Текст книги "Искатель. 1988. Выпуск №6"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Димитр Пеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Милая Надя, в том-то и дело, что в строго научном плане все обстоит совсем наоборот, – это был вдохновенно придуманный Буруновым ход. – Ваше открытие на самом деле подтверждает правильность теории абсолютности вашего деда. Виталии Григорьевич прекрасно поймет это, а научный мир отдаст вам должное. Вы нашли именно то, чего не хватало Виталию Григорьевичу. Ввели отношения масс, доказав, что всякое движение надо рассматривать только относительно всей Вселенной, находящейся в относительном покое.

– Как так? – встревожилась Надя. – Разве только такой вывод можно сделать из того, что я вам рассказала?

– Разумеется! Я сейчас же сообщу академику Зернову о ваших выводах. Он искренне обрадуется, уверяю вас.

– Обрадуется? Почему?

– Потому что вам удалось в первой же посылке в ваших рассуждениях наиболее верно ввести ваш коэффициент масс сомножителем к отношению квадратов скоростей в подкоренной величине, которая после этого превращается в единицу, а значит, время на корабле становится точно таким же, как и на Земле.[5]5
  По Бурунову получилось бы:
  t=t <sub>• √ (1– v²/c² • (m/M)); при m/M=0 → t=t0 , то есть сокращения времени нет!


[Закрыть]</sub>

– Нет! Нет! – запротестовала Надя. – Совсем не так! Как вы не понимаете! Отношение масс нужно вводить не сомножителем, а слагаемым! «Тайна нуля» состоит в том, что нуль получается от деления улетевшей массы на бесконечную массу Вселенной. Мне нужно объяснить все это деду, он не сделает ошибочных выводов. Где моя одежда? Она, наверное, уже высохла! Позовите сестер здоровья! Я должна переодеться и лететь к деду.

– Я уже сообщил Виталию Григорьевичу о вашем состоянии. Он искренне опечален этим. Я думаю, что врачи позаботятся о вас именно здесь.

– Тогда позвольте мне воспользоваться вашим браслетом личной связи, чтобы рассказать обо всем дедушке.

– Простите меня, Надя, но ведь вы, как никто другой, должны знать, что я не имею права разрешить кому-либо пользоваться браслетом, предоставленным мне лично для связи с теми, у кого такое право есть. Я сожалею, что вы не успели еще совершить свой подвиг зрелости, но ваше подтверждение теории абсолютности может быть приравнено к такому подвигу.

– Тогда передайте академику сами то о чем я вам говорю.

– Хорошо, я передам Виталию Григорьевичу все ваши соображения, но при этом предполагаю, что он согласится со мной и выразит вам свою благодарность за новый аргумент в пользу теории абсолютности, делающий отлет звездолета еще более обоснованным.

Надя отвернулась от Бурунова и, уткнувшись лицом в подушку, горько заплакала. Она не могла доказать, сомножителем или слагаемым должен войти в формулу ее «коэффициент любви».

РАДИОЛЕДИ

Профессор Джордж Хьюш-младший, худой, поджарый, с аскетическим лицом, с коротко стриженной головой размашистым шагом шел по мокрой улице.

Лил обычный лондонский дождь, и профессор старательно прятал под зонтиком только что приобретенные утренние газеты. Вся корреспонденция профессора пересылалась на его кембриджский адрес, но каждый уик-энд, уезжая с женой в Лондон, он неизменно отправлялся до завтрака за газетами, совмещая столь необходимую для здоровья и бодрости прогулку с приобщением к утренним новостям.

В старом длинном трехэтажном доме было множество подъездов с отдельным входом в каждую квартиру. Профессор любил этот дом и за его старомодность, и даже за приобретенный им на закате эры автомобилей благородный темный налет.

Мистер Хьюш поднялся на крыльцо и открыл дверь в квартиру.

Войдя в переднюю, поставил на пол мокрый зонт, повесил под оленьими рогами длиннополое пальто, положил на столик перед зеркалом шляпу, тщательно стряхнул капли с костюма и прошел в большую парадную комнату нижнего этажа. Он не забыл взглянуть на лестницу, ведущую в верхние этажи, – на втором были спальни супругов, а на третьем – комната Мэри, которая сейчас в отсутствие родителей в радиообсерватории следила за круглосуточными записями автоматов большого радиотелескопа, неустанно изучающего Вселенную.

