Текст книги "Обучение женщиной"

Автор книги: Александр Медведев

Соавторы: Ирина Медведева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Теснота и сутолока в вагоне не раздражали меня. Я относился ко всем этим людям спокойно и с теплотой, но помимо воли меня охватывала печаль. Как получилось, что между жизнью прибалтийской глубинки и русских, белорусских и украинских деревень пролегла такая огромная пропасть?

Я вспоминал слова Ли о том, как формируется модель мира у детей, вырастающих в клане, и думал, какими же являются модели мира этих людей, и какие модели они передадут своим детям. Мне бы хотелось объяснить им то, что я уже понял, чтобы хоть как-то изменить их жизнь, сделать ее чуточку лучше, или если не лучше, то немного легче, но я знал, что это желание бессмысленно. Я не мог ничего изменить.

Я вспомнил, как однажды Учитель сказал:

– Ты не можешь изменить мир. Ты не можешь сделать жизнь других людей лучше. Но ты можешь растить свое дерево, и, сделав счастливым себя, ты сумеешь изменить к лучшему и жизнь близких тебе людей. Это уже кое-что.

Печаль ушла. У этих пассажиров была своя жизнь. В ней были тяжелые моменты, но встречались и минуты счастья. Я действительно ничего не мог сделать для них, но я твердо знал, что бы ни случилось и куда бы меня ни занесла судьба, я, следуя пути воинов жизни, буду продолжать растить свое дерево. Я уже умел быть счастливым.

Глава 10

– Как идут твои дела с пирамидой? – спросила Лин.

– Пока вроде все в порядке, – ответил я. – Мы потихоньку притираемся друг к другу, но прошло не так много времени, чтобы можно было добиться тех идеальных отношений, которых ты требуешь.

Чуткое ухо кореянки легко уловило нотку сомнения в моих словах.

– У меня, почему-то, не создалось впечатления, что все действительно в порядке, – произнесла она, – Что-то тебя беспокоит. Может быть ты объяснишь мне, что именно?

Я задумался.

– Даже не знаю, как бы получше это выразить, – сказал я.

– Мне кажется, что проблема во мне. Ты говорила, что при создании пирамиды мне необходимо любить этих женщин, испытывать к ним самые искренние чувства, и они должны отвечать мне взаимностью. С взаимностью проблем не возникает, да я и сам не могу сказать, что я их не люблю, но любовь, которую я испытываю к ним – какая-то искусственная, словно я выполняю упражнение по созданию определенных эмоций и настроя.

Где-то в глубине души у меня остается странный неприятный осадок, ощущение, которое я не могу определить и не могу понять. Мне нравятся эти женщины, мне хочется любить их, и в то же время что-то внутри меня противится этой привязанности. Время от времени я ощущаю что-то вроде внутреннего барьера, внутреннего отталкивания, которое иногда сменяется чувством вины, а иногда – иррациональным необоснованным страхом. Конечно, моей техники управления эмоциями хватает на то, чтобы подавлять эти неприятные ощущения и испытывать те чувства, которые я хочу, но все же этого недостаточно. Мне не нравится эта раздвоенность чувств.

– Так происходит со всеми, – ободряюще улыбнулась кореянка. – Меня бы удивило, если бы тебе удалось этого избежать. Это всего лишь означает, что кое-какие кирпичики твоей модели мира положены криво, и, чтобы добиться успеха со своей пирамидой, ты должен подправить некоторые из них.

– Мне, конечно, нравятся аллегории, – сказал я, – но не могла бы ты объясниться более конкретно?

– Почему бы и нет? – не стала спорить Лин. – Кирпичики, из которых складывается твоя модель мира – это твои убеждения и установки, возникавшие незаметно для твоего сознания в процессе всей жизни. О некоторых своих убеждениях, прошедших цензуру сознания, ты осведомлен, и ты можешь их высказать, если тебя об этом попросить, но убеждения, прошедшие цензуру сознания, составляют лишь небольшую часть твоей модели мира, ее оштукатуренный и подкрашенный фасад, за которым скрывается шаткое и неустойчивое сооружение.

Обычный человек привык жить со своей моделью, он научился уравновешивать ее и избегать толчков, способных ее разрушить, но воин жизни сам разрушает свою модель, точнее, видоизменяет ее, восстанавливая сломанные кирпичи и укладывая их ровно и гармонично.

– Учитель обычно говорил о расширении модели мира, а не о ее разрушении, – сказал я. – И я, следуя его указаниям, старался именно расширять ее, чувствуя, как от этого она действительно становится более устойчивой и гармоничной.

– Одного расширения недостаточно, – покачала головой кореянка. – Мозг шизофреника или наркомана под действием безумных фантазий может безгранично расширять модель мира, но эта модель мира не будет устойчивой. Она способна рассыпаться в любой момент, похоронив под обломками своего носителя. На опыте твоего общения с женщинами пирамиды ты сумел убедиться, что расширение модели мира не решает все проблемы.

