Текст книги "Правда – хорошо, а счастье лучше"

Автор книги: Александр Островский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЛИЦА:

Мавра Тарасовна.

Барабошев.

Поликсена.

Мухояров.

Платон.

Филицата.

Глеб.

Декорация первого действия. Лунная ночь.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Глеб (один).

Глеб. Какая все, год от году, перемена в Москве, совсем другая жизнь пошла. Бывало, в купеческом доме в девять часов хозяева-то уж второй сон видят, так для людей-то какой простор! А теперь вот десять часов скоро, а еще у нас не ужинали, еще проклажаются, по саду гуляют. А что хорошего! Только прислуге стеснение! Вот мешки-то с яблоками с которых пор валяются, никак их со двора не сволочешь, не улучишь минуты за ворота вынести; то сам тут путается, то сама толчется. Тоже ведь и нам покой нужен; вот снес бы яблоки и спал, а то жди, когда они угомонятся.

Входят Мавра Тарасовна и Филицата.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Глеб, Мавра Тарасовна, Филицата.

Глеб. Я вот, Мавра Тарасовна, рассуждаю стою, что пора бы нам яблоки-то обирать. Что они мотаются! Только одно сумление с ними да грех; стереги их, броди по ночам, чем бы спать, как это предоставлено человеку.

Мавра Тарасовна. Я свое время знаю, когда обирать их.

Глеб. То-то, мол. Отобрать бы: которые в мочку, которые в лежку, опять ежели варенье…

Мавра Тарасовна. Уж это, миленький, не твое дело.

Глеб. Да мне что! Я со всем расположением… уж я теперь неусыпно… Нет, я за ум взялся: стеречь надо, вот что!

Мавра Тарасовна. Стереги, миленький, стереги.

Глеб. А вора я вам предоставлю… что я виноват, уж это, нет, едва ли! (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Мавра Тарасовна, Филицата.

Мавра Тарасовна. Амос Панфилыч давно уехал?

Филицата. Да он, матушка, дома.

Мавра Тарасовна. Что так замешкался?

Филицата. Да, видно, не поедет; и лошадей не закладывают, да и кучер со двора отпросился.

Мавра Тарасовна. По будням все ночи напролет гуляет, а в праздник дома; чему приписать, не знаю.

Филицата. Что человека из дому-то гонит? отвага. А ежели отваги нет, ну и сидит дома. Вот какое дело; а то чему ж другому быть-то!

Мавра Тарасовна. Куда ж эта его отвага девалась?

Филицата. Первая отвага в человеке – коли денег много; а деньги под исход – так человек скромнее бывает и чувствительнее, и об доме вспомнит, и об семействе.

Мавра Тарасовна. Так от безденежья, ты думаешь?

Филицата. Одно дело, что прохарчился, матушка.

Мавра Тарасовна. Ты с приказчиками-то, миленькая, дружбу водишь, так что говорят-то? Ты мне как на духу!

Филицата. Да что ж! Тонки дела, тонки.

Мавра Тарасовна. Торговля плоха, стало быть?

Филицата. Да что торговля! Какая она ни будь, а если нынче из выручки тысячу, завтра две, да так постепенно выгребать, много ли барыша останется? А тут самим платить приходится; а денег нет, вот отчего и тоска, и уж такого легкого духу нет, чтоб тебя погулять манило.

Мавра Тарасовна. А много ль Амос Панфилыч на себя забрал из выручки-то?

Филицата. Говорят, тысяч двадцать пять в короткое время.

Мавра Тарасовна. Ну, что ж, миленькая, пущай, мы люди богатые, только один сын у меня; в кого ж и жить-то?

Филицата. Да что уж! Только б быть здоровыми.

Мавра Тарасовна. Еще чего не знаешь ли? Так уж говори кстати, благо начали.

Филицата. Платона даром обидели, вот что! Он хозяйскую пользу соблюдал и такие книги писал, что в них все одно что в зеркале, сейчас видно, кто и как сплутовал. За то и возненавидели.

Мавра Тарасовна. Конечно, такие люди дороги; а коли грубит, так ведь одного дня терпеть нельзя.

Филицата. Ваше дело, мы судить не смеем.

Проходят. С другой стороны входят Барабошев и Мухояров.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Барабошев, Мухояров.

Барабошев. Почему такое, Никандра, у нас в кассе деньги не в должном количестве?

