Текст книги "Избранное"

Автор книги: Александр Оленич-Гнененко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Интересно отношение местных зверей к зубро-бизонам. Олени их не очень остерегаются, пасутся на одной и той же поляне, только в разных концах, Так же ведут себя дикие кабаны и косули. Олени совместно с зубро-бизонами посещают естественные солонцы, а на искусственных солонцах, заложенных для зубро-бизонов, весною и осенью бывают самки оленей. На солонцы, заложенные для оленей и косуль, приходят зубро-бизоны.

Волки все время бродят вокруг зубрового парка. Они, конечно, очень «интересуются» зубро-бизонами. Под утро наблюдатели часто встречают свежие следы волков, шедших по пятам зубро-бизонов. Зубровый парк навещают и рыси.

Однажды весной 1942 года – зубро-бизоны тогда были в заповеднике еще новинкой – мне пришлось с наблюдателем встретить на Жерновах следы целой волчьей семьи: волчицы и двух молодых. По следам было видно, что волки приближались вплотную к «родильному станку», где в то время находилась зубрица с только что родившимся теленком. Старая волчица, несомненно, знакомила волчат через щели ограды с будущей «дичью».

Климат заповедника и обилие древесных кормов создают здесь наиболее благоприятные условия для зубро-бизонов. В Аскания-Нова они страдают желудочными заболеваниями. У нас этого не наблюдается, потому что древесные корма – кора – хорошее желудочное лекарство.

Благодаря благоприятным условиям зубро-бизоны чувствуют себя в Кавказском заповеднике, как дома. Через несколько лет здесь будет уже стадо чистокровных зубров и даже зубров кавказских. Это тем более вероятная перспектива, что у старого быка Журавля, погибшего в 1941 году, была примесь крови кавказского зубра. Имеется она и у зубриц Жанки и Лиры и их потомства.

– Мы только что получили сообщение от Главного управления по заповедникам, – говорит Лидия Васильевна, – что нам в ближайшее время дают двух быков – чистопородных беловежских зубров. Это значительно сократит сроки ингабитации зубров, то есть выведения чистокровного зубра из стада зубро-бизонов путем искусственного отбора потомства с наиболее выраженными зубровыми чертами, «габитусом».

…На закате сильно похолодало. Ветер стремительно мчит пухлые темно-сизые и белые тучи. Небо к вечеру очистилось, но ветер и холод еще сильнее. Где-то в горах выпал снег. Должно быть, завтра, наконец, установится хорошая погода. Это будет очень кстати: с утра мы снова идем на Широкую.

Ночью возле самого дома я вспугнул какое-то крупное хищное животное, неясной серой тенью кравшееся вдоль ограды; оно мгновенно метнулось в сторону и, шелестя травой, скользнуло в лесную темень.

Зубровый парк, 23 июня

Раннее утро. Небо бледноголубое и холодное. Высоко над лесами висит однобокая луна, похожая на примятый золотой шар. Вдали темносиними и зелено-коричневыми пирамидами возвышаются горы.

Но вот небо на востоке посветлело и зарумянилось. Порозовели и перистые облачка на западе. Из-за гор косыми алыми мечами ударило встающее солнце. На отдаленных вершинах заискрились алмазной пылью и радужно переливаются венцы снегов. Еще минута – и ослепительно загорелись и засверкали снега.

Пока мы, снова впятером, поднимаемся к поляне Темной, небо совершенно очистилось от облаков. На излюбленном месте, на самом краю высокотравного широкого откоса Темной поляны, лежат зубро-бизоны. Огромный горб быка Ермыша виден уже издали на вытоптанной открытой пролысине. Вблизи него лежит телок и по бокам – три зубрицы. Одна зубрица неподвижно стоит под деревом, как на страже. Еще две пасутся неподалеку.

Ермыш ложится то на один бок, то на другой и несколько раз тяжело переваливается, взбрыкивая ногами в воздухе. Затем он встает, медленно и важно движется в траве, словно огромный бурый утес. Следом за ним трогаются зубрица, телята и годовички.

