Текст книги "Тайная битва сверхдержав"
Автор книги: Александр Орлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)
Все это придало особую остроту необходимости в короткие сроки создать и в США и в Англии агентурную сеть из осведомленных специалистов, непосредственных участников ядерных программ. Темпы решения этой задачи в Нью-Йорке и Лондоне оказались различными. В Лондоне агентурная сеть сложилась и работала начиная с 1943 года. О положении дел в Нью-Йорке свидетельствует письмо резиденту в июне 1944 года, в котором говорится, что «наряду с наличием положительных моментов в разработке „Энормоз“ (кодовое название проблемы атомного оружия. – А. О.) ход ее в целом остается неудовлетворительным. За время нашей работы по „Энормоз“… кроме агента „Д“ мы ничего не имеем. „Т“ (Клаус Фукс. – А. О.) в счет не идет…» {30}
Анализ положения дел в Нью-Йорке, предпринятый Центром НТР в 1944 году, привел к заключению: те положительные результаты, которые достигнуты в агентурной разработке «Энормоз» в целом, относятся главным образом к достижению лондонской резидентуры. Нью-йоркской группе было указано обеспечить решительный перелом в работе по проблеме «Энормоз». Положение дел стало улучшаться после организации в Нью-Йорке самостоятельной резидентуры НТР под руководством Л. Р. Квасникова и вербовки в 1944—1945 годах нескольких агентов, имевших прямой доступ к информации о разработке конструкции атомной бомбы и ее испытании.
В Лондоне получение информации было организовано достаточно четко. В Центр, кроме сведений об общем положении дел с атомным оружием в США и Великобритании, направлялась информация по вопросам химии и металлургии урана и плутония, реакторов с графитовыми и тяжеловодными замедлителями – подлинники или копии докладов американских и английских исследовательских центров. Эти материалы содержали также важнейшие данные о свойствах нейтронов с различной энергией, об уточненных ядерных константах и т. п. В общем, сама по себе сложилась некая специализация резидентур: нью-йоркская поставляла больше информации о собственно атомной бомбе, а лондонская – о производстве материалов для ее изготовления и по важным аспектам ядерной физики. Так что в итоге их совместными усилиями были освещены многие существенные моменты конструкции и изготовления бомбы {31}.
Центр научно-технической разведки понимал, что при тех условиях, в которых добывалась эта информация, она могла быть неполной или уже известной нашим ученым, или даже содержать неверные сведения как следствие ошибочных поисков западных ученых. Однако ее неизменное достоинство состояло в том, что она всегда отражала достигнутый в США и Англии уровень исследований, а также пути их практического применения в данный период и была свободна от дезинформации. Это объясняется тем, что советская разведка получала эту информацию от непосредственных участников ядерных разработок, а они сотрудничали с ней, исходя из своих морально-политических убеждений, были обучены приемам разведывательной деятельности, проверены, надежны и действовали совершенно бескорыстно {32}.
Но почему? Да потому, что многие западные интеллектуалы тогда симпатизировали идеям социализма. Это сегодня, когда стало ясно, что сталинская модель социализма, которую создавали в СССР, себя не оправдала, социалистические идеи потеряли в мире привлекательность. (Хотя, как известно, «одна дождинка еще не дождь», и, если, скажем, человеку не повезло с женой или мужем в одном браке, это не значит, что нельзя вступать в брак вообще.) А тогда социализм еще имел авторитет в мире, и до войны, и в первые послевоенные годы: ведь коммунисты в оккупированных гитлеровским рейхом странах были в первых рядах движения Сопротивления.
По воспоминаниям работника лондонской резидентуры В. Б. Барковского, один из британских физиков сам пришел к советским дипломатам со своими данными. Ни пенни от чекистов не брал, поставляя тем не менее высочайшей важности информацию. В конце концов начальник Барковского приказал хотя бы накормить как следует информатора, явно недоедавшего: в Англии, как и в СССР, в разгар войны было распределение продуктов. Барковский заманил информатора в ресторан, но тот от еды и выпивки отказался, а потом отчитал его за то, что тот транжирит деньги в те дни, когда солдаты его страны гибнут под Сталинградом {33}.
