Текст книги "Ущелье Батырлар-джол (журн. вариант)"

Автор книги: Александр Студитский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Александр Студитский
Ущелье Батырлар-джол

Журнальный архив

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1.

Как только Борис Карцев узнал, что отряд, в котором он должен был участвовать в качестве зоолога, вышел в экспедицию уже два для назад, в нем сразу поколебалось состояние уверенности в ходе событий. Минуту назад все было ясно и просто. Он прибыл в прекрасном настроении, полный планов и надежд. Солнечный город встретил его теплым дыханием ясного летнего утра. Ожидался раскаленный день с размякшим от жары асфальтом и пустынными площадями. Но снежные вершины, сияющие в перспективе улиц, напоминали о прохладе горных ущелий, о ледяных потоках, прыгающих по камням. Ему не приходило в голову, что поездка отодвинется на неопределенный срок и он надолго застрянет в городе для организации самостоятельного выезда вдогонку за экспедицией.

Секретарша с участливой улыбкой смотрела на обескураженное лицо Бориса, ожидая его расспросов.

– Уже два дня назад… – пробормотал Карцев. – Почему же меня не предупредили?

– Вам была послана телеграмма.

– Не получил. Черт возьми, какая досада!

– Да вы не беспокойтесь, мы вас отправим. Придется только подождать несколько дней, пока не вернутся машины.

– А как скоро это возможно?

– В пределах недели. А может быть, подвернется случай выехать самостоятельно.

– А мой багаж? У меня полтонны снаряжения.

Секретарша развела руками:

– Тогда ждите…

Борис медленно, в раздумье, повернулся и пошел к выходу.

– Товарищ Карцев, минуточку! – окликнула его секретарша.

Он оглянулся.

– Вам письмо.

Борис машинально взял конверт, повертел в пальцах, продолжая размышлять о неожиданном известии, и сунул в карман.

И только когда после полумрака и прохлады вестибюля ослепительный свет ударил ему в лицо, отвлекая от невеселых переживаний, он вспомнил о письме, разорвал конверт и прочитал вложенную в него записку.

Почерк был знакомый, хотя он не сразу догадался, кто пишет.

"Здорово, Борис! – так начиналось письмо. – Только что прочитал в "Заре Востока", что ты в составе экспедиции, выезжающей в Центральный Тянь-Шань…"

Карцев перевернул листок, взглянул на подпись: "Твой Павел Березов".

Ну конечно, это он, старый товарищ…

"…Валяюсь в больнице третью неделю. Дело идет на поправку, но от скуки я готов выть волком. Если сможешь выбрать время, забеги навестить перед отъездом… Имею важное предложение. Советская, 40. Прием посетителей здесь с 10 утра".

Карцев посмотрел на часы. Было без десяти минут девять. Решение посетить больного товарища возникло сейчас же.

Он еще раз с улыбкой перечитал записку. Слово "важное" было подчеркнучо трижды. Таким он знал Павла Березова с первых дней знакомства – планы, проекты, неожиданные предложения рождались в нем беспрерывно, возникали, блестели всеми цветами радуги – и лопались, как мыльные пузыри… Он был совсем юн, моложе всех однокурсников, и соответственно возрасту пылок и непостоянен. Еще на первом курсе университета он носился с мыслью об организации плавучей биологической станции на Каспийском море – ходил в деканат, подавал заявления, добивался поддержки профкома, – пока не остыл к этому проекту. На втором курсе они встречались реже. Карцев стал зоологом, Березов специализировался по ботанике, но каждая их встреча сопровождалась обсуждением какого-нибудь нового предложения. Последним, насколько помнил Карцев, был план экспедиции в плодовые леса Тянь-Шаня для изучения и хозяйственного использования естественных запасов пищевого сырья.

Павел даже примкнул к какой-то группе, направляющейся на Алатау, надеясь осуществить свой план, который он считал имеющим огромное значение для народного хозяйства. Он вернулся усталый, разочарованный, отмалчивался при расспросах. Видно было, что дело оказалось не по его темпераменту. Его томила беспрестанная, неутолимая жажда великих открытий, переворотов в науке и технике. Но он, видимо, не понимал, что большие дела в науке – результат целеустремленного, подчас скучного и большей частью тяжелого и продолжительного труда.

