Текст книги "Тысяча и один день (сборник)"

Автор книги: Александр Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 57 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Глава 6
ШАНТАЖИСТ

Комната – большая, угнетающая своими размерами, очень светлая, но свет идет не из занавешенных наглухо окон (кстати, ночь на дворе), а струится сверху, где высокий потолок усеян мелкими светильниками, как клопами. Чересчур много света. Под этим потоком чувствуешь себя маленьким и ничтожным, вызывающим чисто академический интерес, как редкое насекомое, приколотое булавкой к пробковой дощечке в энтомологической коллекции.

Одноногий металлический табурет намертво привинчен к полу. Моя левая рука свободна – правую украшает браслет с цепочкой, прицепленной к ножке того же табурета. Хоть я и гладиатор из шоу «Смертельная схватка», но даже мне не светит выворотить табурет из пола и скрыться с ним в Вязкий мир – мускулов не хватит, и пуп развяжется. Да и незачем...

Знал, куда шел.

Мне не пришлось снова демонстрировать эфбэшницам свое умение телепортировать – после моего бегства материалов у них хватало с избытком. А вот удивить их мне, кажется, удалось, и сейчас они решают: глуп ли я беспробудно – или, наоборот, себе на уме. Похоже, им не нравится ни тот ни другой вариант.

Они даже не скрыли, что озадачены: беглец явился сам! Наверняка они предпочли бы, чтобы меня поймали и, сломив сопротивление при аресте, доставили бы в этот кабинет со скованными за спиной руками и вдобавок пристегнутым к самой мясистой спецназовке, дабы сопутствующая масса заведомо превышала пороговую, – откуда им знать, что мой предел всего-навсего двенадцать килограммов?

Холеная дама – та самая – сидит напротив меня через гигантский стол. Нет, не совсем напротив, скорее жмется к краю... Там есть еще один стул посередине, который, вероятно, предназначен ее начальству. А начальство – задерживается.

Отпустив конвой, дама листает бумажки и молчит. А ведь ей, вероятно, сегодня влетело за то, что я от нее ушел...

Сижу. Скучно и нервно. Пространство – давит. Так надо: пусть эксмен посидит и проникнется. Попытался уйти – не вышло. Сам понял, что крылья коротки, и явился лизать хозяевам руки, как нашкодивший щенок. Посиди, посиди... Подумай, коли еще способен. Кто ты есть? Эксмен, бывший человек, каковой факт префикс «экс» очень дает почувствовать. Какие еще слова начинаются с «экс»? Экс-гумация, экс-кремент, экс-каватор, экс-тракция, экс-гибиционизм... либо что-то технически-специальное, либо нечто физически или фонетически неприятное. Экстерриториальность... бр-р... будто камнедробилка в действии. Или по щебню на квадратных колесах. Словечко. Даже в слово «экзекуция» буква «з» забралась как бы по недоразумению. Иное дело префикс «эс»: эстакада, эстуарий, эстамп, эстетика... Есть разница, верно? Изящно-грозное слово «эсток» – тоже там. Красиво, стройно. Звучит не в пример наряднее, а отсюда и имена настоящих людей: Эстелла, Эсмеральда, Эстефания, Эстер... Правда, в ту же кучу попали Эстебан и Эстольд, как бы назло и в противовес, но на такие мелочи можно не обращать внимания. Дурная случайность, мол. Экс – он и есть экс. Экс-фекс-пекс.

Ну и сиди. Доходи до кондиции.

– Помнится, вы хотели предложить мне новую работу, – нарушаю молчание я. – Согласен обсудить условия.

Конечно, я веду себя нагло. Хам хамом. Видно, что здесь к такому не привыкли. Дама вонзает в меня взгляд, не сулящий ничего хорошего, – под таким взглядом самому крупному бугаю захочется съежиться до размеров микроба.

– Ты забыл сказать «госпожа».

Ох, как ей это важно! Комплексы у нее, что ли?

– Забыл, – соглашаюсь я. – Совсем забыл.

– «Госпожа»!

– Готов обсудить и этот вопрос.

Интересно, сама она врежет мне по морде или позовет специалистов?

Но дама смотрит уже не на меня, а мимо. Я слышу шаги за своей спиной – мягкие, но быстрые шаги по ковру. Пришло начальство?

