Текст книги "Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна"
Автор книги: Александр Коцюбинский
Соавторы: Даниил Коцюбинский
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
2 января 1915 года Анна Вырубова попадает в железнодорожную катастрофу и получает тяжелейшие переломы костей черепа и ног: ее ударила по голове упавшая балка, а ноги зажало и раздавило обломками. «Она умирает, ее не стоит трогать!» – произнес врач, когда пострадавшую извлекли из-под руин. Анну Вырубову причастили. Будучи в «бредовом горячечном состоянии», не открывая все время глаз, она повторяла только одну фразу: «Отец Григорий, помолись за меня!» Царица срочно позвонила Распутину.
Рассказ Матрены, которая, по ее словам, передала Распутину информацию о случившемся несчастье, звучит несколько иначе. Судя по всему, из дворца позвонили не для того, чтобы вызвать Григория в качестве лекаря-чудотворца, а лишь для того, чтобы сообщить ему о скорой смерти его ближайшего друга.
Распутин понял: именно сейчас, несмотря ни на что, ему необходимо проявить силу и начать действовать, ибо решается все: и судьба Вырубовой, и его собственная. «Когда я дошла в своем рассказе до слов: „Она совершенно безнадежна“, отец с трудом стал выбираться из постели… Еще час назад отец не мог самостоятельно поесть, но страшная весть заставила его двигаться – он был нужен Анне Александровне, которую искренне любил. Кроме того, со смертью Анны Александровны оборвалась бы тонкая ниточка, продолжавшая связывать отца и царскую семью».
Стремительно войдя в палату без разрешения, ни на кого не обращая внимания, даже не поздоровавшись с царями, Распутин подошел к Вырубовой, взял ее за руку и «произнес мягко, но настойчиво: „Аннушка, Аннушка, проснись, поглядь на меня!..“ Не дождавшись ответа, он снова позвал, на этот раз громче. Веки ее задрожали и приподнялись» 184: «Григорий, это ты? Слава Богу!» 185И она снова впала в забытье. Тогда Распутин, обернувшись к присутствующим, объявил: «Жить она будет, но останется калекой!» 186– после чего, шатаясь, вышел в соседнюю комнату и рухнул в обморок, сильно ударившись о пол. Очнулся в сильном поту, ощутив «большую слабость» 187во всем организме.
Григория перевезли домой на Гороховую и уложили в постель: «Дыхание его было поверхностным, щеки ввалились, лицо белое, почти как наволочка, кожа туго натянута на скулах и похожа на пергамент. Тело холодное, как у мертвого». Раздался телефонный звонок. Александра Федоровна интересовалась состоянием Григория. В голосе взявшей трубку Матрены, по ее собственным словам, «прорвались ноты обиды. Александра Федоровна все поняла. Она сказала: „Все мы, сбитые с толку, допускали ошибки, неверные суждения. Но сейчас важно, чтобы твой отец поправился“». Вскоре от императрицы принесли огромный букет цветов и большую корзину с фруктами.
«Отношения с царской семьей были восстановлены, но чего это стоило отцу…» 188
«Люби бескорыстно»Возвращение былого положения стало для Распутина настоящим глотком «живой воды»: «Позже отец говорил, что, входя в комнату, где лежала Анна Александровна, он не знал, способен ли вылечить порез на пальце, не то что сломанные ноги и разбитую голову. Но, уже поднимаясь с колен у постели больной, отец почувствовал, как сила возвращается к нему» 189.
Тем не менее преодолеть состояние общего душевного кризиса – декомпенсации – Григорий не смог, поскольку не была устранена главная причина, изначально обрекшая его на психологический срыв: война.
К началу 1915 года общеевропейская бойня – вопреки первоначальным ожиданиям патриотической общественности – не только не завершилась триумфальным вступлением русских казаков в Берлин, Вену и Стамбул, но явно приобрела затяжной характер, что не сулило России, как наименее подготовленной среди прочих держав к такому повороту событий, ничего хорошего.