По окончании университета (Карцев прикинул в памяти: да, вот уж два года, как они не встречались) Борис остался в аспирантуре университета, Павел уехал в Среднюю Азию работать по каучуконосам.

Глаза Карцева весело смотрели на свое отражение в зеркале, когда он, размягченный воспоминаниями, сидел в парикмахерской и терпеливо выноcил скрежет бритвы по подбородку, заросшему колючей щетиной за пятидневное пребывание в вагоне.

Встреча в больнице получилась неожиданной для обоих. Карцев пошел по коридору третьего этажа за стремительно удалявшейся от него широкоплечей фигурой в больничном халате, чтобы спросить о своем друге. Коротко остриженная голова и торчащие уши больного не вызывали у него никаких ассоциаций. Но как только, достигнув конца коридора, фигура так же стремительно повернулась, Карцев радостно вскрикнул:

– Павел!

Лицо Березова осталось тем же: бросались в глаза резкие складки на щеках, отчетливо очерченные губы, характерный, неправильной формы нос. Не хватало только гривы волос, придававшей когда-то Павлу облик прирученного львенка.

– Ах ты, злодей! – сказал он мягким смешливым голосом, протягивая Борису обе руки. – А я уж отчаялся тебя увидеть… У меня предвидится такое дело!…

В его голосе зазвучал знакомый Карцеву возбужденный тон. Видно было, что приход Карцева прервал эти мысли на самом волнующем месте.

– Постой, постой, – остановил его Карцев. – Это ты о своем предложении?

Павел утвердительно кивнул головой.

– Да ты хоть сначала расскажи, как ты сюда попал.

– Все, все расскажу, – отозвался Павел, обнимая Карцева за талию. Идем в палату Там мы будем одни… А дело такое, что… – Он оглянулся по сторонам, вызвав у Бориса невольную усмешку. – Словом, обо всем узнаешь… Пошли!

В палате стояли четыре пустые койки. Светлые шторы были спущены и чуть-чуть трепетали от слабого движения воздуха. Павел сел на койку, подвинув Борису табурет.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Карцев.

Павел махнул рукой:

– Все в порядке. Завтра выписываюсь. Ты пришел как раз вовремя…

– А что с тобой было?

– Сейчас все расскажу.

Это становилось интересным, хотя и немного обидным: очевидно, дело это поглощало Павла настолько, что он даже забыл спросить своего товарища о его делах. Впрочем, так бывало и раньше.

– Ты знаешь наши каучуконосы? – спросил Павел, раскрывая табак, лежащий на тумбочке в коробке, и скручивая торопливо папиросу.

– Каучуконосы? – удивился Карцев неожиданному вопросу.

– Ну да, каучуконосы, – с некоторым нетерпением в голосе повторил Павел.

– Имею кое-какое представление, – сказал Карцев с легким замешательством. – Правда, я не ботаник.

– Словом, кок-сагыз видел?

– Приходилось.

– И дикий и культурный?

– Да.

На лице Павла засветилось лукавое выражение. По-видимому, он готовился чем-то поразить приятеля. Торопливо сделав две-три затяжки, он бросил окурок прямо под кровать, оглянулся на Бориса с тем же выражением торжествующего лукавства и наклонился к дверцам тумбочки.

– Прошу вас полюбопытствовать, – сказал он, выпрямляясь и протягивая Борису какой-то предмет, завернутый в газетную бумагу.

Карцев с прежним недоумением развернул сверток В его руках оказался длинный, в руку толщиной, высохший, покрытый морщинами корень, сильно разветвленный на конце.

– Ну? – спросил он, не скрывая своего недоумения.

Павел с досадой выхватил корень у него из рук.

– Эх вы, зоологи! Смотри! Он надломил один из корешков, потянул – в разломе показались тонкие прозрачные нити.

