Текст книги "Черные колокола"
Автор книги: Александр Авдеенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Крик человека, прощающегося с жизнью, заставляет всех умолкнуть.
Еще одного венгра распяли на бульваре.
Каталин испуганно крестится.
– Боже мой!.. Что это такое?
Ямпец подошел к окну, посмотрел на улицу, зевнул, ухмыльнулся.
– Зоопарк просыпается. Обезьяны приветствуют новый день.
– Обезьяна обезьяну издалека чует.
– Ну, ты!.. – Ямпец замахнулся бутылкой, но грозный взгляд Ласло Киша заставил его остановиться. – Байтарш, я больше не могу. Не ручаюсь за себя. Я или она!
– Надоели оба, – Киш подошел к Каталин. – У вас, кажется, есть сестра в Будапеште.
– Ну, есть. Так что?
– Отправляйтесь к сестре. Здесь опасно, рискуете жизнью. Идите немедленно. Мы дадим провожатого. Идите! Это приказ нашего штаба.
– Ты слышишь, Шандор? – Каталин посмотрела на мужа. – Почему молчишь?
– Когда совсем утихнут бои, вернетесь в свою квартиру, продолжал мягко уговаривать Киш.
Стефан толкнул Ямпеца и вполголоса сказал ему:
– И на порог не пущу. В три шеи жильцов вытолкаю. Мой это дом, мой!
– Шандор, почему молчишь? – допытывалась Каталин.
– Придется идти, Каталин. Приказ есть приказ.
– Шандор!
– Я сказал. Собирайся! Не продавай, не покупай совесть, всегда в барыше будешь. – Подталкивая жену, он ушел к себе.
Ласло Киш приказал своему начальнику штаба отвезти Каталин к сестре. Стефан откозырнул и стал собираться. Ямпец отозвал его в сторону, обнял.
– Ты мне друг или не друг?
– До гробовой доски, – усмехнулся Стефан. – Впрочем, нашего брата хоронят так, без гроба.
– Не смейся, я серьезно. Докажешь, что друг?
– Чем угодно, когда угодно!
– Отправь на тот свет эту старуху. Втихую. Тесно нам с ней на земле…
– Но…
– Пожалуйста!
– Гм!..
– Прошу тебя. Умоляю!
– А что скажет атаман?
– Я ж тебя предупредил: втихую. Несчастный случай. Шальная пуля.
– Постараюсь, но…
– И я тебе услужу, Стефан. Вместе будем выкуривать жильцов из твоего дома.
– Ну ладно.
Каталин уже собралась. Повязана темным платком… На плечах толстая мохнатая шаль. Ее провожают муж и дочь. В руках Жужанны большой мягкий узел с вещами.
Каталин кивает на портрет Мартона, висящий над камином. Шандор снимает его, заворачивает в простыню, передает жене.
Стефан забирает у Жужанны узел.
– Приказано сопровождать до места назначения. Со мной не пропадете. Национальная гвардия. Проезд всюду. Куда угодно доставлю, хоть в рай. Пойдем, мамаша.
Он берет Каталин под руку, но она отталкивает его, бросается к мужу и дочери, обнимает их, плачет.
– Родненькие вы мои!
– Не надо, мама!
Шандор гладит жену по голове и сердится.
– Ну, раскудахталась! Перестань, не время. Весны подожди.
– Боюсь, Шани.
– Довольно!
– Всю жизнь была покорной женой. И теперь не ослушаюсь. А надо было бы не покориться. Чует мое сердце…
– Озера Балатон не вычерпаешь пивной кружкой. Иди, Катица.
– Иду, Шани, скажи что-нибудь на прощание.
Шандор бачи хмурится, покусывает кончики своих прокуренных усов, отмалчивается.
– Скажи, Шани!
– Скажи, апа! – просит Жужанна.
Притихли каратели, с интересом наблюдают за Хорватами.
Наблюдает и радист Михай. Трудно ему. Больно. Он хочет как следует попрощаться с Каталин и не может. Не имеет права даже взглядом выразить ей сочувствие.
Шандор развернул простыню, посмотрел на портрет погибшего сына и хриплым басом, повелительно, словно отдавая команду, проговорил:
– Баркарола!.. Гвадаррама!..
