
Текст книги "Антология советской фантастики"
Автор книги: Александр Казанцев
Соавторы: Еремей Парнов,Роман Подольный,Георгий Гуревич,Илья Варшавский,Север Гансовский,Генрих Альтов,Анатолий Днепров,Евгений Войскунский,Исай Лукодьянов,Владимир Савченко
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)
Но остается главное: классическая проблема возвращения. Время идет по-разному на Земле и на корабле; нужно принять это или спорить с теорией относительности. Машина не спорила. Теперь я понимаю, что она и не могла спорить, она не была на это рассчитана.
Вот ответ, я переписал его с магнитофонной ленты.
«Корабль: перестройка в полете на основе полученной с Земли информации. Цель – возвращение корабля на Землю неустаревшим. Экипаж: постоянный контакт с Землей, усвоение с помощью гипнопедии возможно более широкой информации о жизни на Земле, овладение новыми профессиями. Специальные передачи, подготавливающие к восприятию новой эпохи».
Антенна пояснил эту идею таким примером.
Допустим, три каравеллы уходят в кругосветное плавание, которое продлится несколько лет. Допустим также, что на берегу за это время пройдут века. Каравеллы выходят в океан, и через месяц или два моряки получают с голубиной почтой чертежи усовершенствованной парусной оснастки. На ходу начинается изготовление новых парусов. Еще через три месяца голубиная почта (к концу путешествия ее сменит радио) приносит описание навигационных приборов, изобретенных после отплытия эскадры. С точки зрения моряков время на берегу идет быстро: все чаще и чаще приходят сообщения о новых открытиях и изобретениях. Пристав к какому-то острову, мореплаватели берутся за переустройство кораблей. И вот уже нет каравелл: от острова отплывают два брига. А свободные от вахты моряки изучают схемы первых, еще неуклюжих, паровых двигателей, и боцманы роются в своем хозяйстве, прикидывая, из чего можно будет сделать гребные колеса…
Применительно к каравеллам этот мысленный эксперимент выглядит фантастично. Иное дело – космические корабли, поддерживающие связь с Землей, соединенные с ней информационным и энергетическим мостами. Пусть к родным берегам вернется не атомоход, а каравелла с паровым двигателем. Все равно: люди, построившие этот двигатель, будут ближе к атомному веку, чем к эпохе, в которую они начинали плавание.
Я думаю, коэффициент перестройки может быть очень высок. Если бы речь шла только о корабле, коэффициент был бы близок к единице. Сложнее с людьми. Экипаж Магеллана, пожалуй, еще мог бы освоить паровую технику, но как бы эти люди, исправно верящие в догматы церкви, восприняли мир без религии?…
Впрочем, современный человек значительно лучше подготовлен к возможным изменениям. Мы с детства привыкаем к жизни в меняющемся мире. Тем более это должно быть присуще звездоплавателям XXI века.
И все-таки это будет титанический труд – вот так лететь к звездам.
Я вспоминаю наивную фантастику. Автоматы ведут корабль. Экипаж мирно дремлет в анабиозных ваннах: пусть скорее проходит время… Медленно текут пустые годы… Воздушный шар на две тысячи персон!
Все будет иначе.
Каждодневный труд – в стремительном темпе, чтобы не отстать от земного времени, чтобы освоить и использовать новые знания. Вот почему машина упомянула про гипнопедию: нужен максимум новых знаний в считанные минуты. Скорее всего это будет даже не гипнопедия. Разумеется, не гипнопедия: тут требуются принципиально новые, еще не открытые средства обучения. И не только обучения, но и вообще освоения полученной с Земли самой разнообразной информации. Эти средства должны создать для космонавтов «эффект присутствия», как можно полнее связать их с меняющейся Землей.
Удивительный будет полет! Сейчас даже трудно представить.
Год за годом – перестройка корабля. Перестройка исследовательского оборудования. Короткие часы отдыха. Сеансы «телесна» (сегодня еще нет подходящего термина), когда за несколько минут человек переживает земную неделю с ее событиями, впечатлениями, новыми знаниями…
Материалы, собранные на чужих планетах, не будут лежать мертвым грузом: постоянно обновляемые знания обеспечат цепную реакцию исследований.