Зубро-бизоны услышали стук о корыто на площадке, куда раньше нашего ушел третий наблюдатель зубрового парка – Денисенко. Когда мы подошли к кормушкам, рядом в зарослях уже затаилось несколько зубриц.

Первой из укрытия показывается Еруня. Она жадно глядит на кормушки и пытается подступиться к ним, ведя за собой других зубриц. Вскоре в зарослях против кормушек выстроились полумесяцем все семнадцать зубро-бизонов. Ермыш подошел последним.

Выставив бородатые, с короткими рогами, широколобые головы, зубро-бизоны недовольно фыркают, хрюкают и пыхтят, судорожно помахивая хвостами. Время от времени они делают попытки прорваться к кормушкам, в которых наблюдатели Кондрашов, Бурдо и Денисенко закладывают отруби, смачивая их водой, размешивая и присыпая мелом и солью.

Чтобы зубро-бизоны до срока не прорвались, заведующий зубровым парком Борис Артамонович Заславский, догнавший нас у площадки, грозит им палкой и отпугивает криками. Еруня пробует обойти преграду с тыла, но вовремя предупрежденный Лидией Васильевной, зорко следящей с дерева за каждым животным, Борис Артамонович поворачивается и метко швыряет в Еруню одну из двух палок, которые он держит в руках. Замахиваясь другой палкой, он заставляет отступить Лугава. Теперь мне становится понятным не только назначение палок, но и количество их «на вооружении» у каждого наблюдателя.

Наконец подкормка готова. Тот же сигнал, что и в первый раз: стук по корыту и условный крик наблюдателя извещают животных о том, что они могут подходить. Один за другим зубро-бизоны пересекают площадку и размещаются у кормушек. Они идут, тяжело пыхтя и беспрестанно хрюкая, – телята в центре и два быка друг за другом среди зубриц. Некоторые на ходу облизываются.

Утолив первый аппетит, зубро-бизоны начинают развлекаться каждый по-своему. Одна зубрица катается по земле, другие, наставив рога, гоняют годовичков.

Быки Луган и Ермыш схватываются друг с другом в коротких стычках, как бы пробуя силу и упражняясь. Мощно изгибаются крутые шеи, сталкиваются широкие лбы, слышится костяной сухой стук рогов, хрюканье, всхрапывание и прерывистое сопение. Схватки прекращаются так же внезапно, как и возникли.

Снова и снова Луган делает попытку напасть и одолеть Ермыша, и всякий раз Ермыш гонит его прочь.

Ермышу четыре года. Он родился и вырос в заповеднике. Этот могучий бык с возрастом превратится в редкого даже для своей породы гиганта.

Ермыш обладает спокойным характером, но сила его огромна. Однажды шуточная борьба Ермыша с Луганом перешла в серьезную схватку, и Ермыш буквально перекинул через себя огромную и тяжелую тушу Лугана.

Ермыш чрезвычайно упитан и гладок. Весь налитой, горб его бурого цвета. Бурая окраска к ногам и голове темнеет, доходя до черного оттенка. Шея рыжевато-красноватая, а морда, ноги и живот окрашены в черный цвет. Лоб и нос у Ермыша покрыты бархатно-черной короткой шерстью. Сейчас Ермыш полностью еще не отлинял и не приобрел свойственного ему после линьки бархатистого блеска.

Весит Ермыш около шестисот килограммов, длина его тела – два с половиной метра, высота – свыше полутора метров. Ширина между рогами в изгибе достигает полуметра.

У зубро-бизонов глаза темносиние, у некоторых – темно-коричневые. Черные мохнатые медвежьи уши довольно коротки. От подбородка до передних ног идет длинная черная борода. Хвост, от корня бурый, заканчивается метелкой черного цвета, длиной до половины всего хвоста. Копыта сравнительно небольшие: пятнадцать на двадцать сантиметров, глянцево-черного цвета.

Корова Зорька – самая низкокровная в смысле зубровой наследственности. У нее все бизоньи признаки: «чёлка», падающая на лоб, и очень длинная борода.

У Ермыша, наоборот, сильно сказывается зубровая кровь. Шерсть на нем коротка и курчава. Он горбонос и имеет слегка овальный профиль.