Каталин вытерла слезы краем платка, вскинула голову, прижала к груди потрет Мартона и ушла из «Колизея», где прожила лучшие годы своей трудной, большой жизни.
Вот такой и осталась в памяти и и сердце Жужанны ее мать. Оглядываясь на октябрь 1956 года, она только такой и видела ее: темный платок на голове, шаль на плечах, к груди прижат портрет погибшего Мартона.
СЛОВА И ДЕЛА КАРДИНАЛЬСКИЕ
Утром, после роскошного, несолдатского завтрака в казармах, парадный кортеж кардинала Миндсенти устремился на юг, в Будапешт. Во главе кавалькады гудела, грозно покачивая длинным орудийным стволом, мощная самоходка. По ее следу шли бронетранспортер и грузовик, полные «национал-гвардейцев», с пулеметами и автоматами. За ними, сияя нитролаком и хромированными частями, тянулись две «Победы». Замыкали кавалькаду два серо-зеленых броневика.
Миндсенти, патер Вечери и Вальтер Бранд сидели в первой «Победе». Майор Антал Палинкаш-Паллавичи и его штабисты – во второй.
В пути, когда уже проехали город Вац, майор получил радиограмму. «Революционный совет» Уйпешта, пригорода столицы, сообщал, что сочтет за великую честь для себя и для венгров-католиков, которых он представляет, принять в качестве почетного гостя Уйпешта страдальца кардинала и организовать его церемониальное возвращение в столищу.
Антал Палинкаш обогнал машину, в которой находился Миндсенти, дал сигнал шоферу Миклошу Паппу остановиться. «Победа» затормозила. Майор подошел к машине, почтительно протянул радиодепешу кардиналу, попросил прочитать и еще раз убедиться, как любят венгры своего примаса, как счастливы его освобождением.
Кардинал вопросительно покосился на советника. Патер Вечери взял депешу. Он сразу, в одно мгновение пробежал ее глазами, а затем, делая вид, что читает, размышлял, как должен ответить майору его высокий друг.
– Важная новость? – спросил кардинал.
– Суета мирская. В Уйпеште для вашего преосвященства приготовлена церемониальная встреча.
С этими словами патер вручил подопечному послание. Тот даже не захотел его прочитать. Вернул Палинкашу-Паллавичи, сурово сомкнул пастырские уста, привыкшие произносить только богоугодные слова, покачал головой и ничего не сказал.
Патер расшифровал майору ответ кардинала:
– Не церемониями интересуется сейчас преосвященство. Его душа нуждается в покое, в тишине, в беседах с богом.
Поехали дальше. Разговор о самом сокровенном между святыми отцами продолжался.
Кардинал глянул в окно на работающих в поле крестьян, пожевал бледными морщинистыми губами, вздохнул.
– Странно!
– Что именно, ваше преосвященство?
– Сеют и пашут мужики как ни в чем не бывало. Им некогда участвовать в революции.
– Увы, они достойны большего осуждения. Мужики боятся, как бы революция не лишила их земли, полученной в дар от прежнего режима. Было бы чрезвычайно полезно в первом же пастырском послании успокоить крестьян.
– Чем?
– Обещанием статус-кво. Ничего, мол, не изменится. Земля останется в ваших руках.
– Но это против моих убеждений.
– И против моих, ваше преосвященство! И против убеждений святого престола и его испытанных друзей. Однако не все же наши мысли становятся публичным достоянием.
– Земля должна принадлежать законным ее владельцам. Частная собственность испокон веков освещена богом. Только она способна держать людей в твердых границах святой веры. Бог навсегда определил каждому человеку свое место: одним – работать в поле, другим – на заводе, третьим – на государственной вышке. Все в мире было разумно, пока не появились коммунисты.
Патер Вечери учтиво выслушал кардинала и твердо возразил:
– Ваше преосвященство, я уважаю вашу точку зрения, но… извините, я вынужден решительно вас предупредить, и уже не от собственного имени: вы не должны сейчас выступать в защиту частной собственности. Таково мнение святейшего престола.
– Почему? Зачем же меня вырвали из замка? Зачем я еду в Будапешт? Что, наконец, происходит в Венгрии? За что борются мадьяры?
