Текст книги "Тысяча и один день (сборник)"

Автор книги: Александр Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 57 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Глава 10
НАСЛЕДНИК АНАСТАСИИ

Где-то воюют – но опять далеко, очень далеко отсюда, на том краю базы, на пороге слышимости. Изредка – та-та-та – бьют короткими очередями, но надо специально прислушиваться, чтобы уловить пальбу, совсем не страшную и какую-то ненастоящую. Прямо как в фильме, если отвернуться от экрана и приглушить звук. Занять себя чем-нибудь срочным, и нет пальбы, она на другой планете. Здесь, на винтовой лестнице под кабинкой дежурного по базе, тихо. Почти тихо.

Спокойная, деловая атмосфера. Эта часть базы глубоко в тылу инсургентов, им не о чем беспокоиться. Часовой – только один... был... внизу, возле лифта. Метнуть заточку он успел, что правда, то правда, но крикнуть – уже нет.

Половину пути от осажденного штаба Марджори до башни дежурного я проделал в Вязком мире, а на одном отрезке кольцевого туннеля, почему-то не обесточенном, сумел воспользоваться монорельсовой кабинкой, так что изрядно опередил погоню, если она вообще была. Скорее всего – нет. Теоретически я мог направиться в десяток мест: к капсулам, в арсенал, в штаб, в центральный пост наведения ракет и так далее. Оповестить мятежников – иное дело. Если еще действует внутренняя связь. Что ни говори, а каждый из взявшихся за заточки и огнеметы понимает, что мой побег чреват резким изменением обстановки, так что...

Вот именно поэтому Лучкин никого не оповестил и не оповестит, или я вообще ничего в жизни не понимаю.

Дотумкав до этого несложного умозаключения, я посмеялся от души, но все же перетер проволоку на руках не обо что попало, а о край дверцы движущейся монорельсовой кабинки; теория теорией, а промедлишь – останешься в дураках, причем мертвых.

– Вызываю Ананке. Вызываю Ананке. Говорит «Магдалена». Дежурный по базе, ответьте...

– «Магдалена», вас слышу. Слышу вас хорошо. База Ананке на приеме.

– Дежурный по базе. Дежурный по базе. Идем по радиомаяку. Расчетное время касания плюс четырнадцать минут. Подтвердите готовность к приему корвета.

Искаженный помехами голос, пробравшийся через динамик из черной пустоты над башней дежурного, – в иных обстоятельствах теплое контральто, – подчеркнуто сух и официален. Еще бы. Станет настоящий человек, тем более личная пилотесса ее превосходительства госпожи главнокомандующей, фамильярничать с каким-то эксменом!

– Говорит дежурный по базе. Говорит дежурный по базе. Готовность к приему корвета подтверждаю. Подтверждаю готовность.

Надо же. Ответ лжедежурного тоже неплох: если специально не вслушиваться, ни за что не уловишь и тени нервозности. Прямо какой-то образцово-показательный дежурный, удачно настроенный робот, а не эксмен, который час тупо пялящийся из иллюминаторов башенки на опостылевшую котловину с куполами, большой антенной и посадочными площадками да на опостылевший полосатый диск над гребенчатой, как спина крокодила, полосой скал.

Крепкие у кого-то нервы. Пощупать бы пульс у тех, кто сейчас сидит в башенке, – наверняка зашкаливает за сто двадцать.

Щелчки, шорох помех. Магнитосфера Юпитера сегодня неспокойна. Пауза – и снова официальный голос:

– Дежурный по базе Ананке, назовитесь!

Интересно... Неужто обладательница контральто заподозрила неладное?

– Дежурный по базе старший техник Хеверстроу. Повторяю: дежурный по базе старший техник Хеверстроу.

Это у него получилось хуже. Чуть-чуть торопливо, чуть-чуть нервно. Что же ты дергаешься, старший техник Хеверстроу? Не умеешь безоглядно идти до конца – сворачивай в начале.

– Дежурный, соедините-ка меня с комендантом.

Пауза. Ох, какая тихая паника царит сейчас в башенке над моей головой! Какой нервный пот выжимается изо всех пор! Кто-то там, наверху, переглядывается, нервно облизывается, сотрясается в мгновенном ознобе... Конечно, он там не один в тесной кабине дежурного на самой верхотуре вертикальной шахты, в сорока метрах над жилыми горизонтами, в десяти метрах выше верхнего служебного штрека, – их минимум двое.