– Каучук, – догадался Карцев.

Павел кивнул головой.

– А что за растение? – спросил Карцев. – Кок-сагыз?

Павел посмотрел на него с негодованием.

– Ну, друг, – сказал он, покачав головой и снова торопливо завертывая корень в бумагу, – я вижу, что тебя удивлять нечем.

– Да ты скажи толком, в чем дело? – обиделся Карцев.

Павел, не отвечая, опять наклонился к дверцам тумбочки и убрал сверток.

– Знаешь ли ты, чудак, – сказал он, поднимаясь в возбуждении с койки, какой вес имеет корень кок-сагыза?

– Двести граммов! – ответил Борис наобум.

Павел опять посмотрел на него с уничтожающим выражением.

– В природе ни один человек не находил корня тяжелее десяти граммов! сказал он с досадой. – В культуре, на хороших почвах встречаются экземпляры и в пятьдесят-сто граммов. Они получились, конечно, уже в результате селекции. Описывали отдельные корни и в двести пятьдесят и даже триста граммов, мне такие не встречались. А этот знаешь сколько весит?

– Полкило?

– Пятьсот пятьдесят граммов! – торжественно произнес Павел. – Я сам взвешивал. Но это в сухом виде. Значит, его сырой вес был, может быть, втрое больше. Представляешь ты себе, что это значит?

– Да, это большое дело…

– «Большое дело»!… – пренебрежительно сказал Павел. – Да это целый переворот в отечественной каучуковой промышленности, если хочешь знать!

– Вот как?

– Ну конечно. При известных нам размерах корня кок-сагыза нет возможности получить более двухсот килограммов каучука с гектара. А этот корень – я тебе гарантирую! – дал бы не менее семисот, а то и восемьсот килограммов с гектара. Это уже продуктивность, превышающая продуктивность гевеи и других тропических каучуконосов вдвое.

Павел опять принялся торопливо скручивать папиросу.

– А где же ты достал этот корень? – спросил Борис. – Вырастил на станции?

– Если бы так!… – Павел тряхнул головой. – Это, брат, целая история. Ну, я тебе в самых кратких чертах… Ты Мировича помнишь?

– Да, как же. Крупнейший специалист по каучуконосам…

– Ну, он теперь здесь. Мой директор. Наша база в Нарынской долине, на высоте двух тысяч метров. Когда я поступил к нему на работу, мы условились, что все дела, касающиеся культуры кок-сагыза, я буду честно выполнять, но поставлю своей задачей поиски новых каучуконосов. Здесь, по отрогам Тянь-Шаня, – сотни совершенно необследованных мест. Он дал согласие, хотя все время относится к моим поискам скептически.

– И это – результат твоих поисков? – кивнул Борис на раскрытые дверцы тумбочки.

Павел закусил губу – это была его старая привычка – и ударил кулаком по колену.

– Не совсем. Нашел корень не я.

– А кто же?

– У меня, видишь ли, на летних пастбищах по южному склону Мульде-Тау, где я совершал свои экскурсии, завелся дружок. Киргиз-пастух, хороший, душевный старик. Я ему кое в чем помогал. И он мне однажды приволок этот корень. Он не мог толком объяснить, откуда он взялся, хотя искренне хотел это сделать.

– Так ты и не узнал?

– Кое-что в конце концов удалось выяснить. Корень этот, очевидно, принесло потоком с гор. Старик нашел его в пересохшем русле весной. Был июль. Началось таяние снегов. Этот ручей почему-то пользуется дурной славой… Его называют Джаман-су – дурная вода. Я все-таки побывал в этих местах. Нашел ручей и двинулся по его руслу. Он течет по совершенно отвесной скале, в узкой расщелине.

– Добрался?

Павел отрицательно покачал головой.

– Под ледяными брызгами, на пронизывающем ветру я карабкался весь день, поднялся на триста метров – и вернулся. Подъем в это время года там невозможен. Ночь я провел в юрте у старика. У меня поднялась температура, начался бред… Кое-как добрался до станции. Меня свезли в Нарын. Там в моей болезни не смогли разобраться. Отправили сюда.

