Текст книги "Основной компонент"

Автор книги: Александр Пономарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Пролог

Резкий хлопок оборвал нудный писк комара. Я смахнул чёрный трупик со щеки, отмахнулся от назойливо жужжащей над ухом мошкары и принялся энергично орудовать лопатой. День клонился к вечеру. Скоро возвращаться в лагерь, а я за смену кроме ржавой немецкой каски со звёздчатой пробоиной на макушке, пары покрытых толстым налётом пуговиц и изъеденной ржавчиной мины ничего не нашёл. Если так и дальше пойдёт, нам ни за что с Быком в срок не рассчитаться. А долг у нас перед паханом местной братвы немаленький образовался: почти тридцать штук американских денег, и вскоре обещал вырасти, как на дрожжах. Через неделю Бычара нас на счётчик поставит и тогда… я даже зажмурился и резко мотнул головой, гоня прочь невесёлые мысли.

Да уж, вляпались по самое не хочу, ничего не скажешь. А ведь так всё хорошо начиналось. Вечеринка в лучшем ночном клубе города по поводу удачного окончания сессии и второго курса факультета иностранных языков Волгоградского государственного университета. Море музыки, текилы и красивых девчонок. Откровенные танцы, знойные взгляды, недвусмысленные намёки на приятное продолжение вечера. А потом как-то резко всё закрутилось и пошло-поехало. Кристина, так зовут мою подругу, устроила скандал. Даже не помню из-за чего. То ли девчонки ей эмэмэску отправили, где меня Ленка целует в засос, то ли позвонили ей, и она приехала и всё видела. Короче, неважно. Мы поругались, она сказала, что бросает меня, и я напился в хлам.

В том же клубе отдыхал Бык со своей бандой. Кто-то из его парней стал подкатывать к нашим девчонкам. Нам это не понравилось. Я им чего-то сказал, они ответили. В общем, началась драка. Меня сразу вырубили кулаком в ухо. Лёха решил отомстить за лучшего друга, швырнул стул в обидчика и умудрился расколотить половину бара с дорогущим виски и коньяком. Да ещё и огромную плазму с аудиосистемой раскокал.

Клуб этот через третьих лиц принадлежал Быку. Там бы нас, наверное, и порешили за проявленную дерзость и неуважение к его авторитету, да у Быка возникла идея. (Он помимо клуба ещё и «чёрным» копательством промышлял.) Две недели назад Бык через Интернет познакомился с каким-то коллекционером военных реликвий. Тот набирал команду добровольцев для раскопок на местах боёв за Сталинград в районе среднего течения реки Царица, обещая ооочень большие деньги по итогам работы. Бык связался с ним, обговорил условия и получил аванс. Оставалось найти желающих целый месяц рыться в земле и кормить комаров, отыскивая ржавые железки. Дело с поисками добровольцев шло туго. Бык уже подумывал вернуть частично потраченный аванс (тот дядька, видно, тоже не из простых), но тут ему подвернулись мы. Думаю, он потратил минимум времени на уговоры, учитывая наше состояние и общую сумму долга на всех.

Я прибил очередного комара и уже хотел сделать небольшой перерыв, как вдруг под лопатой громко хрустнуло. Присев на корточки, я быстро отгрёб землю руками. Из тёмно-коричневого пласта выглянуло почерневшее ребро. Помимо лопаты у меня был с собой детский металлический совок. Орудуя им с осторожностью сапёра, я стал аккуратно выкапывать останки.

Вскоре из чёрной земли выступили кости запястья, которые опоясывал странный бугор, судя по всему браслет. Весь в бурой грязи и выростах он сильно смахивал на ветку коралла. Я попробовал отделить находку от похожей на сухую ветвь дерева мёртвой руки, но браслет, похоже, крепко прикипел к костям. Тогда я схватил конечность, как дубину, и со всей дури треснул ей по росшему на краю ямы старому вязу. Костяшки с треском рассыпались, а трофей камнем улетел в усыпанные розовыми цветами кусты шиповника. Пришлось лезть за ним в самую гущу. Острые шипы царапали руки, ветки норовили выколоть глаза, но я всё-таки вырвал добычу из зелёного плена.