– А почему ты связываешь мои затруднения именно с убеждениями, с кирпичиками модели мира? – спросил я. – Может быть, все дело в том, что я до безумия влюблен в тебя, и именно поэтому мне сложно испытывать подобные чувства к еще изрядному количеству других женщин? Для подпитывания чувств и эмоций необходимо наличие определенного количества энергии, и иногда мне кажется, что причина заключается именно в нехватке энергии. Я заметил, что когда я переутомлен, мое внутреннее отталкивание заметно усиливается, но как только я отдохну и восстановлю силы, оно исчезает, становясь почти незаметным.

– Просто когда ты чувствуешь себя энергичным и полным сил, у тебя хватает энергии на защиту целостности своей модели мира, и эта энергия, к сожалению, растрачивается впустую. Именно поэтому гораздо целесообразнее выправить модель раз и навсегда, чем защищать ее от самого себя всю оставшуюся жизнь.

– Может быть ты и права, – пожал плечами я. Кореянка прикоснулась к моей руке и пристально посмотрела мне в глаза. Ее лицо стало серьезным и сосредоточенным.

– Ты считаешь, что действительно искренне любишь меня? – спросила она.

– Конечно. Неужели ты в этом сомневаешься? Ты ведь знаешь меня, как никто другой.

– А теперь постарайся быть абсолютно честным со мной и с самим собой. Неужели у тебя никогда не возникает при общении со мной того же внутреннего отталкивания, неприятия или иррационального страха?

Словно спровоцированная ее словами, волна липкого ужаса поднялась у меня внутри. Я одновременно испытывал страх и печаль, желание убежать и желание оттолкнуть, и может быть, даже ударить ее. Я похолодел, чувствуя, как у меня по спине пробегают отвратительные холодные и влажные мурашки. Желудок непроизвольно сжался. Меня подташнивало.

– Лин, что ты сделала? – с ужасом спросил я. – Этого просто не может быть. Я не могу испытывать по отношению к тебе таких чувств. Это неправильно. Со мной никогда такого не случалось.

– Это случалось с тобой, и много раз, – спокойно сказала кореянка. – Ты просто этого не замечал, потому что твое влечение ко мне гораздо сильнее, чем отталкивание. Ты игнорировал эти неприятные сигналы, исходящие из глубин подсознания, считая, что любишь меня, и просто отказывался открыто признать то, что противоречило твоим глубоким и сильным чувствам. Сейчас ты впервые оказался лицом к лицу с тем, чего так долго не хотел признавать – с твоей двойственностью по отношению к женщине.

Я выполнил глубокое дыхание, пытаясь избавиться от отвратительного спрута, угнездившегося у меня внутри, но напряжение не спадало.

– Ты борешься, – услышал я голос Лин. – Не надо бороться. Просто признай, что эти чувства тоже часть тебя. Это станет первым шагом.

– Первым шагом к чему? – спросил я просто, чтобы что-то сказать.

Разговор отвлекал меня от отвратительных навязчивых ощущений, которые я, несмотря ни на что, в глубине души отказывался признать своими.

Лин обняла меня, прижимаясь ко мне всем телом. Ее губы скользнули вдоль моей шеи и щеки, отыскав, наконец, мой рот. Поцелуй, вначале нежный, стал влажным, жарким и чувственным. Язык девушки, вибрируя, пробегал вдоль моих губ, пробираясь глубже, к деснам, проникая в глубину рта.

Напряжение спадало, и я с огромным облегчением отметил, что на смену так растревожившим меня ощущениям снова приходит глубокая и безграничная любовь к моей возлюбленной.

Лин отстранилась, и из-под упавших на лицо волос блеснул ее лукавый взгляд.

– Так-то лучше, – улыбнулась она. – Не стоит стыдиться своих чувств или отказываться от себя самого. Эти тревожные чувства – всего лишь результат действия некоторых испорченных и перекошенных кирпичиков твоей модели мира. Тебе остается только восстановить и исправить их.

– Как это сделать? – спросил я с внезапно пробудившимся интересом.

– Для начала нужно узнать, как в твоей модели мира оказались именно такие кирпичики, то есть понять, как женщины научили тебя реагировать на них подобным образом.

– Вообще-то мне казалось, что я хорошо реагирую на женщин, – задумчиво сказал я, уже понимая, что на самом деле это не так.

– Когда-то женщины причинили тебе вред, – с уверенностью сказала Лин. – Иначе бы у тебя никогда не возникало при общении с ними чувства страха и отталкивания.

– Наверное, всем женщины когда-нибудь в той или иной форме причиняют вред, – сказал я. – В жизни каждого человека встречается достаточно травм.