Мистер Хьюш сел около старинного, заботливо разожженного женой камина, чтобы, вытянув длинные ноги, дать им отдохнуть, а заодно просмотреть газеты.

Из кухни, размещенной в полуподвале на домашнем лифте, поднялась миссис Джосиан Белл, руководившая вместе с ним радиообсерваторией, а дома им самим, достаточно непокорным и строптивым, но оставляющим обычно последнее слово за нею.

Она вкатила в парадную комнату, служившую Хьюшам одновременно гостиной и столовой, приготовленный ею завтрак – поджаренные тосты, овсяную кашу и кофе в дымящемся кофейнике.

Мистер Хьюш, словно обжигаясь углями в камине, время от времени вскрикивал, комкая газету, и бросал ее на шкуру бенгальского тигра, присланную старшим сыном из какой-то экспедиции и красовавшуюся теперь на полу.

Почтенного профессора вывели из себя крикливые заголовки в газетах.

«Снова маленькие зеленые человечки и опять в той же Мальбарской обсерватории Кембриджского университета».

«Мисс Мэри Хьюш-Белл, дочь руководителей Мальбарской радиообсерватории приняла сигналы из космоса, протянув руку братьям по интеллекту».

«Радиоледи» оправдала свое прозвище, начав диалог с «инопланетянами».

Даже солидная «Таймс» вещала:

«Следует ли признать, что мы не одиноки во Вселенной? Что жизнь на Земле отнюдь не уникальна? Очевидно, надо ожидать нового раунда дискуссии между материалистами и теологами».

В Ватикане вспомнили о созданной еще в двадцатом веке комиссии космического миссионерства, которой предстоит теперь вплотную заняться обращением в истинную католическую веру космических аборигенов.

Профессор Джордж Хьюш повернулся к жене.

– Послушайте, что эти бумагомараки еще вчера вечером писали о том, о чем мы с вами и не подозревали.

И, захлебываясь от переполнявших его чувств, он не слишком внятно стал читать:

«Прелестная мисс Мэри Хьюш-Белл, стажер Мальбарской радиообсерватории Кембриджа, оправдывает два своих прозвища: „Диана со стриженой головкой“ и „Радиоледи“. Она, кстати сказать, является еще и председательницей „Лиги связи с космическими братьями“, возникшей после принятия ею же сигналов „инфракрасных человечков“, оказавшихся терпящим бедствие на околоземной орбите русским космонавтом. Но теперь сигналы переданы действительно издалека и точно повторяются через определенные промежутки времени. Можно поздравить нашу Мэри Хьюш-Белл, „Радиоледи“, которая, отказывая в руке своим современникам, ищет в космосе… щупальца».

– Что вы можете сказать по этому поводу, уважаемая профессор Джосиан Белл? Как могла ваша дочь дойти до того, чтобы дать повод для подобных публикаций, не поставив даже меня в известность о своих наблюдениях?

– Я готова объяснить вам это позже, уважаемый профессор Хьюш, когда мы перейдем к научной сути случившегося, а пока я хотела бы напомнить, что речь идет не только о моей, но и о вашей дочери. В соответствии с так уважаемыми вами научными традициями она как самостоятельный стажер радиообсерватории имеет полное право распоряжаться сделанными ею наблюдениями, не испытывая пресса чьей-либо цензуры.

– Ах, так! – воскликнул профессор Хьюш, резко отодвигая недопитую чашку кофе и отказываясь от неизменной овсяной каши. – Тогда немедленно отправляемся в Кембридж. Нам предстоит провести совместное расследование. Собирайтесь, а я пока выкачу из гаража веломобиль.

Миссис Хьюш-Белл за долгие годы супружества прекрасно изучила своего супруга и знала, как бесполезно сейчас возражать ему. В частых семейных сражениях у нее выработалась своя тактика, всегда приносившая желанный результат. Поэтому она изобразила на лице полную покорность и пошла переодеваться в дорожный костюм.