Мухояров. Такая выручка, Амос Панфилыч, ничего не поделаешь.

Барабошев. Мне нужно тысячи две на мои удовольствия, и вдруг сюрприз.

Мухояров. Уплаты были, сроки подошли.

Барабошев. А как, братец, наш портфель?

Мухояров. Портфель полнехонек, гербовой бумаги очень достаточно.

Барабошев. В таком разе дисконтируй!

Мухояров. Где прикажете?

Барабошев. Никандра, ты меня удивляешь. Ступай, братец, по Ильинке, налево один банк, направо другой.

Мухояров. Да-с, это точно-с. Вот если б вы сказали: ступай по Ильинке, налево один трактир, дальше – другой, в одном спроси полуторный, в другом порцию солянки закажи; так это осуществить можно-с. А ежели заходить в банки, так это один моцион, больше ничего-с; хоть налево заходи, хоть направо, ни копейки за наши векселя не дадут.

Барабошев. Но мой бланк чего-нибудь стоит?

Мухояров. Еще хуже-с.

Барабошев. Значит, я тебя буду учить, коли ты настоящего не понимаешь. Нужны деньги, процентов не жалей, дисконтируй в частных руках, у интересантов.

Мухояров. Все это мне давно известно-с! Но в частных руках полторы копейки в месяц за хорошие-с.

Барабошев. А за наши?

Мухояров. Ни копейки-с.

Барабошев. Получение предвидится?

Мухояров. Получения много, только получить ничего нельзя-с.

Барабошев. А платежи?

Мухояров. А платежи завтрашнего числа, и послезавтра, и еще через неделю.

Барабошев. Какая сумма?

Мухояров. Тысяч более тридцати-с.

Барабошев. Постой, постой! Ты, братец, должен осторожнее. Ты меня убил. (Садится на скамейку.)

Мухояров. У Мавры Тарасовны деньги свободные-с.

Барабошев. Но у нее у сундука замок очень туг.

Мухояров. Приидите, поклонимся.

Барабошев. Она любит, чтоб ей вприсядку кланялись, до сырой земли.

Мухояров. И ничего не зазорно-с, потому родительница.

Барабошев. Хрящи-то у меня срослись, гибкости, братец, прежней в себе не нахожу.

Мухояров. Оно точно-с, выделывать эти самые па довольно затруднительно, – но, при всем том, обойтись без них никак невозможно-с.

Барабошев. Поклоны-то поклонами, эту эпитимию мы выдержим, но для убеждения нужна и словесность.

Мухояров. За словесностью остановки не будет, потому как у вас на это дар свыше. Пущайте против маменьки аллегорию, а я в ваш тон потрафлю – против вашей ноты фальши не будет.

Барабошев. Значит, спелись.

Входит Мавра Тарасовна.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Барабошев, Мухояров, Мавра Тарасовна.

Мавра Тарасовна. Ты дома, миленький? На чем это записать? Как это ты сплоховал, что тебя ночь дома застала, соловьиное время пропустил.

Барабошев. Соловьиное время только до Петрова дни-с.

Мавра Тарасовна. Для тебя, миленький, видно, круглый год поют; вечерняя заря тебя из дому гонит, а утренняя загоняет. Дурно я об сыне думать не могу, так все полагаю, что ты соловьев слушаешь! Уж здоров ли ты?

Барабошев. Болезни во мне никакой, только воздыхание в груди частое и оттого стеснение.

Мавра Тарасовна. Не от вина ли? Ты бы ему немножко отдохнуть дал.

Барабошев. Вино на меня действия не имеет. А ежели какой от него вред случится, только недельку перегодить и на нутр цапцапарель принимать, – все испарением выдет, и опять сызнова можно, сколько угодно. Скорей же я могу расстроиться от беспокойства.

Мавра Тарасовна. Что же тебя, миленький, беспокоит?

Барабошев. Курсы слабы. Никандра, как на Лондон?

Мухояров. Двадцать девять пять осьмых-с.

Барабошев. А дисконт?

Мухояров. Приступу нет-с.

Мавра Тарасовна. Да на что тебе Лондон, миленький?

Барабошев. Лондон, конечно, будет в стороне, но мне от дисконту большой убыток. Денег в кассе наличных нет.

Мавра Тарасовна. Куда ж они делись?

Барабошев. Я на них спекуляцию сделал в компании с одним негоциантом. Открыли натуральный сахарный песок, так мы купили партию.