– Так расскажи мне о своих, – предложила Лин. – А потом мы поговорим о том, как исправить твою модель мира.

Я задумался. Сначала мне вспомнилась мать. Хотя она всю жизнь дарила мне самую искреннюю и неподдельную родительскую любовь, ее жуткие и безобразные ссоры с отцом действительно болезненно отзывались в моей душе. И тут же я понял, что дело тут совсем не в матери. Меня захлестнули воспоминания, часть которых, наиболее мучительную, я ухитрился загнать так глубоко внутрь, что почти никогда об этом не вспоминал. Одним из них было воспоминание о моей первой любви. Долгое время я думал, что эта девушка обманула и бросила меня, и лишь потом я узнал, что она была зверски убита.

Это случилось со мной в начале десятого класса. Всецело поглощенный тренировками по самбо и дзюдо, веселыми развлечениями с приятелями и домашними проблемами, я почти не обращал внимания на девочек. Не то, чтобы я никогда не провожал взглядом стройные фигурки местных красоток, но делал это скорее из солидарности с уже искушенными в этом вопросе друзьями, чем по велению сердца, и менее всего в то время мне могло бы прийти в голову знакомиться с девушками на улице.

Но, несмотря на мое несколько запоздалое развитие в этой области, с Таней я познакомился именно на улице. Орудием судьбы в данном случае послужил местный хулиган по кличке Морозуля.

Я знал Морозулю много лет, нам нравилось встречаться и бродить по окрестностям в поисках приключений. Гормоны заиграли в крови приятеля-хулигана гораздо раньше, чем у меня, и он с увлечением приставал на улице ко всем более или менее смазливым девушкам. Хотя Морозуля считал себя экспертом по женскому вопросу, оставившим далеко позади таких примитивных любителей, как Дон Жуан и Казанова, на его неуклюжие, хотя и напористые ухаживания откликался лишь весьма незначительный процент дам, но мне нравилось наблюдать за самим процессом «охоты», изучая, как реагируют леди на те или иные лестные предложения и комплименты.

В тот день полем для «охоты» Морозуля выбрал центральный парк, и я с удовольствием отправился его сопровождать.

– Вот это телка! – цокая языком от удовольствия, восхитился Морозуля. – Смотри, как я сейчас ее закадрю. Учись, пока я жив!

Девушка действительно была что надо. Я с удовольствием разглядывал ее, пока мой приятель приближался к ней походкой бывалого соблазнителя и говорил очередные стереотипные банальности.

К моему удивлению, девушка посмотрела на меня и сказала что-то, указывая в направлении, где я находился. Казалось, они немного поспорили, а потом оба направились в мою сторону.

– Ну, старик, тебе повезло! – с ходу брякнул Морозуля. – Запомни, за тобой должок. Эта красотка хочет с тобой познакомиться.

Вблизи девушка оказалась еще красивее. Она выглядела на несколько лет старше меня, и это обстоятельство здорово меня смущало. Кроме того, она была первой девушкой, пожелавшей со мной познакомиться, и я с трудом представлял, чего она от меня ждет, и как я должен себя вести.

– Меня зовут Таня, – представилась она. – А ты очень симпатичный, не то, что твой приятель.

Морозуля за ее спиной скорчил рожу в ответ на столь нелестную оценку своих мужских достоинств, затем заговорщески подмигнул мне, дурачась, послал воздушный поцелуй, а потом, как и положено настоящему другу, тихо слинял.

Так начались наши встречи с Таней. Мы гуляли по парку, ели мороженное, и наш роман стремительно набирал обороты. Таня полностью захватила бразды правления, безоговорочно лидируя в наших отношениях. Пока я терзался сомнениями по поводу того, что я должен или не должен делать, припоминая прочитанные мною романы, девушка успела понять, что ничего путного от меня не дождешься, и, заманив меня в укромный уголок парка, принялась целовать и ласкать меня с искусством, свидетельствовавшим о большом жизненном опыте.

Обычно героини книг так себя не вели, но я не стал сопротивляться, стараясь «сохранить лицо» и не выдать охватившего меня смятения. Красота и искусство Тани пробудили, наконец, во мне природные инстинкты, заглушенные напряженными тренировками, и гормоны забурлили во мне даже сильней, чем в хулигане Морозуле.

Я влюбился окончательно и бесповоротно. С каждой ноной встречей наши ласки становились все более бурными, и мы поняли, что пора подыскать более пригодное место для встреч, чем улицы и парки Симферополя.

Таня без труда разрешила возникшую проблему, обратив мое внимание на сарай, в котором хранились инструменты для уборки парка. Замок был сломан, поэтому сарай не запирался, и на его полу оставалось достаточно свободного места для нас двоих.