– Дежурный по базе!!!

– Дежурный по базе слушает. Прошу повторить последнее сообщение. Сильные помехи. Прошу повторить последнее сообщение.

Попался, голубчик. Тянет время.

– Дежурный по базе Ананке! Немедленно соедините меня с комендантом базы! Повторяю...

Сейчас они придумают что-нибудь.

– ...дантом базы!

– «Магдалена», слышу вас. Обеспечить немедленную связь с комендантом базы не могу вследствие неисправности систем внутренней связи. Последствия аварии будут устранены в течение часа. Посылаю за комендантом нарочного. Посылаю нарочного. Повторяю...

– Ананке, слышу вас. Доложите причину и характер повреждений.

– «Магдалена», не слышу вас, сильные помехи. «Магдалена», не слышу вас...

– Ананке...

– «Магдалена», не слышу вас. Остаюсь на связи. Повторяю: не слышу вас...

Чего они надеются достичь столь пошлым приемом? Разве что встревожат экипаж корвета, и командир адмиральского судна, разумеется, доложит ее превосходительству о нештатной ситуации на базе – подозрительной ситуации! Не могу себе представить, как поступит Присцилла О’Нил: пренебрежет, приказав продолжать сближение и посадку по радиомаяку, – или, наоборот, предпочтет остаться на орбите, а то и от греха подальше уведет «Магдалену» в тень Ананке, в мертвую зону для наших ракет?..

Не хочу гадать и не стану.

Мой выход.

Я не телепортирую – много чести! – я попросту врываюсь в кабинку, удар дверью отшвыривает одного... о! тут их трое!.. Удар. Заячий вскрик. Захват. Мерзкий хруст шейных позвонков, и впрямь очень похожий на Тамерланову жульническую имитацию – но натуральный. Резкое зловоние чьего-то непроизвольно опорожнившегося кишечника. Еще удар – сомкнутыми пальцами в ямочку под кадыком. Второй труп.

Третий – тот, которого я ушиб дверью – сидит в уголочке и, кажется, намерен там остаться, побелел весь и челюсть отвалил, но продолжает с любовью ощупывать кочан головы. Эксмен, внимательный к своему здоровью. Ба, старый знакомый! Повезло тебе, парень, что сразу улетел в угол...

– И ты решил поиграть в эти игры? – сердито бросаю я Федору Шпоньке, технику по системам связи. – Чужая ведь игра, в такие игры играть уметь надо.

Шпонька силится что-то сказать, но только сипит, как испорченный ниппель. Кажется, мне удалось произвести на него впечатление.

Нет, так толку от него не добьешься. Шагая через тела – и тесно же здесь, телепортировать сюда и не получилось бы! – я сгребаю его за шкирку и ставлю на ноги. В левом боку вновь начинает ворочаться раскаленное железо – потревожил, черт...

– Где Мика? – свирепо рычу я в ухо Шпоньке, тут же вспоминая, что безвинный страдалец Мика Йоукахайнен давно отбыл свое наказание и быть в этой башенке никак не мог. – Где дежурный по базе?

На Шпоньку жалко смотреть.

– Я не убивал его! – отчаянным слезливым дискантом верещит он, заранее заслоняясь руками. – Его вообще никто не хотел убивать, хотели только запереть в кубрике, честное слово, а он рыпнулся...

Понятно.

– Кто его убил? Вот эти?

– Нет, – трясет головой Шпонька. – Эти нет... Другие... Он в лифтовой шахте, а они все там, возле реактора... хотят выкурить... тех...

– Кого? – ору я и вот-вот, кажется, заору нечленораздельно от боли в боку. Благим матом. – Кого выкурить? Пилотов? Старожилов? Из реакторного зала?

– В общем-то да... Только не все они там... кого-то перехватили. Некоторых заперли, а некоторых... того. А двух пилотов я сам видел, они с нами... то есть, я хотел сказать, что...

– С нами? С вами?!

– С ними, – находится Шпонька.

– А ты не с ними, что ли?

– Я – нет... Я не знаю. Ничего я теперь не знаю...