Мавра Тарасовна. Как так натуральный?

Барабошев. По берегам рек.

Мавра Тарасовна. Как же он не растает?

Барабошев. В нашей воде точно растаять должен, а это в чужих землях… Где, Никандра, нашли его?

Мухояров. В Бухаре-с. Там такие реки, что в них никогда воды не бывает-с.

Мавра Тарасовна. Так ты с барышом будешь, миленький?

Барабошев. Интересы будут значительные, но в настоящее время есть платежи и нужны наличные деньги, а их в кассе нет.

Мавра Тарасовна. Так бы ты и говорил, что нужны, мол, деньги, а сахаром-то не подслащал.

Барабошев. Я вам в обеспечение ваших денег представлю векселей на двойную сумму.

Мавра Тарасовна. Пойдем, миленький, в комнатах потолкуем, да векселя и все счеты мне принесите! Я хоть мало грамотна, а разберу кой-что.

Барабошев. Захвати, Никандра, все нужные документы!

Уходят: Мавра Тарасовна, Барабошев и Мухояров. Входит Глеб.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Глеб, потом Филицата и Поликсена.

Глеб. Насилу-то их унесло. Теперь мешки на плечи один по одному, да по заборчику, по холодку-то оно любо. Хоть и тяжеленьки, меры по две будет в каждом, да своя ноша не тянет. Где они тут?

Входят: Поликсена и Филицата.

Вот еще принесло! Эх, наказанье!

Филицата подходит. Поликсена остается вдали.

Что на вас угомону нет? Полуночники, право полуночники.

Филицата. Да тебе что за печаль?

Глеб. Ну, уж дом! Попал я на местечко!

Филицата. Не греши! Чего тебе мало? Завсегда сыт, пьян, хоть не сплошь, так уж через день аккуратно; с хорошего человека и довольно бы.

Глеб. Вы долго прогуляете?

Филицата. Ты сторожем, что ль, при нас приставлен?

Глеб. Я при яблоках.

Филицата. Говорить-то тебе нечего. Шел бы спать, расчудесное дело.

Глеб. Стало быть, я вам мешаю?

Филицата. Да что торчишь тут, какая приятность смотреть на тебя?

Глеб. А может, ты мне мешаешь-то, знаешь ли ты это?

Филицата. Как не знать! Премудрость-то не велика, бери мешок-то, тащи, куда тебе надобно, мы и видели, да не видали.

Глеб. Да у меня их два.

Филицата. За другим после придешь.

Глеб. Это вот дело другого роду, так бы ты и говорила. (Берет из куста мешок на плечи и уходит.)

Поликсена подходит ближе.

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Поликсена, Филицата.

Поликсена. Где же он?

Филицата. Погоди, не вдруг; дай садовнику пройти. Он у меня в сторожке сидит, дожидается своего сроку.

Поликсена. Какая ты милая, добрая! Уж как тебя благодарить – не знаю.

Филицата. Вот будешь енаральшей-то, так не оставь своими милостями, ты мне на лоб-то галун нашей!

Поликсена. Полно глупости-то! Поди, поди!

Филицата. Куда идти, зачем? Мы ему сигнал подадим. (Отходит к кустам и достает что-то из-под платка.)

Поликсена. Что там у тебя? Покажи, что!

Филицата. Что да что! Тебе что за дело! Ну, телеграф.

Поликсена. Как телеграф? Какой телеграф?

Филицата. Какой телеграф да какой телеграф! Отстань ты! Ну, котенок. Вот я ему хвост подавлю, он замяукает, а Платон услышит и придет, так ему приказано.

Котенок мяукает.

Поликсена. Да будет тебе его мучить-то!

Филицата. А он служи хорошенько; я его завтра за это молоком накормлю. Ну, ступай! Теперь ты свою службу кончил. (Пускает котенка за кусты.)

Поликсена. Как это тебе в голову приходит?

Филицата. Твои причуды-то исполнять, так всему научишься. На все другое подозрение есть: стук ли, собака ли залает – могут выйти из дому, подумают, чужой. А на кошку какое подозрение, хоть она разорвись, – мало ль их по деревьям да по крышам мяучат?

Входит Платон.

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Поликсена, Филицата, Платон, потом Глеб.