– Что же с тобой было?

– До сих пор никто толком не знает. Нашли изменения в крови. Анизоцитоз… Ты представляешь себе, что это такое?

– Это изменение красных кровяных телец. Величина их становится различной.

– Ну, вот. Были еще кое-какие изменения – ослабело зрение, огрубела кожа на теле… Сейчас все прошло. Ах, – махнул он рукой, – ничего мне не сделается!… Слушай, Борис, – сказал он, опять усаживаясь на койку и положив свои руки на колени Карцеву, – я уже отчаялся тебя видеть… А ты мне нужен, как воздух. Веришь?

Карцев улыбнулся.

– Предположим, верю.

– Обещаешь помочь?

Карцев опять улыбнулся.

– Смотря в чем.

– Ну, ясно, что ничего вредного или глупого я с тебя не потребую.

Он посмотрел Карцеву прямо в глаза.

– Пойдешь со мной за этим корнем? – Он кивнул на раскрытые дверцы тумбочки.

Карцев замялся.

– Слушай, – голос Павла понизился до взволнованного полушепота, – это отнимет у тебя неделю, не больше… Твоя экспедиция уйдет без тебя, ты ее нагонишь, я тебе помогу в этом. А мне одному не справиться. Нужен спутник, свой парень, которому я могу довериться. Это же большое дело, ты понимаешь?

– Постой, а сотрудники станции? Неужели они тебе не смогут помочь? спросил Борис.

Павел поморщился.

– Нет, это исключается, – сказал он голосом, не допускающим дальнейших расспросов. – Есть там одна девушка, она, может быть, с нами пойдет… Но этого недостаточно.

Борис молчал, обдумывая неожиданное предложение. Что-то в этом предложении было таким заманчивым, что ему не хотелось сразу отказываться; его привлекала не столько деловая сторона этого похода, сколько романтика путешествия в неизведанные места, борьба с предстоящими трудностями, преодоление препятствий, налет какой-то таинственности на всей этой истории… И именно это волновало и трогало, а не перспектива каких-то призрачных научных открытий.

Павел продолжал смотреть ему прямо в лицо.

– Ну? – спросил он наконец, не сдерживая нетерпения.

– Эх, была не была! – сказал Борис, поднимаясь со своего табурета. – В общем, это направление мне по дороге… Только смотри – не больше недели.

2.

Ветер дул с востока – сухой, горячий, не приносящий облегчения от палящего зноя. В окно лаборатории было видно, как он треплет зелень посевов, ровными рядами идущую по направлению к подножиям гор. Дальше тянулся пейзаж, похожий на этюд, написанный в широкой, свободной манере: бугры сыртов однотонно бурого цвета, за ними – зеленая полоса кустарников на предгорьях, уходящая длинными языками в ущелье, еще дальше – красно-бурые громады скал и над ними – бледноголубые остроконечные снеговые вершины, сияющие под раскаленным солнцем.

– Как дела? – спросил Петренко, не поднимая головы от микроскопа.

Женя пожала плечами, задумчиво разглядывая знакомый пейзаж за окном.

– Все то же, – ответила она помолчав.

– Как последний анализ?

– Те же двенадцать и две десятых процента. Никак не повышается… Неужели вы верите, что когда-нибудь повысится? Вот уж год как я у вас работаю и не вижу никакого результата ваших усилий.

Петренко молчал. Женя отошла от окна, остановилась у зеркала, висящего над раковиной. Стекло отразило дочерна загорелое лицо с большими темными глазами, ровные дуги бровей, пушистые волосы, падающие кольцами на плечи.

Она медленно накрутила темный локон на палец, серьезно разглядывая свое отражение в зеркале, и вздрогнула, услышав запоздалую реплику своего собеседника:

– Одна десятая процента в каждом корне помноженная на общее количество растений на всех наших плантациях – это сотни дополнительных тонн каучука.

