Текст книги "Искатель. 1988. Выпуск №6"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Димитр Пеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

СОТРЯСЕНИЕ НАУК

Дворец науки, расположенный в лесу над Москвой-рекой вместе с другими академическими зданиями, был архитектурной моделью Солнечной системы.

В центре научного городка высилась огромная сфера – своеобразное здание в десятки этажей, которое, олицетворяя собой Солнце, словно зависло в пространстве, ни на что не опираясь. Ее прозрачные, подсвеченные изнутри колонны казались не опорами, а направленными на Землю пучками ослепительных лучей.

Поодаль, на круглых лесных лужайках, изображающих разные планеты, располагались академические институты с величественными мраморными фасадами и скульптурами на античные мифологические сюжеты: крылатого бога, выходящей из мраморной пены прекрасной богини, могучего титана, удерживающего над землей небесный свод, кроваво-красного бога войны в шлеме и с мечом в руке, грозного повелителя богов, разящего с вершины Олимпа сверкающими молниями…

Взлетолеты по негласному правилу никогда не опускались близ храма науки, доставляя пассажиров лишь к окраине «Солнечной системы», откуда им приходилось идти пешком.

Никогда прежде Бурунов не проклинал, как сейчас, эти «старческие причуды» академиков. Он спешил, шагая по узеньким пешеходным дорожкам, то и дело переходя на бег.

Добравшись до парящего в воздухе шара, он поднялся в лифте внутри прозрачных колонн на тридцать третий этаж, где располагался президиум Объединенной Академии наук.

В небольшом, со строгой простотой отделанном зале собрались многие ученые с мировым именем, а также Звездный комитет в полном составе, экипаж спасательного звездолета и руководители Штаба перелета.

На трибуне стоял академик Зернов. Низкий голос его звучал глухо и торжественно.

– Не устаревают слова академика Ивана Петровича Павлова: «В науке нет никаких авторитетов, кроме авторитета факта». Ради признания такого факта мы и собрались сейчас здесь. Всю жизнь ученого я посвятил утверждению теории абсолютности и ниспровержению теории относительности Эйнштейна. И вот теперь, не имея времени на исследования и дискуссии, я во всеуслышание объявляю, – академик повысил голос: – Вся моя научная деятельность до сегодняшнего дня была ошибочной. Я не заслуживаю всех присужденных мне званий и почестей, ибо вынужден отречься от теории абсолютности, опровергаемой фактом передачи сигнала бедствия с пропавшего звездолета, оказавшегося при достижении субсветовой скорости в ином масштабе времени. – Вздохнув, Виталий Григорьевич продолжал: – В науке отрицательный результат – все же шаг вперед, пусть полученный даже ценой целой жизни. Главное состоит в том, что ставший сегодня достоянием физики двадцать первого века факт оказался сигналом бедствия. Его передал из другого масштаба времени, в который перешел, достигнув субсветовой скорости, пропавший звездолет. Потеряв управление из-за обрыва троса, он мчится по инерции в бездны Вселенной. Догнать его на спасательном звездолете можно, но такая экспедиция равнозначна уходу спасателей навсегда из нашего времени. Теория абсолютности оставила бы всех в неведении об этом. Теперь мы не вправе игнорировать создавшуюся ситуацию и вынуждены привести свои теоретические взгляды в соответствие с самыми последними данными. Свой вклад в устранение наших заблуждений внесла юный математик Надежда Крылова. Впрочем, по возрасту она недалеко ушла от Альберта Эйнштейна, когда он создал свою теорию относительности. Она нашла изящный математический прием, отводящий все возражения (в том числе и мои) против теории относительности, на которых и строилась теория абсолютности. При решении вопроса о судьбе исчезнувших звездолетчиков теперь следует отталкиваться от раскрытой Надеждой Крыловой «тайны нуля».

И академик познакомил ученых с существом Надиных выводов.

Сидя рядом с Еленой Михайловной у видеоэкрана, Надя вдруг расплакалась. Она прилетела в Звездный городок, чтобы передать деду на заседание комитета расшифровку «голоса из космоса». Получив ее, дед сразу же полетел на заседание президиума Объединенной Академии наук, а Надю из Дворца звезд увела к себе домой Елена Михайловна.