Реально оценивая свой вклад в создание отечественного атомного оружия, разведка никогда не ставила свои успехи выше достижений ученых, и это устраняло досадные противоречия в оценке вклада обеих сторон. Убедительно об этом пишет А. А. Яцков, один из главных действующих лиц в операции «Энормоз» {34}.
Как известно, с Фуксом главным образом была связана ГРУ – наша армейская разведка, а не НКГБ, и начинал эту работу полковник С. Д. Кремер, сотрудник резидентуры в Лондоне.
В годы войны советское посольство часто посещал немецкий эмигрант, бежавший из Германии, доктор Кучинский. Как-то Кучинский сказал нашему послу И. М. Майскому, что в Англии, в атомном исследовательском центре работает с 1934 года его друг Фукс. Майский на это заметил, что было бы неплохо организовать встречу с ним. Кучинскому удалось уговорить Клауса Фукса встретиться с Кремером.
Встреча состоялась летом 1942-го на одной из тихих улиц Лондона. Начали беседу на немецком, а затем перешли на английский язык. Фукс заявил, что он согласен помочь Советскому Союзу по идеологическим соображениям. От денег он отказался, заметив, что англичане хорошо ему платят и он ни в чем не нуждается. У него было лишь одно непременное условие: его материал в считанные часы должен быть на столе Сталина. У Кремера не было прямой связи со Сталиным, но была связь с человеком, который бывает у Сталина. Короче, условие было принято.
При второй встрече Фукс передал Кремеру крупный блокнот (примерно 40 на 20 сантиметров), заполненный формулами, и сказал: «Здесь все, что необходимо знать вашим специалистам по организации работы над созданием атомного оружия».
Материалы были срочно отправлены в Москву. Москва подтвердила получение и предписала не терять связи с Фуксом.
Так началась работа с Клаусом Фуксом, передававшим ценнейшую «атомную информацию». Мартовская докладная записка Берии Сталину составлялась как раз исключительно на основе материалов Кремера. Но когда после постановления ГКО СССР в июне 1943 года головной организацией добывания сведений по атомному оружию стала внешняя разведка НКГБ, информация от Фукса поступала уже по каналам этой разведки.
Данные разведки сыграли важную роль в принятии советским правительством решения начать разработку атомного проекта. Первые же отзывы Курчатова на материалы разведки в марте 1943-го показывают существенное значение этих данных в формировании советской научной программы по созданию атомного оружия: ставка на плутоний, который можно получить в реакторе, и на газодиффузионный метод разделения изотопов урана. В дальнейшем поступавшие от разведки сведения все больше расширяли знание о проводимых в США работах. Сначала внимание разведки было нацелено на конструкцию бомбы и ее тактико-технические данные, но вскоре стала очевидной необходимость получения сведений по атомной промышленности, и прежде всего той, что производила делящиеся материалы – уран-235 и плутоний-239. Резидентурам в Лондоне и Нью-Йорке было указано получить информацию о современных инженерных решениях такого производства атомной промышленности Англии и США. Затем возникла необходимость в информации обо всем, что позволяло преодолевать различные производственные трудности. Например, одной из трудноразрешимых проблем в производстве урана-235 методом газовой диффузии являлась герметизация движущихся частей и неподвижных соединений разделительных камер в силу высокой агрессивности шестифтористого урана.
Среди добытых сведений были и методика определения критической массы ядерного заряда, и данные об инициаторе цепной реакции в плутониевом заряде атомной бомбы, и чертежи форм для отливки элементов сферического обжимного снаряда ВВ, и даже схема и описание конструкции американской атомной бомбы, испытанной в июле 1945 года, в соответствии с чем была спроектирована первая отечественная бомба.