И когда такой корабль вернется на Землю, сделанные экипажем открытия не окажутся устаревшими. Они будут на уровне нового времени.
* * *
– Вот видишь, – Антенна показывает штамп на левом заднем копытце ослика. – Артикул 2908, цена тридцать две копейки. Конечно, у ослика Иа должен быть унылый вид, но худсовет счел, что это излишне.
– Переходи ко мне. У нас нет худсовета. Серьезно говорю: переходи в мою лабораторию.
– Не-ет. Ну что я буду там делать?
– Да хотя бы меняющиеся машины. Возьмешь для начала какую-нибудь простую машину и…
– Нет. Я хочу заниматься проблемой возвращения. Меняющиеся конструкции – только часть этой проблемы.
– Все равно. Хватит кустарничать…
Я пытаюсь убедить Антенну. Я выкладываю довод за доводом. И не сразу, ох как не сразу приходит мысль: да ведь это жестоко! Для меня наш спор только логическая перестрелка, а Антенна защищает свои жизненные позиции. Как я об этом не подумал сразу! Таким людям, как Антенна, больше всего портят кровь не враги, а благожелатели. Хотят, чтобы все было нормально, обычно, как положено. Какая глупость спасать Антенну от того, что делает его жизнь исключительной!
– Ты, пожалуйста, не обижайся, – говорит Антенна. – Я тебе все объясню.
Ну, ну, объясняй.
– Смотри. Вот фронт науки, он идет вперед, – Антенна берет кофейные чашки и показывает, как это происходит. – Можно двигаться с этим фронтом. А можно уйти в десант и высадиться где-то далеко-далеко.
– И давно ты… высадился?
– Нет. Лет шесть.
– А сколько нужно ждать, пока фронт подойдет?
Антенна недоумевающе, смотрит на меня.
– Не знаю… Какое это имеет значение?
Я ничего не отвечаю. У меня просто не хватает духа сказать: «Ты далеко высадился, дружище. Слишком далеко от сегодняшнего фронта науки. Наверное, на расстоянии целой жизни».
Антенна по-своему истолковывает мое молчание и говорит, что, конечно, сделано пока мало.
– В сущности, это лишь краешек идеи, – говорит он. – До полного решения проблемы еще очень далеко. Как от простенького стробоскопа до «Латерны магики». Вот, кстати, еще один пример: кино тоже началось с игрушки, ведь стробоскоп был детской игрушкой!..
Послезавтра я вылетаю в Прагу. Почему я об этом подумал? Ах да, «Латерна магика». Что ж, на симпозиуме много работы, но «Латерну» я, пожалуй, еще раз посмотрю. Я припоминаю программу симпозиума: да, на третий день можно будет выкроить время для «Латерны». Антенна, конечно, не видел «Латерны», можно и не спрашивать.
– Так я тебе не досказал, – продолжает Антенна. – Значит, на худсовете меня спрашивают: «А разве этот ваш Иа никогда не был веселым?» Я отвечаю: «Был. Однажды он подумал, что у Пятачка в голове только опилки, да и те, очевидно, попали туда по ошибке. От этой мысли ему стало весело». Ну, а они мне говорят…
* * *
Не так просто отыскать ослика. Он в глубине витрины. Серый скромный ослик, не идущий ни в какое сравнение с блестящими лакированными автомобилями и яркими пластмассовыми кораблями.
Игрушка.
Жаль, что Антенна не перейдет в мою лабораторию. Жаль. Время одиночек в науке миновало.
А собственно, почему?
В первооснове совершенно верная мысль, не надо только доводить ее до абсурда. Да, время одиночек миновало: в том смысле, что Антенна не смог бы собрать свою машину, не используя труд и идеи других людей. Над повышением емкости машинной памяти работали десятки институтов, они создали биоблоки, которые Антенна применил в своей машине. Однако выбирать дальние проблемы и искать их решение чаще всего приходится в одиночку. Антенна прав: тут просто еще нечего делать целому коллективу. Это дальняя разведка, и незачем (да и невозможно) ходить в нее всей армией.
Нет, время таких одиночек не миновало!