Мать Никиты обняла ее за плечи.

– Что с вами, Надя? Ведь вы, насколько я понимаю, оказались правы! Это всеобщее признание! Или это слезы счастья?

– Нет! Вовсе нет! – всхлипывая, ответила Надя. – Мне жаль дедушку. Какой он благородный, сильный!

– Но ведь ваше открытие верно? Не так ли?

– Ах, лучше бы я ошиблась! Наш… наш Никита, – начала было Надя, но умолкла, глядя на видеоэкран.

– Внимание! Прошу слова для чрезвычайного сообщения! – раздался в зале взволнованный голос.

Академик Зернов нахмурился:

– Это профессор Бурунов Константин Петрович. Мой ученик и продолжатель. Надеюсь, он не собирается настаивать на наших прежних заблуждениях.

– Именно это я и собираюсь сделать, уважаемый Виталий Григорьевич и уважаемые коллеги! Защитить научную истину и непререкаемый авторитет академика Зернова, обратив сенсационный факт, о котором он только что говорил, в ничто. Для этого я прошу слова.

– Кто это? Кто? – заволновалась Елена Михайловна.

– А-а! Это Бурунов, воздыхатель нашей Звездочки. Но это не он, это все «Пи»!

– Какой «Пи»?

– Ну, Пифагор. Мы его так зовем.

– Пифагор? Древний ученый?

– Нет, так называется компьютер, расшифровавший «голос из космоса».

– Нас ознакомили с расшифровкой, которую предложил персональный компьютер академика Зернова, запрограммированный мною и упомянутой здесь Надеждой Крыловой. «Обрыв буксира помощь была бы нужна в серьезной беде Крылов». Если исходить из того, что первое и последнее слова правильны, легко подобрать и остальные, чтобы получилась просьба о помощи, которая включала бы в себя обрывки слов, зафиксированные радиотелескопом Мальбарской обсерватории. Но… я позволил себе продолжить с помощью компьютера эксперимент по расшифровке. Достаточно мне было познакомить компьютер с некоторыми стихотворными произведениями поэтов нашего двадцать первого и предшествующего ему столетия, как я получил от него совсем другие расшифровки, которые и позволю себе привести. – Бурунов достал из карманов модной куртки ворох бумаг. – Обращаю ваше внимание, – продолжал он, – на то, что первый фрагмент «ОБРЫ» вовсе не обязательно должен расшифровываться как «Обрыв», а последнее слово «Рыло» может быть просто Рылом, а не Крыловым. В самом деле:

 
«День кобры ревущей запомнить забыло,
Вновь ринувшись к сердцу, бесстыжее рыло!»
 

Не подумайте, что это набор слов. Я отыскал эти строчки в стихах популярного в начале двадцать первого века поэта Анатолия Фразы. А вот стихи уже современного поэта, неведомо как вернувшиеся к нам из космоса:

 
«Обрыв и горе – воспоминанье о былом!
Нужно ли сердцу бедному крыло?»
 

Проверяя самым придирчивым образом, мы убедимся в точном соответствии этих строк, рожденных чувствами и воображением поэта, с обрывками речи, которые были приняты нами за сигнал бедствия. Никакого сигнала бедствия, да и космической катастрофы не было! Нет нужды посылать звездолет на выручку по сигналу, в котором вторая строчка взята из популярной в прошлом веке песенки:

 
Добрыня горемыке напомнит о былом.
Качну серебряным тебе крылом.
 

Как видите, все, что угодно, можно подобрать по обрывкам речи. И с рифмой, и без рифмы!

Президент Академия наук, повернувшись к Бурунову, спросил:

– Не ответит ли в таком случае профессор Бурунов, почему сигналы, о которых идет речь, дошли до нашей планеты столь растянутыми во времени?

– Охотно, уважаемый президент и уважаемые коллеги. Я отвечу, как вы понимаете, научной гипотезой, и надеюсь, что после ее подтверждения грядущими исследованиями явление, ставшее причиной загадочных сигналов, будет названо «эффектом Бурунова».