Мы договорились встретиться у сарая на следующий день. Всю ночь я не спал, ворочаясь с боку на бок и пытаясь представить себе, как все произойдет и удастся ли мне с честью выдержать экзамен на звание мужчины. Я прибежал к сараю за полчаса до назначенного времени, волнуясь, как никогда в жизни. Затем потянулось ожидание – час, два, три…

Таня не пришла.

С тех пор я больше не видел ее. У меня не было ее телефона, я не знал, где она живет, чем занимается. Я не мог отыскать ее, да и честно говоря, не хотел.

Боль, причиненная ее, как мне казалось, намеренным обманом, не проходила еще много месяцев. Я не понимал, зачем этой девушке понадобилось дурачить меня таким бессмысленным и жестоким образом, притворяться влюбленной, обещать мне райское блаженство. Первая женщина, которую я полюбил, оказалась для меня загадкой. Я не мог ни предвидеть, ни понять, ни оправдать ее поведения.

Возможно это ощущение униженности и подавленности повлияло и на мои отношения с Морозулей. Я вдруг увидел его в другом свете. Ведь, в сущности, он пытался поступать с женщинами таким же образом, как Таня поступила со мной. Последней каплей, положившей конец нашей дружбе, оказалась обострившаяся брезгливость, которую я испытывал, наблюдая, как, сходив в туалет, он затем неизменно вытирает пальцы о стену.

Даже сейчас, вспомнив, как Морозуля это делал, я брезгливо поморщился.

– Теперь ты видишь, как возникают перекошенные кирпичики модели мира, – сказала Лин. – О твоем отношении к женщинам мы еще поговорим, а сейчас я хотела бы обратить твое внимание на то, что произошло у тебя с твоим другом. Ты оставил его из чувства брезгливости, причем брезгливость эта оказалось двоякой – с одной стороны чисто физической, а, с другой стороны, эмоциональной, поскольку ты ассоциировал его с предавшей тебя девушкой. Откуда взялись у тебя такие проявления брезгливости?

– Наверное, от матери. – ответил я. – Она просто патологически брезглива, и питает к микробам столь непреодолимое отвращение, что моет руки по пятьдесят раз на дню, так что у нее облезает кожа от постоянного мытья.

– Но ты ведь не боишься микробов?

– Со мной все как раз наоборот, – сказал я. – Я могу спать хоть в ботинках, спокойно сажусь на чистую постель, а к микробам отношусь по принципу «к заразе зараза не липнет». Возможно, это у меня от отца. Он никогда не страдал приверженностью к излишней гигиене, а его брат дядя Федя вообще был искренне убежден в том, что если микробы в организм не попадают, то откуда взяться иммунитету?

– Если бы, не вспоминая историю с Морозулей, кто-нибудь спросил тебя, брезглив ты или нет, что бы ты ответил? – поинтересовалась Лин.

– Я бы сказал, что нет.

– Теперь ты видишь, как сознание фильтрует твою модель мира, выдавая желаемое за действительное. Совершенно неожиданно ты наткнулся на не очень приятную правду о самом себе: ты бросил своего друга из-за неосознаваемых тобою, но исключительно сильных убеждений, совершенно не связанных с его отношением к тебе.

Брезгливость матери не могла не отразиться на тебе, и она передалась тебе в трансформированной форме. Ты видел, сколь нелепо ее чрезмерное пристрастие к гигиене, и отвечал противодействием, подсознательно становясь более неряшливым и небрежным, чем это принято. Уверена, что если бы мать с детства говорила тебе, что после туалета ни в коем случае нельзя вытирать пальцы о стену, ты бы занимался именно этим, утверждая таким образом свою индивидуальность и право на свободное волеизъявление, и тогда твой приятель-хулиган вместо отвращения, вызывал бы у тебя уважение, как собрат по убеждениям.

Но поскольку запрет на вытирание пальцев о стену не входил в действия твоей матери, то в этом смысле ты оказался столь же брезглив, как и она по отношению к микробам.

Мне стало стыдно. Только сейчас я понял, что дружба с Морозулей, несмотря на его многие отнюдь не ангельские черты характера долгое время была важна для меня, и в свете того, что объяснила мне Лин, мое поведение выглядело не очень приятно.

– Тогда я этого не понимал, – сказал я, словно пытаясь оправдаться, хотя было очевидно, что оправдания тут никому не нужны.

– Не стоит сожалеть о прошлом, – мягко сказала кореянка. – Ты ничего не сможешь в нем изменить. Главное – понять и увидеть то, чего ты раньше не замечал, и избавить себя от подобных ошибок в будущем. В человеке важно не то, вытирает он пальцы о стену или нет, а его человеческая сущность. Ты должен быть не обличителем, а воспитателем. Если сущность какого-то человека тебе близка, не стоит разрушать ваши отношения из-за каких-то его привычек, неприятных тебе в силу неведомо как сформированных убеждений. Умея общаться с людьми, можно избавить их от многих дурных стереотипов поведения. Изменить сущность гораздо труднее. Для этого нужно изменить слишком многие кирпичики в модели мира.