Вообще у здешних зубро-бизонов внешний вид – габитус – и повадки больше зубровые, чем бизоньи.

Пока мы с Лидией Васильевной внимательно рассматриваем Ермыша и других зубро-бизонов, они успевают очистить кормушки до дна.

Одна из зубриц взрыла землю копытом и припала бородой вплотную к земле: это обозначает, что зубрица недовольна и возбуждена. Зорька, как обычно, беспрерывно гоняет телят и годовичков. Лидия Васильевна говорит по этому поводу, что ее следовало бы назвать не Зорькой, а Фурией. Остальные зубро-бизоны выстроились полумесяцем среди деревьев в центре площади и неподвижно стоят в тени, пыхтя, и всхрапывая.

Телята, изогнув хвоста, начали драку. К ним, хрюкая, подошла мать одного из них, и телята тотчас же присмирели. Они присоединились к своим матерям. Одни улеглись на землю, и старые зубрицы их ласково лижут. Другие, помахивая хвостами, тычутся в материнское вымя. Чужих телят коровы отгоняют.

Телята сейчас светлобурого цвета. Они – маленькие комичные копии старых зубро-бизонов: у них небольшие рожки, бородки и горбы. Им надо быть очень подвижными, юркими, чтобы избежать ударов рогами со стороны взрослых животных и озорных годовичков. У одного теленка заживающая ссадина на боку – кто-то из старших уже успел его боднуть.

Луган опять напал на Ермыша: он определенно не хочет простить ему позора своего прошлогоднего поражения. Он так упорно и зло наседает на Ермыша, что тот бросает борьбу и отбегает в сторону.

Но через несколько минут Луган еще раз задирает соперника. Он, вытаращив белок налитого кровью глаза и изогнув толстую шею с напруженными тяжами мускулов, изо всех сил пытается поддеть Ермыша под ребра, и снова Ермыш благоразумно уклоняется от ненужной драки.

Стадо уходит на пастбище. Впереди друг за другом идут зубрицы, следом годовички, а за ними телята. Оба быка особого места в стаде не занимают и идут сами по себе.

Лира, замыкая шествие, смотрит на нас злым красным глазом.

Возвращаемся в зубровый парк. Хотя сейчас двенадцать часов дня, но в небе висит бледная, призрачная луна.

По дороге вижу волчьи следы и помет, состоящий из шерсти олененка-ланчука. Идущий рядом со мной Заславский говорит, что наблюдатели встречают следы кабаньих гуртов, оленьих и серновых стад совершенно без молодняка: его беспощадно уничтожают волки.

Сам Борис Артамонович в мае, безоружный, отбил у волка маленького козленка. Сначала он увидел на склоне вблизи тропы лобастую голову волка, а потом заметил пятнистого козленка. Волк, не спеша, отошел повыше на склон и недовольно смотрел оттуда. Борис Артамонович подобрал и унес с собой козленка. Тот испуганно бился в руках и, как ребенок, кричал жалобным свистящим криком.

На поляне Широкой мы с Борисом Артамоновичем остановились передохнуть у заплетенной хворостом изгороди.

Голова Бориса Артамоновича в коротких и курчавых седых волосах непокрыта. Полное, красноватое лицо, с белыми усами и бородой клинышком, освещают улыбчивые, с хитринкой, узко и немного косо прорезанные глаза. Борис Артамонович среднего роста, плечист и широкогруд и, несмотря на возраст, по-военному подтянут. Одет он в выцветшую на солнце гимнастерку, с медалью «За оборону Кавказа» на груди, и защитного цвета брюки. На ногах у него легкие поршни, из бычьей шкуры. Он прекрасный ходок, пожалуй, лучший в заповеднике. Он идет без малейшего шума, легко и быстро ступая, как будто не касаясь земли.

Как старожил заповедника и заведующий зубровым парком (работает он в заповеднике с 1927 года), Борис Артамонович знает много интересного о зубрах и о заменивших их в наши дни зубро-бизонах.

Вот и сейчас, опираясь небольшой, но упругой и сильной ладонью с короткими пальцами о хворост ограды, он неторопливо рассказывает об их жизни и повадках.

Борису Артамоновичу пришлось слышать о случае удивительной силы зубра.