Шорох прокатился по залу президиума.

– Я шучу, разумеется! – спохватился Бурунов. – Правильнее говорить о давно известном эффекте Штермера. Вы помните, что в начале прошлого века на Земле принимались сигналы, которые были посланы когда-то с нее и вернулись обратно, отразившись от неизвестного космического образования. Мы сталкиваемся с чем-то подобным, но, видимо, все-таки коренным образом отличающимся от эффекта Штермера. Другими словами, если когда-то в космос ушли сигналы с текстом приведенных мною стихов, то, пройдя сквозь неизвестные нам по своим свойствам космические среды, они замедлились. Вспомним об уменьшении скорости распространения света и радиоизлучений в разных средах. Можно предположить существование в вакууме и такой среды, которая в состоянии замедлить проходящие через нее сигналы. Уже сто лет известны флюктуации скорости света и вакуума, учитываемые в морской навигации. Вполне вероятно, что в «полупрозрачных» для радиоизлучений галактических областях передача электромагнитного возбуждения от одного кванта вакуума к другому тормозится, и это приводит к резкому уменьшению скорости во много раз! Я полагаю, что сигналы, принятые нашими английскими коллегами, как нельзя лучше доказывают правильность выдвинутой мной гипотезы. Буду счастлив, если мне удалось рассеять тучи, сгустившиеся над безупречной теорией абсолютности, отказываться от которой по меньшей мере преждевременно, даже если отказ исходит от самого авторитетного из ее создателей – академика Зернова. Признателен за оказанное мне внимание, рассчитываю на то, что высказанные мной идеи подтвердятся после глубоких и всесторонних исследований.

И профессор Бурунов, чрезвычайно довольный собой, сошел с трибуны.

В зале ощущалось некоторое замешательство.

Недоумение овладело людьми и у видеоэкранов.

– Как же все это понимать, дорогая моя Надюша, наделавшая такой переполох в храме науки? – спросила Елена Михайловна.

– Я не верю «Пи». Просто Константин Петрович воспользовался его фокусами в своих целях.

– Значит, его стихотворные расшифровки неверны?

– Конечно! Никогда машина не сравняется с человеком, потому что в состоянии лишь отсчитывать по указке варианты, и никогда не поднимется до интуиции ученого, поэта, влюбленного человека, наконец! Компьютер может «думать», но не «придумывать»! Гадать, перебирая все возможности, но не отгадывать с ходу!

– И все-таки что же теперь будет?

– Ах, если бы я знала! – воскликнула Надя.

Созданный в двадцатом веке международный космический Центр был расположен у подножия Гималайского хребта.

В заоблачной выси, куда не залетали и орлы, работала его космическая радиообсерватория, обслуживающая все космические рейсы.

Главный радиоастроном – смуглолицый и бородатый Рамеш Тхапар любил говорить, что он гордится тремя обстоятельствами, связанными с высотной радиообсерваторией. Его телескоп был ближе к звездам, чем все земные. Радиообсерватория располагалась даже выше сказочной Шамбалы, которая находилась где-то здесь в синих горах с белыми вершинами, но пряталась за легендарным туманом и была почти недоступна. И наконец, острил завзятый альпинист, все дороги из радиообсерватории вели вниз.

Он жил уже пятый год в «заоблачном эфире», вдвоем с женой и двумя помощниками, которые сменялись каждые полгода. Радиотелескоп круглосуточно прощупывал Вселенную. Здесь не было радиопомех. На гималайской высоте, в единственном месте в мире, существовала идеально чистая связь с космосом. («Как в Шамбале» – шутил ученый.)

Потому Рамеш Тхапар, «Махатма Тхапар», как называли его помощники, поручил жене и бородатым «мальчикам» (брились здесь лишь перед спуском на Землю) проверить все записи радиотелескопа в те дни, которые были указаны англичанами из Мальбарской радиообсерватории.