– Зато я знаю, – аспидом шиплю я, терпя боль, и нехорошие темно-лиловые медузы назойливо пляшут у меня в глазах. – Мало тебе тогда Лучкин морду начистил, если ты еще не понял! Вам, дуракам, нужна Присцилла О’Нил ради торга, а ему, умному, нужна только «Магдалена» и один пилот, потому что сам он всего-навсего техник. Шваркнет с орбиты по базе – и поминай как звали. Трех ракет вполне достаточно, даже двух, если ударить по этой котловине и по шахтам на той стороне. Взлететь он не даст никому. Потом дотянет до Цереры, вышвырнет в космос пилота и возопит дурным воем: ловите корвет ее превосходительства, а заодно и единственного верного эксмена, чудом спасшегося во время кровавого бунта, учиненного невыявленными радикалами из подполья!.. Ну, что молчишь? Неправда? А ну говори: неправда?

– Правда, но...

– Что «но»?

– Возможны другие варианты.

– С одним общим итогом: Лучкин переживет всех вас. Сдохнет в конце концов, это неизбежно, но сдохнет последним! Будет цепляться за жизнь, платя жизнями других. Нет?

– Да, – всхлипывает Шпонька.

– Так какого же рожна ты с ними, а не с нами? – ору я. – Мозгов лишился? Ты сам с ним дрался, с этой мразью, с подонком! Забыл уже? А? Или поверил в сладкую сказку? Ну? Отвечай!

– Да...

– Дурачок! Наивный дурачок. Дитя малое. Что, тоскливо стало? Очень жить захотелось?

Не могу я его больше держать – бок мешает. Пылает и, кажется, опять кровит.

Шпонька всхлипывает, уткнув лицо в ладони. Хороший, кажется, парень, но аморфный. Я его потом пожалею, дурака.

– А ну, брось ныть! Нашел время! – Я задираю рубаху. – Глянь-ка, что у меня тут... Эй, тебе говорю, плакса. Сам взбодришься или взбодрить?

Это действует. Утерев сопли и, по-моему, даже устыдившись немного, Шпонька принимается за дело. Тампон из скомканного пипифакса, крест-накрест приклеенный к телу липкой лентой – все, что я успел найти во время беготни с одного края базы на другой, – насквозь промок и перестал служить надежной заплатой. Пропускает.

Мне хочется изрыгать черные слова, но я лишь скриплю зубами, пока новоявленный эскулап суетливо отклеивает мою заплату, а отклеив и убоявшись, пытается приладить ее на место.

– Тебе к фельдшеру надо, – изрекает он наконец.

Глубокая мысль.

– Угу, – мрачно соглашаюсь я. – В процедурный кабинет. Вот что, помоги снять рубашку. Бери ее и режь на бинты, перевяжешь... Заточку возьми вон у этого!

Нет, я не боюсь его с заточкой. Он свой, он лишь поплыл по течению... сколько я видел таких плывущих! А ты греби, парень! И соображай, когда надо грести в команде, а когда одному, против течения и общих усилий, а если уж гребешь в команде, то выбирай себе команду сам...

Черт знает что, а не повязка. Но пока держит, и на том спасибо. Глотнуть бы чего-нибудь... хоть водки, хоть спирта, хоть подпольной сивухи из синтетической каши.

Стоп. А «Магдалена»-то молчит!

– Как связаться с кораблем?

Шпонька указывает на одну из панелей. Так и есть, одно из падающих тел впечаталось прямо в нее. Панель цела, но связи нет.

– Вон тот сенсор... Третий справа.

Жму что есть сил, будто это не сенсор, а тугая кнопка, а сам верчу головой, высматривая в черном ничто инородное тело... сверху нет, прямо нет, слева нет... вот оно!

Искорка над восточными скалами. Корвет. Приближается, растет на глазах. Значит, все-таки будет садиться?

Видимо, да. И как только сядет, опалив площадку, как только от купола приемной шахты потянется и прирастет к шлюзу корвета широченный гофрированный хобот пассажиропропускника, как только засвистит воздух и распахнется шлюз, в тех, кто вздумает выйти, дружно ударят пружинные самострелы, а то и самодельные огнеметы. У мятежников неплохие шансы. Внезапность нападения сделает свое дело, экипаж корвета и пассажиров просто сомнут числом, и тут уж телепортируй не телепортируй внутри отсеков «Магдалены» – все одно не поможет. Можно, конечно, попытаться наобум проникнуть из корабля в подземные туннели базы через Вязкий мир, но тот, вернее, та, кто не знает базы, найдет дорогу только случайно, а скорее всего, без дыхательного аппарата не успеет найти вовсе...

И тогда жуткий список тех, кто не смог выйти из Вязкого мира, пополнится еще несколькими именами.