Неожиданно вспугнутый старый зубр со слепу ринулся с косогора под нависшую над землей лесину больше полуметра в поперечнике и соответственной длины. Он протащил ее на своих плечах метров пятьдесят.

В 1941 году, когда зубрица Зорька сбежала из парка, Заславский ходил на ее розыски. Он был свидетелем, как она упала с шестидесятиметровой отвесной скалы. Зубрица отделалась только хромотой. Она хромает и сейчас. После этого зубрица снова пыталась уходить и снова сорвалась с сорокаметровой высоты. Лежа на дне кручи, она все еще пробовала бодаться. Она даже встала, хотя была сильно изувечена, и пыталась поднять на рога Бориса Артамоновича, поспешившего к ней на помощь, загнала его за пихту и чуть не прикончила.

Борис Артамонович рассказывает подробности об уходе из зубро-бизоньего стада Лугана и погибшего Витязя.

Сначала оба зубро-бизона забрались в самую глушь заповедника. Затем Луган появился на пастбище Абаго. Работавшие здесь новые в заповеднике люди приняли его за дикого зубра и подняли кутерьму в управлении.

Витязя в это время видели в Хамышках: он бродил по огородам и кукурузе.

– Заславский и Кондрашов по следам отыскали его на Половой поляне, за Даховской. Отсюда Витязя не удалось угнать даже ружейными выстрелами в воздух.

Вскоре оба быка, как сговорившись, добровольно пришли почти в один день в зубровый парк. Находились они в двух разных концах заповедника, где никогда прежде не бывали. Однако безошибочно пришли в одно и то же место, на Темную поляну. Удивительное чутье!

Через пять дней Витязь вновь ушел и забрел на Махош-поляну и там по недоразумению был убит. При розысках Витязя нашли обрывки полуистлевшей шкуры. За его черепом на Махош-поляну на днях отправляется Борис Артамонович. Случайный очевидец рассказывал, что в Витязя выстрелили несколько раз. В зубро-бизона попали все пули. Однако он на каждое попадание отвечал, как на осиные укусы: подрагивал шкурой, оборачивался, но не убегал, пока не упал мертвым.

Во всех соседних селениях было объявлено об уходе из парка зубро-бизона, чтобы его не спутали с диким зубром. Витязь заходил по пути в окрестности станицы Даховской. Пастухи видели его в колхозном стаде. Они предупредили сельсовет, но не трогали Витязя, хотя он бродил по огородам и ломал кукурузу. В что же время он избил рогами и прогнал буйволицу Верхне-Белореченского лесничества, принявшую его за кавалера буйволиной породы.

Зубро-бизоны хорошо прижились на, новых местах.

Весной и в начале лета зубро-бизоны пасутся на открытых полянах. Они очень любят Темную. В конце лета, когда созревают плоды, стадо переходит в места, где больше диких фруктовых деревьев. В это время оно особенно часто бывает на Жерновах и забирается на огороды, на свеклу. Его не могут удержать даже изгороди.

Любимый корм зубро-бизона – листья и особенно кора деревьев: карагача, вяза, ильма, осины, ивы. Кору осины они едят круглый год, иву же – больше весной как добавление к сочным весенним травам.

Кору они надгрызают на высоте своего роста, крепко схватывая ее зубами, и узкой лентой тянут кверху до отказа. Это, как здесь называют, подёры. Многие деревья в средней части ствола лишены коры, засохли или засыхают. На Жерновах есть целые мертвые рощи.

Места, где катаются по земле эти грузные животные, – точки́ – совершенно оголены. Года по два там не растет ни одна былинка.

Осенью и зимой, перед непогодой, зубро-бизоны устраивают настоящие скачки. Зимой, в сильную метель, они лежат, совершенно засыпанные снегом. Свободны только глаза и рот, да над сугробами шевелятся рога.

Однажды в начале июня прошлого года Борис Артамонович наблюдал зубро-бизонов в загоне парка. Шагах в восьмидесяти от него стояла зубрица Валькирия, обычно очень смирная. На этот раз у нее был восьмидневный телок. Зубрица как будто была спокойна.