И вот с одной из гималайских вершин пришла в адрес Объединенной Академии наук радиограмма:

«Высотным радиотелескопом международного космического центра в Гималаях принято сообщение из космоса. После расшифровки на большой скорости получен такой текст: „Обрыв буксира. Помощь была бы крайне нужна в нашей серьезной беде“.

Крылов».

Эта радиограмма, полученная в Москве во время заседания президиума Объединенной Академии наук, была оглашена президентом вскоре после объявленного за выступлением профессора Бурунова перерыва. Начавшиеся было прения прекратились.

Надя расширенными глазами смотрела на Елену Михайловну.

– Что? – спросила та.

– Разница всего в одно слово. Помощь не просто нужна, а крайне нужна. Я же вам говорила, что «Пи» только все спутал, потому что обрывки радиограммы допускали любые варианты, на которые «Пи» мастер.

– И что же будет теперь? – глядя на девушку, спросила Елена Михайловна.

– Не знаю! Ничего не знаю! – воскликнула Надя.

ОБРЫВ

У костра сидели трое.

Высокие облака над нежно-оранжевой частью неба были темными, но края, освещенные уже зашедшим солнцем, казались раскаленными добела. Вода в реке была спокойной, почти озерной. У берега чуть покачивалась на воде лодка.

Невысокий, плотный, одетый в жесткую рыбачью робу человек, встав на колени, помешивал деревянной ложкой похлебку в котелке.

– Не беда, коль, рыбы не наловивши, уху не сварим, – посмеиваясь, говорил он. – Нам к консервам за год пора привыкнуть. А от похлебки настоящим земным духом пахнет. Да и окружающий пейзаж…

– Да уж красиво, что говорить! – низким басом произнес высокий худой мужчина в припасенной для рыбалки ватной телогрейке. Лицо у него было длинное, скуластое и суровое. – Только звезд не видно, – вздохнул он.

– И от них отдохнуть не мешает, – отозвался первый.

– Дядя Крылов, – вступил в разговор третий, самый молодой. – Вы ведь позволили себя так называть.

– А как же! На рыбалке – как на рыбалке! Без звезд и чинов.

– Это верно, что дед ваш или прадед Крылов, кажется, Иван Кузьмич, в тайгу за тунгусским метеоритом вместе с самим Куликом ходил? Примечательный, должно быть, человек был?

– Кое-что о прадеде своем знаю. Простой, но себе на уме был старичок. Желудем себя называл, дескать, от желудей дубы пойдут.

– Так и получилось.

– Эй, Галлей, меду командиру не лей! – вставил высокий.

– Нет здесь командиров, рыбаки одни, – добродушно произнес Крылов. – А с тунгусского метеорита для нас все и началось. Особенно после одной находки во время такой же вот рыбалки, даже вроде бы на этом самом месте, если хотите знать.

– Редкоземельный кусок инопланетной инженерной конструкции! – обрадованно воскликнул Галлей. – Найден обломок цилиндра в тысяча девятьсот семьдесят шестом году на реке Вашке, – и он показал рукой на лодку с уключинами и веслами, лежащими на ее дне. – За тысячу километров от Тунгусской тайги, но точно на продолжении траектории взорвавшегося над нею тела.

– И все-то он знает, наш Галлей! – пробасил высокий.

– На то он и физик. Однако похлебка, друзья, поспела. Помянем добрым словом погибший над Землей когда-то инопланетный звездолет неведомых героев!

– Звездолет – вряд ли, – возразил Галлей. – Скорее всего, они его оставили на околоземной орбите, а спускались на вспомогательном модуле. Он и взорвался.

– До чего же сказки живучи! – заметил высокий. – Сотни лет им нипочем.

– Я эти сказки, Федор Нилыч, еще дома по первоисточникам прове… – горячо начал Галлей, но замолк на полуслове.

Внезапно «на берегу» что-то произошло. Все трое сидевших у костра вместе с котелком взлетели на воздух, тщетно пытаясь обрести равновесие и вернуться назад.