Разведка дала ценную информацию о нормах допустимого радиоактивного облучения, технологии изготовления урановых стержней в защитных оболочках и, наконец, технологии извлечения урана из руды, которая была признана настолько уникальной и эффективной, что в течение года у нас на ее основе был построен завод.
В апреле 1946 года было получено подробное описание конструкции американского опытного реактора Ферми, которое сыграло важную роль в разработке советского реактора, пущенного в декабре 1946-го. Позднее, в 50-е годы, были добыты подробные сведения о мощных реакторах для атомных подводных лодок.
Из этого далеко не полного перечня достижений НТР видно, насколько широким был диапазон охвата разведкой теоретических, экспериментальных и технических проблем создания атомного оружия и атомной промышленности в целом и сколь значительным был вклад научно-технической разведки в их решение.
Наиболее важным, может быть, для разведчиков было то, что их агенты были весьма компетентны и добросовестны. Вот, например, оценка их работы академиком А. Ф. Иоффе: «…Получаемая нами информация всегда оказывалась точной и, по большей части, всегда полной… наличие такого совершенного источника информации на много месяцев сокращает объем наших работ и облегчает выбор направлений, освобождает от длительных поисков. Я не встречал ни одного ложного указания» {35}.
Действительно, работа строилась так, чтобы обеспечить максимум надежности добываемых сведений. Для этого надо было проверять и перепроверять полученную информацию, сравнивать ее с данными из других источников. Работа эта требовала знаний, находчивости, смелости, умения пойти на риск в крайних случаях. Вот только один пример, о котором рассказал известный историк разведки В. М. Чиков.
Агент советской разведки Лона Коэн должна была переправить важную информацию из Лос-Аламоса в Москву. Дело было в 1945 году, вскоре после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. Ей нужно было доставить в Нью-Йорк представителю нашей резидентуры А. А. Яцкову сверток, а в нем – чертежи и описание американской плутониевой бомбы. Л. Коэн прибыла в Альбукерк, небольшой курортный городок неподалеку от Лос-Аламоса. Здесь обыкновенно отдыхали сотрудники «Манхэттенского проекта», поэтому в Альбукерке спецслужбы проверяли документы и багаж пассажиров поездов, убывающих из города.
Когда Лона подошла к вагону, сотрудник службы безопасности начал проверять ее багаж. Он состоял из небольшого чемодана и сумки. Кроме того, в руках Л. Коэн была дамская сумочка, где и находился тот сверток. Лона поставила чемодан и начала намеренно нервно перебирать содержимое сумки якобы в поисках билета. А ридикюль в эту минуту передала подержать кондуктору, который и держал его, пока она «искала билет». Более того, когда досмотр был закончен, она вошла с вещами в вагон, даже не взяв у кондуктора заветную сумочку. Он сам побежал за ней, крича: «Мадам, вы забыли свою сумочку!» В Нью-Йорке документы были переданы по назначению {36}.
В другом случае, как вспоминает А. А. Яцков, работник советской резидентуры уже с информацией на руках неожиданно подвергся расспросам каких-то лиц, представившихся ему служащими иммиграционной службы. Заподозрив неладное, связник не рискнул держать материал при себе. Он переписал его тайнописью на газете между строк и завернул в эту газету светильник весьма экзотического вида. Так материал был доставлен резиденту.