Давай же, шепчу я, и тут голос пилотессы – в сущности нудный, хотя и немного встревоженный, заставляет меня дернуться. К счастью, магнитные подошвы держат крепко.

– ...журный по базе Ананке, ответьте! Дежурный по базе Ананке, ответьте! Доложите, что у вас там происходит! Немедленно доложите, что у вас...

– Временно замещающий дежурного по базе слушает, – рявкаю я в микрофон.

– База, какой замещающий? Назовитесь!

– Пилот Тимофей Гаев, командир звена. Прекратите снижение. Повторяю: немедленно прекратите снижение. Переключите связь на главнокомандующую. Крайне важно. Поняли меня?

– Ее превосходительство отдыхает...

– Так разбудите ее или дайте мне какого ни на есть заместителя! – ору я.

Несколько секунд слышны только помехи – Юпитер сегодня в ударе. А искорка в небе растет, растет... Затем динамик осведомляется уже другим голосом:

– Ананке, что там у вас?

Или мне мерещится, или этот голос мне знаком.

– «Магдалена», на связи Тимофей Гаев. С кем я говорю?

Не очень-то вежливо, на Земле за такое просто бьют по морде, но рассусоливать некогда.

– Заместитель главнокомандующей по вопросам безопасности генерал-поручик Сивоконь, – следует сдержанный ответ. – В чем дело, Тим?

Вот как. Она уже в генеральском звании, а впрочем, что в этом удивительного? Время идет, люди растут. Когда милитаристские структуры размножаются ускоренным делением, как плесневый грибок на агар-агаре, острую нехватку командного состава восполняют из того, что есть под рукой.

Секунда на размышление, затем я говорю в микрофон:

– У нас небольшие неприятности. Не садитесь. Повторяю, не садитесь. Зависните метрах в пятидесяти-ста над поверхностью котловины – тут у нас мертвая зона – и сбивайте все, что появится над скалами. Капсула ли, ракета ли – сбивайте! Топлива, чтобы повисеть с полчаса, у вас хватит?

– Хватит.

Снисходительный ответ на дурацкий вопрос. При здешней силе тяжести корвет может висеть над поверхностью хоть до второго пришествия Первоматери Люси.

– Сможете взять на себя управление лазерными платформами?

– Думаю, да.

– Сделайте это немедленно. Повторяю: все, что в ближайшие полчаса оторвется от поверхности Ананке, должно быть немедленно сожжено. Между прочим, это в интересах вашей безопасности. Слышите меня?

– Слышу хорошо, Тим. Слышу хорошо. Поняла. Докладывай.

– Уже доложил, – бурчу я в микрофон. – Конец связи.

– Беспорядки? – Иоланта всерьез озабочена. – Нужна помощь?

– Просто маленькое недоразумение. Помощи не надо, справимся сами. Повторяю: помощи не надо, ситуация под контролем. Как поняли?

Так я и позволил охране Присциллы ворваться на базу! Конечно, засидевшиеся без дела коммандос подавят бунт в считаные минуты и притом с большим удовольствием, оставив позади себя россыпи стреляных гильз и горы трупов... Вот как раз трупов-то нам и не хватало! Обойдемся. И операция «Эгида» – состоится.

– Где вице-адмирал Венцель? – беспокоится Иоланта.

– Полагаю, она жива. На всякий случай: в ближайшие полчаса не выполняйте ничьих указаний, кроме моих или вице-адмирала. Ни в коем случае не садитесь! Как поняли?

– Тимофей Гаев! – В голосе Иоланты звучит металл. Не звонкая колокольная медь, нет. Гулкий чугун. – Напоминаю тебе о нашей договоренности. Или ты абсолютно лоялен, или твоя мать...

А вот этого ей говорить не следовало.

– Попробуйте что-нибудь сделать с моей матерью! – взрываюсь я. – Тогда уж лучше сожгите базу, и вся недолга!

– Спокойно, Тим... – Иоланта медлит и наконец решается: – Ладно, верю. Делай, как знаешь. Но если...

Ох, уж это мне многозначительное «если»! Одного его хватит, чтобы окончательно осатанеть.

Спокойно, Тим... Сосчитай до десяти.

– Дайте мне полчаса и забудьте про «если», – рычу я. – Только полчаса. Как поняли?

– Поняла, Тим.

– Конец связи.