Чумазый, с исцарапанной рожей, но довольный собой до чёртиков, я, с видом победителя, оглядел подступившие к делянке деревья. Они укоризненно шептались, словно журили меня за потревоженный покой мертвеца. Со стороны оврага налетел холодный ветер. Мне стало не по себе, я зябко поёжился, оглядываясь по сторонам.

– Да чушь это всё, бабкины сказки! – громко сказал я, желая подбодрить себя. – Хочешь не хочешь, а копать надо. Бык просто так от нас не отстанет, и чем быстрее мы с ним расплатимся, тем лучше будет для всех.

«И для вас, жмурики, тоже», – подумал я, глядя на кости в могиле.

Удар о дерево и полёт в кусты не прошёл для трофея даром. Налипшая за долгие годы грязь отвалилась, являя моему взору серебряный браслет. Весь в кружевных завитках, он походил на свёрнутую в рулон широкую полоску морской пены. Прямо по центру украшения из крупных бурунов проступал оскалившийся череп с «зонненрадом» на лбу и похожими на алмазы камнями в глазницах. Со всех сторон к нему на гребнях маленьких «волн» стремились крохотные черепушки, сверкая мизерными кристаллами вместо глаз.

Я так обрадовался, разглядев находку, что чуть не заорал от счастья. Похоже, удача повернулась к нам лицом: браслет легко мог погасить половину нашего долга. Может, я и загнул с оценкой его стоимости, но уж на треть суммы он точно потянет.

Ф-фу! Так и от сердца отлегло, а то вчера Лёха с Мишкой чуть не разодрались из-за небогатого улова. Повезло, Димон вовремя вмешался, да и Петрович черпаком по крышке застучал, приглашая всех на ужин.

Кстати, Макар Петрович Синцов к нам прибился по настоянию того же Быка. Мы-то думали дед за нами приглядывать будет, а он, оказывается, с семидесятых годов прошлого века ищет в этих местах могилу своего отца – Петра Евграфовича, старшины 484 стрелкового полка 321 стрелковой дивизии. Когда работал – все отпуска тратил на поиски, даже с женой развёлся из-за этого. Не простила она ему нереализованных поездок на Чёрное море, вышла замуж за другого, с кем и каталась по профсоюзным курортам, пока Союз не развалился.

Синцов-младший не особо и горевал. Продолжил искать могилу отца раз в год, а как вышел на пенсию, так почти прописался в прилегающих к Волгограду степях и таких вот перелесках по берегам Царицы. Видимо, на этой почве он и сошёлся с Быком, когда тот только начинал «чёрным копательством» заниматься. Быку позарез был нужен надсмотрщик над работниками, спец по раскопкам, каким Петрович, несомненно, являлся и, по совместительству, нянька: еду там приготовить, дров нарубить, костёр развести.

Поражённые стойкостью Макара Синцова, мы пообещали ему: если наткнёмся на останки его бати, обязательно дадим знать. Но, думаю, вряд ли нам удастся исполнить обещание: ещё несколько находок подобных этой (мало ли повезёт на рыцарский крест наткнуться или другие награды найти), и мы освободимся от всех обязательств перед Бычарой, а значит, и перед Петровичем тоже.

Найденный браслет так и притягивал взгляд. Я повертел его, разглядывая со всех сторон.

– Саня! – раздался приглушённый расстоянием голос Димона. – Заканчивай копать, дед всех на ужин зовёт.

Я уже хотел сунуть находку в карман, но потом вдруг нацепил на руку и заорал от неожиданности: украшение плотно сжало запястье. Спустя мгновение руна засветилась зелёным. Сначала едва заметно, будто фосфорная подсветка на армейских часах, она с каждой секундой усиливала свечение, пока не стала такой яркой, что в глазах появилась резь, а по щекам покатились слёзы.

Голова сильно закружилась. Я потерял равновесие и, чтобы совсем не упасть, опёрся рукой о морщинистый ствол дерева. Правда, ладонь вдруг провалилась в пустоту. Следом за ней в невесть откуда появившуюся дыру свалился и я.