Чем быстрее наступает наука, тем важнее для нее разведка. Но даже при самой совершенной организации науки разведке будет нелегко. Она отыскивает десять разных путей, а наука потом выбирает один наилучший… Один разведчик объявляется гением, девять – неудачниками. Это несправедливо, ах как несправедливо! Худо было бы науке без этих неудачников, отдающих жизнь, чтобы наступающая армия знала дороги, по которым нельзя идти. Впрочем, десятого тоже считают не слишком удачливым: опередил свое время, не был признан…
Не беда, разведка! Иди вперед, остальное неважно.
А ослика напрасно поставили так далеко. Он совсем неплох, у него лукавая физиономия. Когда-нибудь эта игрушка преобразует мир.
Салют, разведка! Иди вперед, остальное неважно.
…Третий час ночи, я стою здесь уже минут двадцать, со стороны это должно выглядеть странно. И поскольку в этом мире все закономерно, появляется милиционер. Молоденький и вежливый. Он доброжелательно смотрит на меня и на витрину.
Сумасшедший день. Сегодня я далеко высунул нос в четвертое измерение. Многое мне еще йе ясно, но я начинаю понимать главное. Машины приобретут бессмертие. Машины – в широком смысле слова: от величайших инженерных сооружений до безделушек. Весь мир созданной нами техники. Он будет рассыпаться в пепел, прах – и тут же возникать снова: разумнее, сильнее, красивее. Архитектура, которая была застывшей музыкой, превратится в живую музыку!.. Меняющийся мир будет бесконечно шире, ярче. И что особенно важно: человек в этом мире перестанет зависеть от множества быстро стареющих вещей.
– Видите ослика? – спрашиваю я милиционера. – Вон там маленький серый ослик… Артикул 2908. Цена тридцать две копейки. У него великое будущее.
– У осликов это бывает, – соглашается милиционер. – У них иногда бывает очень большое будущее.
Он умен, этот парень, Я поясняю, что речь идет не об ослах. Серый ослик не имеет к ним решительно никакого отношения. Просто в нем воплощено научное открытие.
– Об открытиях как-то удобнее размышлять днем, – осторожно замечает милиционер.
Вот это уже заблуждение! День слишком конкретен. Днем удобнее наблюдать, экспериментировать, вычислять. Ночью – искать общие закономерности, делать выводы. Что ж, это мысль! Днем вы ясно видите множество окружающих вас предметов, взгляд не проникает вдаль, кругозор, в сущности, ограничен несколькими десятками метров. Ночью иначе: темнота скрывает все обыденное, привычное, и взгляд беспрепятственно устремляется вперед. Горизонт теряет резкие очертания, уходит в глубь бездонного неба. И уже не стены комнаты, не фасады двух-трех ближайших зданий, а само звездное небо становится границей вашего мира…
Пора идти. Может быть, превратить ослика в медвежонка? В кармане у меня лежит коробочка с клавишами. Нет, не надо. Не буду огорчать этого симпатичного парня.
Я прощаюсь и иду вниз, в сторону улицы Горького. Падает мягкий теплый снег. На витрине, среди нарядных игрушек, остался невзрачный серый ослик, у которого великое будущее.
ЕВГЕНИЙ ВОЙСКУНСКИЙ, ИСАЙ ЛУКОДЬЯНОВ
ПРОЩАНИЕ НА БЕРЕГУ
…Встречаются существования, как бы поставившие задачей заставить других огладываться на шорохи и загадочный шепот неисследованного.
Александр Грин
Белый дизель-электроход медленно приближался к скалистому берегу.
На палубе толпились пассажиры – веселые, хорошо одетые. Они переговаривались, смеялись, предвкушая купание и отдых, и любовались дельфинами, которые то и дело выпрыгивали из сине-зеленой воды.
Платонов ничем не отличался от курортников. Он подумал об этом и усмехнулся своим невеселым мыслям.
Берега раздвинулись. «Федор Шаляпин», миновав клинок мыса, вошел в широкую бухту. Сразу открылся город.
С любопытством глядел Платонов на живописно раскиданные по скалам желтоватые дома и буйную тропическую зелень. Белый конус маяка на краю дамбы был прочно впечатан в голубое небо. Над гаванью, над стеклянным кубом морского вокзала, над черепичными кровлями домов дрожало марево знойного дня.