Давно бы так. Теперь... что теперь? Ага, врубить связь оповещения, все эти усилители и динамики в каждом помещении базы, включая гальюны, склады и дрожжевые плантации. Который тут сенсор?.. Этот? Ох, давно я не дежурил по базе, так давно, что подводит мышечная память, приходится читать надписи. Позор!

– Всему персоналу базы! – произношу я в микрофон, стараясь говорить уверенно и веско. – Всему персоналу базы, а мятежникам в особенности, внимание! Говорит Тим Гаев. Штаб главнокомандующей осведомлен о случившемся. Любое судно, оторвавшееся от поверхности Ананке, будет уничтожено. Шансов у вас нет. Сложившим оружие в течение двадцати минут обещаю прощение от имени командования – всем, кроме Лучкина. Отсчет времени пошел. Повторяю...

Что ни говори, а Анастасия Шмалько была дилетанткой. Хоть и действовала шире, насмерть уделав бунтовщиков в мировом масштабе. Зачем выпускать из недругов цистерну крови, когда можно удовлетвориться канистрой? Мести ради? Чтобы помнили урок, мрази ничтожные?

Глупо все это. Когда впереди неизведанная, но, вероятно, спокойная бесконечность, подобные методы, возможно, и действуют, а когда большинству осталось жить двое суток с половиной – не очень. Ожидание неизбежного финала вообще странное состояние: то дрожит эксмен и ни к чему не пригоден, то, наоборот, плевать ему отравленной слюной на себя и других, гори все ясным пламенем, пропадай, жизнь постылая, так твою Первоматерь Люси распротак! Как хождение по струне – дернешь ее в сторону, и привет, после секундного балансирования неизбежно падение туловища то ли направо, то ли налево, настроение всех и каждого меняется на противоположное рывком, что твой триггер.

Вот я и дергаю за струну.

– Они не слышат, – голосом мученика объявляет Шпонька.

– Почему?!

Жест рукой – и все понятно. Смятая боковая панель центрального пульта, лопнувшие платы. Как еще дым не валит...

– Дежурный, – горько поясняет Шпонька. – Он дрался.

Так. Похоже, моя вторая идефикс – перекрыть коридоры герметичными задвижками, сымитировав частичную разгерметизацию базы, и тем самым разъединить мятежников – тоже провалилась. С одной стороны, оно и к лучшему – разрежет еще напополам какого-нибудь дурака, эти задвижки прямо-таки выстреливаются на пиропатронах, – но только с одной стороны...

Можно бы порадоваться тому, что мне удалось связаться хотя бы с «Магдаленой», но радоваться отчего-то не хочется.

А время идет...

Время идет, и я не знаю, что делать. Хотя... нет, кажется, знаю!

– Связи с отсеками тоже нет?

– С реакторным залом – должна быть. – Шпонька на лету ухватывает мысль и даже слегка воодушевлен. Быстро же он поменял приоритеты...

Все правильно. С остальными будет то же самое. Во всяком случае, с большинством.

– Оттуда можно включиться в общую связь?

– Да.

– Действуй! – командую я, молясь Первоматери и всем запрещенным богам, чтобы они сотворили маленькое чудо в нашем бедламе: оставили целым нужный мне кабель.

– Есть, – докладывает Шпонька.

Образец послушания.

– Это Тим Гаев. Всем, кто меня слышит... отзовитесь...

Молчание.

– Всем, кто слышит...

– Тим!.. – Голос чудовищно искажен, болботанье, а не речь. Тьфу, да это же Мбога! А я думал – помехи.

– Дай-ка мне Мику или еще кого-нибудь...

Я успокаиваюсь, и ничего странного в этом нет. Там свои, я слышу их голоса. Я не один.

– Тим?

– Привет, Мика. Как вы там?

– Неплохо, – хмыкает Мика в ответ. – Генераторная пока тоже наша. Мы тут, понимаешь, обесточили шахты, так что «Незабудка», может, и взлетит, а капсулы – вряд ли... А у нас прямо курорт, жарковато даже. Ты там случайно не мерзнешь?

– А что?

– Только то, что мы отключили внешний контур охлаждения. Разгоняем понемногу реактор, ну и заодно охлаждаем этих... у кого чересчур горячие головы. Тебе там слышно, как ломают дверь?

Смешок. Еще бы. Двойную бронированную дверь в реакторный зал не сразу возьмет и плазменный резак.

– Взлетим же!

– Вот именно, – с ехидцей подтверждает Мика. – Минут через сорок-пятьдесят, я думаю, всем станет жарко. Если эти слабоумные вдруг не поумнеют.