– Успокойтесь, ваше преосвященство! Попытаюсь вкратце объяснить, что происходит в Венгрии. Сейчас не тысяча восемьсот сорок восьмой год. И не тысяча девятьсот сорок восьмой, когда вы с открытым забралом выступили против национализации и конфискации. С тех пор армия защитников частной собственности очень сильно сократилась. Восемь лет назад ваше знамя было привлекательно для значительной части Венгрии. Теперь оно станет пугалом. Извините за прямоту, ваше преосвященство.
– И вы меня извините, дорогой друг. Святой престол не может придерживаться такого мнения, какое вы ему приписываете. Папа Пий XII против частной собственности? Невероятно!
Они говорили по-итальянски, быстро, горячо, с чувством, жестикулируя. Если бы Миклош не понимал, о чем они говорят, мог бы подумать, что святые отцы ссорятся.
Патер Вечери не признал себя побежденным. Терпеливо, спокойно убеждал кардинала.
– Частная собственность – идеал святого престола, Эйзенхауэра и доктора Аденауэра. Тем не менее даже они, управляя странами, где все институты основаны на частной собственности, предпочитают называть вещи не своими именами. «Деловая инициатива!.. Здоровое соревнование!.. Дух благородного предпринимательства!.. Процветание!.. Участие рабочих в прибылях!.. Акциями владеют все!.. Всеобщее благополучие!.. Народный социализм…» Видите, какое многообразие форм, какое гибкое, современное руководство старым миром. Ваше преосвященство! Никто не требует от вас отречения от своих убеждений. Будьте гибки. Идите в ногу с эпохой! Не забывайте ни на одно мгновение, что вы действуете в Венгрии, которая больше десяти лет была народной республикой.
Кардинал угрюмо молчал. Перебирая черные четки, размышлял, мысленно взвешивая свои силы, способности, многолетний опыт, привычки: сумеет ли быть гибким, пойдет ли в ногу с эпохой, не забудет ли однажды, что тысячелетняя королевская Венгрия в течение десяти лет была в плену у коммунистов?..
В полдень въехали в Будапешт.
Радио Кошута вовремя оповестило будапештцев о появлении в Уйпеште, на улице Ваца, кортежа Миндсенти.
Ударили, загремели, затрезвонили, возликовали колокола ста двадцати католических церквей. Католики благословляли воскресшего из мертвых примаса и жаждали его ответного благословения.
Кардинал хотел явиться народу, но он избежал соблазна, не пошел против доброго совета патера Вечери.
Нигде не останавливаясь, скупо отвечая на приветствия, Миндсенти проследовал в Буду, в дворцовый район.
Узкая, средневековая, с газовыми фонарями улочка Ури. Просторный двухэтажный дом, вернее замок, еще сохранивший кое-какие разрушительные следы второй мировой войны. Окованные ворота. Двор, вымощенный мелким булыжником. Полусумрак. Часовня, предназначенная для уединенных архиепископских бесед с богом.
Толпа закупорила улицу Ури сверху донизу, от угла до угла. Католики стоят на коленях, молитвенно склонив обнаженные головы.
Пришлось унизиться и Андрашу. Никогда в своей жизни не ломал коленей, а теперь вот добровольно сломался.
Многие женщины плачут. Мужчины приветствуют вышедшего из машины примаса бурными аплодисментами, энергичным взмахом кулаков, потрясают автоматами и гранатами.
Черные, серые, пепельные пиджаки, пальто, куртки, шляпы, береты. Синие, бордовые, рыжие, черные шали, платки, косынки… Черная мантия, лиловый атлас кардинальского пояса, величественное лицо пророка, седая голова льва церкви.
Кто-то кинул под ноги кардиналу цинковый ящик с патронами, кто то бережно и властно подхватил его под руки и вознес на импровизированную трибуну.
Бледный, сияя безумно-счастливыми глазами, примас сказал свое первое пастырское слово. Оно было кратким.