Вскоре двухместный велоэкипаж с закрытым от дождя верхом двигался по лондонским улицам, давно избавившимся от отравляющих воздух автомобилей. Их заменили электромобили, в поток которых предстояло влиться и супружескому экипажу, имевшему настолько обтекаемые формы, что в нем без особого напряжения сил можно было держаться за электромобилями, почти не отставая от них.

Супруги дружно налегали на педали и могли обмениваться репликами только на вынужденных остановках перед перекрестками.

– Почему я должен из газет узнавать о каких-то радиосенсациях во вверенной нам радиообсерватории? Почему, спрашиваю я и не слышу ответа. Если стажер обсерватории, хотя бы им была наша дочь, принял какие-то сигналы из космоса, то это не должно приравниваться вами к мяуканью ваших любимых котов на крыше, а имеет, я бы сказал, еще и научное значение.

Светофор открыл супругам путь, я вопрос профессора Хьюша остался без ответа, ибо работа ногами требовала размеренного дыхания, о чем бывший спортсмен всегда заботился, вместе с тем требуя от супруги старательной помощи.

Только за чертой Лондона мистер Хьюш смог удовлетворить свое законное любопытство.

– Может быть, почтенный профессор Хьюш учтет, что Мэри сообщила о своих наблюдениях по крайней мере одному из руководителей радиообсерватории, то есть мне, и это смягчит ее вину перед вами?

– Ни в коей мере! – воскликнул профессор Хьюш. – И я скажу ей все, что о ней думаю, и не остановлюсь даже перед решением приостановить ее стажировку в радиообсерватории, чтобы в другой раз она не пренебрегала моим мнением.

– В том-то и дело, уважаемый профессор Хьюш, нам с Мэри ваше мнение было заведомо известно.

– То есть как это так? – еще больше возмутился Хьюш.

Миссис Хьюш кротким голосом пояснила:

– По нашим с Мэри многолетним наблюдениям, вы, уважаемый профессор Хьюш, как нам кажется, склонны считать, что наука может двигаться только спиной вперед.

– Что? По вашему мнению, я могу только пятиться вперед?

– Не только вы, но и вся представляемая вами наука.

Тут супругам снова пришлось налечь на педали, чтобы войти в поток электромобилей на шоссе.

– Вы, может быть, считаете, что и сейчас мы пятимся в направлении Кембриджа? – нарушая режим дыхания, выпалил профессор Хьюш.

– Вовсе нет. Мы с Мэри имели в виду вашу приверженность научным традициям и вашу уверенность, что все новое рождается только из анализа пройденного, чем и обусловлено, образно говоря, движение спиной вперед, которое ничем не хуже движения лицом вперед, когда не видно, что осталось позади.

– Сзади остался Лондон. Дышите ровнее, не задыхайтесь. Постарайтесь вспомнить наши прежние велосипедные прогулки, сблизившие нас. Ваше несогласие с моими доводами не дает вам права замедлять ход. Прошу налечь на педали. В конце концов, я имею право получить ответ не только от профессора Джосиан Белл, но и от стажера Мэри Хьюш-Белл.

И снова миссис Белл уступила мужу, прекратив спор, зато веломобиль несся в потоке электромобилей, не уступая им в скорости.

Наконец они доехали до радиообсерватории.

Когда профессор Джордж Хьюш вошел в свой кабинет, в котором сейчас Мэри сидела за его столом, склонив стриженую головку над утренними газетами, по всей видимости, не в первый раз перечитывая их, он воскликнул:

– Что это может значить?

Мисс Мэри подняла свои невинные глаза на отца и с обезоруживающей улыбкой ответила:

– Только то, па, что эти газеты прочтут в Канаде.

Хьюшу все сразу стало понятно; когда Мэри была еще студенткой, этот канадский стажер, красавец с модными кудрями до плеч, слишком много внимания уделял ей (он выдумывал для нее всякие прозвища вроде «Дианы со стриженой головкой» или «Радиоледи»), скрывая при этом, что у него в Канаде остались жена и двое детей. Может быть, в Канаде свои представления о джентльменстве, но у профессора Хьюша в этом вопросе не было расхождений со своей дочерью. Он поощрял ее стремление преуспеть в радиоастрономии больше мужчин и особенного одного из них – коварного Генри Гвебека.