На первый взгляд отсутствие добрых вестей с фронта было Распутину политически выгодно: неизбежной в этой связи оказывалась атака оппозиции на правительство – а фактически на царя, – прямиком отбрасывающая Николая в объятия к «старцу» и повышающая шансы на успех его антивоенной пропаганды.
Но у пораженческой медали была и оборотная сторона: чем больше общественность убеждалась в неспособности императора привести Россию к победе, тем реальнее становился революционный взрыв…
Весной 1915 года германские войска перешли в наступление по всему Восточному фронту. Зловещая тень «распутного старца», стоящего во главе «темных сил», якобы стремящихся к поражению России, сразу же стала главной мишенью всех оппозиционеров. На этот раз Григория уличали не только в любовной связи с царицей и ее дочерьми, но также в назначении непопулярных министров, в контактах с якобы германофильски настроенными банкирами и даже в совместном с Александрой Федоровной шпионаже в пользу кайзера.
Патриотическая истерика принимала форму национального психоза…
Распутин все яснее чувствовал неминуемость надвигающейся катастрофы, понимая, что в любом случае – победит ли Россия или же потерпит поражение – неизбежна кровавая судорога, означающая конец существующего режима, а значит, и личную гибель тех, кто его олицетворяет. Общественность в ту пору была абсолютно убеждена в том, что все несчастья войны – по вине правительства, а все фронтовые удачи – вопреки ему…
Единственным, что, по идее, могло в этой ситуации предотвратить трагический для царской семьи финал, был сепаратный мир, не являющийся по своей сути «ни победой, ни поражением».
Офицер российской контрразведки полковник А. С. Резанов сообщал о Распутине: «…я должен по совести сказать, что я не имею оснований считать его немецким агентом. <…> Он откровенно говорил, что войну надо кончать: „Довольно уже поливать кровью-то. Теперь ужо немец не опасен: ужо слаб“. Его идея была – скорее мириться с ними. Он плохо говорил про „союзников“, ругал их и не признавал существования „славянского вопроса“. Ясно было, что его идея – принести в жертву ради сближения с Германией интересы славянства» 190.
Независимо от того, как относиться к проблеме подлинности многократно цитированного «Дневника Распутина», возможно представить, что Распутин, учитывая его глубинную неприязнь к войне, в самом деле мог в личном разговоре с Александрой Федоровной рассуждать таким или примерно таким образом: «Самый страшный враг – война. Потому, ежели все по-хорошему будет, все на своем месте, то никакой чужой, охотник в тот лес не заберется, а так двери открыты! Открыты двери! Вот. Теперь, как же уберечь гнездо? А вот как? Говорит Папа: „Не хочу позорного мира, будем воевать до победы!“ А победа там тр… (так в тексте. – А. К., Д. К.) Он, как бык, в одну сторону: „Воевать до победы“, а Вильгельм с другой. Взять бы их да спустить. Хоть глотку друг дружке перегрызите: не жаль! А то вишь! Воевать до победы! А победу пущай достают солдаты. А кресты и награды – енералам. Ловко! Добро, солдат еще не очухался. А очухается – тогда што? а посему… Шепни ты ему, што ждать „победы“ – значит терять все. Сгорит и лба не перекрестит, а посему вот мой сказ: свидеться с (неразборчиво. Возможно, имеется в виду С. Ю. Витте; менее вероятно – германский император Вильгельм II. – А. К., Д. К.)… у яго все как на ладошке, а потом, ежели што – для форм – поторгуйся» 191.
Однако надежд на сепаратный мир практически не было: Николай II об этом и слышать не хотел, а главный антивоенный союзник Распутина – граф С. Ю. Витте – умер в феврале 1915 года. Понимая, что при всем своем могуществе он не способен предотвратить собственную гибель, Распутин продолжал погружаться в пучину «темной ночи своей души».