«Ну, здравствуй, старина Кара-Бурун», – мысленно сказал наплывавшему городу Платонов. Скажи он это вслух, приветствие могло бы прозвучать излишне фамильярно, так как он никогда прежде не бывал в этом городе. Но мысль тем и хороша, что никто ее не слышит.
Кара-Бурун был построен на месте древнего греческого поселения. Он знавал времена расцвета, бурно наживаясь на заморской торговле, знал и упадок, когда торговля хирела и фрахт перекочевывал в более удачливые портовые города. Немыми свидетелями далеких времен высились над городом, на скалистых холмах, полуразрушенные сторожевые башни – из их бойниц, нацеленных в море, теперь выглядывали не мушкеты, а веселые ветки дикого орешника.
Кара-Бурун был неприступен с суши и труднодостижим с моря – обстоятельство, сыгравшее немаловажную роль в дни героической обороны от фашистского десанта во время Великой Отечественной войны.
Но уже давно не дымили крейсеры на рейде Кара-Буруна. Теперь его морской порт посещали только пассажирские суда в курортный сезон, длившийся, впрочем, добрых десять месяцев в году. Волны курортников скатывались в город и, наскоро пощелкав фотоаппаратами и пожужжав кинокамерами, заполняли электропоезда, которые уносили их в Халцедоновую бухту с ее прекрасными пляжами, многоэтажными пансионатами, стеклобетонными соляриями и аэрариями, с десятками кафе и автоматов-закусочных.
В Кара-Буруне жили служащие районных учреждений, врачи, работники курортного управления и фабрики сувениров. Значительную часть населения города составляли отставные военные моряки, посвятившие свой досуг разведению клубники и рыболовному спорту.
Кроме того, здесь жил Михаил Левитский – племянник Платонова.
Своего племянника Платонов видел в последний раз лет тридцать назад. Михаил был тогда еще совсем малышом. От покойной сестры Платонов знал, что племянник сделался врачом и обосновался в Кара-Буруне. Больше он не шал решительно ничего о своем единственном родственнике. Что он за человек? Когда-то Янина, покойная сестра, говорила Платонову, что Михаил умный мальчик. Но достаточно ли у него ума и такта, чтобы воздержаться от назойливых расспросов? Ведь бывает ум головы и ум сердца. Платонов при нынешних обстоятельствах предпочел бы второе.
«Федор Шаляпин» медленно подходил к стенке гавани, и Платонов видел пеструю толпу встречающих. Где-то в толпе был и Михаил Левитский – курортный врач, сын Янины, умный мальчик.
Шумная компания парней и девушек с рюкзаками за плечами проталкивалась сквозь плотную стену пассажиров к трапу. Один из них, светловолосый крепыш, сосед – Платонова по каюте, хлопнул его по плечу и сказал:
– Ну что, встретимся в Халцедоновой?
– Обязательно встретимся, – ответил Платонов и добавил мысленно: «Никогда мы с тобой не встретимся, дружок».
И еще он подумал: если племянничек мне не понравится, то и дьявол с ним – здесь, должно быть, полгорода промышляет сдачей квартир.
В гостиничное одиночество Платонову не хотелось.
У Михаила Левитского выдался хлопотливый день. С утра – обычная трехминутка, затянувшаяся на тридцать пять минут, затем обход отделения, которым он заведовал в гериатрическом санатории «Долголетие», потом прием больных.
Михаил был гериатром – специалистом по лечению старости. Он хорошо знал стариков – их особые болезни, возрастные изменения состава их крови и состава кожного сала, их нелегкие характеры. Больше часа он провозился с новой пациенткой: Михаил считал, что в первую очередь надо заняться ее сердечно-сосудистой системой, а пациентка настаивала, чтобы немедленно занялись ее морщинами.
К двум часам, бросив дела, он побежал на пристань встречать дядю.
Он, конечно, знал, что у него есть дядя по имени Георгий Платонов, родной брат его матери. Но никогда, ни единого разу Платонов не. напоминал о своем существовании. И вдруг эта телеграмма: «Встречай…»
Михаил стоял у трапа и хмуро оглядывал сходящих на пристань пассажиров «Шаляпина». Как выглядит Платонов, он не знал, но справедливо полагал, что мифическому дядюшке за семьдесят, никак не меньше. Если бы этот вздорный старик догадался прислать фототелеграмму со своим портретом… Да куда там – разве догадается? Он-то хорошо знает стариков – их упрямство и скупость.