Ничего не подозревая, Борис Артамонович записывал наблюдения. Однако едва он на секунду повернулся к ней спиной, как Валькирия, тоже, видимо, «наблюдавшая», стремительно наскочила на него и начала бодать. Он получил сильнейшие удары лбом в спину, грудь и бока и был сбит на землю. Услышав раздраженное сопение зубрицы и звук ударов, все стадо пришло в неистовство и бросилось на Заславского. Но так как теленок ушел, Валькирия так же неожиданно прекратила нападение, как и напала.

Борис Артамонович не потерял самообладания. Он вскочил на ноги и, несмотря на тяжелые ушибы и боль (он потом пролежал полтора месяца в больнице), схватил палку, всегда сопутствующую ему при посещении зубров, и ею остановил первого налетевшего на него зубро-бизона. Все стадо кинулось в сторону, и Борис Артамонович быстро вышел из загона.

Зубровый парк, 24 июня

Сегодня утром Лидия Васильевна верхом на Вороне уехала в Гузерипль.

У меня снова приступы горной болезни, и я устроил себе передышку.

В доме наблюдателей, где я живу, на стенах висят немецкие винтовки и карабины. Трофейные котелки и кружки заменили привычную посуду.

И одежда наблюдателей, как я уже раньше успел заметить, совсем иная, чем до войны. Куртки и брюки из прорезиненной шелковистой материи делают их похожими на десантников-парашютистов.

– Наша работа на глазок как будто простая, а если вникнуть – трудноватая, – говорит Павел Борисович. – Мы два раза в день – утром и вечером – ходим на Темную, тащим на себе мешки с подкормкой да еще ружья. Идем с горы на гору – тут высоко и круто, сдает сердце. Место мокрое, масса мочагов, а утром и вечером – росы. Травы, видели, какие?

Ноги у нас никогда не просыхают. Зимой ежедневно носим зубро-бизонам сено по метровому снегу.

В войну приходилось, конечно, тяжелее. Это вот только потом Бурдо и Денисенко вернулись из армии, а тогда народу не было. А тут еще кругом леса, горы: в них развелись за войну хищные звери. Пробирались и диверсанты. Нам доверило государство большую научную ценность – зубро-бизонов. Надо было их сохранить и защищать. Мы ведь находились в окружении.

На третий год войны, в мае, во время ночного обхода я столкнулся с диверсантом. Стрелять нельзя: слишком близко. Схватились на ножах. Он меня заметил раньше и кинулся первый. Порезал мне пальцы на левой руке, пока я вытаскивал свой нож правой. Ударил в шею, в лицо, между глаз: видите, шрам остался. Я его тоже ранил. Он успел бежать, потому что кровь залила мне глаза. Но потом его все же поймали…

За войну в здешних местах расплодилось очень много волков и грифов.

Прежде никогда не было столько грифов. Не успеешь положить приваду для волков – грифы уже тут: смотришь – высоко кружатся в небе, слетаются на добычу. Прошлой осенью я поставил волчий капкан. По попались в него не волки, а три грифа и ворон. Один гриф и ворон потеряли в капкане пальцы и все-таки улетели. Два грифа погибли. Я подобрал от них только остатки: грифов успели растерзать в капкане лисицы. Вот, гляньте, в том углу – крыло: мы им подметаем комнату. В размахе крыльев грифы были огромные – больше двух с половиной метров.

Гриф очень прожорлив. Он может за один раз съесть пуд мяса. Как-то я убил дикого кабана для лаборатории. Выпустил ему кишки и пошел на усадьбу взять кого-нибудь с собой за кабаньей тушей. Вернулся и вижу: с места, где лежал кабан, поднялись в воздух грифы. Они так здорово наелись, что им едва хватило силы разбежаться по земле для взлета. Скелет кабана был почти очищен от мяса.

О зубро-бизонах моту сказать, что они характера смирного. Только после отела они подозрительны и злы. Потом, через два или три месяца, когда они прогоняют телят, опять смирнеют.