Не стану выворачивать шею, оглядываясь. Плевать на них на всех.

Оп!..

Вот уж кого я меньше всего ожидал здесь увидеть... Нет, это настолько абсурдно, что даже не смешно, ибо такого не бывает: бегущий от ареста эксмен, пробирающийся то Вязким миром, то коллектором ливневой канализации, с первого раза и безошибочно берет в заложницы не кого-нибудь, а высокопоставленного офицера службы безопасности, вероятно, осуществляющего общее руководство операцией! То-то, наверное, крику и бестолковой суеты поднялось, когда я исчез, а со мною исчезла и Иоланта! Хотя, конечно, пути начальства неисповедимы.

Да, заставил я начальницу потерять лицо в глазах подчиненных... Скверно-то как.

Иоланта хорошо владеет собой. Заняв пустующий стул, она улыбается дежурной улыбкой, а что скрывает эта улыбка – неясно.

– Как давно ты начал телепортировать? – С места в карьер.

– Это не имеет значения, – отвечаю я.

– Не тебе решать, что имеет значение, а что нет. Твоя пороговая сопутствующая масса?

– И это не имеет значения.

Ох, дождусь я зубоврачебного кресла...

– С кем ты разговаривал по Сети?

– Кстати, мы не представлены, – заявляю я, игнорируя последний вопрос, а внутри меня – сущее упоение бездной мрачной на краю. Никогда не думал, что это так сладко! – Я Тим Гаев, можно звать меня Молнией. Ты Иоланта, – я намеренно и оскорбительно «тыкаю», – а вот ее не знаю. Кто такая?

Вот теперь пора предупредить естественное желание моих собеседниц перейти к форсированным методам допроса.

Я открываю рот, как бы желая оскорбительно зевнуть, и усугубляю оскорбление, высунув язык. А на языке у меня – капсула. Капелька тонкого стекла с прозрачной жидкостью внутри.

Языком задвигаю стеклянную слезинку за щеку. Не раскусить бы нечаянно!

– В ней тот же цианид лития, что и в той капсуле, которую вынули у меня из кармана, когда обыскивали. Если нет веры словам, велите принести ее и поймать на улице кошку.

В отличие от меня, здесь не задаются вопросом, чем цианистый литий отличается от цианистого калия в смысле воздействия на организм.

Иоланта касается пальцами сенсора на столе:

– Личные вещи задержанного, крысу из лаборатории, быстро.

Через минуту белая крыса недвижно лежит на полу, оскалив резцы в единственной короткой судороге, и яркий свет уже не слепит изумленно раскрытую бусинку глаза.

– Убрать.

Секретарша брезгливо выносит трупик за хвост. Иоланта и холеная дама переглядываются.

Они не знают, как со мной быть, и это наполняет меня радостью. Дядя Лева был не совсем прав насчет медлительности прогресса: где-где, а в биологии и медицине знания накапливаются ускоренным порядком. В их специфических приложениях, разрабатываемых специально для служб безопасности, – тем паче. Нет, им совершенно не обязательно меня мучить. При желании из меня могли бы без всякого труда и пыток вытащить всю подноготную, не заставив меня даже раскрыть рта, могли бы выпотрошить мой мозг, смять мою волю, как пластилин, изменить целеполагание и сделать меня своим послушным – и добровольным! – орудием. Не боль, кровь и крик, не вырванные ногти и электроток – а тонкая, изящная, чистая, приятная всякой женщине работа.

А я по их благим намерениям – хрясть кувалдой! Цианид? Это же так грубо и так необратимо! Фи!

– Чего ты хочешь, Тим? – наконец произносит Иоланта. – Тебя хотели пригласить сюда вовсе не для того, чтобы устранить, – это можно было сделать и раньше без всяких хлопот. И поверь, ты нам нужен даже не ради того, чтобы изучить столь редкий феномен, хотя, признаюсь, впоследствии это было бы крайне интересно. Даю слово: тебе действительно хотели предложить новую работу, точнее, временную миссию... не скрою, вероятно, сопряженную со значительным риском. Зато и вознаграждение в случае успеха превзошло бы все твои ожидания...