Чем дальше, тем сильнее он пил. Пил, правда, не водку, а, как правило, мадеру. Пил помногу: иной вечер до шести бутылок, толком не спав по нескольку дней подряд, поражая окружающих тем обстоятельством, что в относительно «светлые» промежутки в это время мог как ни в чем не бывало принимать посетителей.
Е. Джанумова пишет, что Распутин мог пить много, не пьянея, однако более многочисленными являются свидетельства, согласно которым он быстро пьянел, доходя зачастую до такого состояния, что ему не советовали в таком виде ехать в Царское Село, дабы не «испортить все дела». Близкие чувствовали, что с Григорием творится неладное, и сетовали: «Что-то наш старец избаловался».
Весной 1915 года в поведении Распутина произошел очередной «обвал». На какое-то время он практически перестал сообразовывать свои поступки с ситуацией и реакцией окружающих, требуя от последних любви и признания «явочным порядком» – так, как будто все они заведомо являлись его поклонниками.
25 марта «старец» приехал на пять дней в Москву, чтобы, как он сам формулировал, помолиться в Кремле на могиле героя Смутного времени патриарха Гермогена. Как проходила молитва утром 26-го числа – неизвестно. Зато о вечернем посещении Распутиным ресторана «Яр» вскоре заговорила не только Москва, но и вся Россия.
В 11 часов вечера Григорий Распутин прибыл в «Яр» вместе со своей поклонницей Анной Ивановной Решетниковой (дочерью вдовы потомственного почетного гражданина Анисьи Ивановны Решетниковой), сотрудником московских и петроградских газет Николаем Никитичем Соедовым и неустановленной молодой женщиной. Позднее к ним присоединился потомственный почетный гражданин Семен Лазаревич Кугульский. Компания была уже навеселе.
Ужин начался около полуночи. Пили много. Балалаечники исполняли национальные мотивы. Сильно разгоряченный Распутин принялся рассказывать о своих похождениях в Петрограде, называя фамилии покоренных им женщин, «раздевая их одну за другой, сообщая о каждой какую-нибудь интимную подробность».
Вслед за оркестром балалаечников появился цыганский хор, который исполнил несколько песен и протанцевал матчиш и кекуок. В ответ Распутин выплясал «русскую», после чего, решив, вероятно, что произведенное им на публику впечатление весьма благоприятно, принялся откровенничать с певичками: «Этот кафтан подарила мне „старуха“ (так называл Распутин Александру Федоровну), она его и сшила» 192. «Я делаю с ней все, что хочу» 193, – прибавил он, вероятно неожиданно для самого себя, и тряхнул бородой: «Эх, что бы „сама“ сказала, если бы меня сейчас здесь увидела» 194.
Начав с демонстрации царицына жилета, Распутин кончил тем, что «в своей оригинальной рубашке, сапожках он закружился вокруг одного места… Отдыхая немного временами на кресле, Распутин шептал: „Хорошо, миляги! Отлично! Душа с Богом беседует!..“ А потом Гриша заинтересовался смазливыми хористками» 195и «сделал непристойный жест» 196. Не удовлетворившись жестом, он «обнажил половые органы и в таком виде продолжал вести беседу с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде: „люби бескорыстно“. «Записывал своими страшными каракулями их адреса. Обещал каждой небесную благодать» 197.
Хористки, к удивлению Распутина, повели себя «неласково». Тогда раздосадованный Григорий заявил, что «он всегда так держит себя пред женщинами, и продолжал сидеть в том же виде». Почувствовав все же, что на бескорыстную любовь в этот раз рассчитывать не приходится, Распутин вручил некоторым из певичек по 10–15 рублей, взяв деньги у одной из спутниц, оплатившей и прочие расходы по «Яру». Дамы деньги приняли. Около двух часов ночи компания разъехалась. Распутин вышел последним, бранясь, рыгая и пошатываясь…
«Как и все люди, грешен – не святой…»Присутствовавшие настаивали на составлении протокола. Однако приехавший градоначальник (начальник городской полиции) А. А. Адрианов стал успокаивать хор и уговаривал собравшихся замять дело, дабы не раздражать царскую семью. Сам он, однако, через некоторое время решил добиться личной аудиенции и рассказать все Николаю, но был, в свою очередь, остановлен дворцовым комендантом В. Н. Воейковым. Тогда А. А. Адрианов обратился к ярому врагу Распутина генералу В. Ф. Джунковскому, пользовавшемуся на правах товарища министра внутренних дел возможностью непосредственного доклада государю.