Однако профессор Хьюш не мог так просто отказаться от своего возмущения, вызванного пренебрежением к нему как к руководителю радиообсерватории только из-за того, что он всегда был чужд псевдонаучных сенсаций.

– Я понимаю вас, – сказал, сдерживая себя, мистер Хьюш, – но не откажите в любезности пояснить, почему мне не удалось при каждодневном просмотре записей автоматов увидеть якобы принятые вами сигналы?

– О, это очень просто, па! Вы всегда оставались в своем собственном времени.

– В каком же еще времени прикажете мне оставаться? – заворчал мистер Хьюш.

– Я имею в виду, что сигналы с населенных миров могут приходить из другого масштаба времени.

– Из другого масштаба времени? Вы что? Воскрешаете теорию всеми забытого Эйнштейна?

– В самом деле, – ответила Мэри, все так же невинно глядя на отца, – почему бы не допустить, что во Вселенной могут существовать миры, движущиеся относительно нас с субсветовыми скоростями? В этом случае посланные от них сигналы будут приняты у нас необыкновенно растянутыми.

– И чтобы их распознать, вы делали ускоренную перезапись радиосигналов?

– Вы совершенно правы, па. Ведь я ваша ученица, как и ученица миссис Белл тоже, – добавила она, глядя в сторону матери.

– Разумеется, разумеется, вы дочь и ученица своих родителей. Значит, чрезвычайно замедленные радиосигналы проходили мимо моего внимания?

– Не только вашего, па, но и мимо внимания всех радиоастрономов мира, по преимуществу, как мне кажется, мужчин.

– Конечно, мужчины среди них преобладали, в отличие от нашей радиообсерватории, где я в меньшинстве, – недовольно согласился мистер Хьюш.

– Ускоренные перезаписи принятых нашим радиотелескопом сигналов дали удивительную картину. Вы сами увидите ее сейчас.

Семья ученых в полном составе направилась по крытой галерее к радиотелескопу.

Аппаратная меньше всего напоминала обычную обсерваторию с куполом и гигантским телескопом, у окуляра которого астрономы, познающие Вселенную, проводили бессонные ночи.

Радиотелескоп работал при любой погоде, и сигналы с него записывались в этом зале, напоминавшем автоматическую диспетчерскую какого-нибудь завода или энергостанции.

При первом же взгляде на запись с повторяющимися всплесками радиосигналов профессор Хьюш закричал:

– Вот-вот! Так я и знал! Вот отчего появился библейский миф о том, что женщина создана из ребра мужчины!

– Вы получили в таинственном радиопослании из космоса разъяснение по этому поводу, уважаемый профессор Хьюш? – не без иронии спросила его супруга.

– Если хотите, то именно так! – торжественно заявил мистер Хьюш.

– Хотелось бы их выслушать.

– А разве самим вам, двум женщинам, непонятно, что здесь сделано все наполовину, как и вообще свойственно женской половине?

– Половине чего? – голос миссис Белл, утратив прежние кроткие интонации, лучше всего говорил о том, что она вряд ли оценила по достоинству каламбур супруга.

– Половине человечества, – нашелся мистер Хьюш. – Я имею в виду, дорогие мои леди, что работа сделана наполовину потому, что перезапись надо ускорить вдвое.

– Зачем? – удивилась Мэри. – И этой скорости, которой так трудно добиться в наших условиях, вполне достаточно, чтобы по одному виду сигналов судить о том, что их автор, несомненно, разумное существо.

– Этого мало, почтенные леди. Мало, ибо запись пока сделана не в звуковом диапазоне, а надо, чтобы она зазвучала, как голос из космоса.

– Голос из космоса? – обрадовалась Мэри. – О, па, я недаром всегда хотела походить на вас! Ведь это вызовет еще большую сенсацию. Какой же у них голос, какой?

– О, это нам предстоит услышать, и очень скоро. У меня есть свои соображения относительно того, как это сделать, – уже деловым тоном заявил профессор.

Обе женщины с нескрываемым восхищением смотрели на него.

