, многие уже порядком «зарядились» разносимым в изобилии пивом (а может, и чем покрепче). Из мрака раздавались хриплые выкрики, непристойные, грубые шутки, громкий смех. Ослепительные софиты выхватывали из темноты возвышавшийся в центре зала ринг, оцепленный канатами. Никакая вентиляция (если она вообще функционировала) не могла справиться со стойким запахом пота, пыли, пива, табачного дыма, стоявшим в помещении. Под потолком над рингом плавал сизый сигаретный дым, в темноте беспрестанно вспыхивали голубые фотоблицы, рубиновыми точками светились сигареты.

А на ринге происходило нечто невероятное. Лысый пожилой мужчина в сомнительной белизны брюках и сорочке с черной бабочкой изображал судью. Именно «изображал», потому что невозможно было определить его роль, как, впрочем, и правила, регулирующие схватку. Когда на ринге боролись кэтчисты-мужчины – с этого начинался «грандиозный вечер», – Рудин еще пытался оценивать происходящее глазами специалиста.

Он, разумеется, легко понял, что чудовищные удары кулаком в живот в последнее, неуловимое для зрителей, мгновение превращаются в шлепок открытой ладонью. Он определил, что мышцы борца, выкручивавшего руку противнику, не напряжены, что, бросая противника спиной о колено, норовя таким образом «переломить позвоночник», борец в действительности быстро и ловко пружинит коленом.

Рудин с иронической улыбкой отметил, что после самых чудовищных толчков, падений, ударов борцы вскакивали как ни в чем не бывало и снова бросались в бой, что их вопли и рычание взяты из театрального реквизита. В конечном счете, то был спектакль, разыгрываемый подлинными мастерами. Но опасный спектакль, таивший смертельный риск. Потому что случались здесь и настоящие удары, и тяжелые падения, и грубые толчки, и всякие неожиданности. Потому что за волосы друг друга противники дергали по-настоящему, и через себя перебрасывали тоже, и сбивали с ног, и выкидывали через канаты вон с ринга… Так что текла кровь, вырастали фонари под глазами, а то случались и более серьезные травмы. В первых четырех боях одному борцу сломали руку, а другой, вылетевший во второй ряд, так расшибся о стулья, что его пришлось вынести на носилках.

Рудин отлично понимал цель всего этого побоища. Да, многие зрители, тем более завсегдатаи кэтча, не могли не видеть искусственности происходящего! И тем не менее они словно закрывали на это глаза, добросовестно и отчаянно болели за своих фаворитов, орали, аплодировали, приветствуя особенно жестокий прием, «подстроенность» которого вряд ли у кого могла вызвать сомнение. Словом, в зале царил некий массовый гипноз. Словно эти сотни зрителей участвовали в молчаливом коллективном заговоре,

Разве только кэтч? Разве профессиональные футболисты, боксеры не обязаны превращать свои встречи в откровенные драки? Зрителя приучают к. жестокости, кровожадности, агрессивности.

Тем временем лысый пожилой мужчина, соединявший, выражаясь спортивным языком, обязанности судьи на ринге и судьи-информатора, торжественно и громогласно возвестил в микрофон:

– Смешанный кэтч! Смешанный кэтч! Команда Сан-дерс-Викки против команды Тул-ОТТил!

Зал взорвался таким ревом, будто к каждому из зрителей поднесли оголенный провод под высоким напряжением. Рудин чуть не оглох. И вот, потрясенный, сидел и смотрел на представившееся его глазам зрелище.

На белый, сразу ставший тесным квадрат ринга выходят четверо – двое мужчин и две женщины; мужчины в кожаных трусах, женщины в кожаных купальниках.

Один из борцов – атлетически сложенный красавец, с ним в паре – ослепительной красоты златокудрая женщина, ее синие с поволокой глаза, кажется, с удивлением оглядывают зал. Вторая команда – полная противоположность первой: мужчина с низким лбом, мохнатыми бровями, его торс так густо зарос волосами, что он напоминает орангутанга; женщина могучего сложения, с мощными руками, мускулистыми толстыми ногами, на лице, хотя и красивом, лежит отпечаток беспощадной жестокости. В кэтче раскладка часто встречающаяся – злая сила и сила благородная. Обычно звероподобный кэтчист проводит особо отвратительные коварные приемы и благодаря этому поначалу одерживает верх над «красавцем». Возмущенная публика свистит, негодует. Но в конце концов «красавец» проявляет свое, основанное на извечной справедливости, превосходство и великолепным, неотразимым приемом побеждает зверя. Все орут от восторга, красота и благородство торжествуют! Ура!

Теперь тот же нехитрый принцип применил Трентон и для изобретенного им смешанного кэтча.