Существует и другая версия, которую излагает, не ссылаясь на источники, А. Н. Боханов. Якобы В. Ф. Джунковский, прослышавший о кутеже в «Яре», потребовал от московского градоначальника А. А. Адрианова сделать ему подробное донесение. Тот прибыл в Петроград и предстал перед заместителем министра лично, так как не решился изложить письменно излишне скандальную историю. И, лишь получив соответствующее конкретное задание, А. А. Адрианов составил требуемый текст, хотя и не сразу.
Со своей стороны, Э. С. Радзинский предлагает своего рода еще одну «подковерную» версию, также недостаточно опирающуюся на источники.
Прежде всего Радзинский отмечает, что Джунковский, несмотря на всю нелюбовь к Распутину, не стал немедленно сообщать императору о происшествии в «Яре». Он решил тщательно подготовиться, чтобы затем бить наверняка. Для этого Джунковский поручил начальнику Московского охранного отделения А. П. Мартынову провести специальное расследование. А затем, не удовлетворясь его результатами, потребовал внести ряд уточнений и дополнений.
Как полагает Радзинский, генерала Джунковского смущала разношерстность компании, в составе которой Распутин прибыл в «Яр» и в которую входили двое газетчиков: не брезгующий литературными делами сомнительной чистоты Н. Н. Соедов и редактор-издатель московской газеты «Новости сезона» С. Л. Кугульский.
С точки зрения Радзинского, такой подбор Распутиным свидетелей своих ресторанных похождений обусловливался тем, что скандал в «Яре» был его обдуманной акцией, призванной спровоцировать Джунковского на усиление антираспутинской активности, которое, в свою очередь, должно было вызвать недовольство Джунковским со стороны царей и способствовать отстранению его от должности. Вот почему Григорий с такой готовностью пошел кутить с двумя агентами-журналистами, убежден Радзинский.
Подобно многим другим предположениям Радзинского, данная конспирологическая гипотеза выглядит совершенно надуманной.
Во-первых, сама мысль о том, что Григорий Распутин устроил пьяный стриптиз в ресторане с тайной целью «спровоцировать отставку генерала Джунковского» выглядит по меньшей мере комичной.
Во-вторых, видеть в поведении Распутина макиавеллистские расчеты – психологически неверно.
Истероид – раб ситуации. Сложные многоходовые интриги – не его удел (к ним обычно проявляют склонность люди с совершенно иным – шизоидным – типом характера). Кроме того, невозможно представить, чтобы находящийся в состоянии продолжительного запоя Григорий, который и в трезвом-то виде вел себя достаточно импульсивно, смог настолько тонко и расчетливо – чуть ли не на несколько дней вперед! – выстроить линию своего поведения, а равно предугадать последующее поведение третьих лиц.
Существует еще одна оригинальная версия данного инцидента, предложенная О. А. Платоновым и представляющаяся еще более вздорной. Согласно ей, вся история с «Яром» – фальшивка, якобы состряпанная командиром корпуса жандармов В. Ф. Джунковским, который, анализируя сведения об образе жизни Распутина, поступающие к нему, решил разыграть «ресторанную карту» и приказал своим подчиненным соорудить громкое дело из ничего. Вряд ли стоит специально опровергать эту гипотезу. Достаточно просто отметить, что она противоречит большому числу вполне достоверных источников.