Все, что сказал Йожеф Миндсенти по прибытии из Фелшепетеня в Будапешт, застенографировал один из американских корреспондентов. Вот эта стенограмма, напечатанная в журнале «Тайм» от 12 ноября 1956 года:
«Я благословляю оружие венгров. Я верю, что слава, завоеванная венгерским оружием, станет еще ярче, если это окажется необходимым. Никто в мире, даже великие державы не осмелились совершить то, что совершила маленькая и забытая Венгрия. Наш народ начал борьбу за свою веру в своей стране. Венгерский народ ожидает, что весь мир, особенно великие державы, делом которых должно быть урегулирование этой проблемы, сплотится в действиях».
Так в сумрачный, последний октябрьский день на улице Ури, «Господской» в буквальном переводе, был брошен вызов великим державам: наберитесь храбрости наконец, объявите новый крестовый поход!
– Мадьярорсаг! – завопили вооруженные католики.
Под их крики, при свете молний фоторепортерских ламп, под музыку жужжащих и стрекочущих киноаппаратов кардинал направился в резиденцию примаса католической церкви Венгрии. Шел медленно, величаво. Легкая гордая голова, увенчанная короной седины, вскинута. Взгляд устремлен вдаль, в божественные просторы. Руки молитвенно сложены. Таким он и был запечатлен на многочисленных снимках в газетах всего мира. Смотрите, всесветные католики, на кардинала Миндсенти, гордитесь, идите по его стопам!
И сразу, как только Миндсенти вошел в замок, какая-то невидимая рука, рука члена вновь рожденной партии «Союз сердца Иисуса», вздернула на высокий флагшток замка громадный бело-голубой флаг церковного владыки.
В торжественной суетне встречи почти никто из присутствующих не обратил внимания на элегантного, седого, с моложавым лицом господина в сером пиджаке, с жестким ошейником белоснежного пастырского воротника, подпирающего выскобленный подбородок.
И только Карой Рожа подошел к нему, взял за руку и, отведя в укромный уголок двора кардинальской резиденции, спросил:
– Ну?
В этом коротком слове таился длинный перечень вопросов. Рожа спрашивал о многом: так ли, как было предусмотрено, освобождался из заточения кардинал? Не отупел ли он в тюрьме, понимает, на какую вышку вознесен своими друзьями и единомышленниками? Готов ли сотрудничать с друзьями в запланированном духе? Способен справиться с большими и сложными задачами, возложенными на него?
– Вы разве не слышали пастырское слово? – спросил патер.
– Слышал! – Карой Рожа засмеялся. – Все в порядке.
Как и в Ретшаге, кардинал не сделал ни одного шага просто так. История не спускала с него своих требовательных глаз, и он не позволил себе ни на мгновение быть обыкновенным человеком.
Не заходя в личные апартаменты замка, направился в часовню на свидание с богом. Последний раз он молился здесь восемь лет назад.
Пока кардинал молился, вереница машин – «кадиллаки», «студебеккеры», «оппель-адмиралы», «бьюики», «форды», «мерседесы», «ситроены», «консулы» – медленно, парадно продефилировала мимо архиепископской резиденции. Посланники, секретари всех рангов приветствовали наместника бога на земле и прикидывали, чем может быть полезен примас церкви.
Кардинал вышел из часовни с просветленным лицом, заметно помолодевшим, как свидетельствовали на другой день американские газеты.
После беседы с богом примас выразил желание побеседовать с прессой.
Пресс-конференция состоялась в замке, в небольшой скромной комнате, расчетливо облюбованной патером Вечери. Кардинал должен быть не только величественным, но и скромным. Свет и тень создают настоящий портрет.
Шумная, бесцеремонная ватага охотников за сенсациями – специальные корреспонденты и фоторепортеры Нью-Йорка, Парижа, Бонна, Вены, Мадрида, Чикаго, Анкары, стран Латинской Америки – ринулась к его преосвященству, атаковала сотнями вопросов. Десятки объектов фотокамер, киноаппаратов нацелились на кардинала и его дружеское окружение – танкистов, «национальных гвардейцев» из Ретшага, «освободителей» примаса.
Сенсация вылупилась, обрела реактивные двигатели, крылья, ракетную скорость и полетела по всему миру.
Была и великая игра в вопросы и ответы. Разговор велся на немецком. Корреспонденты спросили:
– В добром ли вы здравии, ваше преосвященство?