– Ты расскажешь мне, как это сделать? – спросил я.

– Расскажу в свое время, – сказала Лин. – А теперь вернемся к травмам, когда-то нанесенным тебе женщинами. – Ты помнишь еще что-нибудь?

– Это трудно забыть, – ответил я. – Это случилось вскоре после исчезновения Тани…

Как я потом узнал, в очередной водоворот событий меня втянул одноклассник Беня. Как-то раз в разговоре с одной своей очень красивой и чересчур самоуверенной знакомой он рассказал обо мне, о моих спортивных успехах, между делом упомянув и о том прискорбном факте, что я в своем столь почтенном возрасте все еще пребываю в девственниках.

Вероника почему-то восприняла это, как вызов, и тут же заключила пари на бутылку коньяка, что за одно свидание сделает из меня мужчину.

Не имея понятия о том, что на меня уже делают ставки, я не почуял подвоха, услышав в трубке незнакомый, но приятный женский голос.

– Это Саша? – поинтересовалась незнакомка. – Вы меня не знаете, но нам необходимо встретиться, и как можно скорее. Речь идет о вашей матери.

– О моей матери? – удивился я. – Может быть, вам лучше поговорить с ней самой?

– Нет, – настаивал голос в трубке. – Никому ничего не говорите. То, что я хочу вам сообщить, я могу сказать только ее сыну.

Удивленный и слегка обеспокоенный, я согласился. Углубившись в хитросплетение узеньких улочек старого города, я отыскал небольшой одноэтажный дом с пристроенной застекленной верандой.

Дверь открыла высокая стройная девушка. Ее сильное крепкое тело выдавало пристрастие к спорту.

– Я Вероника, – сообщила она.

Точно с такой же интонацией она могла бы произнести: «я английская королева».

Во взгляде, брошенном на меня, явственно читался высокомерный вызов, приправленный изрядной долей агрессивного женского кокетства.

Предательство Тани сделало меня малочувствительным к специфическим женским взглядам, и я, особо не напрягаясь, спокойно ждал, пока она в течение нескольких секунд оценивала меня, сопровождая это действо соответствующей мимикой.

– Вы хотели поговорить со мной о маме? – наконец, осведомился я.

– Пройдите в комнату и подождите меня. Я сейчас, – приказала Вероника, и изящно развернувшись на каблуках, исчезла.

Я прошел в комнату и остановился у окна, разглядывая обиталище загадочной незнакомки. Погруженный в размышления том, какое отношение все это имеет к моей матери, я не сразу заметил, как девушка очутилась рядом со мной. Когда я понял, что она собирается сделать, было уже слишком поздно.

Раздетая донага. Вероника набросилась на меня, как негр, вышедший из тюрьмы после восьмилетнего заключения, на уличную проститутку. Совершив прыжок, достойный изголодавшейся рыси, она вцепилась в меня мертвой хваткой, пытаясь добраться губами до моего рта, в то время, как ее руки беспорядочно шарили по телу, забираясь под одежду.

От неожиданности у меня перехватило дыхание. Я так и не успел сообразить, что произошло, отреагировав чисто на инстинктивном уровне, как на неожиданное нападение агрессора. Все произошло так быстро, что я даже не успел понять, ударил я ее или просто оттолкнул, но через мгновение я увидел, как она падает на кровать и остается на ней лежать совершенно неподвижно, голая, с нелепо разбросанными руками и ногами. Вероника была без сознания.

Вряд ли я смогу подобрать слова, чтобы описать охвативший меня ужас. С детства воспитанный в глубоком уважении к женщинам, я даже представить себе не мог, что когда-нибудь окажусь способным поднять руку на одну из них. И все-таки это произошло. Я представил, что сказала бы мама и дирекция школы, увидев меня наедине с обнаженной, находящейся без сознания девицей.

Взвыв от ужаса, я ринулся прочь от этого кошмарного места по самому кратчайшему пути – через окно. Высадив своим телом деревянную раму вместе со стеклами, я, как ковбой, вылетающий из окна салуна, кувыркнулся по земле, и, не чувствуя под собой ног, помчался прочь, не разбирая дороги.

Очнулся я лишь у памятника Ленина. Организм уже не выдерживал темпа бешенного галопа, и я, задыхаясь, перешел на быстрый шаг.