Пассажиры спускались по трапу сплошным потоком, затеи потекли тоненьким ручейком, и, наконец, трап опустел. Ни одного старика или достаточно пожилого человека не прошло мимо Михаила.
Он задрал голову и крикнул человеку в белой форменной фуражке, который попыхивал трубкой, облокотясь на фальшборт «Шаляпина»:
– Все сошли? Может, кто-нибудь спит в каюте?
– Мы всех разбудили, – с достоинством ответила фуражка.
Михаил повернулся, чтобы пойти прочь, и увидел стоящего рядом человека. Это был высокий мужчина лет сорока, его серые глаза смотрели из-под козырька кепи на Михаила спокойно и чуточку насмешливо.
– И вы никого не дождались? – спросил Михаил.
– По-видимому, дождался, – ответил незнакомец. – Вас зовут Михаил Левитский, и вы должны были встретить своего дядю, не так ли?
– Верно, – удивленно сказал Михаил. – Только мы разминулись…
– Не разминулись. – Незнакомец усмехнулся. – Здравствуй, племянничек. Я-то сразу увидел, как ты похож на свою мать.
– Позвольте!.. Вы Георгий Платонов? Но ведь вам, по-моему…
– Ты прав, мне действительно много лет. Но, как видишь, я хорошо сохранился. Найдется у тебя в доме комната для меня?
– Комната?… – Михаил был настолько смущен неожиданной моложавостью дядюшки, что не сразу понял смысл вопроса. Тут же он спохватился: – Да, конечно, комната готова.
– Ну, так пошли.
У Платонова было два чемодана, довольно тяжелых, Михаил схватил тот, что побольше, но дядюшка мягко отстранил его:
– Возьми второй. Не в обиду будь сказано, я покрепче тебя.
Они прошли в широко распахнутые двери морского вокзала, над которыми висел плакат «Добро пожаловать в Кара-Бурун», и Михаил, хоть и был несколько ошарашен, не преминул обратить внимание дяди на главную достопримечательность города:
– Как вам нравится наш вокзал?
– Стекло, прохлада и зелень, – одобрительно отозвался тот.
Они вышли на привокзальную площадь, и Платонов невольно остановился.
Зеленой стеной стояли пальмы и панданусы. Влево уходила набережная, застроенная нарядными разноцветными домами, могучие платаны сплели над ней потолок, и синяя тень вперемежку с солнечными пятнами лежала на асфальте. Улица плавно закруглялась, повторяя изгиб бухты.
За бульваром и набережной город сразу принимался карабкаться на скалы. Платонов с любопытством разглядывал горбатые мостики и каменные лестницы, игрушечные вагончики фуникулеров, бамбуковую рощицу на склонах одного из оврагов. Зеленые, желтые, синие краски были чистыми и яркими до звона.
Да, он правильно сделал, что приехал сюда. Этот странный город вполне подходил для его цели.
– Пойдемте, дядя Георгий, – сказал Михаил, с некоторой запинкой произнося эти слова «дядя Георгий».
Он повел благоприобретенного родственника направо – там была старинная арка, а за ней крутая дорога, выложенная плитами. «Трехмильный проезд», – прочел Платонов на табличке. Из щелей между плитами лезла неистребимая трава. Михаил вошел в роль гида, рассказывал, как сложно строить в Кара-Буруне, прижатом скалами к морю, и каких огромных трудов стоили здесь водопровод и канализация.
Они забирались все выше. Справа, в просветах орешника, синело море, залитое солнцем, а слева тонули в зелени садов желтые домики. Михаил вспотел, у него стало перехватывать дыхание от подъема, от чемодана и оттого, что он много говорил. Искоса он посматривал на Платонова: тот шел ровным шагом, увесистый чемодан, по-видимому, не очень отягощал его. Семьдесят с лишним лет? Ну, если так, то он, Михаил Левитский, специалист по старикам, никогда еще не видывал такого старика.