Все, что мы знаем о характере Григория Распутина и о том состоянии, в котором он находился в описываемое время, позволяет прийти к однозначному выводу: скандальная история с «Яром» выглядит вполне правдоподобной. Хвастливо-демонстрационные черты характера Распутина, человека общительного и добродушного, к тому же страстно жаждущего ежесекундного признания и поклонения, в ситуации алкогольного срыва вполне могли выразиться в форме фривольно-расторможенного куража. Примечательно, что сам Григорий, как будет видно из дальнейшего, отнюдь не отрицал своего непотребного поведения в ресторане «Яр».
Инцидент в «Яре», тут же ставший достоянием гласности, совпал по времени с резким всплеском оппозиционных настроений в обществе, вызванных успешным весенне-летним наступлением немецких войск и захватом ими значительной части российской территории. Практически единодушным требованием общества стал немедленный созыв Государственной думы и уход в отставку министров, снискавших стойкую репутацию «врагов общественности» и распутинских клевретов: внутренних дел – Н. А. Маклакова, военного – В. А. Сухомлинова, юстиции – И. Г. Щегловитова, а также обер-прокурора Святейшего синода В. К. Саблера. В течение июня—июля Николай II уволил всех перечисленных сановников, назначив на их место антираспутинцев.
Над «старцем» в очередной раз сгустились тучи. Какие-то неизвестные люди неожиданно появлялись и исчезали в Покровском. Раздавались угрозы по телефону: «Твои дни сочтены».
Распутин нервничал, опасаясь, что новый глава МВД антираспутинец Н. Б. Щербатов и его заместитель В. Ф. Джунковский подготовят план физического уничтожения «старца».
1 июня 1915 года В. Ф. Джунковский выступил с докладом перед царем о кровавом немецком погроме, случившемся в конце мая в Москве 198. Решив воспользоваться случаем и считая ситуацию благоприятствующей этому, Джунковский подробно рассказал царю и о приключениях Распутина в «Яре». По словам генерала, царь во время доклада «не проронил ни слова, все время пристально смотрел мне прямо в глаза и очень внимательно слушал, только бледность выдавала его волнение. <…> Государь сказал: Благодаря вас». Эти слова меня обрадовали и подбодрили… <…>… ободренный, я стал высказывать Государю мои предположения. Не является ли Распутин объектом, которым пользуются враги государства для гибели России и династии и потому я прошу разрешения установить строжайшее наблюдение за всеми лицами, посещающими Распутина и кого он посещает, а особенно за лицами, подающими ему прошения для передачи на высочайшее имя. Государь на это сказал приблизительно следующее: „Я вас даже прошу это выполнять, но все, что вы будете замечать, вы будете говорить мне непосредственно, это все будет между нами…“» 199
«1-го июня. Понедельник. <…> В 10 час. принял Джунковского по возвращении его из командировки в Москву по случаю беспорядков и погромов. Вечером посидел еще недолго у Ани» 200, – записал в Дневнике Николай. Как справедливо отмечает А. Н. Варламов, «возникает логичный вопрос: случайно или нет зашел Император к Вырубовой в очень поздний час, обсуждалось ли между двумя собеседниками происшествие в „Яре“ и какие аргументы могла привести Анна Александровна в защиту своего благодетеля и целителя» 201.
«Недавно, по словам моих собеседников, – вспоминал А. Д. Самарин, – после доклада Джунковского о деяниях Распутина Государь взял доклад себе и передал его Вырубовой со словами: „Возьмите, прочитайте и полюбуйтесь на своего кумира…“» 202
Судя по всему, Вырубова растерялась и не смогла в тот раз аргументированно оправдать «старца» в глазах императора. В условиях резко усилившегося натиска на него со стороны оппозиционной общественности, взволнованной катастрофой Великого отступления 1915 года, Николай на время решил отойти от линии защиты «старца» любой ценой. Уже 5 июня министр внутренних дел Н. А. Маклаков был отправлен в отставку, уступив место антираспутинцу Н. Б. Щербатову. В начале июля 1915 года обер-прокурора В. К. Саблера заменит еще один «враг Нашего Друга» – А. Д. Самарин, бывший предводитель московского дворянства, который «заявил царю, что он не отвечает за управление делами православной церкви, если Распутину будет разрешено влиять на них из-за кулис» 203, то есть фактически выдвинул ультиматум: «Или он, или я!»