Зимой зубро-бизоны толкутся в загоне и никуда не уходят, а ведь знают, что ограда местами завалилась. Они обыкновенно тогда держатся возле усадьбы и сенного сарая. Иногда в зимнее время они подходят к самым домам и заглядывают в окна. Бывает, выйдешь и кормишь их из рук свеклой или еще чем повкуснее. Они любопытные, хотя и пугливые.

Как-то раз мы брали в зубровом сарае сено. Подошел Ермыш и заглянул в сарай, а Лаура, та сунулась в двери и начала подбирать сенную труху. Мы шутя надели ей шапку на рога. Лаура зафыркала и бросилась бежать – только снег за ней крутится столбом. Уже давно шапка с рогов свалилась, а она все мчится, как сумасшедшая.

…Ночью негромкий мяукающий крик сов оглашает спящий черный лес. Ночное небо холодно-синее, и звезды горят ярко. К утру небо светлеет, гаснут одна за другой звезды, и лишь тонкий бледный серп месяца висит в безоблачной высоте. Пробуждаются дневные птицы. Кукушка отсчитывает свое однозвучное «ку-ку». Вслед за ней рассыпает первые певучие трели серый дрозд. Затем свист, щебет и тонкий звон пернатого населения заполняют сбегающие с горной выси леса, освеженные прозрачной прохладой раннего утра, залитые солнцем и ослепительно сверкающие синью и зеленью еще влажной хвои и листвы.

Зубровый парк – Гузерипль, 25 июня

Обратную дорогу на Гузерипль мы снова делаем вдвоем с Иваном Яковлевичем Виляховским. Я еду верхом, на Каштанчике. Иван Яковлевич решил идти пешком.

Сегодня тропа не такая «страшная», как в день нашего выхода на Кишу. Земля немного подсохла, и нет той предательской скользкости, которая при малейшей неосторожности грозила катастрофой.

Впереди нас по тропе тянется волчий след. Он смело проложен по свежим следам недавно проходивших здесь людей и лошадей.

Стремительно мчится с гор Киша. На этот раз ей по пути с нами. Она то в узких теснинах с отвесными стенами бьет кипящими, пенными водопадами, льет жидкое зелено-черное стекло через гигантские отполированные камни, завивает белогривые буруны, то успокаивается в широких низинах, и тогда кажется, что она совсем остановилась, и сквозь ставшую вдруг прозрачной воду на сером мелкозернистом песке плоских отмелей видны отпечатки кабаньих и козьих копыт.

В чаще леса на склоне нависшего над рекой хребта послышался шорох и треск сучьев. На тропу посыпался щебень. С другого берега донесся троекратный сердитый рев дикого козла. И снова слышен только однообразный гул и гром мчащейся далеко под нами воды, и говор, и рокот ее, похожий на спор приглушенных голосов, там, где течение делается более спокойным.

На Терновой поляне высокие густые травы и огромные лопухи примяты и повалены на кабаньих и медвежьих ходах. Такой путаницы звериных троп, лежек и пороев в зарослях Терновой прошлый раз не было.

У последнего спуска, где Киша врывается в Белую, раскинулась обширная и светлая речная терраса, вся в веселой зелени луговой травы. Вокруг толпятся, набегают друг на друга и переплетают ветви, как руки, молодые деревца на месте прежних порубок: тут еще не заповедник.

На тропе, пересекающей изумрудно-зеленый ровный ковер, видны следы лани: первые оленьи следы, которые я встретил за поездку. Правда, летом большинство копытных животных поднимается высоко в горы, к альпийским лугам. Но раньше в эту пору можно было видеть в тех местах, где я побывал теперь, немало следов ланей с телятами. Сейчас этого нет. Война, несомненно, на время серьезно изменила жизнь животных заповедника.

Мой спутник идет пешком легко и быстро. Его синий комбинезон мелькает впереди среди деревьев и скал, каштанчик, время от времени припускает за ним рысью, но не обгоняет: он привык ходить в паре с Буланчиком последним и теперь вместо отсутствующего друга, невидимому, признал «лидером» Ивана Яковлевича. Под конец пути Каштанчик сыграл со мной шутку. Он на ходу повернул ко мне голову и искоса посмотрел одним глазом. Я не причал этому значения, как вдруг Каштанчик опустился на колени и лег среди дороги, заставив меня слезть с седла. Безусловно, он видел, как это проделал Буланчик с Иваном Яковлевичем, и решил повторить урок.