Звучит короткий сигнал, и противники бросаются вперед. Схватив свою златокудрую соперницу за волосы, «злая волшебница» притягивает ее голову к земле и изо всех сил бьет в лицо. Раздается душераздирающий вопль. Но в ту же минуту вопит нападавшая – «красавец», изловчившись, кусает ее за ягодицу. Однако «звероподобный» сшибает его с ног ударом головы в живот и изо всей силы заламывает руку за спину. Снова дикий рев. «Златокудрая», у которой, по логике вещей, лицо должно было бы превратиться в блин, вскакивает на ноги, такая же красивая и румяная, как была, и, схватив противника за уши, рвет изо всех сил…

В таком стиле проходят и последующие раунды. Визг сменяется ревом, мужские и женские тела сплетаются в клубок, который катается по рингу, или летают от каната к канату, а то и через канаты.

Кончается все полной победой «красавцев». Их поверженные враги корчатся и стонут на земле.

И хотя инсценировка очевидна, Рудин из четвертого ряда видит и гримасы боли на искаженных лицах, и кровь на разбитых губах, и фиолетовые кровоподтеки на женских телах.

Кэтч, при всей его театрализованности, все же не художественная гимнастика…

За первой смешанной схваткой следует вторая, третья…

Постепенно малопривлекательное для любого нормального человека, а тем более специалиста по борьбе, зрелище начинает Рудину надоедать. И тогда он все внимательней приглядывается к зрителям. К этим сотням людей, среди которых много ведь вполне благообразного вида мужчин и женщин и которые не просто смотрят, но увлеченно переживают перипетии столь гнусного зрелища, занимаются самообманом, заставляя себя верить в подлинность происходящего.

Все это вызывает чувство горечи. Горечи и негодования…

– Ну, мистер Олег, каково? Как моя идейка? Смешанный кэтч! На поверхности ведь идейка лежала! А никто не додумался. Один Трентон!

Он в восторге, он торжествует. Судя по неистовой реакции публики, он имеет для этого все основания.

Рудин молчит, он старается сдержаться. Потом спрашивает.

Мистер Трентон, как объяснить, что столько людей, видимо все же разбирающихся в борьбе и многократно бывающих на кэтче, верят или притворяются, что верят, в подлинность происходящего?

О, мистер Олег, это великолепный вопрос! Что значит специалист! Вы проникли в самую суть! Действительно, почему? Объясняю. Вы когда-нибудь замечали, с каким болезненным интересом сбегаются люди посмотреть на уличную драку? Вы обращали внимание на выражение их лиц – смесь страха, отвращения, любопытства, злорадства, удовлетворения? Люди – садисты по самой природе своей. Еще в старые времена публичные казни, а особенно телесные наказания привлекали толпы. И вот кэтч. Льется кровь, ломаются кости, звучат удары. Каждый, сидя в полной безопасности в своем кресле, представляет себя на месте бьющего. Он чувствует себя могучим, всесильным. Заметьте, зритель всегда представляет себя на месте победителя, почему-то никогда – на месте побежденного, – Трентон засмеялся. – А вот на месте побежденного он видит своего шефа, налогового инспектора, любовника жены… Во всех нас заложены агрессивные инстинкты. Нет-нет, не возражайте. Это так. Они находят выход в спорте. Но поскольку не все им занимаются, то можно найти выход, наблюдая, как дерутся другие. Любительский спорт не всегда может это дать. Другое дело профессиональный – американский футбол, регби, бокс, хоккей, даже баскетбол. Какой ни возьми, всюду драки. Могу вам сказать по секрету, что хоккеисты-профессионалы обязаны драться, иначе их выгонят из команды. Ведь не будет драк, на матчи с участием такой команды никто не пойдет!

Зал постепенно пустел. Трентон помолчал и продолжал свою лекцию:

– А подлинное ли они видят зрелище или подстроенное – дело второе. В этих случаях легко уговорить себя. Возьмите театр ужасов, возьмите фильмы Хичкока или Поланского – это актеры, съемки, а люди в зале кричат от страха и падают в обморок. И, наконец, не последнее дело эротика. Видеть на сцене могучих мужчин, избивающих друг друга, – какая женщина этого не любит! Ведь это те же рыцарские турниры средневековья, только перенесенные в наши дни. Теперь в кэтче участвуют и женщины. Мужчины приходят посмотреть на молодые, здоровые тела, принимающие разные позы, которые… дополняет их извращенная фантазия. Вы удовлетворены моим объяснением, мистер Олег?