Филицата. Вот побеседуйте! Нате вам по яблочку, чтоб не скучно было. (Уходит в беседку, садится у окна, потом постепенно склоняет голову и засыпает.)

Поликсена (потупясь). Здравствуй, Платоша!

Платон. Здравствуйте-с!

Поликсена. Ты идти не хотел, я слышала.

Платон. Да что мне здесь делать. Я в последний раз вам удовольствие, а себе муку делаю, так имейте сколько-нибудь снисхождения. Я и так судьбой своей обижен.

Поликсена. Как ты можешь жаловаться на свою судьбу, коли я тебя люблю. Ты должен за счастие считать.

Платон. Да где ж она, ваша любовь-то?

Поликсена. А вот я тебе сейчас ее докажу. Садись! Только ты подальше от меня.

Садятся на скамейку.

Ну, вот слушай.

Платон. Слушаю-с.

Поликсена. Я тебя полюбила.

Платон. Покорно вас благодарю.

Поликсена. Может быть, ты и не стоишь; да и конечно не стоишь.

Платон. Лучше бы уж вы не любили, мне бы покойней было!

Поликсена. Нет, это я так, к слову, чтобы ты больше чувствовал. А я тебя люблю, люблю и хочу доказать.

Платон. Доказывайте.

Поликсена. Миленький мой, хорошенький! Так бы вот и съела тебя!

Платон подвигается.

Только ты не подвигайся, а сиди смирно!

Платон. При таких ваших словах смирно сидеть вевозможно-с.

Поликсена. Нет, нет, отодвинься.

Платон отодвигается.

Вот так! Как бы я расцеловала тебя, мой миленький.

Платон. Кто же вам мешает-с? Сделайте ваше одолжение!

Поликсена. Нет, этого нельзя. Вот видишь, что я тебя люблю, вот я и доказала.

Платон. Только на словах-с.

Поликсена. Да, на словах. А то как же еще? Ну, теперь ты мне говори такие же слова!

Платон. Нет, уж я другие-с.

Поликсена. Ну, какие хочешь, только хорошие, приятные; я и глаза зажмурю.

Платон. Уж не знаю, приятны ли они будут – только от всей души.

Поликсена. Ну, говори, говори, я дожидаюсь.

Платон. Не только любви, а никакого чувства настоящего и никакой жалости в вас нет-с.

Поликсена. Так разве это у меня не любовь, что же это такое?

Платон. Баловство одно, только свой каприз тешите. Одна у вас природа с Амосом Панфилычем, вот что я замечаю.

Поликсена. Конечно, одна, коли он мой отец.

Платон. И одно у вас удовольствие: издеваться над людьми и тиранить. Вы воображаете, что в вас существует любовь, а совсем напротив. Года подошли, пришло такое время, что уж пора вам любовные слова говорить, вот вы и избираете кого посмирнее, чтоб он сидел да слушал ваши изъяснения. А прикажет вам бабушка замуж идти, и всей этой любви конец, и обрадуетесь вы первому встречному. А мучаете вы человека так, от скуки, чтоб покуда, до жениха, у вас даром время не шло. И сиди-то он смирно, и не подвигайся близко, и никакой ему ласки, все это вы бережете суженому-ряженому, какому-то неизвестному. Обрящет вам тятенька где-нибудь в трактире, шут его знает какого оглашенного, и вы сейчас ему на шею, благо дождались своего настоящего.

Поликсена. Как ты смеешь?

Платон. Позвольте! Так уж вы посадите куклу такую, да и выражайте ей свою любовь! Ни чувствовать она не может, ни казниться не будет, а для вас все одно.

Поликсена. Как ты смеешь такие слова говорить?

Платон. Отчего же и не говорить, коли правда.

Поликсена. Да ты и правду мне не смей говорить!

Платон. Нет уж, правду никому не побоюсь говорить. Самому лютому зверю – льву и тому в глаза правду скажу.

Поликсена. А он тебя растерзает.

Платон. Пущай терзает. А я ему скажу: терзай меня, ну терзай, а правда все-таки на моей стороне.

Поликсена. Не за тем я тебя звала.

Платон. Не за тем вы звали, да за тем я шел. Кабы я вас не любил, так бы не говорил. А то я вас люблю и за эту самую глупость погибаю. Все надо мной смеются, издеваются, хозяин из меня шута сделал; мне бы давно бежать надо было; а я все на вас, на вашу красоту любовался.

Поликсена подвигается.