– В полосатеньких? – Я глумливо усмехаюсь.

– В настоящих, если дело только в этом. Значительная сумма единовременно плюс гарантия безбедного существования вплоть до естественной смерти, минимум посягательств на личную свободу и только неразрушающие методы изучения.

– Звучит обнадеживающе...

Так. Ампула подействовала. К счастью, не химически. Произвела впечатление.

Без сомнения, сейчас они лихорадочно перебирают в уме варианты: как манипулировать мною, не позволив отправиться в лучший мир. Как отобрать у меня ампулу? Парализовать? Это можно, но паралич все же не наступает мгновенно, я могу успеть разгрызть стекло...

А я это сделаю?

Придется. Надо.

– Это, – следует кивок в сторону холеной дамы, – Евгения Зинаидовна Фаустова, подполковник Департамента федеральной безопасности. Меня, как ты знаешь, зовут Иоланта. Иоланта Настасьевна Сивоконь, полковник Министерства безопасности Конфедерации. Ты – Тимофей Гаев, телепортирующий эксмен, лакомый кусочек для подполья и сам активный подпольщик. Теперь мы знакомы.

Стало быть, всю операцию со мною с самого начала курировало центральное эм-бэ. Хотя чему удивляться? Примчались на запах. Для Иоланты тот скромный коттедж, конечно, не постоянное жилище – нет ни бассейна, ни зимнего сада...

– Давно я прокололся? – пытаюсь я сменить тему.

– Это не имеет значения.

– А что имеет значение?

– Только то, что мы тебе уполномочены предложить. Крупное вознаграждение за опасную работу.

– Хорошо, – вздыхаю я. – Рассказывайте.

Труднее всего не показать им, что в общих чертах я уже знаком с проблемой. Актер из меня неважный – таланта хватало разве что на ужимки и прыжки перед ревущим амфитеатром в шоу Мамы Клавы. Но я стараюсь.

Рассказ обстоятельный, у меня складывается впечатление, что от меня не скрывают ничего. Пожалуй, это и правильно: либо я выйду отсюда послушным сотрудником, либо не выйду вообще.

– Насколько я понял, барьер... того... не материален? – прерываю я.

Хороший вопрос для туповатого эксмена, маскирующего убожество рассудка показным глубокомыслием.

– Разумеется, он чисто условен, – морщится Евгения. – Это граница, за которую нас не пускают. Вблизи нее, но строго за ней нам удалось зафиксировать материальные тела, предположительно корабли чужой цивилизации...

Корабли! Все-таки корабли.

Уже легче. Значит, нам противостоят не законы природы, а всего лишь чужой разум...

«Всего лишь»!

Стоп, стоп! Я рассуждаю так, словно мы уже договорились. Нет уж, извините, я пока не подписался. Еще не время для таких мыслей.

– Вот один из них.

Весь центр довольно скверной фотографии занимает удлиненный ярчайший сгусток. Веретено. На первый взгляд больше ничего на фото нет, даже звезд. Надо как следует всмотреться, чтобы обнаружить крохотное пятнышко возле торца сгустка, видимо, сгустком же и освещенное. Вот он, чужак. А небольшой...

– По предварительным оценкам, поперечник корабля составляет от десяти до тридцати метров, точнее сказать трудно. Фото сделано в момент атаки, уничтожившей один из наших беспилотных аппаратов. Можно предположить, что чужие пользуются оружием, позволяющим выбрасывать с большой скоростью антипротонные плазмоиды, удерживаемые от рассеяния магнитным коконом. Скорость выброса большая, но далеко не субсветовая. Самое главное: одному из наших пилотируемых кораблей удалось уклониться от удара. Чужие не всесильны, Тим, с ними можно воевать...

– А что случилось дальше с нашим кораблем? – перебиваю я, осторожно катая во рту капсулу со смертью. – Он не успел увернуться от второго плазмоида?

– Да. Но он мог бы атаковать, будь он вооружен. Это был лишь разведывательный полет...

Я стараюсь не скрипеть зубами. Что ж, это похоже на них! Каково было пилоту того корабля знать, что ему не доверено быть бойцом – только беспомощной и безответной мишенью?!

– Кто они такие и откуда – известно?