Глава 1

Резкие удары по щекам привели меня в чувство. В носу сразу защипало от смеси запахов сгоревшего пороха, строительной пыли, формалина и медикаментов. В горле запершило. Я закашлялся. Передо мной замаячила расплывчатая тень и спросила по-немецки:

– Всё в порядке, господин барон?

С языком Гёте и Шиллера у меня никогда не было проблем. Ещё со школьной скамьи хорошо понимаю беглую речь, говорю практически без акцента, свободно могу читать и писать. Так что я сразу понял, чего немчура от меня хочет и кивнул, дескать, да, в порядке.

– Ну и напугали вы меня. Я уж думал, не очнётесь. Хотел бежать за помощью.

Зрение постепенно возвращалось в норму. Тень обрела резкость, цвет и превратилась в полноватого человека примерно пятидесяти лет. Среднего роста, русого, с вытянутым, будто удивлённым, лицом. Приплюснутый нос, печальные глаза и отвисшие щёки делали его похожим на сенбернара. Серая форма времён Второй мировой сидела мешком и выглядела изрядно поношенной.

– Кто вы? – я приподнялся на локте. Хотел спросить, почему незнакомец обращается ко мне господин барон, но он опередил меня:

– Хорошо вас приложило, герр Валленштайн. Это же я, Фридрих Мейнер, ваш ассистент.

Я поднялся с его помощью. Пока вставал, увидел, что вместо рубашки, кроссовок и джинсов на мне лабораторный халат и заправленные в сапоги чёрные галифе.

Первый шок ещё не прошёл, а я получил новую пищу для размышлений. Судьба забросила меня в широкое и длинное помещение из красного кирпича. Судя по запаху и металлическим столам, на которых обычно лежат жмурики, медицинскую лабораторию.

Вдоль стен, по самому верху, тянулись толстые пучки проводов, чёрные трубы и жестяные короба вентиляции с жабрами воздухозаборников. Через равные промежутки со сводчатого потолка на белых полуметровых проводах свисали зелёные конусы плафонов. Их похожие на груши лампочки ярко светились, наполняя помещение жёлтым светом.

Слева от меня стоял письменный стол с беспорядочно раскиданными по нему бумагами. Вдоль правой стены примостился ряд медицинских шкафов со стеклянными стенками, полочками и дверцами. Полки ломились от разнокалиберных пузырьков и бутылочек с разноцветными жидкостями и стеклянных банок с плавающими в формалине зародышами животных.

У противоположной стены находились одинаковые по размеру клетки из толстых – с два пальца – прутьев. В каждой автоматическая поилка, миска для корма и якорная цепь со строгим ошейником. Друг от друга и от лаборатории отсеки отделялись перегородками зеленоватого бронестекла.

Всего я насчитал пять камер. Три из них пустовали, стёкла четвёртой с паутинками пулевых кратеров были забрызганы кровью и заляпаны красноватыми ошмётками с пучками серой шерсти.

Похоже, по ней стреляли из крупнокалиберного пулемёта, что стоял в самом центре лаборатории на поворотной турели. Вокруг мощной станины фальшивым золотом сверкала россыпь стреляных гильз. Поливали не целясь, куда попадёт. Косые стежки пулевых отверстий виднелись на стенах и потолке. На полу лежали кучки битого кирпича и красноватая пыль.

Пятой клетке досталось больше всего. Неведомая сила разбила стеклянную броню, её осколки валялись тут же горой африканских алмазов. В нескольких местах толстенные прутья оказались разорваны и угрожающе торчали бивнями мамонта. От разрушенной камеры параллельно друг другу шли глубокие царапины. Они заканчивались у ног оплывающего кровью обнажённого трупа (тот лежал лицом вниз в трёх метрах от массивной двери из лаборатории).

– Где мы? – спросил я, продолжая глазеть по сторонам.

Мейнер зацокал, как белка, покачал головой, потом что-то буркнул и вынул фонарик из кармана.