– И вы полагаете, что вашим методом вы все-таки добьетесь повышения хотя бы на одну десятую процента?

Петренко поднял наконец голову от микроскопа.

– Больше того, – сказал он спокойно. – Я уверен в этом. И не на одну десятую, а на пять-десять процентов.

– И все тем же способом?

Петренко пожал плечами.

– Пока не исчерпаем все его возможности, я не оставлю этого способа. Растение накапливает каучук в результате присущих ему наследственных свойств при соответствующих внешних условиях. Мы изменяем эти наследственные свойства в желательном для нас направлении. А внешние условия подбираем такие, чтобы накопление каучука шло наиболее интенсивно.

– Вы имеете в виду ваши удобрительные смеси?

– Да, то, что я вношу в почву – комбинации солей, которые, по моему мнению, должны ускорять образование каучука в растении. Кроме того, действие света и температуры.

Женя сморщила лицо.

– И так всю жизнь?

Петренко посмотрел на нее вопросительно. Но она ничего не добавила к своему вопросу, и он ответил, слегка нахмурив брови:

– Если понадобится, то и всю жизнь. А для чего же наша жизнь, как не для этого?

– Неужели только для этого? – сказала Женя жалобным голосом.

– Для того, чтобы чувствовать, знать, что в результате твоей работы природа стала иной, лучшей, более послушной и полезной для человека. Вот для чего! – И Петренко опять уткнулся в микроскоп.

Женя в раздумье прошлась взад и вперед по лаборатории и остановилась у стола, на котором были аккуратно разложены сухие куски кок-сагыза с этикетками.

– Вот никогда не думала, что ученые такие, – сказала она, взяв в руки одно растение, машинально отламывая мелкие корешки и разглядывая тонкие нити каучука, появляющиеся в месте излома.

– Какие? – отозвался Петренко.

– Скучные…

Петренко промолчал.

– Я-то думала, – продолжала она, – что у вас – подвижничество, борьба с трудностями, экспедиции в опасные места, поиски новых растений где-нибудь на недоступных высотах…

– …С доставкой на самолетах реактивного действия… – в тон ей продолжал Петренко.

На смуглых щеках девушки выступил румянец.

– Смейтесь, смейтесь, – сказала она обиженным голосом. – Смеется тот, кто смеется последним.

Голос ее задрожал. Петренко вскочил со своего места.

– Извините, ради бога, если я вас обидел, – сказал он мягко, подходя к ней сзади и осторожно касаясь ее руки.

Женя сердито отстранила его руку, продолжая безжалостно ломать корешки кок-сагыза. Петренко посмотрел на ее спину, загорелые плечи, волосы, отливающие бронзой. Лицо его приняло беспомощное выражение. Он кашлянул, собираясь что-то сказать, но девушка его предупредила.

– Скажите. Григорий Степанович, за что вы не любите Павла? – спросила она не оборачиваясь. Румянец показался у нее на нежной мочке уха и медленно переходил на шею.

– Павла? – удивился Петренко. – Да откуда вы взяли?

– Я же не слепая, – сказала Женя сердито. – И вы и Анатолий Петрович так относитесь к его работе, как будто он занимается каким-то баловством. А может быть, он сумеет сразу получить то, на что вы бесплодно тратите целые годы.

– То есть найти в природе новые виды каучуконосов, более перспективные для культуры, чем кок-сагыз? – спросил Петренко серьезно.

– Да.

– Что же, как говорится, дай ему бог, – пожал плечами Петренко. – Только…

– Что "только"?

– Признаюсь, я лично не питаю больших надежд на эти кустарные поиски. Нужно привлекать местных жителей, знающих растения и их свойства, посылать хорошо оснащенные экспедиции. А так, по-моему, работа по окультивированию кок-сагыза несравненно более перспективна, чем романтические скитания в одиночку по горам.

– Но почему? Что дает вам право так относиться к его работе?

Она порывисто повернулась к Петренко.