Но если отношения ученых с разведчиками были лишены каких-либо трений и взаимодействие было хорошо отлажено, то отношения физиков-атомщиков с советской властью отнюдь не всегда были безоблачными. С одной стороны, среди руководителей, представлявших государство и военное ведомство в работе над атомным оружием, были такие люди, как Б. Л. Ванников, Е. П. Славский, А. П. Завенягин, М. Г. Первухин, которые, обладая огромным организаторским опытом, в атомной проблеме начинали, естественно, с нуля, но не стеснялись учиться и довольно глубоко вникали в суть дела. С другой – те, кто по уровню знаний и опыту предыдущей деятельности ничего в атомных делах не понимал, но демонстративно проявлял свою власть, коли она ему дана. Многие из них взирали на проблему поверхностно: взорвется – не взорвется? Берия, к которому стекалась вся информация, видимо, тоже понимал задачи ученых и производственников весьма упрощенно. Для него и большинства руководителей рангом ниже сознание происходившего сужалось до собственно бомбы. Вряд ли они думали о многоцелевом и фундаментальном характере исследований. К примеру, в 1945 году именно Берия наложил запрет на идею создания атомных кораблей: сначала бомба – иное потом. А ведь в Институте физических проблем уже тогда начали проектировать атомную установку для корабля задолго до американского «Наутилуса».
Курчатов и его единомышленники военное использование атомной энергии считали вынужденным и временным. Будущее ядерной энергии они видели в мирном ее применении, а ядерную теорию – во взаимодействии с другими отраслями науки.
Но настоящим руководителем этого дела со стороны государства был Б. А. Ванников. Он был председателем Научно-технического совета по Урановому проекту при Совнаркоме СССР, а Курчатов – его заместителем. Вот они и определяли все текущие решения. Самые важные решения проходили, конечно, через Государственный Комитет Обороны, через Сталина, через Берию.
Среди физиков было немало тех, кого серьезно беспокоили распространившиеся в высших эшелонах государственной и особенно партийной власти гонения на передовые отрасли науки – генетику и кибернетику. Запреты на исследования в генетике практически вредили и тем, кто занимался атомной проблемой. В стране строились реакторы, заводы по переработке радиоактивных веществ, шахты по добыче руды, и физики ждали от генетиков рекомендаций по радиационной защите. В рамках Уранового проекта был создан радиобиологический отдел (РБО). Возглавил его В. Ю. Гаврилов, опытный специалист по атомному оружию. В отделе работали и молодежь, и крупные ученые – Р. Хесин, Ф. Шапиро и другие. Все были непримиримыми противниками Лысенко.
«Мы, – вспоминал А. П. Александров, – не скрывали своего к нему отношения. Но все же старались сделать так, чтобы наш РБО не ввязывался в прямые баталии с Лысенко. Потому что отдел просто могли разогнать. Тогда мы бы оказались без рук и без мозгов в чрезвычайно важном для нас деле…
Вскоре после войны, кажется, в 1946-м (скорее всего, этот эпизод был не в 1946, а в 1948 году. – А. О.), меня вызвали в ЦК партии и заявили, что квантовая теория, теория относительности – все это ерунда. Какая-то не очень понятная мне компания собралась. Особенно старались два деятеля из МГУ.
Но я им сказал очень просто: «Сама атомная бомба демонстрирует такое превращение вещества и энергии, которое следует из этих новых теорий, и не из чего другого. Поэтому, если от них отказаться, то надо отказаться от бомбы. Пожалуйста, отказывайтесь от квантовой механики – и делайте бомбу сами, как хотите»» {37}.
Тем не менее в недрах ЦК КПСС готовилось совещание по проблеме идеологического и партийного характера физической науки, борьбы с «космополитизмом и идеализмом», присущими ряду советских физиков. Совещание по задачам советских ученых-физиков должно было состояться в начале 1949 года, но не состоялось. И причиной тому стала беседа Сталина с Курчатовым.