Одновременно река, берег с лодкой, тускнеющая заря и речной туман исчезли, обнажив экраны, на которых только что с поразительной реальностью в объеме и цвете воспроизводилось голографическое изображение далекого земного пейзажа…

У звездолетчиков стало традицией уединяться в свободные часы в каком-нибудь земном местечке, с завораживающей достоверностью возникавшем с помощью голографии вокруг них в отсеке отдыха. И легко было воображать себя на прогулке, вспоминать родную Землю, вызывать к жизни воображением дорогие им памятники, знакомые улицы города или неизвестные дотоле земные чудеса: водопады, диких животных, бродящих в зарослях как будто совсем рядом, или, наоборот, такие уголки, желанные «земные» пристанища звездолетчиков во время полета.

Теперь все исчезло вместе с тяготением. Раньше оно создавалось тягой технического модуля через стокилометровый буксир. Летя впереди, технический модуль разгонялся с ускорением, равным ускорению земной тяжести, привычным для людей. Потому они и ощущали себя как бы в земных условиях. Теперь ускорение исчезло, и нарушилось энергоснабжение. С круглого потолка отсека вечернего «северного неба» тускло светила лампочка аварийного освещения.

Котелок плавал в воздухе между потерявшими вес людьми, а разлившаяся похлебка превращалась у них на глазах в большие и маленькие горячие шары, начинавшие жить самостоятельной жизнью внутри отсека отдыха.

– Что случилось, командир? – тревожно спросил Галлей.

– Ты физик корабля. Тебе первое слово, – отозвался Крылов.

– Видно, что-то с техническим модулем приключилось? – предположил штурман корабля Федоров.

– Едва ли, – возразил Галлей, отталкивая от себя все еще обжигающий котелок. – Скорее всего оборвался буксир.

Только сейчас физик со штурманом заметили, что командира звездолета не было рядом. Ловко перебирая руками по потолку, он двигался к пульту управления и уже оттуда крикнул:

– Обрыв, полный обрыв – и буксира, и кабеля управления.

– Но как это может быть? – поразился штурман. – Обрыв кабеля в пустоте? Что он, о звезды перетерся, что ли?

– Не о звезды, а о кванты вакуума, – заметил Галлей, не столько напуганный, сколько увлеченный необычностью происшедшего.

– Хватит удивляться! – прервал командир. – Надо перейти на аварийное радиоуправление.

– Есть перейти на радиоуправление, Я уже у аппаратов, командир. Но радиосвязи с техническим модулем тоже нет!

– Меняй частоту! Ищи! Надо во что бы то ни стало дать разгонным двигателям команду «стоп», не то улетит наш «передок» невесть куда. Что с обратной связью?

– Один шум и треск в ушах. Оглохнуть можно! У всех приборов обратной связи стрелки на нулях. И компьютер на аварийную ситуацию зря сработал. Его команда не была принята ведущим модулем.

– Очевидно, виной этому электромагнитная буря небывалой мощи в вакууме, – заметил Галлей.

– Думаешь, потому и радиосвязи у нас с Землей нет? – обернулся к нему командир.

– Не только. Обрыв буксира также из-за бури.

– Ну, Вася Галлей, это ты уже загнул, – заметил Федоров. – Пустота, она и есть пустота.

– Однако внутривакуумную энергию из этой «пустоты» наш беглый технический модуль извлекал и отталкивался от «пустоты».

– Вот-вот! – подхватил Федоров. – В том-то и дело, что «беглый»! Удирает он от нас! Командир, терять время нельзя! Пусть Вася все обмозгует, а мне позволь в скафандр влезть – и в открытый космос за беглецом. Дам двойное ускорение. Как-нибудь переживу, а сто километров при наших пройденных парсеках – ерунда! Рукой подать!

– Нельзя! Нельзя догонять модуль в скафандре! – запротестовал Галлей.

– Почему? – возмутился штурман.

– Да потому, что скорость любого тела, в том числе и модуля и скафандра, не может превзойти световую!

– Эк куда хватил! Старина-то какая! Ты бы еще древнегреческие мифы вспомнил.

– Это не миф! Командир, это… это моя тайна. Я потом открою ее вам. Только не отпускайте его. Он будет приближаться к улетевшему модулю и никогда, понимаете, никогда не приблизится к нему, как бы ни старался. Это закон природы.