– Нет. Пока нет. – Иоланта делает ударение на «пока».

– Что у нас... у вас есть против них?

– Три орбитальные базы. База на Луне. База на Церере. База на Ананке – это один из внешних спутников Юпитера. Еще кое-что строится... Четыре космических эскадры. Более двухсот боевых кораблей различных классов, и их число постоянно увеличивается. Мы переориентировали промышленность... об этом ты кое-что должен был слышать.

– Кое-что – да.

Забавно: похоже на то, что Иоланта и Евгения сейчас менее напряжены, чем в начале разговора. В моем согласии положить жизнь на алтарь они уже не сомневаются. Фаустова украдкой смотрит на часы – ну сколько можно, в самом деле, уговаривать тут этого шпыня с ампулой во рту? Ясно же: раз пришел и сдался сам, найдя близкими к нулю шансы улизнуть от розыска в края отдаленные и дикие, значит, будет сотрудничать. Если так возиться с каждым кадром... с каждой мишенью...

Почему они делают ставку на эксменов? Потому что нам нечего терять?

Глупости. Нам есть что терять: жизнь, пусть убогую и полную унижений – но жизнь! Иначе самоубийц-эксменов было бы не вдвое больше, чем самоубийц-людей, а минимум вдесятеро. Иначе последнее безнадежное восстание против владычества женщин случилось бы не при Анастасии Шмалько сто лет назад, а безуспешно подавлялось бы до сих пор.

Рабы. Илоты. А самым несломленным и непримиримым из нас весть о неминуемой и скорой гибели десяти миллиардов землян принесет, пожалуй, горькую и злобную радость: пропадать, так хоть не одним!

А им, настоящим людям, носительницам правильного хромосомного набора, – им есть что терять? О да, они могут потерять гораздо больше, чем мы! Вот только... людям не жаль того, что досталось им даром, так они устроены. Драться за это можно, но не хочется. Самим не хочется. Лучше бичами гнать в бойню рабов, недолюдей, как практиковали какие-то древние...

О высшая ценность человеческой жизни, ты, оказывается, занятная штука! Намертво укоренившись в массовом сознании, ты лишаешь людей охоты биться насмерть за что бы то ни было, даже за саму жизнь, – ведь в бою запросто можно погибнуть! Вековое владычество над эксменами сделало из людей в лучшем случае держиморд, но не бойцов. Телепортация оказалась чересчур сильным инструментом господства, вот и нет вам нужды постоянно быть во всеоружии, в вечной готовности сражаться за свой мир и свой рай земной. Нет, вы не спартиаты, вы в лучшем случае какие-нибудь персы, изнеженная раса господ. Жить ради жизни – с большим удовольствием; умирать ради жизни – извините, а почему мы? Много ли вы сыскали добровольцев-женщин, готовых сесть в жестянку боевой капсулы? Нет, вы впихнете туда эксменов, чтобы они умирали за вас, и не постоите за ценой, чтобы заполучить на ту же роль эксмена-уникума...

– Очень хорошо. А при чем здесь моя... аномальность?

– Она может быть полезна.

– Как, например?

Иоланта как будто колеблется: сообщать – не сообщать мне то, что эксмену знать, может быть, и необязательно? Секундное сомнение решается в мою пользу.

– Недавно мы провели у барьера разведку боем. С нашей стороны участвовали три боевых корабля и дистанционно управляемая платформа с гамма-лазером большой мощности, со стороны противника – один корабль. Это редкая удача, обычно мы сталкивались сразу с несколькими. Уклоняясь от ракет, чужак попал под лазерный импульс и, вероятно, получил повреждения. В течение примерно трех минут он не маневрировал и не открывал огня, хотя наши корабли уже проникли за барьер... Не думаю, что это была боевая хитрость со стороны врага, поскольку во всех остальных случаях атака следовала практически немедленно по пересечении барьера. Теоретически у нас было время захватить подбитый корабль, увести его за барьер, вскрыть и наконец-то понять, с кем мы имеем дело... Однако на тот момент и в том месте мы не располагали средствами для решения этой задачи.

– Как я понимаю, через три минуты корабль восстановил боеспособность? Почему он не был уничтожен, пока был беспомощен, если его нельзя было захватить?