– Прошу прощения, господин штандартенфюрер. – Он осторожно прикоснулся к моему лицу. Щёлкнула кнопка. В глаза хлынул яркий свет. Я инстинктивно зажмурился, но цепкие пальцы крепко держали веки правого глаза. – У вас лёгкое сотрясение. Немного покоя, и всё пройдёт.

Ассистент выключил фонарь, отступил на шаг назад и стал собирать раскиданные повсюду бумаги. Похоже, они слетели со стола, за которым сидел барон и писал, пока по какой-то причине не свалился со стула. Хотя, чего тут гадать? Причина ясна, как белый день. Это моё перемещение в тело Валленштайна опрокинуло его на пол.

Я уже вполне оклемался и старался не разглядывать предметы интерьера с недоумённым видом. Хватит привлекать к себе излишнее внимание, а то этот Мейнер как-то странно начал посматривать на меня. Неужели заподозрил, что перед ним не его патрон? Да нет, вряд ли, скорее всего, прикидывает сильно ли меня приложило головой о бетонный пол.

Босяк у двери не давал мне покоя, вернее, не он, а ведущие к нему полосы в полу. Заинтригованный, я приблизился. Приподнял ногу мертвяка за щиколотку. Обычные человеческие ногти, в меру подстриженные. Тогда что это за борозды и почему они заканчиваются там, где лежат ноги этого несчастного?

Я почувствовал приступ нарастающей дурноты (сотрясение мозга – это не насморк: без последствий не обходится), пошатнулся и чуть не упал. Повезло, Фридрих вовремя меня подхватил, иначе валяться бы мне опять без сознания.

– Господин штандартенфюрер, отправляйтесь домой, – Мейнер помог мне сесть на стул. – Вам нужен покой и отдых, иначе вы не уложитесь в срок, и фюрер будет вами недоволен. Посидите здесь, я сейчас распоряжусь, чтобы машину подогнали к крыльцу.

– А-а-а… – я показал на клетки.

Ассистент неверно истолковал мой жест:

– Не беспокойтесь, я всё уберу и позвоню Гельмуту. Послезавтра лаборатория будет, как прежде. Думаю, выходной вам не помешает. Он зигнул, прищёлкнув каблуками, и направился к выходу.

Эхо его быстрых шагов заметалось от стены к стене, отразилось от потолка, упало на пол и растеклось по нему, затухая в тёмных щелях под шкафами. Щёлкнул замок, протяжно скрипнула дверь. Помощник скрылся в коридоре, оставив меня наедине с мертвенной тишиной лаборатории.

С минуту я сидел, собираясь с мыслями. Имевшихся фактов не хватало, чтобы понять, в каком году я нахожусь: до начала Второй мировой или уже во время Великой Отечественной? Спросить у Фридриха, когда вернётся, или подождать, пока всё само образуется?

Вот я дятел! Чего туплю?! Так, когда я очухался, Мейнер ринулся собирать бумаги с пола. Надо посмотреть, что там написано. Любой уважающий себя учёный всегда записывает тему эксперимента, место проведения, номер и дату.

Я подошёл к столу, перебрал ворох бумаг, и – вот оно счастье! – нашёл первый лист с аккуратной записью чернильной ручкой: «07 dezember 1942 Berlin. Projekt „Werwolf“, impfstoff Nr. 1284. Forscher: Baron Otto Ulrich von Wallenstein».¹

Сразу стало понятно, откуда те полосы в полу, зачем в лаборатории пулемёт и для чего клетки с толстенными прутьями дополнительно защищены бронестеклом. Похоже, Валленштайн в этой лаборатории выводит новую формацию убер-зольдатен в виде оборотней. Судьба забросила меня в его шкуру не просто так. Наверное, сейчас он близок к научному прорыву, и я должен ему помешать!

Я кинулся исследовать лабораторию на предмет рубильников, электрических шкафов, пультов управления и прочих штуковин в этом роде. Как в компьютерных играх: уничтожь такую-то хреновину и будет тебе счастье вроде перехода на следующий уровень или бонус в тысячу очков. Одновременно с поисками я лихорадочно соображал, а что, в сущности, даст мне диверсия? Ну, выиграю день, максимум, два, а потом опять всё пойдёт по накатанной и с высокой вероятностью, что без меня.