Есть несколько версий этой беседы, но наиболее достоверной представляется нам свидетельство Д. В. Ефремова, который в то время был заместителем председателя Государственного комитета по атомной энергии и непосредственно участвовал в этой беседе. Вот что он рассказал:
«Встреча эта произошла в конце 1948 – начале 1949 года. Сталин пригласил к себе Курчатова и меня и сказал: „Товарищ Курчатов, Академия наук готовит совещание по разгрому идеализма в физике. Возглавить это дело и произнести основной доклад надо будет вам. Это очень важно“. В то время АН готовила такое совещание, где должны были выступить ученые-физики, а Курчатов все время пытался отойти в сторону, и, видимо, это стало известно Сталину. Игорь Васильевич сказал: „Иосиф Виссарионович, у нас сейчас очень много работы, и нежелательно отвлекать людей“. Сталин настаивал: „Товарищ Курчатов, это очень важно, прошу вас“. – „Иосиф Виссарионович, у меня сейчас работают русские, грузины (именно в таком порядке), евреи, армяне, украинцы, татары, многие другие, некоторые из них даже верят в бога, но все они работают, работают отчаянно, целеустремленно, нельзя их отрывать от дела“. – „Товарищ Курчатов, идеализм в физике – вредная вещь. Сделайте, пожалуйста, так, как это сделал товарищ Лысенко. Он разгромил морганистов-вейсманистов. Так же точно надо сделать в физике“. Тогда Игорь Васильевич встал и, волнуясь, сказал: „Иосиф Виссарионович, это помешает нам обеспечить выполнение вашего задания в срок“. Сталин, заметив состояние Курчатова, сказал: „Не волнуйтесь, товарищ Курчатов, не волнуйтесь. Это (то есть разгром идеализма) сделаем потом. Вы лучше скажите мне, можно ли сделать атомное тактическое оружие?“…Так Игорь Васильевич спас физику от разгрома» {38}.
Сталин, видимо, быстро схватил основную мысль Курчатова: спор между сторонниками разоблачения «идеализма», с одной стороны, и «учеными-космополитами» – с другой, – явление явно второстепенное по сравнению с главной задачей: созданием атомной бомбы. Там – философские и идеологические споры, здесь – материально осязаемый результат: советское атомное оружие, что резко изменит ход противостояния двух общественных систем. Будучи реалистом (а это всегда признавали и сторонники его и враги), он сделал свой выбор: бомба важнее идеологических споров…
Наступление ученых на атом продолжалось. Уже ко времени испытаний первой атомной бомбы в Советском Союзе определилась генеральная линия дальнейшей работы ведущих организаций атомной отрасли: добиваться значительного увеличения удельной мощности атомных зарядов при уменьшении их габаритов и веса. Вырисовывались два основных направления. Первое сводилось к применению новых конструкций центрального ядерного заряда (в частности, с использованием высокообогащенного урана) и заряда обычного взрывчатого вещества, сжимавшего ядерный заряд для перевода его в сверхкритическое состояние, приводящее к взрыву бомбы. Второе направление было связано с реализацией идеи внешнего нейтронного инициирования, что позволяло резко увеличить степень использования ядерных материалов по сравнению со старой схемой внутреннего инициирования.
Обе эти схемы были предложены в 1946 году Я. Б. Зельдовичем, которому в то время еще не было известно о принципе действия американской атомной бомбы. Между тем первый вариант во многом воспроизводил схему американской плутониевой бомбы «Толстяк». Анализ обеих схем, произведенный Л. В. Альтшулером, показал преимущество второго варианта. Однако основное внимание было уделено разработке первой схемы. Как вспоминал Альтшулер, осенью 1947 года он спросил Ю. Б. Харитона: «Почему же мы идем на такой заведомо малоэффективный первый вариант?» Тот ответил, что в этом варианте они в большей степени уверены, потому что берут заранее такое количество активного материала, которое близко к критической массе, а затем с помощью взрывчатого вещества увеличивают его плотность. Ведь они знают примерно, сколько нужно взять взрывчатого вещества, чтобы бомба хорошо сработала, так как им известен люк американского «Боинга» {39}.
Альтшулер не знал, что Курчатову и Харитону была известна конструкция «Толстяка», полученная от Клауса Фукса в 1945 году. Обстановка требовала быстрого результата в работе над атомной бомбой – вот и пошли по первому варианту, близкому к американскому.