Браво, Тим. Ты уже начинаешь ставить вопросы, достойные какого-нибудь генерала с сережками в ушах.

– Потому что все три наших корабля – две капсулы и матка – были уничтожены чуть-чуть раньше. Осталась поврежденная платформа, она-то и отслеживала чужака до последнего...

Очень мило. Зато как-то проясняется моя роль.

– Насколько я понимаю, я должен проникнуть из капсулы в чужой корабль?

– Да. Раньше это называлось абордажем.

– Через Вязкий мир?

– Разумеется.

– Но сначала эту дрянь надо подбить!

– Операцию будет обеспечивать эскадра.

– У меня... сопутствующая пороговая масса всего двенадцать килограммов!

– Потренируешься. Но я думаю, что и этого хватит. У тебя есть еще вопросы?

– Полно.

– Мы слушаем.

– Я буду вооружен?

– Да.

– Что важнее: пробить в барьере брешь или захватить корабль?

– И то и другое. Если сделаешь... – Иоланта словно прикидывает что-то на весах. – Если сделаешь, тогда...

– Для начала я хочу знать, что вы сделали с моей матерью, – перебиваю я.

Они переглядываются.

– Зачем?

– Сыновьи чувства. – Я нагло усмехаюсь им в лицо. – Лелею свой атавизм.

Кажется, я сумел их озадачить.

– Мы наведем справки, – сухо отвечает Евгения Фаустова.

– Не надо врать. Если уж мною всерьез занялся ваш Департамент, не говоря уже о эм-бэ Конфедерации, то все нужные справки у вас имеются. Где моя мать? Она жива?

Наступает секундная заминка, во время которой мои собеседницы что-то соображают, что-то просчитывают. Иоланта снова решает исход в мою пользу:

– Пойми меня, Тим. Преступление, совершенное твоей матерью, карается бессрочной ссылкой в малонаселенные и климатически неблагоприятные районы. Ты должен это знать. Но подумай сам, зачем тебе...

– Она жива? – резко перебиваю я. С детства тихо ненавижу, когда меня увещевают словами «подумай сам». Нужно мнить себя парящим очень высоко над толпой, чтобы вообразить, будто думать способен только ты, а остальные по природной лени манкируют этой обязанностью.

– Не беспокойся, жива. Ее зовут Ирина Татьяновна Мальцева. Четырнадцатый резерват Северо-Восточного региона, приморский поселок Сугроб, опытная устричная ферма имени Гипатии на термальных водах. Что дальше, Тим?

Не торопи, сам скажу.

– Вы должны ее выпустить и обеспечить ей тот комфорт, который обещали мне, – рублю я заранее заготовленными фразами. – Вы должны сделать это сейчас и широко объявить об этом. Потом, когда все кончится, я должен иметь возможность навещать ее в любое время. На этих условиях я готов лететь куда угодно и драться с кем угодно.

– Мы не решаем вопрос об амнистировании. – Иоланта пожимает плечами.

– Справитесь!

– Тебе еще повезло, что ты был отделен от матери в двухлетнем возрасте. Будь ты постарше, изменения в твоей психике стали бы необратимыми, и тогда тебя, вероятно, пришлось бы ликвидировать как угрозу для мировой гармонии. Прецеденты известны. С атавизмами патриархата мы боремся. Подумай, стоит ли настаивать...

– Уже подумал.

Пауза.

– Согласование займет время. Думаю, положительное решение возможно не ранее, чем через три-четыре недели. У нас нет столько времени.

На миг я вытягиваю губы трубочкой, а в трубочке – стеклянная слезинка.

– Или вы делаете это раньше, или я отказываюсь сотрудничать и раскусываю капсулу во избежание жизненных неприятностей.

Сейчас я действительно готов на все – пусть видят. Пусть решают, что для них предпочтительнее: запачкать пальцы, поднимая из навоза жемчужное зерно, или, не поступившись принципами гигиены, еще глубже втоптать его в навоз.

– Не спеши, Тим, – вмешивается Евгения. – Это надо обдумать.

– Долго ждать не стану, – рычу я. – Мне уже надоело.

– Тебя не интересует судьба твоих товарищей, Тим? – как бы между делом осведомляется Иоланта.