Возможно, это был тот редкий случай, когда в их семейном и научном споре последнее слово осталось за ним.

ГОЛОС ИЗ КОСМОСА

Когда Надю выписали из «приюта спокойствия» и она приехала домой, мать встретила ее на крыльце. Наталья Витальевна молча обняла повисшую у нее на шее дочь.

– Ну хватит, хватит, – она гладила вздрагивающую от рыданий Надю. – Вернулась живой – это главное.

– Мамочка, милая! Я больше никогда, никогда не буду!

– Никогда? – сквозь выступившие слезы спросила Наталья Витальевна с горечью. – Трудно поверить. Разве что поумнеешь и поймешь, что твоя жизнь принадлежит не только тебе, но и деду, и маме твоей, которая папу уже утратила, а за деда трясется… Кстати, дед твой велел передать, что в наказание ты должна его где-то там в парке найти для разговора без свидетелей.

– Мамочка! Я ведь знаю, ты добрая-предобрая, а строгостью только прикрываешься… для виду. Я тебя поцелую и побегу, а Звездочка с Константином Петровичем пусть цветочки дедушкины польют! Или просто подышат их ароматом.

– Беги уж! Мы тут как-нибудь до обеда управимся. Обед я заказала на всех, скоро привезут.

Надя побежала в парк привычной дорогой. За усадьбой к пруду уходила аллея огромных, каждое со своей оградкой, деревьев. Конечно, здесь, на заветной скамеечке, и сидел, опершись подбородком о палку, ее дед с самой мягкой душой на свете!

– Дедушка! Вот я вас и нашла!

– А я и не прятался. Но велел тебе сюда прийти, чтобы поблагодарить.

– Меня? За что? Я думала, отругать…

– Ругать – это особо. А благодарить за коэффициент масс, введя который в формулу, ты показала, что подкоренная величина превращается в единицу и нет никакой относительности с нелепыми постулатами. Спасибо тебе.

– Это вам так Бурунов рассказал?

– Да, Константин Петрович, причем с восхищением! Говорит, ты тайну нуля открыла: не пустота он вовсе, а следствие реальных действий. Ретроспекция.

– Ну и ну! – покачала головой Надя. – Значит, он вам только про сомножитель сказал?

– Разве еще что-нибудь было?

– Было! И в этом самая главная тайна! Я назвала отношение масс «коэффициентом любви»…

– Как? Как назвала?

– «Коэффициентом любви», потому что ради своего чувства к Никите хотела с помощью этого коэффициента доказать, что звездолет исчезнет в другом масштабе времени и Никита ко мне не вернется, а потому не должен улетать.

– Вот так «коэффициент любви», с позволения сказать! – воскликнул, ударяя себя по колену, академик. – Да он у тебя «коэффициентом разлуки» стал!

– Почему «коэффициентом разлуки»? – почти сквозь слезы спросила Надя.

– Да потому что ты же сама и показала, как, будучи сомножителем подкоренной величины, он допускает любую сверхсветовую скорость движения, при этом отношение скоростей все равно умножается на нуль, и весь корень превращается в единицу. И это лишь ускорит отлет спасательного звездолета и станет еще одним доказательством моей безусловной правоты.

– В том-то и дело, дедушка, что вы правы только наполовину. Об этом вам и не сказал профессор Бурунов.

– То есть как это наполовину? – нахмурился академик.

– Вы правы только в том, что нельзя перенести неподвижного наблюдателя с большей массы на меньшую, скажем, с земного шара на летящего комара.

– Разумеется. Тебе хвала, что ты это убедительно доказала математически. Очевидное труднодоказуемо.

– Но в остальном прав Эйнштейн! Никому не превзойти скорости света, не будет у наших звездолетчиков, достигших субсветовой скорости, того же масштаба времени, как у нас с вами на Земле, тщетно их ожидающих.

– Это почему же, позвольте узнать? – грозно спросил Виталий Григорьевич, тяжело поднимаясь со скамейки.

– Дедушка, милый, не сердитесь на меня. Ничего я еще не доказала. Я только хочу ввести свой «коэффициент несчастной любви» не сомножителем, а слагаемым, притом со знаком минус.