Кардинал вздохнул, поднял сияющие счастливым безумием глаза к небу, глубокомысленно изрек:
– Слава богу, я в добром здравии, физически и морально, хотя был очень серьезно болен во время заключения в тюрьме.
– Ваше преосвященство, какими болезнями вы страдали?
Миндсенти пожал плечами, подумал и сказал:
– Их было так много, что я даже не могу перечислить. Однако теперь я совершенно здоров физически и морально.
Последние слова кардинал произнес повышенным голосом, усилил их еще и особо бодрым выражением лица.
«Прекрасно, Мини, молодчина!» – мысленно одобрил примаса Вечери и переглянулся со своим шефом.
Карой Рожа счел момент подходящим, чтобы вставить свое слово, оттенить особым образом пресс-конференцию. Он сказал, сначала по-венгерски, а потом по-немецки:
– Ваше преосвященство, я хорошо понимаю все ваши тюремные страдания. Я тоже томился в коммунистической тюрьме.
Кардинал с нежным сочувствием посмотрел на незнакомого ему человека и вздохнул:
– Кажется, каждый честный человек в то или другое время сидел в тюрьме.
Пресс-конференция велась необычно, как и полагалось во фронтовом городе. Все корреспонденты стояли тесной кучкой. Стоял и тот, кого интервьюировали. Лицо белое, с тонкими губами. Холеная женственная рука, опирающаяся на стол, дрожит, выдавая волнение кардинала. Пурпурный атлас пояса переливается, излучает тревожный свет, свет пожаров и горячей, только что пролитой крови.
В ответ на вопрос, что бы кардинал прежде всего хотел довести до сведения Запада, Миндсенти воскликнул:
– Надо оказать нам поддержку в политическом отношении и помочь в этой критической обстановке. – Потом кардинал нахмурился и сказал низким, мрачноватым голосом, голосом инквизитора, предающего инаковерующего анафеме: – Вся Венгрия требует, чтобы русские покинули страну, так как мадьяры хотят работать для себя и для своей собственной страны.
Кто-то из журналистов спросил кардинала, известно ли папе римскому о том, что венгерский кардинал освобожден, прибыл в Будапешт, и установлен ли с папой контакт. Миндсенти неосторожно, в припадке гордости и тщеславия, что впоследствии принесло ему немало неприятностей, ответил:
– Да, известно. Святой престол прислал мне свои высокие поздравления и благословение. Я, конечно, хотел бы сам поехать в Рим. Я должен многое рассказать святейшему престолу. Однако это невозможно в настоящее время.
Корреспонденты переглянулись.
Черный Султан был настороже и успел перехватить иронические взгляды прожженных циников, ловцов новостей, для которых в мире нет ничего святого, даже в облике папы.
На этот раз у них был хороший повод для иронии. Поняли, пройдохи, что кардинал по простоте душевной, вдруг обуявшей его, как молодого тщеславца, выболтал и свои и ватиканские секреты. Только завтра или даже послезавтра Венгрия и мир должны были узнать о папском благословении, а не сегодня. Рано! Поторопился кардинал и насмешил прессу. К счастью, дальше иронических взглядов корреспонденты не пошли. Пресс-конференция продолжалась без каких-либо осложнений и шероховатостей.
То ли оттого, что кардинал понял свою оплошность и захотел искупить вину, то ли потому, что вошел в роль, он засиял белым блеском и с каждой минутой вырастал в глазах Вечери.
Наконец примас взметнулся на самый высокий уровень, на котором патер не ожидал увидеть его теперь, после такого трудного дня.
Это произошло в самый разгар пресс-конференции.
– Ваше преосвященство, считаете ли вы, что будущее Венгрии является многообещающим? – спросил американец.
Кардинал подумал, перебирая черные тяжелые четки, выгодно оттененные пурпуром мантии, поправил массивный крест на груди, машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, поиграл с ним, как заядлый курильщик играет мундштуком, сигаретой или красивой зажигалкой. Затем поднял сияющие глаза на журналиста, почтительно ждущего ответа, и твердо сказал:
– Конечно!
Поощренные хорошим настроением хозяина замка, его прямыми, ясными ответами, корреспонденты захотели получить прямой ответ и на вопрос, волновавший сегодня всю Венгрию: быть или не быть Миндсенти главой государства.