– На сто процентов, – сказал Рудин. Он поднялся. Трентон, казалось, был разочарован, что спора не получилось. На следующий день он пригласил Рудина в «Трентон-клуб», Рудин повел себя неожиданно. На тренировки кэтчистов он взирал без всякого интереса, даже

зевнул украдкой. Так же он отнесся к урокам, которые японские учителя преподносили своей худосочной аудитории. Рудин скривил рот в улыбке и посмотрел на Трентона таким взглядом, что стало ясно: он отлично понимает, кто и кого здесь околпачивает, но никакого сочувствия к околпачиваемым не испытывает. Зато в зале, где тренировались профессиональные боксеры и дзюдоисты, он застрял надолго и засыпал тренеров таким количеством вопросов, что те не успевали отвечать. При этом, к удивлению Трентона, сам обнаружил солидные знания в области американской методики тренировок.

То, что Монастырский не обманул и прислал действительно великолепного тренера, дальнейших подтверждений не требовало. Прогресс трентоновских самбистов в результате занятий Рудина был поразительным.

И наступил момент, когда Трентон решил устроить своим подопечным боевой экзамен. Он пригласил на международный турнир по борьбе самбо в Сан-Диего команды Испании, Японии и Монголии. При этом он сделал жест – извинился перед советской федерацией, что не послал приглашения, объяснив это превосходством советских самбистов, что лишило бы турнир интереса.

За две недели до начала турнира Трентон пригласил Рудина к себе домой. Были приглашены также Боб, О'Коннор, несколько работников и тренеров из университетского спортивного клуба, красивые молодые женщины неопределенного амплуа.

В прилегающей к вилле роще, освещенной скрытыми в листве гирляндами цветных лампочек, жарились на огне шашлыки, стояли на столах бесчисленные бутылки с крепкими напитками и банки с пивом.

Легкий океанский ветерок колыхал листву, откуда-то из скрытых репродукторов доносилась негромкая музыка. Скользили тени одетых в белые смокинги официантов. Рудина встретили с распростертыми объятиями, каждый норовил подойти поздравить с успехом его учеников. Зная, что Рудин не пьет, Трентон применил новое, хоть и старое как мир оружие. Приглашенные красотки одна за другой, будто выполняя строго намеченный график, подходили к Рудину и пробовали на нем свои чары.

Одинаково безуспешно.

Рудин был не очень опытен в общении с этим чуждым ему миром, но понимал: что-то готовится, будет обработка.

И действительно, в какой-то момент Трентон под предлогом показать ему парк увел Рудина в уединенную беседку.

– Как вам нравится у нас в Штатах? – поинтересовался он.

– Нравится, – искренне заверил Рудин, – красивые города, приятные люди. Мне кажется, у нас, русских, с американцами много общего в характере.

– Вот-вот, – обрадовался Трентон, – и я так считаю.

Последовала длинная тирада о традиционной дружбе между обоими народами, о неразумности иных политиков, способных ради личных интересов, например предвыборной кампании, ставить эту дружбу под угрозу. Или этот дурацкий бойкот.

– Поверьте, мистер Олег, – доверительно понизив голос, говорил Трентон, – мы простые американские спортсмены возмущены бойкотом. Мы…

– Почему же вы не возмущаетесь вслух, мистер Трентон? – спросил Рудин. – У вас же свободное, как я слышал, волеизъявление.

– Вы правы, но жизнь не так проста. Имеется сложное сплетение взаимных интересов, финансовых вопросов. Если я, руководитель одного из крупнейших спортивных клубов, открыто выскажусь против бойкота, я могу лишиться финансовой поддержки. Клуб захиреет, многие

атлеты потеряют возможность заниматься спортом. Кому это нужно? Кто от этого пострадает в первую очередь? Спорт! В процветании которого мы с вами оба заинтересованы. Простые спортсмены. Так, может, лучше пожертвовать интересами кучки элитарных чемпионов? Видите.

Все надо взвесить. Не все так просто..

– Действительно, – усмехнулся Рудин, – как у нас говорят, без фляжки виски не разберешься. А может, мистер Трентон, не только и не столько рядовые спортсмены пострадают, сколько вы, руководители? А?

– Ха-ха! – Трентон рассыпал в ночи стекляшки своего странного смеха. – Ехидный вы человек, мистер Олег! Что ж, врать не буду, мы тоже можем потерять кое-какие доходы. Но главное, – он стал серьезным, – все же для нас – простые люди. Поверьте. Однако в душе, – добавил Трентон горестно, – мы все против бойкота. Впрочем, нам с вами печалиться особенно нечего: мыто – самбисты, а борьба самбо пока, к сожалению, не входит в олимпийскую программу. Не понимаю, почему ваши не добились включения ее в программу Московской! Уж поверьте, в Лос-Анджелесскую олимпиаду самбо войдет. Радуйтесь! Но для этого нам с вами, всем энтузиастам придется поработать.