Мейнер далеко не дурак, раз работает в секретной шарашке. (Вряд ли созданием мифических монстров занимается открытая лаборатория Берлинского университета.) Да и будь он полным кретином, сопоставить факты не составит особого труда. Ушёл – оборудование работало, вернулся – нет. Кто виноват? Правильно – тот, кто остался. А кто был в лаборатории, пока заботливый Фридрих искал автомобиль для начальника? И снова бинго! Барон Отто Ульрих фон Валленштайн, то бишь я. А раз так, извольте, герр барон, проследовать прямиком в застенки папаши Мюллера, где и поведайте ему как всё произошло, а после получите достойное наказание в виде отправки в Заксенхаузен.

Перспектива предстать пред светлые очи самого группенфюрера СС не прельщала, поскольку я справедливо рассудил, что на свободе от меня будет больше толку, чем в застенках гехайме штатсполицай или просто – гестапо. Я тотчас прекратил поиски и вернулся к столу. Как оказалось, вовремя. Спустя секунду дверь отворилась, и на пороге появился Фридрих.

– Господин штандартенфюрер, прошу, «опель» ждёт. О лаборатории не волнуйтесь. Как только Гельмут починит камеры, я позвоню, а пока отдыхайте и набирайтесь сил. – Фридрих вскинул правую руку: – Хайль Гитлер!

– Зиг хайль! – неожиданно для себя рявкнул я и прищёлкнул каблуками.

Признаюсь, сперва я опешил от столь быстрого вхождения в образ, но быстрый анализ ситуации привёл к утешительному выводу. Во-первых, у барона давно уже выработался стойкий рефлекс на фашистское приветствие, и тело самопроизвольно реагировало на такие вопли, а во-вторых, не заори я в ответ, всей моей конспирации сразу пришла бы крышка. А так и дело спас, и сам не засветился. Подумаешь, психопату австрийскому заздравную крикнул. Я же знаю, чем в итоге дело кончится, и кто по кому панихиду справит. Да и ничего со мной не случится, если я несколько раз вытяну руку с воплем: «Хайль!» Не навсегда ведь я здесь оказался, перекантуюсь денёк-другой, сделаю, что должен и обратно рвану.

Я надел заботливо поданную Фридрихом офицерскую шинель, проворно застегнул пуговицы. Сунул руки в кожаные перчатки и покинул лабораторию.

Берлин встретил меня безветренной погодой. Хлопья снега медленно сыпались с низкого неба. Хриплая ругань клаксонов и птичий грай висели в пахнущем дымом и выхлопными газами морозном воздухе. По широкой дороге тарахтели похожие на черепах автомобили, громыхали расхлябанными бортами грузовики. На тротуарах, рядом с фонарными столбами, тускло блестели в лучах закатного солнца грязные клочки снежной скатерти. Само дневное светило висело над красными гребнями черепичных крыш, обещая в скором времени спрятаться за высокой кирхой.

Словно предчувствуя скорое наступление вечера, по тротуарам, с деловитостью спешащих домой муравьёв, сновали горожане. Мужчины в пальто и утеплённых плащах, женщины – редко – в шубках, чаще тоже в пальто с узкой, перетянутой поясом, талией и широкими плечами. Нижние этажи всех видимых с этой точки обзора зданий занимали магазинчики, пивные и кафе. Их вывески наперебой заманивали покупателей, но горожане чаще всего проходили мимо, глубже натягивая на головы шляпы, кутаясь в шарфы или пряча носы в воротниках.

Неподалёку от крыльца громко тарахтел мотором чёрный «опель». Водитель с бульдожьими щеками, выпученными глазами и глубокими складками от носа к маленьким губам дежурил у пассажирской двери. Я закончил любоваться видами Курфюрстендамм (табличка с готическими буквами висела на доме напротив), спустился с припорошенных снегом ступенек и сел в тёплый салон.