Но к этому времени «старец» уже был, по сути, изгнан Николаем из столицы. Спустя восемь дней после доклада Джунковского царь встретился со «старцем»: «9 июня 1915. Вторник. <…> Вечером посидели с Григорием» 204. «Таким Распутин никогда до того даже и не видел государя», – показал на допросе в ЧСК С. П. Белецкий. В ответ на высочайшие упреки Григорий не нашелся что возразить и лишь сокрушался, «что он, как и все люди, грешен – не святой…» 205.
«Государь сделал старцу весьма строгое внушение, и тот должен был уехать к себе в Покровское», – свидетельствует А. И. Спиридович 206 .«Распутин уехал к себе на родину, в село Покровское, около Тюмени, в Тобольской губернии. Его приятельницы, „распутинки“, как их называют, утверждают, что он отправился отдохнуть немного, „по совету своего врача“, и скоро вернется. Истина же в том, что император повелел ему удалиться», – записал у себя в дневнике Морис Палеолог 207.
Забегая вперед, следует заметить, что обет молчания Джунковский не исполнил. «Ах, дружок, он нечестный человек, он показал грязную бумагу (против Нашего Друга) Дмитрию, который рассказал про это Павлу и Але. – Это такой грех , и будто бы ты сказал, что тебе надоели эти грязные истории и желаешь, чтобы Он был строго наказан», – писала Александра Федоровна мужу 22 июня 1915 года. И тут же переходила в контратаку: «Видишь, как он перевирает твои слова и приказания – клеветники должны быть наказаны, а не Он. <…> Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу и прикрикнешь на Дж.[унковского] и других, которые поступают неправильно? Никто тебя не боится, а они должны – они должны дрожать перед тобой…» 208
Александра Федоровна прекрасно знала, где расположена ахиллесова пята ее супруга, вечно неуверенного в себе и тем более не терпящего, когда подданные пытаются лукавить с ним и держать его за дурачка. «Всюду враги, ложь», – заклинала императрица, и Николай в очередной раз убеждался в том, что, кроме жены и крохотного круга близких людей, центральное место среди которых занимал Наш Друг, ни на кого положиться было нельзя…
«Друзья Старца дружно поднялись на его защиту, – описывал дальнейшее развитие событий Спиридович. – В Москву для проверки сообщенных Джунковским сведений о скандале „У Яра“ был послан, неофициально, любимец царской семьи флигель-адъютант Саблин. Туда же выехал с той же целью и пробиравшийся в доверие к Анне Александровне Белецкий. Стали собирать справки. Уволенный Московский градоначальник Адрианов сообщил оправдывающие Старца сведения. Он переменил фронт. Все делалось тихо и секретно, по-семейному» 209.
Флигель-адъютант в целом справился с заданием императрицы: «На очевидцев скандала в „Яре“ оказали давление, попеременно запугивая и взывая к чувству милосердия. Один из свидетелей объяснял полковнику П. П. Заварзину, почему были изменены первоначальные показания: „Да, знаете, с одной стороны, мы поняли, что Распутин действительно в силе, почему ссориться с ним не имеет никакого смысла, а с другой – выходило как-то некрасиво – пользоваться его гостеприимством и на него же доносить“. В результате предвзятого расследования вырисовывалась совершенно иная картина. Получалось, что Распутин скромно поужинал со своими друзьями и чинно уехал из „Яра“, а все разговоры о финансовых махинациях – измышления, интрига Джунковского» 210.