– Вы правы, придется поработать, – задумчиво покачал головой Рудин.

– Я тут прикинул, – озабоченно заговорил Трентон, – наметил план. Уже сейчас можно многое сделать.

– Например? – насторожился Рудин.

– Вот смотрите, если борьба самбо войдет в программу Олимпиады восемьдесят четвертого года, думаю, нет сомнения, что самбо начнут развивать во всех странах, да еще как.

– Безусловно, – согласился Рудин.

Они вышли на открытую поляну, откуда открывался сказочный вид. Внизу сверкал бесчисленными огнями центр Сан-Диего, прибрежные отели, рестораны, мелькали, плясали, искрились красные, золотые, зеленые, желтые огни реклам. Океан уходил в бесконечность. Будто гигантская рыбина трудно дышит серебристо-чешуйчатыми боками, плескал тихие в этот вечер воды освещенный луной океан.

Одуряюще пахли магнолии, незнакомые цветы, южная хвоя.

– Включение борьбы самбо в нашу Олимпиаду в значительной мере зависит, разумеется, от оргкомитета, от Олимпийского комитета США, от американской спортивной общественности. Так?

– Допустим, – осторожно согласился Рудин, он еще не понимал, в чем подвох.

– И американская спортивная общественность скажет свое слово, можете не сомневаться. В том числе и мы, руководители…

– Как сказали в вопросе бойкота, – не удержался Рудин и тут же подосадовал на себя: что он сюда приехал политическими спорами заниматься? Сейчас Трентон обрушится на него с упреками. Эх…

К его немалому удивлению, произошло обратное. Трентон ухватился за последние слова Рудина.

– Вот именно! – горячо заговорил он. – Вы совершенно правы, мистер Олег! Почему американские спортивные руководители, хотя, мы конечно, возмущены, – поспешил он оговориться, – проявляют некоторую пассивность в борьбе с бойкотом? Хотите, я вам раскрою тайну? Да потому, что мало радости проигрывать. А мы в Москве в лучшем случае заняли бы третье место, а то и четвертое. Знаете, как ФРГ выросла! Поэтому если в борьбе самбо американцы будут одерживать победы, то включение ее в олимпийскую программу у нас поддержат.

– Прекрасно, – заметил Рудин.

– Конечно, но надо, чтобы американские самбисты одерживали эти победы.

– У них для этого есть все данные, – убежденно подтвердил советский тренер.

– Не сомневаюсь, что с вашей помощью они их добьются.

– Сделаю, что смогу, – сказал Рудин и удивился про себя: вся эта болтовня, чтобы подстегнуть его в работе? Где ж подвох? Видимо, он уже начал перебарщивать со своей бдительностью.

– Вы делаете очень много, вы просто замечательно работаете. Наши самбисты растут на глазах. На предстоящем турнире они наверняка победят.

– Как сказать… – осторожно заметил Рудин. – Конечно, прогресс есть, и думаю, что у японцев ваши выиграют: японцы сейчас переживают кризис. Монголам проиграют, а вот насчет испанцев трудно сказать: они очень сильны.

– Наша победа целиком зависит от вас, дорогой мистер Олег…

– Я же сказал: сделаю, что могу, – нахмурившись, перебил Рудин.

– Вы меня не поняли, – мягко поправил Трентон. – Как тренер вы уже все сделали. Но не забудьте, что вы и главный судья турнира. Вы же знаете, это мое предложение. Я направил письма и испанцам, и монголам, и японцам и уже получил ответ. Все согласны.

«Так вот в чем дело! – подумал Рудин. – Наконец выяснилось. А я-то гадал…» Вслух он сказал:

– Поблагодарю их за доверие. Но какое это в общем-то имеет значение?

– Ну как? – Трентон хитро подмигнул. – От главного судьи зависит все. Мы ведь с вами понимаем, что к чему. Большинство других судей – американцы. Если возникнут недоразумения, которых, надеюсь, не будет, их решает главный судья. Может быть, неправильная интерпретация правил, жертвой чего станет наш борец. В этом случае тоже, разумеется, все зависит от главного судьи.

– Вы так думаете? – спросил Рудин.

– Убежден! – воскликнул Трентон. – А вы подумайте, как важно, чтобы в таком турнире победили американцы! Во-первых, это, безусловно, сыграет свою роль для развития, а в конечном счете включения борьбы самбо в программу Лос-Анджелесской олимпиады; во-вторых, какой козырь для вас: за столь короткий срок подготовить такую сильную команду! Поверьте, руководство нашего университета это оценит. Я не сомневаюсь, что вас ждет щедрая награда. И потом, – добавил Трентон простодушным тоном, – вашим соотечественникам это никак не повредит. Они-то в турнире не участвуют!