Текст книги "Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна"

Автор книги: Александр Коцюбинский

Соавторы: Даниил Коцюбинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

«Его глаза мигали очень редко»

Картина личности Григория Распутина будет явно неполной, если мы оставим в стороне его внешность. Полицейские бумаги воссоздают облик Распутина следующим образом: «Телосложения – обыкновенного, цвет волос – светлый шатен, лицо – продолговатое, нос – умеренный, борода – кружком, темно-русая, тип – русский» ¹⁸². Помимо этого скупого описания, сохранилось значительное число фотографий и портретов, однако и они совершенно недостаточны, поскольку внешность актера раскрывается в процессе игры и отнюдь не сводится к набору статичных поз: фас, профиль, полуоборот и т. д.

Если судить о Распутине только по сохранившимся изображениям, то довольно трудно понять, как мог этот не слишком привлекательный и не особо яркий человек производить на разных людей не просто разное, но диаметрально противоположное впечатление. Так, одни пишут о «зловонном» ¹⁸³дыхании старца и каких-то «черных корешках» ¹⁸⁴вместо зубов, другие – о «дыхании совершенно свежем» и «безукоризненных», «хлебных», «крепких, точно звериных, зубах» ¹⁸⁵.

Губы Распутина в описании одних – «бледные и узкие» ¹⁸⁶, по словам других – «полные чувственные» ¹⁸⁷.

По воспоминаниям одних, «от всей фигуры «старца» несло неопределенным нехорошим духом» ¹⁸⁸, по свидетельству других, Распутин «был необыкновенно чистоплотен – часто менял белье, ходил в баню, причем от него никогда не было неприятного запаха» ¹⁸⁹.

Распутин был выше среднего роста, худощавый, жилистый, широкоплечий, за счет чего производил впечатление коренастого. Движения его отличались нервностью, порывистостью, поспешностью. Во время разговора он чрезмерно жестикулировал, а если был возбужден, то «перебирал ногами, как молодой застоявшийся лошак» ¹⁹⁰.

За столом «вел себя малокультурно», «пользовался только в редких случаях ножом и вилкой и предпочитал брать кушанья с тарелок своими костлявыми и сухими пальцами. Большие куски он разрывал, как зверь» ¹⁹¹. Любил, «съехав вниз на своем стуле, класть локти на живот своей соседки, иногда придавливая его и поскрипывая зубами», и, чавкая, ронять «перлы своих духовных наставлений» ¹⁹².

Жирные волосы, изредка «гладко причесанные» ¹⁹³, чаще «взъерошенные» и «спутанные» ¹⁹⁴, небрежно разделялись на пробор посредине. По цвету были темные, «темно-русые» ¹⁹⁵, «темнее мочального» ¹⁹⁶, «каштановые» ¹⁹⁷.

«На большой его голове… выше лба виднелась небольшая плешь», которая «образовалась от удара, когда его били» ¹⁹⁸. Матрена Распутина предлагает версию, что видимый на фотографии рубец на лбу – след от удара топором, который Распутин получил от односельчанина, защищая честь своей дочери.

«Он всегда носил при себе гребенку, которой расчесывал свои длинные, блестящие и всегда умасленные волосы. Борода же его была почти всегда в беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой» ¹⁹⁹, в результате чего она казалась «клочком свалявшейся овчины, приклеенным к лицу» ²⁰⁰.

У него был высокий лоб, густо нависшие брови, «широкий, порченный оспой», выдающийся вперед длинный нос и мускулистый рот на несколько удлиненном изможденном лице с «крупными некрасивыми чертами» ²⁰¹.

В общем, лицо было «самое обычное, мужицкое» ²⁰². Но глаза…

Глаза были «ярко-синими, глубоко посаженными… в Покровском вся порода такая была – светлоглазые, даже и брюнеты» ²⁰³.

«…Большие светлые глаза, голубые, цвета льняного поля в цвету, как северное небо. Глаза женщины. Глаза грешные. Глаза Saint Jean Baptiste’а ²⁰⁴Леонардо да Винчи» ²⁰⁵.

«Мое внимание, – рассказывал В. Д. Бонч-Бруевич, – прежде всего, обратили его глаза: смотря сосредоточенно и прямо, глаза все время играли каким-то фосфорическим светом. Он все время точно нащупывал глазами слушателей» ²⁰⁶; «…не отрывая своих изумительных глаз, он все время как бы гладил и ощупывал того, с кем говорил» ²⁰⁷.