Им навстречу спускалась процессия. Под пение скрипок в валторн, под рокот барабана шли загорелые юноши и девушки в венках из белых и красных цветов.
– Что это? – спросил Платонов, отходя к обочине дороги. – Не в честь ли моего приезда?
– Нет, – серьезно сказал Михаил. – Это в честь очередного выпуска бальнеологического техникума. Сегодня будет большое гуляние. Состязания в плавании и стрельбе из лука, ну и так далее. А теперь нам наверх.
Они поднялись по крутой лестнице, вырубленной в скале, и вышли на улицу Сокровищ Моря.
– Вот наш дом, – сказал Михаил и показал на небольшой коттедж, крытый разноцветной черепицей, с верандой, оплетенной виноградом.
Прежде чем войти в садовую калитку, Платонов оглянулся. Внизу лежало огромное море – синее и прекрасное, на горизонте слитое навеки с голубизной неба.
И снова он сказал себе, что не ошибся, приехав сюда.
Комната ему понравилась. В открытое окно заглядывали ветки черешни, лился тонкий запах цветов из сада.
– Спасибо, Михаил, – сказал Платонов, поставив чемоданы в угол. – Этот стол слишком хорош и хрупок для меня, – нет ли другого, попроще? Мне, видишь ли, придется немного повозиться с химическими реактивами.
– Хорошо, я поставлю другой. – Михаил помолчал, ожидая, что Платонов разовьет свою мысль о занятиях, но дядюшка не выказывал такого намерения, в тогда Михаил предложил: – Пойдемте освежимся под душем.
В летней душевой, устроенной в углу сада, он с невольным любопытством посматривал на мускулистое тело Платонова – с любопытством гериатра, специалиста по старикам. Нет, больше сорока этому странному дядюшке не дашь никак. Правда, внешность бывает обманчивой. Сделать бы ему анализ крови да просветить сердце.
Платонов фыркал под прохладной струей, бил себя ладонями по груди и плечам. На груди у него, среди рыжеватой растительности, розовели старые, давно затянувшиеся шрамы. И по спине поперек лопаток тянулся широкий шрам с зубчатыми краями. Михаил вдруг смутно припомнил: мать когда-то рассказывала, что дядя Георгий был летчиком во время войны.
– У вас в городе, – сказал Платонов, – наверное, сильно изнашивается обувь, да?
– Обувь? – переспросил Михаил. – Да, изнашивается, конечно. А что?
Платонов не ответил. Он пофыркал еще немного и принялся крепко растираться мохнатым полотенцем.
– Это память о фашистах, – сказал он, похлопав себя по груди. – Пулеметная очередь. Впрочем, ему пришлось хуже. Ох и давно это было – за много лет до твоего рождения… У тебя есть семья?
– Да. Сын, как всегда, на море. А жена скоро придет с работы и накормит нас обедом. Может, хотите пока перекусить?
– Нет, я не голоден. И давай-ка, Михаил, договоримся сразу: мой приезд ничего не должен изменить в вашем домашнем укладе. Я не хочу стеснять вас.
– Вы нисколько нас не стесните. Наоборот, я очень рад, что…
– Ну-ну, – Платонов поднял руку ладонью кверху. – Эмоции – вещь зыбкая, не будем их касаться.
Они вышли из душевой в сад и направились к дому.
Хлопнула садовая калитка, раздался быстрый топот ног, из-за цветочной клумбы выбежал чернявый мальчик лет тринадцати.
– Папа! – закричал он еще издали. – Я поймал вот такую ставриду! – Он широко развел руки и смущенно умолк, исподлобья поглядывая на незнакомца.
– Игорь, познакомься с дядей Георгием, – сказал Михаил.
– Здравствуй, Игорь, – серьезно, без обычной взрослой снисходительности к ребенку сказал Платонов и пожал узкую руку мальчика. – Где же ты оставил свою ставриду?
– У Филиппа, он ее выпотрошит и зажарит на углях. Филипп говорит, что он не видывал таких крупных ставрид. А вы долго будете у нас жить?
– Не очень. – Платонов постучал указательным пальцем по выпирающей ключице мальчика. – Хочешь мне немного помочь?
– Да, – сказал Игорь.
Вечером они обедали на веранде.