– Рассуждение здесь очень простое, – ответил Петренко спокойно. Основные группы каучуконосов в настоящее время хорошо изучены. Любая находка будет относиться либо к одной, либо к другой группе. Из всех этих групп только одуванчики, к которым относится и кок-сагыз, пригодны для массового воспроизводства. С ними-то и нужно работать, переводя их из дикого состояния в культурное. А если найдется новый каучуконос, более продуктивный, но непригодный для культуры, то оправдает ли он труд по его окультивированию – бабушка надвое сказала. Проще говоря, лучше синицу в руки, чем журавля в небе…

– Бросьте, Григорий Степанович, просто вы боитесь нового, вам страшно покинуть ваше привычное место, менять хорошо освоенные методы… А ну вас!

Девушка забрала охапку растений со стола и, не глядя на Петренко, вышла из лаборатории. Звонкий стук босоножек прозвучал по коридору, хлопнула дверь – все стихло.

Петренко смотрел на то место, где только что стояла Женя, со смешным выражением досады и восхищения. Уголки его губ дрожали от сдерживаемого смеха. Так молча он стоял, пока не затихли ее шаги за дверью. Улыбка на его губах исчезла. Он вздохнул, покачал головой и сел за свой стол к микроскопу.

Но работа явно не ладилась. Он часто приподнимал голову, прислушивался. Наконец встал, закрыл микроскоп колпаком. Медленно набил табаком трубку. Зажег спичку, но не закурил, – спичка погасла в его руке. Он машинально бросил ее в пепельницу.

– А ведь она его любит, – сказал он наконец в глубоком раздумье. – Что ж, этого следовало ожидать.

3.

Дорога до станции отняла почти двое суток.

Павел Березов проявил себя энергичным и расторопным руководителем поездки. Да и передвигаться оказалось легче, чем предполагал Борис. Он был в этих местах еще во время войны и запомнил все трудности передвижения, начиная с нехватки машин и вьючных лошадей и кончая низкой квалификацией шоферов… Теперь все было иначе. До Рыбачьего их доставил великолепный многоместный автобус, совершавший регулярные ежедневные рейсы. Далее они устроились на машине Академии наук, отправлявшей груз в Тянь-шаньскую базу. Трудной была только вьючная тропа через перевал, где передвигаться можно было только верхом на лошадях. Но Павел нашел в поселке знакомых людей, договорился о лошадях, и к вечеру второго дня путешествия их отряд остановился в ущелье Кыз-Булак среди необозримых стад курдючных овец.

Косматые собаки, захлебываясь истерическим лаем, бросились под ноги лошадям. Из юрты вышел старый киргиз в полосатом халате, подпоясанном красным платком, и отогнал собак. В сумраке неожиданно быстро опустившейся ночи пергаментно-смуглое лицо старика под пушистой лисьей шапкой казалось совсем черным.

– Он? – тихо спросил Борис.

Павел кивнул головой и сошел с лошади. Борис последовал его примеру.

Было холодно, как всегда в горах после захода солнца. У входа в юрту трещал дымный костер, над которым висел огромный закопченный котел. Старик сел на корточки перед огнем, протягивая к языкам пламени сухие, с синими жилами, темные руки.

– Салам, карыя', – сказал Павел подходя к костру.

– Салам, – ответил с достоинством старик, поднимаясь навстречу гостям. – Здравствуй, Павел.

Из юрты выглянула голова с темными припухшими глазами, блеснувшими детским любопытством.

– Внук. Мемире, – кивнул старик в сторону появившейся головы, которая сейчас же скрылась.

– Товарищ мой, Борис Карцев, – сказал Павел, отступая на шаг, чтобы его спутник был виден старику при мерцающем свете костра.

– Здравствуй, Борис, – с тем же выражением глубокого достоинства протянул руку старик. – Павла друг – мой друг.

Борис и Павел сели на корточки перед огнем. Их молчаливый спутник занялся лошадьми, спутывая им ноги.

– На станцию идешь? – спросил старик, выдержав небольшую паузу.

– Да. А завтра опять к тебе. Пойдем туда…

Павел махнул рукой на восток. Борис внимательно смотрел на старика.