Уже вечером мы приближаемся к Гузериплю. Впереди высятся уходящие в небо горбы и конусы поросших лесами могучих гор. Синие и коричнево-черные тени наполняют полукружия цирков Джемарука. Вершины гор – в серебре снегов.

В наплывающей темноте ночи в лесах перекликаются совы. Завыванье и хохот неясытей слышится со всех сторон.

Высоко над хребтами высыпали частые лучистые звезды.

Сотрясаются шаткие доски моста через Белую, и мы уже на поляне Гузерипль. Путешествие на Кишу окончилось.

Гузерипль, 26 июня

Еще в первый день приезда на Гузерипль я встретил человека в синей гимнастерке и бриджах. Две голубые звездочки В петлицах гимнастерки свидетельствовали, что это работник заповедника. Худощавый, с бритым подвижным лицом, прорезанным двумя складками вдоль щек, он был невысок, даже мал ростом. Как многие невысокие люди держался он чрезвычайно подтянуто, грудь вперед, и казался выше своего настоящего роста. На боку у него висел кривой кинжал (здесь почти все работники охраны носят такие кинжалы), и эта деталь как-то еще более подчеркивала его военную подобранность и стройность перехваченной офицерским поясом талии.

– Архангельский, начальник охраны Кавказского заповедника, – назвал он себя, четким движением взбросив ладонь к козырьку фуражки.

Константин Григорьевич Архангельский – один из энтузиастов восстановления зубра в Кавказском заповеднике. Хотя Архангельский и не научный работник, он оказал большую помощь в этом деле. В годы Отечественной войны он руководил охраной заповедника и был командиром группы содействия истребительного отряда.

Сидя в рабочей комнате Константина Григорьевича за картой заповедника, мы беседуем с ним о событиях Отечественной войны, связанных с заповедной территорией, и об истории появления здесь зубро-бизонов.

Речь Архангельского по-военному отчетлива:

– Заповедник задолго до войны вел большую подготовительную научную работу по восстановлению зубра. Его сотрудниками были написаны целые исследования по биологии кавказского зубра, прекрасно изучены условия его существования. Было твердо решено, что исчезнувший уже вид можно восстановить путем выведения чистой зубровой породы из гибридов зубра и бизона. Мы наметили подходящие поляны, подобрали людей. Дело было за самими зубро-бизонами. Их нам давала Аскания-Нова.

В 1940 году с помощью теперь покойного президента Академии наук СССР Владимира Леонтьевича Комарова нам удалось добиться разрешения на переброску вагона с зубро-бизонами пассажирской скоростью. Суть в том, что каждому зубро-бизону в день нужно не менее пяти ведер чистой воды. А ведь нам предстояло доставить пять взрослых животных на расстоянии 1360 километров. Отсюда необходимость: для наибольшего сокращения времени на перевозку прицепить вагон к пассажирскому составу. Вагон, кроме того, должен быть головным, чтобы можно было быстрее брать воду на стоянках, там, где она подается в паровоз, и в случае необходимости получать ее в пути прямо из паровоза (как мы выяснили, некоторые химические примеси в паровозной воде не имели значения).

Наконец вагон был получен. Клетки удалось достать в Крыму, куда раньше отправили другую партию зубро-бизонов. Мы, три работника заповедника: старший научный сотрудник Михаил Александрович Заблоцкий, коллектор Василий Алексеевич Дементеев и я, уже были в это время в центре Аскания-Нова, в девяноста километрах от станицы Ново-Алексеевка и в ста километрах от местности Баркуты, где на свободе находились зубро-бизоны. Там их осмотрели ветеринарные врачи и отобрали для нас.

Двадцать пятого июня 1940 года клетки с зубро-бизонами доставили на автомашинах из Баркутов на Ново-Алексеевку и погрузили. Двадцать седьмого июня зубро-бизоны прибыли в Днепропетровск за сорок минут до прихода скорого поезда Киев – Баку, к которому должен был быть прицеплен вагон с ними. Казалось, все шло, как по-писаному. Вдруг старичок-осмотрщик, остукав молотком колеса нашего вагона, подошел к нам – мы все трое сопровождали животных.