Шофёр захлопнул дверь. Рысцой обежал вытянутый капот с круглыми глазами фар над чёрными волнами лакированных крыльев, ввалился в машину вместе с порцией холодного воздуха и горсткой любопытных снежинок. Взревел мотор. Из печки пахнуло жаром пустынного ветра, и от морозного привета с улицы не осталось и следа.

Мы долго катались по улицам Берлина, хотя расстояние от лаборатории до баронского дома не превышало десяти километров, если верить счётчику спидометра. Всё дело в том, что в пути «опель» то и дело притормаживал, пропуская колонны военных грузовиков и ряды вымуштрованной пехоты. Объезжал завалы из разрушенных взрывами зданий (интересно, чьих рук это дело?) и останавливался по требованию военных патрулей.

Всякий раз после вопроса: «С какой целью вы оказались в этом районе?» я вынимал из внутреннего кармана шинели удостоверение с изображением оседлавшего свастику орла, (наличие пропуска я проверил сразу, как сел в машину), просовывал «корочки» в окно и ждал. Хмурые, как на подбор, оберштурмфюреры тщательно сверяли фотографию с оригиналом, внимательно читали выведенные умелой рукой каллиграфиста строчки готического шрифта и чуть ли не пробовали аусвайс на зуб. (Всё это время сопровождающие их эсэсманы с МП-40 на груди переминались с ноги на ногу в сторонке, выдыхая облачка морозного пара.) Потом с тем же хмурым видом возвращали документ и давали отмашку шофёру: дескать, проезжай, нечего тут честным людям глаза мозолить.

Спустя целый час «опель» наконец-то выкатился на Александерплац – огромную, размером со стадион, площадь. Блестящие нитки трамвайных рельсов делили её на шесть неравных сегментов, а установленные строго по сторонам света четыре бетонных столба с гроздьями фонарей служили своеобразными указателями направлений. С трёх сторон к площади вели ровные улицы, густо застроенные старинного вида домами. Она словно впитывала их в себя, чтобы выплеснуть широким проспектом к стальной эстакаде и крытому дебаркадеру железнодорожного вокзала. Короткий конец его длинного эллинга и ведущая к нему стальная артерия на бетонных столбах виднелись в просвете между коробками домов с широкими окнами.

Перед одним из этих зданий возвышалась статуя босоногой женщины в кольчужной рубашке до середины бедра. Крупный медальон на груди и венок из дубовых листьев на голове довершали образ покровительницы города Беролины. (Большие золочёные буквы на круглом постаменте были видны издалека.) В одной руке она держала складки ниспадающего до пят плаща, а другой показывала на старинный особняк, возле которого и остановился мой «опель».

Я выбрался из тёплого салона, вдохнул полной грудью насыщенный звоном трамваев, шумом толпы и свистом готового к отправке локомотива воздух. Надо мной серой громадой нависало величественное здание в три этажа с высокой крышей, где наверняка тоже были жилые помещения. Барон неплохо устроился: жить в таком доме – это вам не в коммуналке с пятнадцатью соседями общий санузел и кухню делить.

О солидном возрасте особняка говорили изъеденные временем барельефы под готическими окнами и каменные горгульи по углам крыши. Крытая медными листами, она давно позеленела и покрылась тёмными потёками. Но зима и здесь постаралась на славу: скопившийся в кровельных ограждениях снег выглядел этаким песцовым воротником и придавал крыше особое очарование. Мифические чудища тоже не остались в стороне. Следуя моде на меха, они примерили на себя белоснежные шапки и стали выглядеть чуточку добрей. Правда, это им мало помогло: из распахнутых в немом рыке пастей замёрзшей слюной свисали длинные сосульки, с головой выдавая характер злобных тварей.

Выдыхая облака морозного пара, я поднялся на высокое крыльцо, вынул из кармана ключи. Ого! Наверное, вот этот длинный будет в самый раз. Ключ глубоко вошёл в замочную скважину, трижды с хрустом в ней провернулся. Я потянул на себя зажатое в пасти бронзового льва кольцо. Тяжёлая дверь со скрипом отворилась, впустила меня в прохладную тьму и с грохотом захлопнулась за спиной.