– Положить вам еще мяса? – спросила Ася, жена Михаила Левитского. Она избегала обращения «дядя Георгий», его моложавая внешность почему-то вызывала у нее неприязненное недоверие.
– Нет, спасибо, – сказал Платонов. – И мясо и овощи превосходны. Вы прекрасная хозяйка, Ася.
Женщина сухо поблагодарила и поставила перед гостем компот из черешни.
– Мама, – сказал Игорь, болтая ногами, – завтра мы пойдем с дядей Георгием к устью Лузы.
– Очень рада. Но почему бы вам просто не съездить в Халцедоновую бухту? Там пляжи лучше оборудованы.
– Э, Халцедонка! Мильон человек под каждым тентом.
– И все же это лучше, чем тащиться тридцать километров по жаре к Лузе.
– Ну, раз так далеко, то мы можем просто немного побродить по окрестностям, – сказал Платонов, уловив некоторое недовольство в тоне женщины.
– Нет, нет! – воскликнул Игорь. – Вы же сами говорили, что хотите сделать большой переход в этих ботинках.
– Что еще за ботинки? – спросила Ася.
Платонов посмотрел на круглое лицо женщины, на ее поджатые губы.
– Просто хочу разносить новые ботинки. Ваши каменистые дороги очень располагают к этому.
– А я уж было подумала, не работаете ли вы в обувной промышленности.
– Некоторое отношение к ней я имел. Если можно, налейте еще компоту.
– Пожалуйста, – Ася налила ему компоту из кувшина. – А где вы работаете теперь?
– Моя специальность – биохимия. Я должен завершить кое-какие исследования, а потом я собираюсь уйти… выйти на пенсию.
– Вы прекрасно выглядите для пенсионного возраста.
– Да, многие это находят, – спокойно сказал Платонов.
Он молча допил компот, затем поблагодарил хозяйку и, сославшись на усталость, ушел в свою комнату. Ася проводила его долгим взглядом.
– Игорь, – сказала она, – отнеси посуду в кухню. Постой. Зачем дядя Георгий посылал тебя в город?…
– Он дал мне список разных деталей, и я сбегал на набережную в радиомагазин. Дядя Георгий научит меня паять.
– Это хорошо, – одобрил Михаил. – Может, он приохотит тебя к технике. А то только и знаешь книжки читать да рыбу удить со своим Филиппом. Ну, ступай. Осторожно, не разбей посуду. – И когда мальчик, схватив поднос с тарелками и стаканами, умчался в кухню, Михаил тихо сказал жене: – Ася, я хочу тебя попросить… Мне кажется, не следует задавать ему никаких вопросов.
– Почему это? – Ася так и вскинулась, плетеное кресло заскрипело под ее полным телом. – Что он за птица такая? Ты говорил, ему за семьдесят, а он выглядит как твой ровесник.
– Ну, Ася, это не резон, чтобы плохо к нему относиться.
– Пускай не резон. Но только не люблю, когда человек напускает на себя таинственность.
– Ничего он не напускает. Ты слышала, ему нужно завершить какую-то работу.
– Вот что я скажу тебе, Михаил. Пусть он лучше делает свои опыты в другом месте. Мало ли – взорвется у него что-нибудь или, чего доброго, дом подожжет… Я попрошу у нас в курортном управлении путевку для него в пансионат.
– Нет, – сказал Михаил решительно, и она удивленно на него посмотрела. – Нет, Ася, он будет жить у нас сколько захочет. Он родной брат покойной мамы. Кроме нас, у него совсем нет родных.
– Как хочешь. – Ася поднялась и щеточкой смахнула крошки со скатерти на подносик. – Как хочешь, Миша. Но мне это не нравится.
В темное небо с шипением взлетела ракета и высыпала прямо в ковш Большой Медведицы пригоршню зеленых и белых огоньков. И тут же понеслась новая ракета, и еще, и еще. В небе закрутились красные спирали, и пошел разноцветный звездный дождь.
Михаил вспомнил, что не полил сегодня фруктовые деревья. Он спустился в сад и направился в хозяйственную пристройку за поливным шлангом. Свернув за угол дома, Михаил остановился в тени черешни.