Надавить на меня хочешь? Ну, дави, дави...

– Делайте с ними что хотите. – Я изображаю полнейшее равнодушие. Только так можно вытащить ребят из мясорубки. И знайте: я не рыба, от этой динамитной шашки кверху брюхом не всплыву. Вы мне подайте настоящую наживку, вкусную, – тогда я, может быть, клюну.

Поверили?..

Кажется, да. Отыграл как надо.

Должны поверить. То, что жизни полудесятка эксменов я без колебаний предпочел свободу одного человека, женщины, матери, для их женских умов вполне естественно. К тому же эксмен, откровенно плюющий на свою жизнь, уж наверняка наплевал на жизнь своих собратьев... Стереотипы – вещь полезная.

Тайком перевожу дух. Меня могли бы запросто сломать на ребятах, нащупав слабину. Гойко Кирибеевич по прозвищу Молотилка, Ваня Динамит, Руслан Хабибуллин, дядя Лева... а возможно, и ты, виртуал Войцех Вокульский, – простите меня. Если все сложится так, как я хочу, я сумею вытащить и вас. Но позже. Вы подождете?

Разве они могут ответить? А если бы могли – что бы они мне ответили?

Какого черта! Связавшись со мной, они знали, на что идут. А упомянутая Вокульским трещина в монолите – всегда трещина, как бы она ни легла.

Но вбивать в нее клин, видимо, придется другим.

Сейчас интересно наблюдать эту парочку за гигантским столом: Евгения явно умыла руки и не возьмет на себя ответственность, она сама с интересом косится на Иоланту Сивоконь, предоставив патрону собирать на свою голову лавры и шишки. Кажется, наши федералы не откажутся посадить курирующую организацию в обширную грязную лужу.

– Договорились, Тим, – произносит Иоланта. – Твоя мать будет амнистирована сразу по выполнении тобой твоей миссии. Даю слово.

– Или сейчас, или миссии не будет. – Не голос – низкий хрип. Зажатый в угол зверь готов броситься на охотников, заведомо зная, что напорется в прыжке на пулю или нож. Но он все равно бросится. Я еще раз демонстрирую капсулу. – Свобода и комфорт для моей матери немедленно – раз. Чтобы об этом было объявлено в новостях – два. И я хочу говорить с ней до отлета – три. Иначе ищите на эту роль бабу-смертницу. – Последняя фраза подобна плевку.

Иоланта по-прежнему хорошо владеет собой.

– Что ты просишь лично для себя?

– Ничего.

– Не напрасно ли?

– Нет смысла – меня вы все равно убьете.

– Ты так думаешь, Тим? – Иоланта пожимает плечами. Надо, надо посеять в эксмене надежду на чудо! – Впрочем, думай, раз тебе так хочется... Хорошо. Твои... пожелания приняты. Ты зачислен курсантом-стажером в Четвертую эскадру, базирующуюся на Ананке. Техническое образование у тебя есть, это хорошо. Ускоренную подготовку пройдешь во время перелета. Надеюсь, мы еще увидимся... – В ее устах это звучит довольно двусмысленно. – Удачи тебе, Тим.

– Когда лететь? – спрашиваю я, уверенный, что Иоланта ответит мне «немедленно», подняв подщипанную бровь в знак удивления глупому вопросу. Но она отвечает:

– Послезавтра. Сначала на орбитальную базу вместе с партией из пятнадцати спецов-эксменов. Уже оттуда – к Юпитеру. Завтра рейс на Манилу, далее тебя доставят на Морской Старт «Юдифь». Сегодняшнюю ночь ты проведешь здесь, в относительно сносных условиях, исключающих, однако, успешную телепортацию. Это не знак недоверия к тебе, это страховка от всякого рода случайностей, даже маловероятных... Веришь?

– Нет, – отвечаю я. – Но это неважно.

– Чему ты улыбаешься?

– Так... это тоже неважно.

Я улыбаюсь неожиданно забравшейся в голову мысли: в старых романах такая женщина, как Иоланта, по окончании делового разговора неожиданно влепила бы мне пощечину: «А это тебе за твой скотч!»