– Похвальное намерение, – отдуваясь и сердито глядя вслед прошедшим мимо женщинам, он снова сел на скамейку. – Стало быть, пока что ты академика Зернова еще не раздела в научном плане донага и в Африку не пустила?

– Доказательств против вас у меня нет… пока…

– Пока? – снова нахмурился старый ученый.

– Да, пока… до появления факта, высшего и единственного авторитета в науке.

– Мудрые эти слова академика Павлова Ивана Петровича! Мудрые… Нынче научные деды для научных внучат неавторитетны. И правильно!

Академик оборвал себя и, привычно опершись подбородком о набалдашник прогулочной палки, задумался.

После долгой паузы наконец он сказал:

– Ты вспомнила про авторитет факта по Павлову, более обобщенно можно сказать о конечном авторитете природы во всяком вопросе! Без участия природы, видимо, задача решена быть не может. Ты как бы шла по кругу и пришла к начальной точке, где Эйнштейн ввел постулат непревосходимой скорости света. Я отверг этот постулат как недоказанный, сам доказательств противного не имея. А ты с чисто женским изяществом выразила наш спор лаконичным математическим приемом. И снова встал коварный вопрос: куда нулик поставить. И оказалась теперь ты перед искушением произвола, как и твои научные пращуры. Я сейчас мысленно корил себя, что сам до твоих выводов не додумался. А может, зря корил? Требуют они, как видим, согласования с матушкой-природой, с милостиво представленным ею фактом.

– Я это понимала, дедушка, но не смела высказать. Все главные возражения против теории относительности опирались на произвольность выбора места неподвижного наблюдателя. У меня они отпадают. Но суть теории Эйнштейна благодаря этому остается чистой и неприкосновенной вместе с ее постулатами и выводами. Увы, не превзойти никому световой скорости, не вернуться в свое родное время нашим звездолетчикам! – И Надя всхлипнула.

Старику стало жаль ее, и он, сердясь на себя, снова откинулся на спинку скамьи, словно впервые рассматривая внучку:

– Удивительная ты у меня, Надежда Крылова! С одной стороны на тебя посмотреть – девчонка девчонкой с веснушками и глупыми фокусами, которые тебе сходят с рук. А с другой стороны, мудрец мудрецом, хоть в тунику дельфийской пифии наряжай. Скажу я тебе: если появится факт в твою пользу, то станешь ты автором не какой-нибудь теории относительности или абсолютности, а теории абсолютной относительности.

Сказав это, академик склонил голову, как будто к чему-то прислушиваясь. Действительно, тихий сигнал был вызовом браслета личной связи на руке академика. Виталии Григорьевич приложил браслет к уху. Лицо его стало серьезным.

– Немедленный вызов к видеоэкрану. Чрезвычайное событие. Спешим. Англичане начали прямую передачу из Мальбарской радиообсерватории очень важных космических сигналов.

У академического дачного городка их встретила парочка: идущие под руку Бурунов с Кассиопеей.

– Скорее, спешите к обеду, – начал Бурунов. – Наталья Витальевна…

– Да, да, скорее! Включайте видеоэкран. Бегом, – задыхаясь, произнес Зернов.

Когда все вошли в столовую, на экране появилась привлекательная, коротко остриженная девушка.

– Леди и джентльмены! – послышался мужской голос за экраном. – Позвольте представить вам стажера Мальбарской радиообсерватории, мою дочь мисс Мэри Хьюш, которой мы с супругой, уважаемой профессором Джосиан Белл, как руководители радиообсерватории, предоставляем слово.

– Почтенные коллеги! – звонко начала Мэри. – Нашей радиообсерватории удалось принять космические радиосигналы, чрезвычайно растянутые во времени. Появилось предположение об их разумном происхождении – при условии, что они переданы из другого масштаба времени.

Она говорила по-английски, и хотя все присутствующие владели этим международным, как и русский, языком, профессор Бурунов нашел нужным переводить все сказанное, прокомментировав последние слова Мэри возгласом:

– Как это из другого масштаба времени? Науке такие масштабы неизвестны.

Академик шикнул на него, и он замолчал.