– Кто из вас главный? Вагон-то негоден.

– Почему?

– На одном скате колес стальной обод надет на чугунные центра. Не могу допустить следования на большую скорость.

Вагон немедленно доставили отдельным паровозом в мастерские. Подняли на домкрат. Негодный скат заменили. Но опоздали на десять минут, и поезд отправился. Пришлось ждать сутки.

Кроме клеток с зубро-бизонами, в вагоне находилось прессованное сено и запас отрубей для подкормки. Большой вагон в пути болтало. Иногда животные вели себя беспокойно: храпели, бились. Но клетки были солидные, неширокие, и мы их прочно укрепили.

На станциях мы прежде всего вооружались ведрами и бежали за водой. Мы трое и поили и кормили зубро-бизонов в дороге. Никого больше в вагон не допускали, чтобы не занести заразу. Начиная от Днепропетровска, на каждой станции возникало целое паломничество к нашему вагону:

– Покажите зебр.

– Каких зебр? У нас зубры.

– А что такое зубры?

– Видели буйволов?

– Случалось.

– Ну вот, только зубры значительно больше да еще с бородой и с горбом.

– Теперь понятно: покажите!

Показывать, конечно, мы не показывали. Но приходилось давать объяснения и на больших остановках даже читать лекции. Дальше так и ехали, уже без задержек, через Армавир на Белореченскую. От Белореченской с отдельным паровозом вагон был доставлен на станцию Хаджох. В Хаджохе зубро-бизонов ждали представители заповедника, а народ по пути следования животных в Хаджохе и Даховской стоял просто шпалерами.

Из Хаджоха клетки на автомашинах доставили на Попову поляну, за Даховской, и выгрузили. Здесь были собраны наблюдатели заповедника и специальные люди, чтобы отогнать зубро-бизонов в заповедник через Сахрай и Кишу прямо на Темную поляну, где заранее был построен загон. На Поповой поляне зубро-бизонов выпустили из клеток. Они сразу набросились на сочную траву.

Хотя зубро-бизонов тщательно охраняли, однако, в первую же ночевку на поляне Поповой произошла неприятность. Зубрица Волна перепрыгнула через костер, у которого сидели сторожа, и побежала обратно к Хаджоху. Она переплыла Белую за Даховской и ушла в лес на левом берегу реки. По ее следам немедленно бросился тогдашний начальник охраны Саулиетс с наблюдателями.

Волну обнаружили в стаде колхозных коров возле Хаджоха. Она успела там где-то проломить забор и наделать паники. Волна долго упорствовала. Понадобилось больше недели, чтобы отогнать ее в заповедник. Но наблюдатели, все здешние люди, хорошо знавшие местность, не пугали беглянку, а терпеливо, то давая ей пастись и отдыхать, то заходя вперед и незаметно направляя ее в нужную сторону, шаг за шагом подогнали Волну к зубровому парку. Все остальные зубро-бизоны пришли на место благополучно.

Так рассказывал он о зубрах, а затем начал говорить о том, что произошло в заповеднике полтора года спустя, когда к заповедным горам и рощам вплотную подступила война.

– …Когда немцы в 1942 году заняли Даховекую, Сахрай и Хамышки, они троекратно бомбили зубровый парк. Они сбросили на этот «военный объект» девять крупных бомб, по три бомбы в налет. Но бомбежки оказались впустую: только изуродовали землю в нескольких местах.

Самые тяжелые дни заповедник пережил в 1942 и 1943 годах. Он находился тогда почти в полном окружении. В заповеднике была создана группа содействия истребительного батальона. Командовал группой я, политруком был директор Гузерипльского лесного участка Майкопского леспромхоза Анатолий Яковлевич Шишов.

В истребительную группу входили все наблюдатели и научные сотрудники заповедника. Многие работники заповедника потом были награждены медалью «За оборону Кавказа»: Никифоров, два брата Комнатных, два брата Гукаловых, Пономаренко, Кейв, Савельев, Лаврентьев, Заславский.