Способность соображать постепенно возвращалась. Переживая вновь роковые события, я уже и сам удивлялся тому, что натворил. Мне вспомнилось соблазнительное тело Вероники, которое по горячке я так и не сумел рассмотреть, и которое теперь стояло у меня перед глазами, как навязчивая картинка из «Плейбоя». Видимо, все дело было в испуге от внезапного нападения, к которому я совершенно не был готов. При мысли об упущенной возможности, я сжал зубы и тихо застонал. Вероника была даже красивее, чем Таня. Не знаю почему, но она хотела меня, а я что натворил!

– Это же надо быть такой дурой – ни с того ни с сего набрасываться на человека! – обиженно подумал я. – Можно ведь было сначала поговорить по-людски, а так – чего добилась? Валяется там на кровати, как куль с мякиной.

Погуляв еще часика полтора, чтобы окончательно успокоиться, я решил забыть все происшедшее, как страшный сон, надеясь что мне больше никогда не доведется увидеть эту чересчур темпераментную амазонку.

К сожалению, я ошибался. Проигранная бутылка коньяка, а, главное, ущемленное самолюбие доселе не знавшей мужского сопротивления девицы требовали быстрого и жестокого отмщения. И оно не замедлило последовать, по воле благосклонной ко мне судьбы превратившись, буквально чудом, в веселый фарс.

В книге «Тайное учение даосских воинов» я уже упоминал о страсти местной молодежи к дракам на танцплощадках. Танцплощадка, которую все, уж не знаю почему, называли «Ямой», находилась в центральном парке, и я в школьные годы частенько бывал на ней, правда не для того, чтобы потанцевать. Я ожидал захватывающего момента очередной драки между вечно враждующими группировками подростков, чтобы по бодрящему крику: «наших бьют» включиться в общее веселье.

Накануне вечером меня вызвал во двор некто Киля или Килька, один из заводил и заядлых драчунов нашей дружной когорты.

– Ты представляешь, вчера эти гады Васю отделали, – размахивая руками и брызгая слюной от возбуждения, возмущался он. – На Ваське просто живого места не было! Собираемся завтра на танцплощадке. Мы им еще покажем, кто кого. Будут знать, как наших бить.

Скорее из любви к искусству, чем из желания отомстить за избитого Васю, который, по моему мнению, давно напрашивался на неприятности, я точно в назначенный час явился на танцплощадку. Наши уже были в сборе и с нетерпением ожидали часа «икс», то есть вопля: «наших бьют», незаметно рассредоточившись по самой танцплощадке и ее ближайшим окрестностям.

Я стоял снаружи, ожидая появления недругов, но они то ли опаздывали, то ли решили вообще не приходить, убоявшись мести за обиженного Васю.

Красные «Жигули» съехали с дорожки и затормозили недалеко от меня.

Я удивился. Машинам въезд в парк был запрещен.

– Может, милиция? – подумал я. В присутствии милиции я драться не собирался. Из машины, неторопливо и степенно, как мафиози из итальянских фильмов, выбрались четверо здоровенных парней лет двадцати-двадцати пяти. Затем на траву опустились стройные ножки в изящных туфлях на высоком каблуке, и моему удивленному взгляду предстала Вероника, одетая, как секс-бомба – гроза всех мужчин. На ее лице сияла торжествующая улыбка, в глазах сверкала жажда мести.

– Вот он, – сказала она, величественным, но, по моему мнению, чересчур театральным жестом указывая на меня своим гориллам.

Те, так же степенно и неторопливо, двинулись ко мне с самым недвусмысленным видом, рассредотачиваясь, чтобы окружить меня с четырех сторон.

Я замер на месте, не зная, что делать. Естественно, первым моим импульсом было бежать, но этого мне не позволяла дурацкая гордость, С другой стороны, судя по их многообещающему виду, драка с вероникиными поклонниками обещала быть нешуточной. Мне на ум в очередной раз пришли мама, школа и милиция, и тут судьба в лице расстроенного отсутствием соперников Кильки пришла мне на помощь. По воле случая, он оказался точно посередине между мной и подъехавшей машиной и сориентировался в ситуации гораздо быстрее, чем я.

– Наших бьют! – взвился над площадкой долгожданный крик, и я, так и не успев пошевелиться, увидел, как наша застоявшаяся в бездействии боевая единица дружно бросилась на врага.

Темные быстрые тени перескакивали через ограду танцплощадки, выбегали через дверь, появлялись откуда-то из-за кустов…

Каких-то жалких четыре противника для такого скопления жаждущего отмщения за Васю народа – это же просто насмешка!

Пытаясь хотя бы раз заехать по морде ненавистному врагу, группа поддержки мгновенно погребла дружков Вероники под грудой орущих и дергающихся тел.

Сама же вдохновительница мщения смотрела на крах своей армии с высокомерием, в котором дозировано сочетались презрение и отвращение. Криво усмехнувшись, она села за руль машины, и, резко газанув, укатила, оставив четверку страдальцев на произвол судьбы.