Разумеется, наяву этого не произойдет. Я не получу по морде даже за то, что водил Иоланту в нужник на поводке, словно выгуливал собачку. Нет, ее остановит не то, что я могу нечаянно лязгнуть зубами и раскусить капсулу.

Она просто побрезгует.

* * *

...Найти обратный путь.

Я продавливаю себя сквозь густую лиловую мглу, ругаясь в душе по своему адресу на чем свет стоит. Вздумалось пошалить кретину! Поиграть захотелось! Нет, приятель, твоя настоящая игра не здесь и не сейчас...

Типичное мальчишество. Непростительное. Метров сорок обратного пути вслепую. Если я слегка ошибусь направлением, то запросто могу оказаться за бортом. Имея ту же скорость, что и лайнер. Допустим, мне не разорвет легкие...

ПОРА? ПОЖАЛУЙ.

Пробую вынырнуть. Еще раз. И еще.

Задыхающаяся рыба, бьющаяся об лед...

Спокойно. Не паниковать. У меня очень хорошее чувство пространства и многие сотни тренировок. Я просто не мог сильно ошибиться, определяя направление и дальность обратного пути. На сорокаметровой дистанции телепортирования я ошибаюсь не более чем на метр – правда, в спокойных условиях...

Запомни главное и не суетись: если что-то мешает тебе вынырнуть – значит, ты еще в самолете. Попытай счастья еще раз. И перестань трястись, черт тебя побери! Хочется вдохнуть, да? Очень хочется? Потерпишь. Воздуха в твоих легких хватит еще на десяток попыток.

Ну и не трать его попусту.

Удачу приносит восьмая попытка – я сдвигаюсь влево-вверх и, вынырнув, валюсь прямо в свое кресло. Задыхаясь. Все понятно: на обратном пути я сместился правее, инстинктивно стараясь держаться как можно ближе к оси салона, а что ушел немного вниз – то это просто ошибка. Допустимая погрешность слепой навигации.

Почти не чувствую, как взбешенные конвойные пристегивают меня наручниками, и не интересуюсь, к чему пристегивают. Какая разница! Я снова в реальном мире, живой, невредимый и готовый ко всему. А главное – крайне ценный.

Настолько, что меня даже не ударили. Хотя, на мой взгляд, следовало бы. Бесспорно, мои конвойные получили перед полетом строжайшие инструкции по обращению со мной, исходящие из того, что колотить спасателя – непростительная роскошь.

С точки зрения тонущего, конечно.

Будь я вооружен, я мог бы угнать этот самолет. Но куда и зачем?

Время теперь тянется нестерпимо медленно, и я облегченно вздыхаю, когда в разрывах облаков под нами показывается береговая линия – серо-коричневая земля, омываемая густой синевой моря. Какое-то большое судно – танкер, наверное, – на несколько секунд показывается в разрыве и исчезает. Жаль: приятно было смотреть, как оно вроде бы застыло на месте, а на самом деле вовсю раздвигает тупым носом волны-усы. И полоска пены, хорошо заметная с высоты в десять тысяч, тянется за кормой... Нет, я бы не отказался поплавать по Южно-Китайскому морю хоть на танкере, хоть на сухогрузе, не говоря уже о яхте. Да и по любому другому морю не отказался бы...

Может, по возвращении еще поплаваю, скажем, радистом. Говорят, на многих судах вся команда, включая капитана, состоит из эксменов, и это хорошо. И Иоланте Сивоконь с Евгенией Фаустовой будет спокойнее, по крайней мере во время моих рейсов: ну куда я, в самом деле, телепортирую с корабля, прессующего волны посреди океана? За борт?

Через час под нами снова земля. Остров Лусон, надо полагать. Лайнер снижается, пронзая воздушные ямы, заметные лишь по коротким судорогам плоскостей, и заваливается в пологий бесконечный вираж в ожидании разрешения на посадку. Так и будем мотать круги над аэропортом, словно на это время Земля вместе с Солнцем окажут любезность и притормозят свой полет к невидимому барьеру...

Не моего ума это дело. Пока что.

Посадка. Неслышный в салоне короткий взвизг резины о бетон, жирные черные следы на раскаленной полосе... Тропики.

Самолет заруливает. Подвижный гофрированный хобот пассажирского терминала тянется к нему, как шланг пылесоса, только странный – квадратного сечения. Все равно всех высосет.