Кроме того, на руку защитникам «старца» сыграло и то, что в докладе Джунковского (опиравшемся на доклад начальника Московского охранного отделения полковника П. П. Мартынова) содержалась фактологическая ошибка. Кутившая с Г. Распутиным Анна Ивановна Решетникова была атрибутирована как другая «А. И.» – Анисья Ивановна, являвшаяся в действительности пожилой благообразной вдовой почетного гражданина, передвигавшейся с большим трудом и не имевшей к распутинской истории никакого отношения. В итоге подлинность всего сообщения в глазах императора сделалась сомнительной, что облегчило интригу против Джунковского со стороны Александры Федоровны…
В конце концов комиссией Саблина было установлено, что на ужине в «Яре» Григорий ничего предосудительного не совершил. Командир императорской яхты «Штандарт» капитан первого ранга Н. П. Саблин сделал все, о чем его попросила императрица, несмотря на то что в ходе расследования сам он стал относиться к Распутину заметно хуже. В какой-то момент это даже вызвало беспокойство со стороны Александры Федоровны, проявившееся в ее письмах к мужу.
После того как царице удалось отбить атаку «врагов Нашего Друга» и убедить Николая в том, что «старец» стал жертвой грязной клеветы, все оппозиционные демарши и протестные кампании, которые продолжали нарастать, были обречены на провал.
19 июля открылось заседание чрезвычайной сессии Государственной думы. 22 июля пала Варшава. С самого начала в своих выступлениях думцы приняли резко оппозиционный тон.
Однако в этой ситуации Николай повел себя иначе, чем пару месяцев назад. Он решил больше не поддаваться на давление со стороны тех, кому, как убеждала его супруга, нельзя было доверять. Тем более что, казалось, она была права и в том, что говорила о недопустимости уступок и необходимости «стукнуть кулаком по столу», – иначе «все будут на нас наседать» 211. Так оно вроде бы и получалось. Стоило поменять в угоду общественности нескольких министров, как Дума тут же вслед за тем потребовала головы председателя Совета министров И. Л. Горемыкина, которого не без основания подозревала в связях со «старцем».
Когда же царь решил вступить в должность Верховного главнокомандующего, сместив с нее великого князя Николая Николаевича, то столкнулся с единодушным и крайне эмоциональным сопротивлением со стороны не только оппозиционно настроенной общественности, но даже собственных министров. Бо́льшая часть членов кабинета стремилась к контакту и взаимопониманию с думским большинством, которое, в свою очередь, расценивало увольнение активного антираспутинца Николая Николаевича как симптом торжества «шпионской» распутинской партии.
На фоне разгорающегося конфликта царя с только что созванной им Думой и назначенными им же самим министрами, из Покровского, по телеграмме Александры Федоровны, 31 июля срочно примчался Распутин. Поводом для возвращения явилось издание брошюры «Мои мысли и размышления», опубликованной по настоянию Вырубовой и лично откорректированной государыней. В тот же день Григорий имел беседу с Николаем.
«31 июля 1915. Пятница. <…> Заехали к Ане (Вырубовой. – А. К., Д. К.), где видели Григория и его сына» 212, – записал в Дневнике царь.
В ходе этой аудиенции «старец», судя по всему, укрепил царя в намерении принять на себя бремя управления всей русской армией. Правда, в тот раз он не смог (или не рискнул) поднять вопрос о том, чтобы его единственный сын Дмитрий не был отправлен фронт (позднее Александре Федоровне удастся определить его в свой санитарный поезд).