На их счастье, почти тут же подоспела милиция, вспугнув драчунов переливистыми трелями свистков. Все бросились врассыпную, милиционеры азартно рванули вдогонку. На меня представители власти не обратили никакого внимания, потому что я как стоял, так и продолжал спокойно стоять, с интересом разглядывая мечущихся туда-сюда друзей и преследующих их милиционеров. Потом я повернулся и неторопливо направился домой, на сей раз уже уверенный, что это еще далеко не последняя встреча с мстительной симферопольской амазонкой. На этот раз я не ошибся.

Я шел по парку Гагарина, глубоко погрузившись в свои мысли. Близились выпускные экзамены, а уровень моих познаний, к сожалению, оставлял желать лучшего.

Мой рассеянно блуждающий взгляд остановился на стройных женских ножках, изящество которых выгодно подчеркивал примостившийся рядом громадный угольно-черный дог. Я всегда питал слабость к собакам, и, залюбовавшись этим молодым красавцем, который, даже спокойно сидя у ног хозяйки, явно давал понять, что связываться с ним не стоит, не сразу сообразил поинтересоваться, является ли лицо владелицы дога столь же отрадным зрелищем, как и ее лодыжки.

Закончив созерцание собаки, я перевел глаза вверх и замер от удивления, встретившись взглядом с Вероникой. Ее миловидное личико искажала леденящая сердце торжествующая усмешка. Не веря своим глазам, я наблюдал, как она демонстративно медленно отстегнула карабин поводка и коротко скомандовала:

– Взять!

Собака и я взвились в воздух одновременно. Инстинкт самосохранения не подвел меня и на этот раз, и я ухитрился почти без усилий перемахнуть через двухметровый каменный забор, отделявший парк от дворика с каким-то небольшим административным зданием – кажется, агитпунктом.

Падая, я поцарапался о росшие во дворе кусты, но тут же вскочил на ноги, прикидывая, куда бежать, и в этот момент над забором показалась оскаленная морда дога. Еще мгновение – и громадный пес, перемахнув через препятствие, бросился на меня, нацеливаясь в горло.

У меня не было шанса уклониться или убежать, и единственное, что я смог сделать – это намертво вцепиться обеими руками в кожу под ушами собаки, удерживая ее морду так, чтобы пес не мог впиться в меня зубами.

Толчок мощных лап опрокинул меня на землю, и мы закатились за кусты. Я ухитрился обвить туловище собаки ногами, удерживая его изо всех сил. Лапы дога раздирали мне кожу, но я был так напуган, что ничего не чувствовал, главное – пока мне удавалось удерживать его.

Потом, вспоминая эту ситуацию, я неоднократно мысленно благодарил моего тренера по дзю-до Игоря Васильевича Бощенко. Как раз в то время он показал мне технику удушения ногами, и я, собрав все свои силы, отчаянно сжал бедрами извивающееся тело собаки. Ее дыхание участилось, сделавшись хриплым. Падающая изо рта слюна заливала мне грудь, судорожные биения лап постепенно затихали. Еще немного – и тело дога бессильно обмякло в моих руках. Он был мертв.

С трудом расцепив онемевшие от напряжения ноги, я встал на четвереньки, медленно приходя в себя. Недалеко я увидел калитку, ведущую на улицу. Еще не полностью соображая, что и как, я буквально ползком добрался до ее и, только оказавшись на улице, поднялся на ноги.

Желая узнать, чем сейчас занимается Вероника, я обогнул ограду и вошел в парк. Несостоявшаяся убийца висела на заборе, вглядываясь в густые кусты, скрывшие от нее тело собаки. Она звала дога, и в голосе ее звучали испуганные нотки.

Увлеченная этим занятием. Вероника не заметила, как я оказался у нее за спиной. Схватив ее за изящные лодыжки, я резким движением перекинул девушку через забор. Я был так зол, что в данный момент меня не волновало даже если бы она сломала себе шею. Раздавшийся с другой стороны вскрик свидетельствовал о том, что она осталась жива.

Я развернулся и побежал домой. Меня терзало запоздалое раскаяние. Было что-то ужасно несправедливое в том, что прекрасный молодой пес заплатил жизнью за глупые выкрутасы своей мстительной хозяйки. Я понимал, что у меня не было выбора. Я не смог бы удерживать его слишком долго, и, если бы я его не удушил, пес почти наверняка убил бы меня или, в лучшем случае, очень сильно покалечил, Я надеялся, что эта история послужит, наконец, Веронике уроком, и она отвяжется от меня.