«Меня все больше и больше поражали его глаза… Особенность же его глаз заключалась в том, что они были малы, бесцветны, слишком близко сидели один от другого в больших и чрезвычайно глубоких впадинах, так что издали самих глаз даже и не было заметно, – они как-то терялись в глубине орбит. Благодаря этому иногда даже трудно было заметить, открыты у него глаза или нет, и только чувство, что будто иглы пронизывают вас насквозь, говорило о том, что Распутин на вас смотрит, за вами следит» ²⁰⁸.

Люди, видевшие Распутина, писали, что его глаза – «глубоко сидящие» ²⁰⁹, «слишком близкие один к другому, почти к переносице» ²¹⁰, «выгоревшие» ²¹¹, «маленькие» ²¹², «с орбитами, окруженными коричневыми пятнами» ²¹³, некрасивые ²¹⁴, но отличающиеся странной притягательностью ²¹⁵, «почти гипнотизирующей силы» ²¹⁶.

«Особенно красивы и выразительны его глаза – чистые, голубые. Он знает их силу. В глазах этих разгорается и потухает пламя. Женщин они околдовывают» ²¹⁷. «Его глаза [мигали] очень редко, и этот неподвижный магнетический взгляд смущал самого неробкого человека» ²¹⁸. «Именно это упорное смотрение, – свидетельствовал В. Д. Бонч-Бруевич, – производило особенное впечатление на присутствующих, особенно на женщин, которые ужасно смущались этого взгляда, беспокоились и потом сами робко взглядывали на Распутина и иногда точно тянулись к нему еще поговорить, еще услышать, что он скажет» ²¹⁹. «Не могу, не могу вынести этих глаз, они все видят. Не могу!» ²²⁰– билась в истерическом припадке только что познакомившаяся с Распутиным женщина.

«Долго выдержать его взгляд невозможно. Что-то тяжелое в нем есть, как будто материальное давление вы чувствуете, хотя глаза его часто светятся добротой, всегда с долей лукавства, и в них много мягкости. Но какими жестокими они могут быть иногда и как страшны в гневе» ²²¹.

«Взгляд его, – отмечал Ф. Юсупов, – был острый, тяжелый и проницательный. В нем действительно чувствовалась скрытая нечеловеческая сила» ²²².

В то же время сохранились прямо противоположные по смыслу описания распутинского взгляда. Так, если верить свидетельству И. Ф. Манасевича-Мануйлова, Распутин «смотрит как-то вбок, не переносит пристального взгляда» ²²³. «Я тщательно искал того особого загадочного блеска, который многие приписывали его глазам; ничего не нашел, – вспоминал другой газетный автор, Л. Львов. – В глазах светилась хитрость да сметливость крепкого мужичка, отлично ориентировавшегося в своем положении, отлично раскусившего любопытство „бар“ к простоте» ²²⁴. «Отталкивающее впечатление произвели на меня его плутовские глаза, все время бегавшие и не смотревшие прямо в лицо» ²²⁵, – отметил в мемуарах и бывший дворцовый комендант В. Н. Воейков.

Кожа лица Распутина – темная, морщинистая, с крупными складками, какие «мы видим на всех пожилых крестьянских лицах» ²²⁶.

Голос – высокий, но глухой. Речь протяжная, певучая – «не то монастырского служки, не то начетчика-сектанта» ²²⁷. Говорил, налегая на «о» ²²⁸и «склоняя голову несколько набок, как это делают священники во время исповеди» ²²⁹.

Руки длинные, узловатые, «со вздувшимися жилами» ²³⁰, «указательный палец длинный, почти до неприличия» ²³¹. «У него грязные руки, ногти с трауром» ²³²; «во время еды остатки пищи очень часто застревали в его бороде», хотя, впрочем, «он был довольно чистоплотным и часто купался» ²³³.

«Интересно было наблюдать, – пишет Матрена Распутина, – как он (Распутин. – А. К., Д. К.) подходил к зеркалу, думая, что его не видят. Сначала как будто с опаской (что-то ему покажут?), потом с недовольством (зачем показывают такое?), потом с умиротворением (что есть, то есть)» ²³⁴. Какая сложная гамма чувств, явно несвойственная обычному крестьянину: тут и желание выглядеть привлекательным для окружающих (отсюда и опасение, достаточно ли я привлекателен сегодня), и кокетливое недовольство своей внешностью (так характерное для истероидного характера), и одновременно самолюбование («а все-таки я не так уж и плох!»).