– Стоп, – прервал Крылов. – Так не из-за твоей ли тайны мы нашу связь с Землей потеряли! Без магнитной бури!..

– Двустороннюю потеряли, но нас они услышат, правда, с запозданием.

– Эйнштейна вспомнил! Ладно, потом разберемся с твоей тайной. Пусть нас с запозданием услышат на Земле, но дать им знать о случившемся – наш долг. Штурман, передавай сообщение об аварии. Проси помощи, но поделикатнее!

– Есть передать сообщение! – отозвался штурман. – Я уже подготовил. Подпишите, командир.

– Давай, – Крылов взял протянутую ему планшетку и, передавая ее обратно, сказал: – Выходи в эфир ежечасно…

– Эх, сколько же энергии израсходуется! – произнес Галлей, смотря на тусклую аварийную лампочку. – В темноте останемся. Аккумуляторов надолго не хватит.

– Важно, чтобы нас хватило. А темнота? Что темнота! Слепые в кромешной тьме живут, а у нас звезды будут. Неиссякаемые источники света. Наше аварийное освещение до прилета ребят с Земли.

Двенадцать раз выходил Федоров в эфир, передавая сигналы бедствия на Землю.

– Не может быть, чтобы нас не услышали, – заключил он, покидая свой пост.

Ложились спать в спальном отсеке на своих койках. Чтобы удержаться на них в невесомости, решили обвязаться ремнями.

– Ну, командир, – обратился к Крылову Федоров. – Какую же тайну имел в виду наш Вася Галлей?

Звездолетчики не говорили о том, что обречены на вечное скитание среди звезд в темноте, что будут один за другим умирать от голода и низкой температуры, когда кончатся запасы еды и энергии, – они беседовали, казалось бы, о совершенно постороннем, о какой-то личной тайне одного из них.

Однако тайна Васи Галлея, как оказалось, была для них не такой уж посторонней.

– Твою тайну, Вася, не так трудно разгадать, – говорил Крылов, обращаясь в темноте к молодому физику. – Наблюдал я за тобой, когда ты бывал у меня дома. Зачастил ты по довольно понятной причине.

– Нет, нет, Алексеи Иванович! Не из-за вашей Нади!

– И это знаю, что не из-за дочурки моей рыженькой, а скорее всего из-за подружки ее, Звездочки.

– Да, Кассиопеи, – со вздохом признался Галлей.

– Постой, постой! – вмешался еще не спавший штурман. – Выходит дело, несчастная любовь нашего доброго молодца Васю Галлея нам подкинула? Звездочка какая-то его к звездам привела?

– Выходит, так, – согласился Крылов. – Но я заметил в тебе, Васенька, еще и теоретические колебания между профессором Дьяковым и академиком Зерновым.

– И что же? Почему в таком случае вы взяли меня с собой?

– То, что ты решил вернуться на Землю в другом столетии, уже без гордой и недоступной красавицы, ясно как день. Ну а я-то считал, что мы вернемся в рассчитанный академиком Зерновым срок, а что касается Галлея…

– Эх, Галлей, Галлей, – с укором пробасил штурман. – Непутевая твоя голова!

– Вот эта «непутевая» голова нам в рейсе нужна будет, рассудил я. Но виду не подал, что тебя разгадал. Вот и вся твоя тайна, – закончил Крылов.

– Моя, может быть, и вся, но наша общая, Алексей Иванович, еще впереди, – сказал наконец Галлей.

– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался Крылов.

– Закон природы описывается теорией относительности. И только ее мы должны учитывать теперь при всех наших расчетах.

– И это я уже усвоил, Галлей. Жаль, что мы с тобой раньше не договорились.

– Жаль, – согласился Галлей.

– Тогда давай сообразим, почему обрыв буксира произошел?

– Можно выдвинуть гипотезу. Штурман говорил о пустоте. Но почему из этой пустоты мы энергию извлекаем, от нее отталкиваемся? Да потому, что она материальна и в известных условиях может становиться вещественной.

– Ясно, материальна, – вставил Федоров. – Но почему вещественна?