– Расшифровка сигналов нами еще не завершена, – продолжала Мэри Хьюш. – Однако важность этого сообщения из космоса заставляет нас привлечь внимание всего научного мира, ибо лишь общими усилиями можно добиться успеха в расшифровке весьма несвязных обрывков.

– Ну же, ну! – торопила англичанку Надя, которая чувством своим уже угадывала смысл этих загадочных отрывков.

– Я надеюсь, что меня со вниманием слушают и в России, и в Америке, и в Канаде… – Она на мгновение задержалась на последнем слове, но, сразу же вдохнув воздуха, продолжала: – Первоначально наша аппаратура на очень большой скорости, компенсирующей несоответствие масштабов времени, записала вот такие излучения. Мы выбрали лучшую из повторяющихся записей.

На экране возникла бегущая лента с всплесками сигналов отдаленно напоминающих электрокардиограмму, которую видел каждый. Однако идеальной четкости в этой записи не было, хотя схожесть отдельных всплесков доказывала их искусственное происхождение. Особенно заметны были большие пропуски, когда сигналы исчезали.

– По инициативе одного из руководителей радиообсерватории – моего отца, почтенного профессора Джорджа Хьюша-младшего сигналы были переписаны с еще большей скоростью, чтобы перевести их в звуковой диапазон. После ряда попыток нам все же удалось услышать голос из космоса, с которым мы и решили ознакомить наших коллег в Европе, Азии, Южной Америке и Канаде, – с ударением на последнем слове закончила она.

– По-видимому, это обрывки земной речи, – снова зазвучал мужской голос, и на экране появился теперь сухой и седой профессор Хьюш-младший.

– К сожалению, леди и джентльмены, наше знание земных языков оставляет желать лучшего, а потому мы обращаемся ко всем в надежде, что они лучше нас могут решить новую космическую загадку. Наша торопливость объясняется тем, что мы не исключаем возможность того, что послание представляет из себя «сигнал бедствия».

– Сигнал бедствия! – в ужасе воскликнула Надя. – Я так и знала!

– Мы уже разослали всем радиообсерваториям мира указание на режим, в котором нам удалось принять космические сигналы, чтобы при их повторе или при анализе прежних незамеченных записей можно было бы судить о смысле принятых обрывков скорее всего русской речи, судя по первому слову, близкому к названию романа писателя Гончарова, а также несомненно русских слов «был» и «рыло». Едва ли нас можно упрекнуть в повторе «космического ребуса». Мы с моей супругой, профессором Джосиан Белл, находим, что вторичное обнаружение Мальбарской радиообсерваторией радиосигналов, ускользнувших от общего внимания, говорит в ее пользу, тем более что сто лет назад такой же случай привел к открытию пульсаров – нейтронных звезд. Особенно символичным нам представляется расшифровка нашей недавней записи о инфракрасном диапазоне, оказавшейся прекрасным русским словом «Надежда», и мы хотим, чтобы надежда и на этот раз осветила принятое нами загадочное послание, звуки которого вы сейчас услышите.

Профессор Хьюш исчез с экрана, и на нем снова появилась бегущая лента с записанными радиовсплесками. Одновременно послышались шумы, треск, хрипы и отдельные слова или обрывки их.

Бурунов догадался включить магнитофон.

«… ОБРЫ… РА… ПОМ… БЫЛ… НУ… СЕР… РЫЛО…»

– Здесь что-то не так! – заметил профессор Бурунов. – Другой масштаб времени – это же антинаучно! Скорее отражение и искажение в космосе земных сигналов Эффект Штермера. Начало XX века.

– Я не знаю расшифровки этого послания, но последнее слово никак не рыло, это подпись – Крылов. Папа жив!

– Тогда этот факт для новой теории, – заметил академик, выразительно взглянув на внучку.

– Обрыв? – сказала Кассиопея. – А я думала, что в космосе гладкая дорога.

– Я лечу в Звездный комитет, – объявил академик. – Вас, Константин Петрович, попрошу с помощью Нади запрограммировать мой компьютер на расшифровку послания. Все-таки миллиард попыток в секунду! Разгадает!

Наталья Витальевна и Кассиопея убирали со стола нетронутые тарелки.