Платонов стоял в темной комнате перед открытым окном. Сполохи ракет освещали его лицо, обращенное к небу. На этом словно бы окаменевшем лице резко были прочерчены жесткие складки, идущие от крыльев носа к уголкам твердых губ, и углубление на крутом подбородке. Лицо было спокойно, но Михаилу почудилась в нем какая-то безмерная усталость, – такое выражение бывает у людей, которые уже ничего не ждут.
Михаил сделал шаг назад, ракушки скрипнули у него под ногой, и тут Платонов увидел его.
Увидел и улыбнулся.
– Большое гуляние в Кара-Буруне, – сказал он.
– Да, – сказал Михаил. – У нас всегда так отмечают выпуск бальнеологического техникума.
Вот уже две недели, как Платонов жил в доме своего племянника Михаила Левитского. Он вставал с рассветом и будил Игоря, спавшего в саду на раскладушке. Они выпивали по стакану холодного молока и уходили в горы – Михаил и Ася в это время еще досматривали последние сны.
Платонов надевал для утренних прогулок новые коричневые ботинки на желтой подошве, а мальчику давал такие же ботинки, но изрядно поношенные. Игорю они были несколько велики, и он надевал три пары носков, чтобы ноги не болтались в ботинках, и стоически терпел неудобства тяжелого снаряжения.
Часа через три они возвращались, тщательно счищали с ботинок дорожную пыль и столь же тщательно взвешивали их на чувствительных весах. Затем Платонов ставил свои ботинки в особый ящик, на дне которого лежал войлок, пропитанный каким-то раствором, и от которого шли провода к прибору, собранному в первый же день по приезде. Ботинки же Игоря после взвешивания отправлялись в обыкновенную картонку.
Потом друзья – а они действительно стали друзьями, насколько это возможно при подобном различии возрастов, – съедали завтрак, оставленный Асей, и некоторое время работали. Платонов писал, а Игорь решал задачи, заданные дядей, или перематывал катушки, или читал что-нибудь свое. Иногда Игорь, грызя карандаш над трудной задачей, взглядывал на дядю и замечал, что он не пишет, а сидит, уткнув лицо в ладони, но ни разу мальчик не решился потревожить его раздумья.
На пятый день Платонов получил на почте две посылки, присланные из Ленинграда до востребования. Они с Игорем с трудом дотащили их вверх по лестнице: на улицу Сокровищ Моря такси не ходили.
Через день пришла еще одна тяжелая посылка. Платонов забросил ботинки в угол и больше не надевал их во время утренних прогулок, и Игорь тоже вернулся к своим удобным сандалиям. Теперь комната Платонова была заставлена приборами и опутана проводами, и всюду, как муравьи, шевелились стрелки на циферблатах. Платонов все дольше засиживался за работой. Иногда он переставал писать и говорил Игорю:
– Пойди в сад, дружок, разомнись маленько. Мне надо остаться одному.
Игорь забирался с книжкой в гамак и терпеливо ждал. Обычно дядя около трех часов выходил на веранду, щурился от солнца, делал несколько приседаний, и это означало, что рабочий день окончен и можно идти на море. Но однажды дядя что-то уж очень заработался: шел пятый час, а он все не появлялся на веранде. Игорь тихонько подошел к двери, прислушался. Из комнаты не доносилось ни звука. Игорю почему-то стало не по себе, он резко толкнул дверь…
Платонов ничком лежал на полу. Игорь с криком кинулся тормошить его, перевернул на спину. Платонов открыл глаза, затуманенные беспамятством.
– Отстегни, – прохрипел он.
Игорь сорвал с его запястий и щиколоток тугие резиновые манжеты с проводами. Дядя медленно поднялся, повалился в кресло.
– Что вы делаете с собой? – беспокойно спросил Игорь.
– Ничего… Выключи рубильник. – Он помолчал. Дыхание стало ровным. – Ну вот и все. Бери удочки, пойдем на море.
Неподалеку от арки Трехмильного проезда среди нагромождения прибрежных скал был небольшой треугольник, засыпанный крупной галькой. Игорь давно облюбовал это местечко для купания и рыбной ловли. Сюда он и приводил дядю Георгия. Они купались и сидели в тени скалы, глядя на море, и Игорь закидывал свои лески.