– Ваше преосвященство, прошу вас прокомментировать сообщение о том, что некоторые политические группировки хотели выдвинуть вас на пост премьер-министра.
Вопрос этот подействовал прежде всего на патера Вечери. Черный Султан с возмущением вскинул седую голову.
Возмутился и кардинал. Исчезло сияние в его счастливых глазах. Втянулись бледные губы. Потемнело, помрачнело лицо.
Холодным, отчужденным взглядом скользнул он по растерянным лицам корреспондентов, твердо сказал:
– Я примас церкви, – и демонстративно покинул комнату.
Патер Вечери сейчас же объявил:
– Господа, пресс-конференция закончена! «Прекрасно, ваше преосвященство. Чудесно!» – С такими мыслями Черный Султан вышел вслед за своим подопечным.
ТАЙНОЕ И ЯВНОЕ
Секретарша вошла в кабинет премьер-министра и, экономя силы, не пошла дальше порога. Опираясь о дверной косяк, раздраженно доложила:
– Еще одна делегация!
Имре Надь поднял голову от кипы бумаг, лежащих перед ним, и с тоской посмотрел на электрический, с благоухающим кофе стеклянный сосуд.
– Но вы же знаете, милая!.. Откажите!
– Отказывала. Не уходят. Требуют приема.
– Кто такие? Откуда?
– Делегаты от вашей… коммунистической партии.
– Вот как! – В темных безжизненных глазах Имре Надя блеснул живой огонек. – Интересно! Всякие были делегации, но такой… Не жди! Кто такие?
– Инженер Гашпар Альфельди, профессор Михай Бартоти, доктор Арпад Ковач.
– Доктор… Мой бывший коллега по институту!..
– Кажется, этот. Что им сказать?
– Просите!
Секретарша вышла, а Имре Надь, собрав и спрятав бумаги, направился к двери с намерением встретить делегацию у порога, оказать ей высокое гостеприимство. Не успел. Встреча произошла посреди кабинета. С инженером Альфельди и профессором Бартоти премьер-министр поздоровался просто любезно. Арпаду Ковач он крепко пожал руку, задержал в своей.
– Наконец-то напомнили о себе, коллега! Очень хорошо. Вовремя. Сейчас нам позарез нужны люди, не скомпрометированные при режиме Ракоши, пострадавшие от его произвола. Садитесь, пожалуйста! – Последние слова Имре Надь проговорил уже для всех, одинаково благосклонно глядя и на Ковача, и на Альфельди, и на Бартоти.
Инженер и профессор молча опустились в кресла. Арпад Ковач сказал, что он и его товарищи пришли сюда не затем, чтобы получить должность.
– Да, да, совсем не затем! – энергично сказал инженер.
– Мы делегаты! – добавил профессор Бартоти.
– А разве делегаты не служат, как все прочие смертные? Ладно, оставим эту тему. Прошу вас – кофе, сигареты, минеральная вода!..
Имре Надь решительно не хотел понимать, зачем эти трое пришли сюда, что собираются сказать ему. Разливал по чашкам дымящийся кофе, и доброжелательная, снисходительно-спокойная улыбка не сходила с его лица.
Разговор предстоял тяжелый, чрезвычайно важный, и потому Арпад не спешил начинать его. Курил, пил кофе и, поглядывая на премьера, вспоминал кое-какие страницы его биографии. Эмигрировал из Венгрии. Долго жил в Москве. Работал в каком-то институте, интересовался крестьянскими проблемами в мировом масштабе, писал теоретические статьи, числился марксистом аграрником. После освобождения Венгрии от отечественного и германского фашизма стал министром сельского хозяйства. В первые годы народной власти огромные земельные угодья находились в пользовании баронов, князей, маркграфов, помещиков, крупных кулаков, и крестьяне ждали исполнения вековой мечты – земельной реформы. В то время пост министра сельского хозяйства являлся далеко не второстепенным; Имре Надь бывал частым гостем в деревне, в помещичьей усадьбе и в роскошном дворце Эстерхази – в венгерском Версале. Сведущие люди еще тогда говорили Арпаду, не без горечи и издевки, что министр Имре Надь предпочитает бывать в княжеских дворцах и поместьях и, по мере возможности, избегает крестьянских хижин. И эти разговоры подтвердились. Имре Надь в самом деле охотно принимал многочисленные приглашения бывших магнатов. Пил припрятанные вина из их подвалов, пользовался изысканной венгерской и французской кухней, принимал участие в пирушках, даваемых в честь министра…
– Ну, друзья, чем могу быть полезен? – Имре Надь отодвинул пустую чашку, протер пенсне замшей. – Кстати, а где тот, кто послал вас сюда? Почему не пришел вместе с вами?