Удивительно, как обостряются чувства у лишённого возможности видеть человека. Стоя на пороге в абсолютной темноте, уже через доли секунды я услышал далёкое тиканье невидимых часов, какие-то шорохи, учуял запах воска и дорогой мебели. Наощупь нашёл на гладкой стене бугорок выключателя, щёлкнул им и зажмурился от брызнувшего в глаза света.

Чуть позже я оценил масштабность замка: если парадная обладала такими размерами, то что говорить о других помещениях. С минуту я рассматривал золочёную лепнину на потолке в виде парящих среди морских раковин дракончиков и свисающую с его центра застывшим водопадом хрустальную люстру. Скользнул взглядом по высоким, метра четыре, стенам, разделённым на равные прямоугольники искусно вылепленными из гипса виноградными лозами, дубовыми ветвями и побегами плюща. Большая часть прямоугольников была задрапирована натуральным шёлком рыжеватого цвета с узорами во французском стиле. Четыре проёма занимали поставленные друг напротив друга зеркала, создавая иллюзию бесконечности. Ещё в двух таким же образом расположились щедро украшенные резьбой деревянные двери шоколадного оттенка.

Среди поистине дворцового великолепия я не сразу заметил в левом углу парадной скромную рогатую вешалку, низкую подставку для обуви и невысокий куб кожаного пуфа. Повесив шинель на крюк вешалки, я накинул на изогнутый рог фуражку, снял с решетчатой полки удобную домашнюю обувь и сел на печально вздохнувший подо мной пуф.

Упираясь спиной в стену, я кое-как стянул сапоги. Закрыв глаза, пошевелил занывшими от притока крови пальцами. Когда покалывание прошло, наощупь надел похожие на меховые ботинки мягкие тапочки и посидел так ещё с минуту. Потом резко встал и, бесшумно ступая по мозаичному паркету, двинулся в сторону зеркала.

Едва в отражающей свет глади показался чёрный рукав кителя, я зажмурился, боясь разочароваться. В лаборатории увидеть своё новое лицо мне так и не довелось, так что лишённое реальной информации воображение живо нарисовало фон Валленштайна похожим на киношного Штирлица. А что? Оба штандартенфюреры, и тот и другой служили в СС, да и Тихонов в этой роли мне очень нравится. Кроме того, Кристина и друзья в один голос твердят, что я и сам внешне похож на этого актёра. Практически одно лицо, естественно, с поправкой на возраст.

Когда я открыл глаза, протяжный свист с головой выдал моё удивление: в зеркале стоял я собственной персоной, только лет на двадцать постарше. Даже родинки на лице (одна над уголком губ, вторая под мочкой правого уха) были на тех же местах, что и у меня.

Оглушённый подобным сходством, я продолжил обход замка, распахнул коричневые с золотым орнаментом двери и оказался в просторной зале. Жёлтый прямоугольник с длинной тенью посередине упал на паркетный пол. Сумеречного света из пяти стрельчатых окон с гравированными стёклами вполне хватало, чтобы разглядеть обстановку, но я и тут не поленился найти выключатель. Стилизованные под старину потолочные жирандоли ярко вспыхнули. Свет отразился в гирляндах хрустальных подвесок, заиграл радужными красками на декоре стен и потолка.

Здесь, как и в парадной, тоже было на что посмотреть. В трёх метрах от входа, прямо напротив первого окна, находился мраморный камин с искусно вырезанными скульптурами амурчиков по краям портала и под фигурной каминной полкой. На ней, по бокам от изящных часов из янтаря и деревянного футляра с каминными спичками, стояли два бронзовых канделябра в виде полуобнажённых гетер с приподнятыми руками. Перед камином замерло кресло-качалка с оставленным в нём полосатым пледом, а слева от холодного и тёмного в данный момент источника тепла притулился стул с полукруглой спинкой и гнутыми ножками в виде львиных лап.

Широкий проём между вторым и третьим окном целиком занимал письменный стол с инкрустированной слоновой костью передней панелью. Над его отполированной до блеска огромной столешницей, подобно айсбергу, возвышалась округлая спинка слоноподобного кресла из светлой кожи. По краям от её размытого отражения, словно корабли в море, выстроились фоторамка, письменный прибор из серого нефрита и перекидной календарь.