Взгляд на себя со стороны вообще был свойствен Григорию Ефимовичу, который даже во время телефонного разговора «картинно подбоченивался и опирался ногой на маленький табурет, специально поставленный возле. Именно такой ему, наверное, представлялась поза триумфатора» ²³⁵.

Уделял немалое внимание он и своей одежде.

Приехавший в 1904 году в Петербург Распутин «был одет в простой, дешевый, серого цвета пиджак, засаленные и оттянувшиеся полы которого висели спереди, как две старые кожаные рукавицы; карманы были вздуты, как у нищего, кидающего туда всякое съедобное подаяние; брюки такого же достоинства, как и пиджак, поражали своею широкою отвислостью над грубыми халявами мужицких сапог, усердно смазанных дегтем; особенно безобразно, как старый истрепанный гамак, мотался зад брюк» ²³⁶.

Спустя четыре года на Григории уже была хорошая черная суконная русская поддевка и прекрасные лакированные сапоги бутылками. А еще через два года Распутин был одет роскошно: на нем была малинового атласа русская сорочка; подпоясан он был поясом с большими шелковыми кистями; брюки из дорогого черного сукна сидели на ногах в обтяжку, как у военных; дорогие лакированные сапоги бросались в глаза своим блеском и чистотою.

В 1915–1917 годах Распутин бывал одет в лиловую шелковую рубашку с малиновым поясом, английские полосатые брюки и клетчатые туфли с отворотами.

В целом облик Распутина вызывал чувство настороженности, раздражения и внутреннего беспокойства: «Вся „простота“, все, начиная от щегольского, но все же „мужицкого“ костюма до напомаженных волос и грязных ногтей носило характер нарочитый» ²³⁷; «типичный сибирский варнак, бродяга… По внешности ему недоставало только арестантского армяка и бубнового туза на спине» ²³⁸; «самый форменный, грязный, корявый русский мужик» ²³⁹; «полуграмотный мужик, разваливающийся на мягких креслах, говорящий с апломбом первые попавшиеся слова, какие взбредут ему в голову» ²⁴⁰, у которого «за этой внешней оболочкой сидит кто-то лукавый, хитрый, скользкий, тайный, знающий это свое страшное» ²⁴¹.

* * *

Распутин не был ни святым, ни чертом.

Распутин был таким, каким его хотели видеть окружающие, которых он, в свою очередь, стремился психологически захватить. Поскольку же у окружающих, в том числе самых высокопоставленных особ, в ту смутную эпоху не было твердой определенности в том, чего им больше хочется – пугающе неведомой «конституции» или проверенной веками «севрюжины с хреном», – Распутину приходилось быть и святым, и чертом одновременно.

Часть 2
Карьера и смерть

«И грустно было. И стал я попивать»

В детстве Гриша Распутин был ребенком предельно замкнутым, отрешенным, всецело погруженным в мир своих духовных переживаний. У него не было друзей, поскольку он сторонился сверстников, не зная, как «подойти к ребятам… как вести себя, что сказать, как им понравиться» ¹.

В четырнадцать лет Григория «захватило Святое Писание». Слова о том, что «царство Божие внутри нас», так поразили подростка, что «он бросился в лес, опасаясь, как бы окружающие не увидели, что с ним происходит нечто невообразимое». «Когда он возвращался домой из леса, его не оставляло чувство светлой печали, но не тягостной тоски». «Он совершенно ушел в себя. Все валилось у него из рук», за что от своего отца, не видевшего в сыне крестьянского рвения к работе и считавшего его лодырем, Григорий получал «частенько тычки и подзатыльники». «И потянулась за отцом (то есть за Григорием. – А. К., Д. К.) слава бездельника, ледащего человека» ².

К этому же возрасту Григорий физически выровнялся и не выглядел уже хилым и слабым, однако драться не хотел. Сверстники дразнили его «слабаком», пока однажды он не дал сдачи обидчику, заодно справившись и с навалившимися на него другими ребятами. И хотя в последующем Григорий раскаивался, что полез в драку, «молился, ища успокоения», но с тех пор стал более контактным с окружающими: по поручению отца весьма успешно продавал в Тюмени рожь.

Переходный возраст внес в поведение Григория качественные и довольно резкие изменения, притом что его базовые личностные характеристики, включая неспособность к труду и нормальной социальной адаптации, сохранились в неизменности.