– Те, кто нас послал, отбивают атаки «национальных гвардейцев», истекают кровью в госпиталях и больницах, расстреляны и повешены на площади Республики, на бульваре Ленина.
Имре Надь откинулся на спинку кресла.
– Значит, вы от живых и мертвых?.. Высокая миссия. Высокая и мистическая.
– Да, да, именно – от живых и мертвых! – закричал инженер Альфельди.
– Простите! Мой сарказм адресован не вам, а ему. Я имею в виду Яноша Кадара. Пропал мой государственный министр. Срочно разыскиваем. Есть подозрение, что покинул коалицию, к Советам подался. Не слыхали? Впрочем, это я так, в порядке информации. Итак, вас делегировали… Что желаете передать?
– Позвольте! – Инженер Альфельди вопросительно посмотрел на Арпада и продолжал – Я принадлежу к тем людям, которые считали вас выдающимся государственным деятелем, борцом за справедливость, способным исправить тяжелые промахи Ракоши. Мы радовались, когда в ночь на двадцать четвертое октября вы стали премьером и были кооперированы в ЦК и Политбюро. Мы ждали имренадьевского нового курса. Ждали чуда. И дождались… пожаров, убийств, развала экономики, натравливания Венгрии на Советский Союз, освобождения Миндсенти… Что же произошло?
Бартоти поднял руку с толстым обручальным кольцом на пальце.
– Я хочу кое-что добавить.
– Пожалуйста, дорогой коллега! – кивнул Имре Надь.
– И я принадлежу к людям, которые верили вам, – говорил Бартоти. – Пытались верить, когда уже ясно видели, что вы шаг за шагом отступаете. Верили, потому, что считали вас жертвой событий. Имре Надь плывет по воле волн, думали мы, захвачен водоворотом. И вы и ваши соратники из кожи лезли вон, чтобы распространить и поддержать среди коммунистов такое мнение. – Бартоти хлопнул но красному полированному столу ладонью. – Теперь мы видим, что это легенда, мыльный пузырь! Нам ясно, что отступление не случайное, не паническое, а сознательное, добровольное, подготовленное. – Бартоти наклонился к премьеру. – Чего же вы молчите? Так или не так? Отрицайте или соглашайтесь!
Имре Надь пожал толстыми плечами.
– Такого рода обвинения недостойны ответа.
– Благодарю вас. Это тоже ответ.
Премьер-министр отвернулся от профессора, лениво взглянул на Арпада Ковача.
– Теперь ваша очередь, доктор. Надеюсь, и вы будете кратки. Я слушаю вас.
В боковую дверь, ведущую не в секретариат, через которую проследовали делегаты, а еще куда-то, вероятно, в соседний кабинет или в личные апартаменты премьера, заглянула какая-то женщина – не секретарь, другая.
– Обед подан! – сказала она.
Имре Надь хмуро взглянул на нее, и она исчезла.
– Я слушаю вас, доктор! – повторил премьер.
Стараясь не сорваться на злость, Арпад сказал:
– За последние несколько дней Совет Министров принял ряд постановлений. Все коалиционные министры, прежде чем голосовать за тот или иной проект, бегут в свою партию, докладывают, обсуждают, а вы… Самолично помиловали Миндсенти. Самолично реорганизовали и сколотили коалиционное правительство. Самолично ставите мятежника Пала Малетера в министры обороны, а изменника Белу Кираи – комендантом, главнокомандующим «национальной гвардии». Самолично упразднили в армии институт политических комиссаров. Самолично запретили красную звезду, ввели старый герб. Самолично распустили органы безопасности. Самолично потребовали ухода советских войск. Самолично нападали на Варшавский пакт. Самолично выдали путевки в жизнь буржуазным партиям. Десяткам!.. Самолично покончили с единством рабочего класса. Самолично сдаете власть буржуазным элементам.