Тот ответил не сразу. Его узкие глаза совсем скрылись под опустившимися щетинами бровей. Он долго смотрел на огонь, часто моргая.

– Ой, джаман, – сказал он наконец. – Не иди, Павел. Плохое место. Опять больной будешь.

– Теперь сухо, – ответил Павел – Подняться можно?

Старик продолжал качать головой и щелкать языком, но ничего не сказал больше. Неожиданно из котла пошел пар, на огонь с шипением полилась вода. Запахло бараниной. Старик потянул тонкий шест, повешенный над костром. Котел поднялся над пламенем.

– Кушать будем, – сказал старик.

Он встал, крикнул что-то по-киргизски в юрту. Из отверстия проворно выбрался мальчик, державший в руках нож и большое металлическое блюдо. Старик одной рукой отгонял пар, другую погрузил в котел. Показалась баранья голова. Старик, дуя себе на пальцы и перебрасывая голову с руки на руку, поднес ее Борису.

– Что делать? – испуганно спросил Карцев Павла.

– Возьми, поблагодари и положи на блюдо.

Борис принял голову и передал ее мальчику, который поспешно подставил под нее блюдо.

Вслед за головой последовала задняя нога Старик, все так же обжигаясь и дуя на пальцы, поднес ее Павлу, который торжественно поблагодарил и тоже положил на блюдо.

Вторая нога была предложена проводнику и последовала на то же место. Затем были вытащены и положены на блюдо еще две части, после чего старик снова сел и с необычайным проворством принялся строгать баранину тончайшими ломтиками. Это заняло не более пяти минут. От баранины шел аппетитный запах, напоминавший Борису что последний раз он ел восемь часов назад.

– Что же это такое? – спросил он Павла.

– Беш-бармак, – тихо ответил тот, – традиционное киргизское блюдо.

Старик услышал и, довольный, закивал головой.

– Беш бармак беш-бармак, – проговорил он, широко улыбаясь.

Баранина была нарезана, кости вынуты. В заключение старик полил кушанье соком из котла.

– Это еще не все, – сказал Павел.

Мальчик вытащил из юрты большой медный чайник и лоскут какой-то ткани. Каждому полил из чайника на руки и подал лоскут для вытирания.

– Кушай – сказал хозяин.

Борис посмотрел вопросительно на Павла.

– Ложек не будет, – сказал тот с усмешкой. – Беш-бармак значит "пять пальцев". Это блюдо полагается есть руками.

Борис храбро запустил руку в кушанье, захватывая мясо полной горстью Сок потек по его пальцам.

– Будь здоров, – сказал хозяин, передавая блюдо Павлу.

Беш-бармак пошел по кругу. Киргизы глотали мелко нарезанную баранину, почти не жуя. Борис и Павел не выдержали этого правила.

Несмотря на своеобразный способ приготовления, блюдо оказалось очень вкусным. Ели в глубоком молчании, пока не закончили ужин. Мальчик уполз обратно в юрту. Проводник свернулся калачиком и заснул здесь же, у костра. Хозяин продолжал сидеть, слегка покачиваясь, перед огнем. Глаза его были полузакрыты, в узких щелях между веками чуть отражалось пламя костра.

Борис опять посмотрел вопросительно на Павла. Ему смертельно хотелось спать. Но, очевидно, следовало ждать приглашения хозяина.

– Не иди, Павел, – произнес вдруг старик негромко, не меняя своей позы. – Плохое место. Проклятое место. Джаман-су.

– Так ведь высохло все, – возразил Павел.

– Собака выпьет – умирает, кой выпьет – умирает, ат выпьет – умирает. Не иди, Павел. Плохая вода. Джаман-су. – повторил старик.

Из темноты послышалось шуршанье, тонко заблеяли овцы. Вдали залились звонким лаем собаки. Старик поднял голову, прислушиваясь. Снова все стихло.

– Камень скатился с горы. – сказал Павел.

Опять наступило молчание.