К шестнадцати годам у Распутина окончательно оформился психопатический тип характера. Именно с этого периода привыкший дотоле чуть что «забиваться в угол» Григорий стал поочередно примерять на себя все более замысловатые и броские костюмы социального эксцентрика: деревенский пьяница-дебошир, просветленный странник-богомолец, божий человек при императорской фамилии, наконец, всесильный и полубезумный временщик…

Превращение Григория Распутина из трудного подростка в клинического психопата произошло вскоре после его первого сексуального опыта, полученного в Тюмени в возрасте шестнадцати лет.

Существует достаточно экзотическая версия, берущая за основу изложенное в английском издании «Воспоминаний» (1977) Матрены явно сказочное повествование бывшей распутинской домработницы Дуняши Бекешовой. Согласно ее рассказу, в мир секса Распутина ввела Ирина Даниловна Кубасова, молодая и красивая жена престарелого генерала русской армии. Чтобы соблазнить шестнадцатилетнего Григория, она якобы призвала на помощь шестерых своих служанок (одной из них, естественно, была сама Дуняша), которые сумели завлечь его в хозяйскую спальню, окатить ведром холодной воды, сбить с ног, после чего «набросились на него, как стая волчиц на ягненка, дразня и мучая, похотливо играя с его напряженным членом… Более опытный мужчина нашел бы для себя даже кое-что приятное в беззаботной сексуальной возне с целым выводком разгоряченных девушек, но Гриша не получал никакого удовольствия. Им восхищались, а он страдал от крушения романтической мечты и от неудовлетворенного желания». А девушки, «закончив с ним возиться, вытащили его бессознательное неодетое тело и бросили на землю… Там он и пролежал неизвестно сколько времени» ³.

Несмотря на очевидную фантастичность Дуняшиного рассказа, остается фактом, что в Тюмени Григорий действительно пережил какой-то стресс, так как возвратился оттуда «сам не свой». «Хоть не ограбили и не прибили – и то ладно», – рассудила мать. «Но разговорить его было невозможно» ⁴.

Именно после этого Распутина вроде бы стали преследовать ночные кошмары, в которых женщины являлись ему в виде разъяренных волчиц, подстрекаемых Кубасовой и готовых вцепиться в его плоть. Днем же Распутин стал обращать чрезмерное – гиперкомпенсаторное – внимание на местных деревенских девушек, вести себя забубенно-бесшабашно, пить и дерзко хулиганить вместе с несколькими дружками. Гришка-дурак, Вытул, Гришка-вор – так звали его односельчане за глаза. «Сено украсть, чужие дрова увезти – было его дело. Шибко дебоширил и кутил… Сколько раз бивали его; выталкивали в шею, как надоедливого пьянчугу, ругавшегося отборными словами» ⁵. Одним словом, вместо верного помощника отцу в хозяйстве из «благочестивого отрока» вырос самый настоящий «блудодей… и хулиган» ⁶.

«Попивал в молодости мой Григорий и озорничал, – жаловался впоследствии Ефимий Яковлевич, – уж одно горе с ним было! Неугомонный да буян был. Как выпьет, так и этот ему не мил, и другой не хорош, да и работу забывал, и такое сделает, что сказать стыдно» ⁷.

«Неудовлетворен я был… На многое ответа не находил… И грустно было… И стал я попивать» ⁸, – меланхолически признается сам Григорий.

От буйных наклонностей Распутина не смогло отвратить даже посетившее его во время тяжелой пахоты кратковременное видение Казанской Божией Матери ⁹.

В этот же период Григорий на гулянках встретил свою суженую и через три месяца «жениховства», восемнадцати лет от роду, 2 января 1887 года вступил в брак с Прасковьей (Параскевой) Федоровной Дубровиной, двадцатиоднолетней светловолосой и черноглазой, несколько болезненной девушкой из соседней деревни Дубровиной (так в метрике) Сазоновской волости. В 1889 году от этого брака родился сын Михаил. Однако остепеняться Григорий и не думал. «В пьяном виде, бахвалясь, он запрягал лошадей и катался по двору, любил подраться, ругался скверными словами не только с посторонними, но и с родителями».