– Сидеть.

Сижу. Ну конечно: меня выведут последним, не усугубляя и без того нездоровую сенсацию. Понежиться в тропиках под пальмами мне, конечно, не дадут, аэропорт Манилы для меня лишь пересадочная станция.

Последняя пассажирка, влача в руках и под мышками обширную ручную кладь – в основном какие-то коробки без наклеек, – покидает салон, исчезая в гофрированном хоботе. Кому какое дело, что у нее в коробках? Ясно, что не оружие и не взрывчатка, можно не просвечивать. Воздушного терроризма не существует, ибо эксмены летают редко и только под конвоем, а настоящим людям нет причин жаловаться на жизнь.

– Встать. Пошел.

Хобот терминала уже отсоединился, самолет выпустил трап. Жара – давит. Пот – ручьями по спине. Нет, нежиться тут мне что-то не хочется.

Куда – вон в тот самолетик? И бегом? Ладно.

Взлет... Малая реактивная машина, чартерный рейс Манила—Давао. Еще час полета.

И еще два часа – на вертолете над океаном, к Морскому Старту «Юдифь»...

Ох уж эти морские старты!

Их пять основных – для тяжелых носителей – и ряд вспомогательных, для дур полегче. Плазменные двигатели, выжигающие в озоновом слое дыры в полпланеты поперечником, используются только в космосе, а с Земли корабли стартуют по старинке. С экватора или вблизи него стартовать удобнее – помогает вращение Земли. «И веревочка пригодится», все идет в счет. Больше полезной нагрузки, меньше топлива. Хотя топливо – чистый водород, получаемый электролизом воды, а энергия для электролиза транспортируется на планету в виде волнового жгута со стационарных солнечных батарей, что висят на орбите и превосходят видимым поперечником Луну. Вроде экологично, но перелетные птицы, попав в такой жгут, вспыхивают и сгорают в прах еще в воздухе – куда там микроволновке! Жаль их, конечно, и чувствительное человеческое сердце обливается кровью при мысли о гибнущих птахах, – однако это все же лучше, чем отравлять планету зловредной химией примитивных топливных и окислительных составов варварского прошлого. Досадно, что до сих пор не реализована чистая и красивая идея космического лифта – нет волокон нужной прочности, хотя химики стараются, – но все же в Кении, Эквадоре, на Суматре уже подготовлены площадки и для этого вида космического транспорта, дайте только время...

Кто ж его даст. Нет у вас времени. Через два года и восемь месяцев полыхнут ваши площадки ясным огнем, да и вообще, наверное, земная кора треснет, как арбузная корка, от аннигиляционных взрывов – много чего понастроили на ней двуногие, люди и эксмены, и много их самих.

А пока – в компромисс между «желательно» и «приходится» – бьют в океан под плавучей платформой столбы ревущего огня, так что даже вода, опешив, спешит расступиться перед пламенем, всплывают кверху пузом тонны оглушенной и ошпаренной рыбы, кальмары, водоросли, иногда дельфины, а был случай, писали, когда всплыл синий кит. Разгонные ускорители отделятся и опустятся в море где-то возле островов Гилберта, и если не расшибутся, то их выловят для повторного использования. Как-никак меньше нагрузка на природу.

Которая полыхнет вместе с нами, не в силах сбежать от нас или стряхнуть паразитов со своей шеи. «Снявши волосы, по вшам не плачут...»

Вот она – «Юдифь»!

Громадная, с два футбольных поля, самоходная платформа на поплавках, дрейфующая в океане где-то между Новой Гвинеей и дугой Каролинского архипелага. Посередине... нет, чуть сбоку, утонув кормовой частью в огромной дыре, вырезанной в палубе над волнами, что плещутся сорока метрами ниже, зависла схваченная мачтами чудовищная туша носителя. С противоположного края – вертолетная площадка и причальная мачта для дирижаблей.

Понятно, основное сообщение с материком осуществляется судами и изящными, экологичными дирижаблями. Но я – срочный груз.

Касание. Запах моря и нагретого металла. Смуглокожий человек – малайка, наверное – подбегает, не дожидаясь остановки ротора.