Но уже в 1950 году была поставлена задача создать авиационную атомную бомбу весом в 3 тонны и с эквивалентной мощностью в 25 кт тротила. Вес и габариты нового изделия задавались в соответствии с тактико-техническими характеристиками проектировавшегося в КБ Туполева перспективного бомбардировщика Ту-16. При одинаковой с Ту-4 грузоподъемностью и дальностью полета этот реактивный самолет должен был летать вдвое быстрее, что существенно повышало его возможности на успешное преодоление ПВО противника по сравнению с Ту-4.
В те же годы была разработана серийная бомба, имевшая при весе 3 тонны мощность в 40 кт тротила (в РДС-1 было соответственно 5 т и 20 кт). Столь замечательные особенности бомбы были достигнуты благодаря принципиально новой конструкции системы, сосредоточивающей действие обычного взрыва на центральный атомный заряд. Бомба проектировалась в двух вариантах: РДС-2 с чисто плутониевым и РДС-3 с составным ураниево-плутониевым зарядом.
Большие трудности возникали с получением высокообогащенного урана-235, используемого в ядерных зарядах. Задача оказалась гораздо более сложной технологической проблемой, чем накопление плутония. И все же проблема была решена. Одновременное освоение двух технологий разделения – газодиффузионной и электромагнитной (под руководством Л. А. Арцимовича) – позволило использовать в ядерных зарядах уран-235, благодаря чему достигалась большая экономия крайне дорогого плутония.
Пока ученые создавали более совершенные атомные бомбы, на Семипалатинском полигоне полным ходом шла работа по подготовке к их испытанию. В 1951 году состоялись испытательные взрывы созданных коллективом Ю. Б. Харитона двух атомных бомб.
В отличие от 1949-го, когда наличия плутония едва хватало на один заряд, в 1951 году оказалось возможным испытать сразу оба варианта бомб, каждый из которых был изготовлен в трех экземплярах. Было решено сначала взорвать бомбу РДС-2 на башне, а РДС-3 сбросить потом с самолета.
Бомба РДС-2 испытывалась 24 сентября 1951 года в условиях, близких к испытаниям РДС-1. Для этого башня и все сооружения опытного поля на Семипалатинском полигоне были полностью восстановлены. Испытание РДС-2 включало существенно новый элемент: проверку действия атомного взрыва на самолет Ту-4. Он пролетел над башней с таким расчетом, чтобы ударная волна от взрыва догнала его на расстоянии около 20 километров. Самолет испытал сильный толчок от ударной волны, но никаких затруднений в пилотировании не возникло.
Через две недели в интервью газете «Правда» И. В. Сталин ответил на заданные ему вопросы по поводу проводимых в Советском Союзе испытаний отечественного атомного оружия. Отвечая на вопрос корреспондента «Правды», что он думает о шумихе, поднятой в иностранной прессе по поводу атомных взрывов в СССР, Сталин сказал: «Действительно, недавно было произведено у нас испытание одного из видов атомной бомбы. Испытания атомных бомб различных калибров будут проводиться и впредь по плану обороны нашей страны от нападения англо-американского агрессивного блока». Далее, развивая эту тему, Сталин заявил, что советские атомные испытания не должны давать какие-либо основания для тревоги в США, где полагают, что они могут служить угрозой безопасности США. Он напомнил, что СССР не раз предлагал запретить атомное оружие и прекратить его производство, но «каждый раз получал отказ от держав Атлантического блока». Возможно, сказал в заключение советский вождь, что «сторонники атомной бомбы могут пойти на запрещение атомного оружия только в том случае, если они увидят, что они уже не являются монополистами» {40}.