Имеется сомнительная информация о конокрадских наклонностях Гришки-дурака. «Лошадей этих в ночь кражи караулил я сам лично, – показывал крестьянин Е. А. Картавцев, – и видел, что к ним подъезжал Гришка со своими товарищами». Однако на крестьянском сходе улики были найдены лишь против распутинских компаньонов, которых и выслали в Восточную Сибирь. Сам же Григорий сумел оправдаться.

Оставшись без товарищей, Григорий пытался было по инерции продолжать безобразничать, пока вскоре не был пойман тем же Е. А. Картавцевым на краже остожья. Картавцев, по собственному признанию, ударил «его колом настолько сильно, что у него из носа и рта ручьем потекла кровь, и он, потеряв сознание, упал на землю. Сначала я подумал, что его совсем убил, а когда он стал шевелиться, то я его… повел в волостное правление» ¹⁰.

На дворе стоял 1892 год. Распутину исполнилось двадцать три года.

«Иди, странствуй и спасай людей»

«Так дальше жить нельзя», – не столько осознал, сколько нутром почувствовал Распутин – и вмиг преобразился. Но поскольку быть «таким, как все», да еще вдобавок ежедневно крестьянствовать, Григорий не желал, да, в сущности, и не мог, – он пошел другим путем.

В том же 1892 году Распутин отправился в Верхотуринский монастырь Екатеринбургской губернии. Своей дочери Матрене Распутин позднее поведал, что ему начали сниться странные сны. «То ли сны, то ли видения – Казанская Божья Матерь. Образы мелькали слишком быстро, и отец не мог понять их смысла и значения» ¹¹. Об этих снах Григорий рассказал студенту-богослову Милетию Заборовскому, которого как-то подвозил на телеге и который посоветовал ему идти в монастырь в Верхотурье.

Вскоре после этого Григорий оставил семью и двинулся в путь. Односельчане сочли, что он просто хочет укрыться от следствия по делу о краже жердей. Е. А. Картавцев, со своей стороны, был убежден в том, что решающее влияние на Распутина оказал удар колом по голове.

«Когда мне было двадцать лет, – вспоминал Григорий спустя два десятилетия, – у меня разные такие мысли лезли, да в это время очень грудь болела… Я пошел к святым мощам в Верхотурье… Крепко там молился… Легко стало…» ¹²

Во время этого странствования страстно жаждущий религиозного откровения Распутин, по-видимому, пережил особое психическое состояние. «Три дня и три ночи в посту и молитве провел. В лесу. Подале от жилья. И молил в слезах Господа: „Уподоби, Господи, Вознесение Твое узреть с чистым сердцем“. Стою я это… Молюсь, простер руки ввысь. Молюсь… слезы лицо моют… И вдруг… восчувствовал, будто над землей поднимаюсь, легкий такой стал, как пушинка. Ветерок тихий волосья мне треплет… и така сладость… тако сияние, что глаза слезой заливает… И ничего-то я не понимаю, только шепчу: „Спаси и помилуй“. Где я был, долго ли, не знаю. Только в полдень очутился на другом берегу реки. А реку ту не переплыть, не могу. И лежал-то я на высоком суку, меж двух ветвей: как не свалился, как не расшиб голову – не понимаю… Лежу это я, а солнышко в глаза огнем палит, а в руке крест у меня; крест небольшой, деревянный, будто только что из свежей бересты сделан. Поглядел вниз и думаю: „О Господи, как на землю спущусь?“ Прижал крест к устам и легко, как птица, на землю спустился… Что сие было?» ¹³

Из Верхотурья Распутин вернулся месяца через три, по воспоминаниям односельчанина Подшивалова, «без шапки, с распушенными волосами и доро́гой все время что-то пел и размахивал руками» ¹⁴, так что сразу привлек к себе внимание всего села. Возвратился он совершенно иным человеком: не пьющим, не курящим, не употребляющим мяса, сторонящимся людей, усердно молящимся и овладевающим церковнославянской грамотой. «На меня в то время, – рассказывает крестьянин Распопов, – Распутин произвел впечатление человека ненормального: стоя в церкви, он дико осматривался по сторонам, очень часто начинал петь неистовым голосом» ¹⁵. Перемена с ним произошла внезапно. Он вдруг резко изменил свое поведение. Сделался набожным, кротким, перестал пить, курить, начал бродить по монастырям и святым местам, стал водиться «с юродивыми, блаженненькими, всякими божьими людьми, слушает их беседы, вникает во вкус духовных подвигов» ¹⁶.