Либо в этот же день, либо на следующий 213Распутин, судя по всему, встретился отдельно с Александрой Федоровной: «А потом спросила меня Мама: „Правда ли, што говорят, што ты (это я) с женщинами… Имеешь?..“ И тут я сказал Маме такое, што, может, и сам не понимал в себе, ибо сие не от ума… а от духа… Вот, сказал я: „Дух мой мучается… люди соблазняют… Пьянный – творю пьянное!.. Но в трезвости вижу нутро человечье… и так больно… так больно… што только в пьянном огне забываю…“ – „А пошто, – спросила Мама, – не берешь на себя муку, а топишь ее в вине?“ – „Потому што срамоту вижу только в отрезвлении… потому трезваго к себе не подпустят человеки“. – „А нас видишь ты? нутро… видишь?“ – тихо спросила Мама. И такое страшное увидел я… што сказал Ей: „Помни, ежели меня с тобой не будет… то великую муку твою выпью… и в тебя волью радость великую… ибо мука земная – во царствие путь… Где ноги твои слезами радости омою… А боле не спрашивай!..“ Но уже она не спрашивала. Тихия слезы капали на мои руки… И она шептала, целуя мои пальцы: „О, мой Спаситель, мой Бог, мой Христос!“ И уже уложив ее на кушетку, я услыхал ея шепот. Будто сквозь сон: „Молю тебя… обо всем этом… Аннушке не говори! Не надо!..“ Не скажу… Только сам думаю, што это: бабье, а не царское… – Молить, просить, как нищая… А володеть должна, как Царица» 214.
Запись в Дневнике императора от 4 августа свидетельствует о том, что духовная идиллия в отношениях императора со «старцем» вроде бы восстановилась: «Вечером приехал Григорий, побеседовал с нами и благословил меня иконой» 215(скорее всего, по случаю грядущего вступления Николая в должность главнокомандующего).
Возможно, именно в эти дни (Матрена Распутина пишет о «второй половине 1915 года», когда вести с фронтов «становились все хуже), Григорий, дабы окончательно стереть осадок о московской истории, впервые за весь период войны выступил с «милитаристской» инициативой, направленной на поддержку боевого духа православного воинства. «Душевно переживая от невозможности как-то помочь несчастным на фронте, отец… послал великому князю Николаю Николаевичу записку, в которой просил разрешения приехать в передовые части, чтобы помолиться вместе с солдатами» 216. Ответ гласил: «Приезжай. С радостью тебя повешу» 217. Впрочем, учитывая, что реакцию великого князя было несложно предугадать, это, быть может, была еще и «хитрая провокация», призванная укрепить Николая в намерении снять Николая Николаевича с должности главнокомандующего.
Однако противники Распутина не сразу почувствовали изменение конъюнктуры и продолжили борьбу за его удаление из столицы. Стремясь ковать железо, пока горячо, министр внутренних дел Н. Б. Щербатов попытался добиться скорейшего отъезда Григория из Петрограда. Ни глава МВД, ни другие влиятельные лица не хотели и не могли понять главного: в сложившихся условиях Николай с Распутиным все равно не расстанется.
«Сам император, – полагает С. Л. Фирсов, – искренне считал себя религиозно ответственным только перед Богом. Признать же Гр. Распутина еретиком или просто пойти навстречу общественному мнению, требовавшему удалить „старца“, значило по большому счету признаться в отсутствии религиозной интуиции и, следовательно, усомниться в собственных религиозных правах (как Помазанника Божия и Верховного Ктитора главенствующей конфессии). Для искренно верующего человека, каким был император Николай II, подобное признание было невозможно» 218.
Такое объяснение представляется идеологически усложненным. В действительности дело заключалось в том, что, начиная с весны 1915 года, Николай и Александра вновь, как и в предвоенный период, остались перед лицом разбушевавшейся оппозиционной стихии, психологически оградить от которой их мог только один человек – Григорий Распутин. И чем непроходимее оказывалась пропасть недоверия между царями и их подданными, тем влиятельнее и политически масштабней становилась фигура «старца».
Когда Николая упрекали в том, что его дружба с Распутиным гибельна для династии, царь неизменно возражал: «Как раз наоборот… Вот посмотрите: когда у меня забота, сомнение, неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, чтобы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоенным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно услышать. И действие его слов длится целые недели…» 219