– Все?.. Крепенько! – Имре Надь поежился в кресле, крякнул, почесал затылок. – Вы, доктор, так меня стукнули, что я едва на тот свет не провалился. Н-да!.. Можно оправдываться?
– Не юродствуйте, Надь, это на меня не действует.
– Зря. Я могу вызвать охрану и выдворить вас отсюда. А я, как видите, не прибегаю к такой естественной в моем положении мере. Надеюсь, вы хоть со временем, если не сейчас, оцените мое терпение, мое великодушие. Продолжайте!
– Слушайте, вы… великодушный! Почему сквозь пальцы смотрите на то, как рубят головы коммунистам? Гибнут сотни людей, а вы молчите. Свистит топор белого террора, а вы – глухи и слепы. Вам докладывают коммунисты о зверствах контрреволюционеров, а вы отмахиваетесь с досадой: «Чепуха! Преувеличение!»
– Я и теперь говорю: чепуха и преувеличение. Две-три хулиганские выходки принимаете за террор.
– Штурм будапештского горкома, гибель Имре Мезё, расстрел солдат охраны тоже преувеличение?
– О том, что произошло в горкоме, я, к сожалению, узнал поздно.
– Но теперь-то все знаете!.. В стране создаются все новые и новые партии. Язык сломаешь, потом изойдешь, пока выговоришь хотя бы только их названия… Независимая партия мелких хозяев. Социал-демократическая. Партия Петефи, бывшая национально-крестьянская. Венгерская партия независимости – прямая и законная наследница отменно фашистской кучки. Блок беспартийных. Партия беспартийных!.. Вы слышали что-нибудь подобное? Христианско-демократическая – подражатели партии Аденауэра. Буржуазно-демократическая. Христианская. Венгерская жизнь. Венгерская свобода. Венгерские революционеры. Венгерская революционная партия молодежи. Всевенгерский союз бывших политических заключенных. Венгерский демократический союз. Национальный лагерь. Венгерская народная. Дьерские «Скрещенные стрелы». Христианский фронт. Христианская народная. Католическая народная. «Союз сердца Иисуса Христа»… Фу!.. – Арпад перевел дыхание. – И доброй половины не назвал, черт бы их побрал! И все рвутся к власти. Вывески разные, с фиговыми листочками, а потроха одинаковые – частная собственность. На улице Семмельвайс я видел, как вожди мелких хозяев налетели на дом Венгерско-советского общества. Выдворили друзей СССР и обосновались на правах новых хозяев. Скажите, как может коммунист Имре Надь примириться с такой позицией премьера Имре Надя? Как мог член ЦК Имре Надь выдать шестьсот тысяч форинтов Независимой партии мелких хозяев и триста тысяч Национально-крестьянской? И не свои выдал, а партийные. Фондами ВПТ тряхнул. За счет партийных взносов раскошелился. Во имя чего сделана такая подачка? Почему не спросили партию?
Имре Надь, верный тону, взятому с первых же минут беседы, схватил карандаш, постучал по кофейной чашке.
– Доктор, призываю к порядку! Хватит, теперь я буду говорить! Пора, кажется, дать вам сдачу. Поскольку вы историк, ставлю вас в известность: каждый мой шаг здесь, в парламенте, на посту главы государства, продиктован волей народа. Меня радует все, что пугает и бесит вас. Вот вам и ключ к тайне моего курса, товарищи делегаты. Народ потребовал коалиционности правительства, многопартийной системы, реабилитации Миндсенти, возвышения Пала Малетера. Народ! А я – его слуга.
– Неправда! – в один голос воскликнули делегаты.
Арпад сказал:
– Вы и ваши люди организовали «давление снизу», выражение «народной воли». Мне хорошо известно, как вы принимали «рабочую делегацию», как откровенно подстрекали… Двадцать пятого октября у вас была еще одна такая делегация боршодских рабочих. И вы опять подстрекали…