В трёх шагах от стола прижимался к полу низкий диван с беспорядочно раскиданными по велюровой обивке маленькими подушками. Похоже, барон здесь иногда ночевал, допоздна засидевшись за работой. В левом дальнем углу сонным великаном застыл книжный шкаф. В его стеклянных дверках отражался журнальный столик в окружении четырёх стульев для гостей. Небрежно раскиданные по круглой столешнице газеты создавали впечатление, будто хозяин особняка недавно прервал чтение и ненадолго вышел из комнаты.

Первым делом я направился к камину. В зале было довольно прохладно, хотя пар изо рта ещё не шёл.

В длинном футляре лежали спички размером с карандаш. Я взял одну, чиркнул о тёрку на боку деревянной коробки. Пламя с шипением вырвалось из коричневой головки. Присев на корточки перед каминной решёткой, я сунул между кованых прутьев спичку. Рыжие языки огня лизнули прижатые лучинками смятые листы бумаги внутри сложенных шалашиком поленьев. Вскоре по аккуратно наколотым дровам с весёлым треском заплясал огонь, а по комнате поплыли волны живительного тепла.

Теперь, когда на одну проблему стало меньше, я мог приступить к исследованиям. Конечно, все три этажа и мансарду разом осмотреть проблематично, да и незачем. Всё-таки я переместился в тело хозяина этого дома, значит, должен знать, где что лежит. Хотя бы в теории.

Я закрыл глаза, сосредоточился и попытался представить весь дом изнутри. Сначала у меня ничего не получалось, но потом я увидел поэтажный план здания. Чердак, второй и третий этаж были тёмными, зато первый светился новогодней гирляндой. Ещё одно мысленное усилие, и я увидел себя в центре комнаты. Причём так, словно следил за героем ролевой игры по экрану монитора.

Шкаф, кресло, журнальный столик, небольшой диван – все они оставались темными по мере приближения к ним протагониста, но вот он подошёл к письменному столу, и тот сразу засиял бирюзовым светом.

Бинго! Теперь уже настоящий я бросился к столу.

С фотографии в серебряной рамочке тончайшей работы на меня смотрела пара. Ну, справа понятно – я, вернее, барон фон Валленштайн собственной персоной. А это что за мамзель рядом с ним? Жена? Симпатичная. Не совсем в моём вкусе, правда, мне больше женщины с восточным разрезом глаз нравятся, ну да и эта ничего. Это я к тому, что, если мне тут придётся надолго застрять, так хоть под боком красавица будет, а не чудовище.

Я вернул рамку на место, по очереди вытащил все ящики из тумбы стола и вытряхнул их содержимое на столешницу. Помимо груды бумаг на ней оказались шесть толстых тетрадей, записная книжка с символикой Аненербе на обложке из тиснёной кожи и деревянная коробка с сигарами.

Прежде чем приступить к изучению записей, я задёрнул плотными портьерами окна. Не потому, что боялся чужих глаз (окна выходили во двор, а не на улицу) – просто вспомнил, как видел в фильмах о войне, что такие шторы использовали для светомаскировки. Вернулся к излучающему волны тепла камину. Подвинул ближе к потрескивающему огню кресло-качалку, сел, накрыл ноги шерстяным пледом и с головой погрузился в чтение.

Глава 2

Записная книжка оказалась личным дневником барона, где он с почти патологической страстью записывал всё, что касалось его экспериментов. Помимо скрупулёзных записей, барон часто делал наброски наиболее успешных экземпляров. По ним я легко мог представить эволюцию его опытов.

Если сперва шли рисунки горбатых людей с уродливыми наростами на теле и обезображенными нарывами и гнойными язвами лицами, то ближе к середине дневника стали встречаться уже более похожие на оборотней существа. Правда, лица у них всё равно оставались человеческими, только вот челюсти сильно выпирали вперёд, отдалённо напоминая звериную морду. Рисунок настоящего вервольфа появился на исписанных бисерным почерком страницах в самом конце записной книжки.