Куда ж вы подвигаетесь?

Поликсена. Не твое дело.

Платон. А теперь вот из дому выгнали, а я человек честный, благородный. Да в яму еще сажают, завтра повезут, должно быть. Прощайте!

Поликсена подвигается.

Вот уж вы и совсем близко.

Поликсена. Ах, оставь ты меня! Я так желаю, это мое дело.

Платон. Да ведь я живой человек, не истукан каменный.

Поликсена (подвигаясь очень близко). И очень хорошо, что живой. Я ведь ничего тебе не говорю, ничего не запрещаю.

Платон. Да, вот так-то лучше, гораздо благороднее. (Обнимает Поликсену одной рукой.) Вот как я люблю-то тебя, слышала ты? А от тебя что вижу?

Поликсена. Так как же мне любить-то тебя? Научи!

Платон. А вот ты почувствуй любовь-то хорошенько, так уж сама догадаешься, что тебе делать следует.

Поликсена ложится к нему на плечо.

Что ж это ты со мной делаешь, скажи на милость!

Поликсена. Постой, погоди, не трогай, не мешай мне! Я думаю.

Входит Глеб.

Глеб (издали). Вот они дела-то! Чужой человек в саду. Ну, теперь я виноват не останусь. (Уходит.)

Поликсена. Я теперь знаю, что мне делать, я выдумала: я скажу завтра бабушке, что люблю тебя и, кроме тебя, ни за кого замуж не пойду.

Платон. Вот это с твоей стороны благородно, только от бабушки никакого благородства ждать нельзя, – она беспременно подлость какую-нибудь выдумает.

Поликсена. Скажу, коли не хотите обидеть меня, так дайте приданое, а то и не надо… я и без приданого пойду за него.

Платон. Вот это по душе…

Поликсена (печально). Да, по душе. Только ты не очень-то, видно, рад? А говорил, что живой человек.

Платон. Что ж? Да как? Я, право, не знаю.

Поликсена. Ты хоть бы мне спасибо сказал за мою любовь… ну… поцеловал бы, что ли?

Платон. Вот уж это я дурак! (Целует ее.) Извини! Не суди строго! Все чувства убиты.

Поликсена (обнимая Платона). Как я тебя люблю! Вот когда ты сидел далеко, я так тебя не любила, а теперь, когда ты близко, я, кажется, все для тебя на свете, ну, все, что ты хочешь.

Платон. Вот теперь мне и в яму не так горько идти.

Поликсена. Да забудь ты про все, забудь! Знай ты во всем мире только меня одну, твою Поликсену! Милый ты мой, хороший!

Входит Глеб.

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Платон, Поликсена, Глеб.

Глеб (Поликсене). Ах, Поликсена Амосовна! Дурно, очень дурно, ничего нет хорошего! Вон тятенька с бабушкой идут.

Поликсена. Ах! Ну, спасибо, Глеб. (Платону.) Беги скорей, прощай. (Уходит в беседку.)

Платон идет в кусты.

Глеб. Ты куда? Нет, ты погоди!

Платон. Да что ты, в уме ли? Зачем ты меня держишь?

Глеб. Пустить нельзя, шалишь, брат.

Платон. Ну, сделай милость! Ну, не губи ты меня и Поликсену Амосовну!

Глеб. Ее дело сторона – она хозяйская дочь, может в саду во всякое время; а ты как сюда попал, какой дорогой?

Платон. Да тебе что за дело?

Глеб. Как что за дело? Да кому ж дело-то, как не мне? Мне за вас напраслину терпеть.

Платон. Да об чем ты?

Глеб. Об чем? Об яблоках. (Громко.) Караул!

Входят Мавра Тарасовна, Барабошев, Мухояров.

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Платон, Глеб, Мавра Тарасовна, Барабошев, Мухояров. В беседке Поликсена, Филицата.

Барабошев (Глебу). Что, братец, за дебош? Коль скоро ты поймал вора, сейчас крути ему назад лопатки и представь на распоряжение полицейской администрации.

Мухояров (Глебу). Как ты хозяев до беспокойства доводишь, караул кричишь. Нынче уж эта песня из моды выходит, приглашают полицию, составляют акт без этого невежества.

Глеб. Я вам докладывал, что вора предоставлю, вот извольте, и с поличным. (Берет у Платона из рук яблоко.)