– Батырлар-джол, – опять раздался негромкий голос старика. Его глаза широко открылись, и в них блеснуло красное пламя костра. Батырлар-джол. Не пройдешь, Павел.

– Что это значит? – тихо спросил Борис.

Павел пожал плечами.

– Ну, дорога богатырей, великанов…

– Это название ущелья?

– Очевидно. Мне еще не приходилось слышать.

Старик говорил тихо, точно сам с собой:

– Никто не ходит туда… Никогда не ходит.

Он подбросил в огонь несколько сухих, колючих веток. Костер затрещал, задымил, вспыхнуло яркое пламя.

– Да ты скажи, чон-ата, почему? – спросил Павел.

Старик покачал головой.

– Никто не помнит… Давно было. Эчак-эле. Мой ата и чон-ата и мои ата-бабалар знали. Нельзя туда ходить. Батырлар-джол.

– Ну, а почему? – не унимался Павел.

– Была большой щель. Стадо гонял. Большой стадо гонял. Хозяин был батыр. Много батыр, целый народ. И путь был Батырлар-джол.

Старик замолчал, задумчиво помешивая веткой в золе костра.

– Что же с ним случилось? – спросил, наконец, Павел.

– Ата и чон-ата не уважал. И закрылся путь вниз. Щель узкий-узкий стал. И народ остался там. Давно было. Эчак-эле.

Стало совеем холодно. Поднимался ветер. От костра посыпались искры, разметавшиеся в темноте.

– Здесь будем спать? – спросил Борис.

– Зачем здесь? – отозвался старик. – Замерзнешь. Юрта иди.

Павел поднялся.

– Так завтра жди нас, карыя, – сказал он потягиваясь.

– Идешь? – спросил старик.

– Пойду. Зачем сказкам верить? Мы ищем новый каучуконос. И найдем его там, откуда ты его притащил. Ведь ты его брал – не боялся?

– Ой, боялся…

– Ну, все-таки взял. А сказку будешь рассказывать своему мемире.

– Зачем так говоришь, Павел? – сказал укоризненно старик.

Он вскочил со своего места.

– Постой. Увидишь!

Полосатая спина его халата исчезла в черном отверстии входа в юрту. Борис с Павлом переглянулись. Но, прежде чем они успели обменяться словом, старик показался снова в мерцающем свете костра.

– Смотри, – сказал он, развертывая темную тряпку с какого-то длинного предмета.

Тряпка упала. В руках старика оказалось что-то желтовато-серое, вытянутое.

– Смотри, – повторил он с торжеством в голосе.

Павел взял в руки предмет, поднес к свету и обратился к Борису:

– Ну, это, кажется, по твоей части. Кость.

Борис посмотрел на кость с удивлением. Взял осторожно в руки, прикидывая на глаз ее длину. В ней было не менее метра. Она совершенно высохла. Но отнести ее к окаменелостям не было никаких оснований. Она, очевидно, пролежала под дождем и ветром десяток-другой лет, не больше.

– Верблюд? – спросил Павел.

Борис отрицательно покачал головой, продолжая рассматривать кость.

– Это бедренная часть, несомненно, – сказал он наконец, – но только не копытного.

– Что же это, тигр?

Борис в смущении поскреб ногтем по головке кости.

– Ты знаешь, я много работал с грызунами. И если бы не эти чудовищные размеры, я был бы готов спорить на что угодно, что это бедро зайца или кролика. Отдашь нам или продашь? – обратился он к хозяину.

– Ай, нет, нельзя, – сказал тот, торопливо потянув кость из рук Бориса. – Нельзя, нельзя. Хоронить надо… Стадо вниз пойдет, хоронить будем. Батыр кость. Нельзя продавать.

Он завернул кость в тряпку и снова исчез в юрте.

– Любопытная штука, – сказал Борис. – Неужели я настолько забыл сравнительную анатомию, что не смог отличить бедро верблюда от бедра зайца?

– Ну, будем думать, что это верблюд, – махнул рукой Павел. – Пошли спать. На рассвете выедем… Днем будем на станции. А завтра в ночь начнем наш поход.