Через месяц Григорий отправился в новое паломничество. Судя по всему, он с самого начала воспринимал себя не как простого богомольца-странника, но как грядущего старца – православного подвижника, опытом своей жизни постигшего бесценные христианские добродетели и имеющего в силу этого, несмотря на отсутствие духовного сана, моральное право выступать в роли духовного наставника верующих. Как пишет Р. Мэсси, «русская история помнит целые армии нищих странников, шедших по равнинам от деревни к деревне, от монастыря к монастырю, живя на подаяние крестьян и монахов. Многие юродивые шли босиком или увешивали себя цепями и веригами. Одни проповедовали, другие исцеляли. Если Православная церковь находила в их проповедях ересь, их сажали в тюрьму, но их бедность и самопожертвование часто делали их в устах молвы более благочестивыми, чем местных священников» ¹⁷.

Однако, для того чтобы стать настоящим старцем, была необходима полноценная духовная стажировка. С этой целью Распутин отправился к старцу Макарию, живущему в лесу неподалеку от Верхотуринского монастыря. «Сам старец… в молодости был мотом, спустил отцовское наследство. А в один прекрасный день проснулся, преисполненный отвращения к земным радостям» ¹⁸. Григорий пришел к Макарию и долго истязал себя под руководством опытного отшельника: «не переменял белья по полугоду», не мылся, молился что есть мочи, носил тяжелые вериги. В конце концов Макарий осенил Распутина крестным знамением и отправил с Богом в Палестину.

Вернувшись из своего первого путешествия в Святую землю, Григорий стал еще богомольнее и – с точки зрения односельчан – страннее. На глазах у всего народа бился в церкви лбом об пол до крови. В своем дворе вырыл яму, которую нарек молельней и в которой, подражая Господу, избравшему не «царские чертоги», а «ясли убогие», молился в промежутках между обеднями и заутренями.

Через некоторое время, как и положено, во сне Распутину явился св. Симеон Верхотурский и дал духовное поручение: «Иди, странствуй и спасай людей». Вскоре после этого, находясь в пути, в одном из домов Распутин повстречал чудотворную икону Абалакской Божией Матери, которую монахи носили по селениям. Ночью он проснулся и увидел, что икона плачет живыми слезами, причитая: «Григорий! Я плачу о грехах людских; иди, странствуй, очищай людей от грехов их и снимай с них страсти» ¹⁹.

Два жизненных удара (смерть от скарлатины сына Михаила 16 мая 1893 года и от дизентерии – сына Георгия, родившегося 25 мая 1894 года и 13 сентября того же года умершего) произвели сильное впечатление на Распутина. Он воспринял эти трагедии «как знак, которого так долго ждал», хотя и «не мог предположить, что этот знак будет таким страшным» ²⁰, и с еще большим рвением и настойчивостью продолжил работу по духовному самосовершенствованию.

Каждый год, вплоть до 1904 года, по окончании страды Распутин брал посох и отправлялся странничать, возвращаясь в Покровское лишь к следующему лету. Однажды не являлся домой два года подряд (скорее всего, в 1900–1902 годах). За десятилетие исходил всю Россию. Был в Киеве, Троице-Сергиеве, на Соловках, Валааме, в Сарове, Почаеве, Оптиной пустыни, Нишове, Святых Горах.

Иногда из паломничества Григорий возвращался с двумя-тремя странницами. Постепенно вокруг него сложился кружок почитателей, с которыми Григорий совместно молился, водружал на деревьях кресты во славу Божию, предпринимал иные богоугодные инициативы. Среди адептов Распутина были и мужчины: Илья Арапов, крестник Распутина Николай со своим двоюродным братом Распоповым.

На годы странствий пришлось рождение у Григория Распутина сына Дмитрия (25 октября 1895 года) и двух дочерей – Матрены (26 марта 1898 года) и Варвары (28 ноября 1900 года).

Односельчане над Григорием в основном посмеивались и между собой иронически называли его Гришкой-святым. Сам Григорий, правда, излагает несколько иную версию: «…стал мне народ в ноги кланяться. Христовым сыном величать. И пошла обо мне слава большая. <…> И имя Григория разнеслось повсюду: куда дует ветер, куда залетает птица, куда несется волна – туда неслась сказка про нового пророка Григория. И отовсюду шли ко мне и несли, как пчелы в улей, свои подаяния – бери и дай свою молитву. И ничего я не брал от людей. Ничего не просил. Ибо чист был в то время душой» ²¹.