Барабошев. Да это Платон Зыбкин. На словах ты, братец, патриот, а на деле фрукты воруешь.

Платон. Я не вор.

Барабошев. В таком случае зачем твои проминажи в чужом саду?

Платон. Я не вор.

Мавра Тарасовна. Так ты, миленький, не воровать приходил?

Платон. Да нет же, говорю я вам; на что мне ваши яблоки!

Мавра Тарасовна. Что ж вы на парня напали? За что его обижаете? Он не вор, он гулять в наш сад приходил, время провести. С кем же ты, миленький, здесь в саду время проводил?

Барабошев. От таких твоих проминажей может быть урон нашей чести. У нас каменные заборы и железные вороты затем и поставлены, что в нашей фамилии существует влюбчивость.

Мавра Тарасовна. Уж ты не утаивай от меня, я хозяйка; коли есть в доме такие гулены, так их унять можно.

Платон (решительно). Вяжите меня скорей! Я вор, я за яблоками, я хотел весь сад обворовать.

Поликсена (выходя из беседки). Не верьте ему: он ко мне приходил.

Барабошев. Маменька, удар! Я даже разговору лишился и не имею слов. Обязан я убить его сейчас на месте, или эту казнь правосудию предоставить, я в недоумении.

Мавра Тарасовна. Погоди, миленький! Ничего я тут особенного не вижу, это часто бывает. Сейчас я все дело рассужу. Кто виноват, с того мы взыщем, а для чего мы девушку здесь держим? И не пристало ей пустые разговоры слушать, и почивать ей пора. (Филицате.) Ну-ка, ты, стража неусыпная!

Филицата. Кому что, а уж мне будет.

Мавра Тарасовна. Веди ты ее, укладывай почивать! Коли бессонница одолеет, сказочку скажи.

Поликсена (обнимая Платона). Бабушка, поздно вы хватились: нас разлучить невозможно.

Мавра Тарасовна. Да зачем вас разлучать, кому нужно? Только не сейчас же вас венчать; вот уж завтра, что бог даст. Утро вечера мудренее. А спать-то тебе надо, да и ему пора домой идти. Ишь он как долго загостился. Иди-ка, иди с богом!

Поликсена (целуя Платона). Прощай, мой милый! Я слово сдержу. Мое слово крепко, – вот так крепко, как я тебя целую теперь.

Мавра Тарасовна. Ну, вот так-то, честь честью, чего лучше! Ужо еще поцелуйтесь. При людях-то оно не так зазорно.

Поликсена целует Платона и уходит.

Небось хорошо, сладко?

Платон. Чудесно-с! Но ежели вы меня убивать – так сделайте ваше одолжение, поскорей!

Мавра Тарасовна. Погоди, твоя речь впереди! Чтоб не было пустых разговоров, я вам расскажу, что и как тут случилось. Вышла Поликсеночка погулять вечером да простудилась, и должна теперь, бедная, месяца два-три в комнате сидеть безвыходно, – а там увидим, что с ней делать. Парень этот ни в чем не виноват; на него напрасно сказали; яблочков он не воровал, взял, бедный, одно яблочко, да и то отняли, попробовать не дали. И отпустили его с миром домой. Вот только и всего, больше ничего не было, так вы и знайте!

Платон. Очень, очень премного вами благодарен.

Мавра Тарасовна. Не за что, миленький.

Платон. Есть за что: рук не вязали, оглоблей не били. Только душу вынули, а членовредительства никакого.

Барабошев. Красноречие оставь! Тебе оно нейдет.

Мавра Тарасовна. Не тронь его, пусть поговорит. Проводить успеем.

Платон. Вы разговору моему не препятствуете? И за это я вас благодарить должен. Все вы у меня отняли и убили меня совсем, но только из-под политики, учтиво… и за то спасибо, что хоть не дубиной. Уж на что еще учтивее и политичнее: дочь-девушку, богатую невесту, при себе целовать позволяете! И кому же? Ничтожному человеку, прогнанному приказчику! Ах благодетели, благодетели мои! Замучить-то вы и ее и меня замучите, высушите, в гроб вгоните, да все-таки учтиво, а не по-прежнему. Значит, наше взяло! Ура!! Вот оно – правду-то вам говорить почаще, вот! Как вы много против прежнего образованнее стали! А коли учить вас хорошенько, так вы, пожалуй, скоро и совсем на людей похожи будете.