Столь бурный, но несколько разочаровывающий опыт общения с представительницами прекрасного пола отбил у меня охоту к дальнейшим приключениям, и когда, спокойно прогуливаясь по Пушкинской улице, я ощутил толчок в спину и понял, что гибкое женское тело прильнуло ко мне, обвивая за шею руками, я вновь испытал то же самое чувство, что и в квартире Вероники, когда та, голая, набросилась на меня, и едва удержался от инстинктивного импульса ударить или оттолкнуть очередную навязчивую незнакомку.

Прочитав на моем лице откровенную злость, девушка слегка отодвинулась, и я резким движением высвободился из ее объятий.

– Что тебе надо? – не очень вежливо спросил я. Я не хотел новых проблем. Единственное, что мне было нужно – это чтобы женщины оставили меня в покое.

– Извини, я не думала, что ты так отреагируешь, – сказала девушка, видимо не привыкшая к тому, что мужчины вырываются из ее объятий. – Ты не знаешь меня, но я тебя знаю уже давно. Я Аня, подруга Тани. Когда-то Таня издали показывала мне тебя, и ты мне очень понравился, но тогда я не могла даже пытаться познакомиться с тобой, потому что не хотела перебегать дорогу подруге.

– Вряд ли бы тебе удалось перебежать ей дорогу, – хмуро сказал я. – Таня неплохо повеселилась на мой счет и исчезла, не оставив ни ответа, ни привета. По правде говоря, я не хочу даже слышать о ней.

Глаза Ани округлились от удивления.

– Так ты что, ничего не знаешь? – спросила она с какой-то странной интонацией, на которую я, раздраженный ковырянием в старой ране, не обратил внимания.

– А что я должен знать? – поинтересовался я. – Твоя подруга назначила мне свидание и так и не появилась. С тех пор о ней ни слуха, ни духа.

– Таню убили, – тихо сказала Аня. – Она не пришла на свидание с тобой потому, что уже не могла этого сделать. Я оторопел.

– Убили? – недоверчиво спросил я.

– А ты действительно ничего не знал? – в свою очередь переспросила Аня.

– У меня не было ее телефона, – растерянно объяснил я. – Я не знал, где ее найти. Я думал, она меня бросила. Как это случилось?

– Ей отрезали голову, – с еще не утихшей болью в голосе сказала Аня. – Тело вместе с головой бросили на железнодорожное полотно, видимо надеясь, что его переедет поезд. Я точно не знаю, что произошло, но по-моему Таня каким-то образом оказалась замешана в криминальные разборки. Она туманно намекала на какие-то тайны, что ей грозит опасность, но я не обращала внимания, думая что это – просто фантазии.

Захлестнувшее меня чувство вины и стыда почти заставило меня застонать от горя. За эти месяцы чего я только не передумал о Тане, обвиняя ее во всех смертных грехах, а она, не сделав мне ничего плохого, закончила жизнь на железнодорожных путях с отрезанной и отброшенной в сторону головой.

Мне было так плохо, что я чувствовал, что просто не в силах продолжать разговор.

– Извини, но мне нужно домой, – сказал я. Аня, казалось, понимала мое состояние.

– Мы могли бы встретиться еще раз? – спросила она.

– Да. Только не сегодня, – сказал я, нетвердой рукой выводя на обрывке бумаги номер своего телефона.

Мы с Аней начали встречаться. Она нравилась мне, но, похоже, я нравился ей гораздо больше. Больше всего меня поражал в Ане ее типично мужской стиль поведения.

Принимая участие в «мужских разговорах» со школьными товарищами, я приобщался вековому опыту обольщения женского пола.

– Если ты идешь с девушкой по дороге, – говорил один знаток, – и видишь перед собой крышку канализационного люка, – обними ее за талию и скажи: «Осторожно, не споткнись. Там канализационный люк».

– Если ты переходишь с девушкой дорогу, возьми ее за руку, и скажи: «Осторожно, не споткнись о край тротуара», – добавлял другой.

– Если ты сидишь с девушкой в кино, обними ее и положи руку ей на плечо, – советовал третий.

Словно подслушав наши разговоры, Аня, завидев канализационный люк, обнимала меня за талию, говоря:

– Не споткнись, дорогой. Там канализационный люк. При переходе через улицу она заботливо брала меня за руку, напоминая:

– Осторожно. Не споткнись о край тротуара.

Во время киносеансов она неизменно проявляла инициативу, обнимая меня и кладя руку мне на плечо.

Хотя и без всех этих ухищрений я испытывал к Ане довольно сильное влечение, воспоминания о Тане продолжали меня терзать безотчетным чувством вины, и в глубине души я не мог предать ее память, заведя роман с ее лучшей подругой.

Постепенно наши отношения сошли на нет, оставив в моей душе смутное чувство печали, вины и сожаления.

Вот, пожалуй, и все, – закончил я. – Наверное, можно было бы вспомнить еще что-то, но это будет уже позже и не оставит в моей душе такого глубокого следа.