Главное испытание состоялось 18 октября. На «выпускной экзамен» выходила первая авиационная атомная бомба РДС-3. Ее сборка, снаряжение и подвеска к самолету Ту-4 (командир К. Уржунцев) производилась на аэродроме Жана-Семей под Семипалатинском. Цель для бомбометания представляла собой хорошо видимый белый круг. Сброшенная с высоты 10 километров бомба через минуту свободного полета взорвалась на высоте 400 метров на удалении около 300 метров от цели. Экипаж самолета увидел очень яркую вспышку зеленоватого цвета. Через полторы минуты после взрыва все ощутили два быстро следовавших друг за другом толчка, сопровождавшихся сильным звуком: это самолет догнала сначала падающая, а затем отраженная от земли ударная волна. Никаких повреждений самолета или травм экипажа не было, и он уверенно шел по курсу.
Уверенно шли к цели ученые-ядерщики. Следующий крупный шаг был сделан через три года. Проведенные в октябре 1954 года воздушные испытания модифицированной бомбы РДС-3 «И», снабженной системой внешнего нейтронного инициирования, показали, что ее эквивалентная мощность возросла до 60 кт. В СССР началось серийное производство атомных бомб.
К тому времени бомбардировщик Ту-16, который заменил Ту-4, успешно прошел летные испытания и уже выпускался крупными сериями (в 1954 году произведено 70, в 1956-м – 300; всего к 1960 году было выпущено 1000 машин).
Американцы тоже не стояли на месте. В 1951 году на полигоне в штате Невада были испытаны 12 атомных бомб малой мощности, предназначенных для использования непосредственно на поле боя, а в мае 1953-го – артиллерийский снаряд с ядерной «начинкой».
Само собой разумеется, работы по созданию тактического ядерного оружия были развернуты и в СССР. При этом вес первой отечественной тактической авиабомбы равнялся одной тонне, а ее габариты выбирались в соответствии с техническими данными фронтового бомбардировщика Ил-28. Этот первый отечественный реактивный бомбардировщик, сконструированный в 1948 году в КБ С. Ильюшина, стал самым массовым: было изготовлено около 6 тысяч машин. Значительное уменьшение (по сравнению с РДС-2, —3) размеров новой бомбы потребовало от создателей атомного оружия громадного объема экспериментов. На завершающий этап коллектив ядерного центра вышел к лету 1953 года. Сброс бомбы с Ил-28 был произведен на Семипалатинском полигоне 23 августа того же года.
Таким образом, в сжатые сроки был создан малогабаритный, но огромной мощности (эквивалент 30 кт тротила) ядерный заряд, который поступил на вооружение тактической авиации. Серийное изготовление новой бомбы началось в следующем году, и была она нежно названа «Татьяной» – словно воспреемница «Катюши» времен войны. В дальнейшем ее ядерный заряд был использован в боевой части стратегической ракеты Р-5М, разработанной и испытанной под руководством С. П. Королева в начале 1956 года. На основе конструктивных принципов, утвердившихся при разработке «Татьяны», было создано и в 1954 году успешно испытано целое семейство тактических бомб меньшей мощности {41}.
Итак, совместные усилия ученых, разведчиков и производственников СССР привели к успешному решению важнейшей государственной задачи – обретению нашей страной атомного оружия.
В связи с этим встает вопрос о роли разведки в создании водородной бомбы, которая появилась в СССР четырьмя годами позже. Тем более что в отечественной прессе последних лет не раз объявлялось, что советские ученые ничего сами не делали в этой области, а получили все благодаря разведчикам. Но вот что говорил в интервью газете «Красная звезда» Ю. Б. Харитон:
«Заведующий теоретическим отделом Лос-Аламоса Ганс Бете пишет, что Эдвард Теллер, пришедший к идее водородной бомбы, с октября 50-го по январь 51-го был в отчаянии: венгерский математик Станислав Улам обнаружил в его работе серъезные ошибки, конструирование откладывалось.