– В вакууме проносятся электромагнитные тайфуны! При малых скоростях возбужденные ими кванты вакуума незаметны, но при субсветовой скорости они должны ощущаться как возникающие на пути ничтожные крупинки вещества с их физическими свойствами.

– Стоп, стоп, Вася! Не загибай! Тут и без банальной бури все объяснить можно. Похитрее! – вмешался штурман. – Мы, радисты, флюктуации скорости света в различных частях вакуума уже сто лет учитываем. Не в ней ли дело? Если скорость света становится то больше, то меньше, возникают рывки. Вот и причина обрыва буксира!

– Нет, Федор Нилыч! Не выйдет! – возразил Галлей. – Мы с вами не радиоизлучение, а физические тела, разгоняемые до скорости света. Мы достигаем этого предела, а не скорость света разгоняет или притормаживает нас. Это флюктуация предела, а не физическое его воздействие на наш полет. Так что никаких рывков от этого быть не может.

– Так уж и не может, – упрямо возразил Федоров.

– А вы поймите, что кванты вакуума – это как бы вибрирующие на пружинах под влиянием электромагнитного излучения протоны и антипротоны. При банальной электромагнитной буре этот процесс для нас отнюдь не банален, ибо в своих крайних положениях частички вещества и антивещества уже не полностью компенсируют свойства друг друга… Тогда и начинают проявляться эти скрытые в состоянии «пустоты» физические свойства материального вакуума – плотность, молниеносно возникающая и исчезающая. И эти песчинки как бы «жалят» в вакууме предмет (при магнитной буре и при субсветовой скорости движения).

– Это как же выходит? – начал сдаваться штурман. – Вроде комары появляются на нашем пути. И жалят, проклятые.

– Не столько комары, сколько «космический наждак». При малых скоростях он незаметен, но при субсветовой скорости на единицу времени приходится столько столкновений с «ожившими» квантами вакуума, что они в состоянии перетереть буксир.

– Может быть, и так, коли не врешь, – окончательно сдался штурман, поворачиваясь на другой бок. – А я прикидываю, сколько времени наш сигнал до Земли будет идти. Ведь расстояние-то какое мы за год пролетели! Радиосигналам по меньшей мере полгода понадобится, чтобы до Земли добраться.

– Это по земным часам, Федор Нилыч. А по нашим звездолетным – несколько минут, – разъяснил Галлей.

– Это он верно прикидывает, – поддержал его Крылов. – Ежели Эйнштейн прав, конечно.

– А если бы он был не прав, с нами ничего не случилось бы – быстро ответил Галлей.

– Может, и впрямь от этой теории относительности нам хоть кое-какая польза будет, – пробурчал штурман. – Спасателям год разгона понадобится. А у нас?

– Оторвавшись от энергоисточника, мы пока не можем точно вычислить наш «масштаб времени». И это меня беспокоит.

– Почему? – спросил Крылов.

– Догадываются ли на Земле, что наши сигналы будут чрезвычайно растянуты во времени? Их можно и не заметить.

– Ну и загибаешь ты, Вася, с масштабом времени. Я, пожалуй, для его сокращения всхрапну.

И штурман действительно уснул.

Командир не спал и чутко прислушивался к тревожным вздохам Галлея, пока и дыхание Васи не стало ровным.

Крылов думал о далекой Земле, о рыженькой дочурке Наде, увлекавшейся математикой и планеризмом, о жене Наташе, сдержанной и гордой, никогда не говорившей мужу, что он покидает ее. И Надю она не останавливала в ее причудах.

– Командир! – послышался рядом голос проснувшегося Галлея. – Мне приснилось, что она прилетела за нами.

– Кто? Надя моя? – невольно вырвалось у Крылова.

– Нет, что вы! Кассиопея.

– Ну, она, брат, не полетит. Это тебе взамен кошмара привиделось. Посмотри лучше, как штурман спит, и последуй его примеру.

– Я постараюсь, – пообещал Галлей, поудобнее устраиваясь под ремнями на койке.

Крылов еще долго смотрел в широкий иллюминатор, за которым ярко и мертвенно горели чужие созвездия.