Часть из этих – ошибочных – материалов, естественно, приходила к нам, и разведчики полагали, что мы их и используем. Нет, у нас был свой, независимый путь к водородной бомбе.
– И кого можно считать «отцом»?
– Вы знаете, это очень сложный вопрос. Очень велика роль Сахарова, но он сам утверждал, что дело это коллективное, а наибольший вклад внесли Я. Зельдович и Ю. Трутнев (сегодня он мой первый заместитель), ряд других людей. Водородная бомба – это безумно сложная вещь, при нашей плохой математической, счетно-машинной технике работать было крайне тяжело. Но со стороны разведки правильного мы абсолютно ничего не получали.
В 1952 году американцы провели первый термоядерный взрыв, но устройство было неподъемным – около 60 тонн. Настоящую термоядерную бомбу они испытали на поверхности тихоокеанского атолла в 1954 году. А первая термоядерная бомба, сброшенная с самолета, была нашей – это 1955 год» {42}.
Сначала «русское чудо» американцы связывали с предательством Фукса. Однако быстро разобрались, что такого не могло произойти, так как Фукс был разоблачен и прекратил свою деятельность в пользу Советского Союза раньше, чем в США началась разработка водородной бомбы. Затем было высказано предположение, которое превратилось в уверенность: что русские смогли взять продукты взрыва первого термоядерного испытания в США в 1952 году, которые распространились в атмосфере, и расшифровать их. В самом деле, в радиоактивных продуктах взрыва содержится определенная информация. Получили ли советские ученые полезную информацию для конструирования водородного оружия в результате радиохимического анализа атмосферных проб после термоядерного взрыва в США 1 ноября 1952 года? На этот вопрос ученые (и не только отечественные) отвечают отрицательно. Дело в том, что радиохимический анализ проб воздуха в то время в СССР был еще на недостаточно высоком уровне и полезных результатов не давал. А позже, когда подобная работа была хорошо организована, советских ученых больше интересовали не радиоактивные элементы, а соотношение между различными изотопами, из которых выводилось наличие тех или иных ядерных и конструктивных материалов.
В 1953 году советские ученые-атомщики самостоятельно подготовили и провели испытания своей водородной бомбы, так называемой «сахаровской слойки». При этом бомба подготавливалась к испытаниям в боевом варианте. И основное термоядерное горючее в ней было совершенно другим по сравнению с американской водородной бомбой.
В то время казалось, что работа над водородной бомбой пойдет по своему, отечественному, пути, развивая первый успех. Однако события к концу 1955 года неожиданно придали ей совсем другое направление. Вот что пишет А. Д. Сахаров в своих «Воспоминаниях»:
«В ноябре 1953 года меня вызвал к себе В. А. Малышев, министр среднего машиностроения, и попросил представить докладную записку, в которой написать, как мне рисуется изделие следующего поколения, его принцип действия и примерные характеристики. Конечно, мне следовало отказаться, сказать, что подобные вещи не делаются с ходу и одним человеком; что необходимо осмотреться, подумать. Но у меня была идея, не слишком оригинальная и удачная, но в тот момент она казалась многообещающей. Посоветоваться мне было не с кем. Я написал требуемую докладную.
Через две недели я был приглашен на заседание Президиума ЦК КПСС. Результатом заседания были два постановления, вскоре принятые Советом Министров и ЦК КПСС. Одно из них обязывало наше министерство в 1954—1955 годах разработать и испытать то изделие, которое я так неосторожно анонсировал… Другое постановление обязывало ракетчиков разработать под этот заряд межконтинентальную баллистическую ракету. Существенно, что вес заряда, а следовательно, и весь масштаб ракеты были приняты на основе моей докладной записки. Это предопределило работу всей огромной конструкторско-производственной организации на долгие годы» {43}.
Ученые сосредоточились на доведении новой конструкции до испытания. По сути дела, над ее созданием работали только в 1954 году и начале 1955-го.