– Иду к вам! – кричу я в микрофон.

– Хм. А зачем ты нам нужен?

– Сделаю от вас заявление. Есть новости. Мог бы и ты сделать, но нужен мой голос.

– Думаешь, поможет? – сомневается Мика.

– Уверен. Ждите. – Шлепком ладони я отрубаю связь.

– А мне что делать? – мнется Шпонька.

Хороший вопрос.

– Сам придумай, – отвечаю я. – Лучше всего попытайся сегодня уцелеть. Ты мне еще понадобишься, а я добро помню, так что понадобишься мне ты, а не кто-то другой... Понял? Ну и катись.

И сам же первый выкатываюсь из башенки дежурного, потеряв к Шпоньке всякий интерес.

Нет, в верхних горизонтах базы никакого особого холода пока не ощущается, вот ниже... ниже да. Изо рта валит пар, и кое-где стены прямо на глазах покрываются кристалликами инея. Через полчаса он нарастет коркой в палец толщиной и будет свисать с потолка рыхлыми хлопьями, через сутки исчезнет температурный градиент между помещениями базы и холодной глыбиной Ананке... каких-нибудь минус сто пятьдесят по Цельсию, чепуха!

Но гораздо раньше рванет главный реактор, обратив в плазму базу с верными и неверными, чистыми и нечистыми, со штабом Четвертой эскадры, также, вероятно, со штурмовой группой, десантировавшейся с «Магдалены», да и с самой «Магдаленой» в придачу. Так рванет, что, пожалуй, Ананке изменит орбиту, а чужим кораблям за барьером не останется работы... Как сказал один самоубийца, зачем предоставлять другим делать то, что можешь сделать сам?

Кольцевой туннель с монорельсом? Нет, это далеко, и не факт, что там уже не обесточено. Значит, напрямик...

Вы когда-нибудь пробовали бежать при почти нулевой силе тяжести на магнитных подошвах? И не пробуйте – лучше сразу уйдите в Вязкий мир.

Бах! Бах! Бабах! Хлопок при нырке сливается с хлопком при выныривании. Я проношусь ракетой по бесконечным пустым коридорам и по коридорам не пустым, мимо куда-то спешащих эксменов, знакомых и незнакомых, успевающих сообразить, кто это только что промчался мимо них, но не успевающих ничего сделать...

В безлюдных местах можно отдышаться. И – снова вперед. Сколько осталось – двадцать минут? пятнадцать? Когда истекут обещанные полчаса, Иоланта выбросит десант на базу, я ее знаю.

Предупреждающие трехлепестковые знаки при входе в реакторный зал. Здесь очень людно, суета и гвалт. Бум-м-м! – кувалдой в стальную дверь. Воняет ацетиленом и копотью. Сразу несколько рук вцепляются в меня раньше, чем я успеваю уйти в Вязкий мир для последнего нырка.

Зря.

Рукопашный бой в условиях крайне малой силы тяжести, почти в невесомости, серьезно отличается от боя на ринге у Мамы Клавы. Это непростое занятие, слабо мною освоенное за отсутствием специальных тренировок. Тем не менее целых три полновесных удара успевают достичь цели, прежде чем я взмываю к потолку на манер воздушного шарика, пребольно стукнувшись маковкой обо что-то угловатое и совершенно, на мой взгляд, здесь излишнее. Черти бы побрали эти наспех спроектированные и наспех построенные базы, постоянно требующие каких-то доделок и переделок, этот перманентный строительный бардак, эти запутанные инженерные коммуникации, несуразные коробки и ящики, прикрученные криво и где попало, эти трубы и шланги под потолком...

Шипя от боли, успев вдохнуть лишь малую толику воздуха, я ныряю вновь.

* * *

Присцилла О’Нил оказалась сухонькой пожилой женщиной с седыми волосами, собранными в пучок, с невозмутимым видом, острым взглядом и привычкой говорить мало, но так, что ни убавить, ни прибавить. После двух минут общения с нею у меня создалось впечатление, что она относится к своим словам, как к алмазному резцу, если сравнение с ножницами покажется недостаточным, – сначала, мол, семь раз отмерь. По сравнению с ней Иоланта Сивоконь выглядела вульгарной балаболкой, причем балаболкой разгневанной.

Общий итог бунта стал ясен менее чем через час, после того как старожилы позапирали инсургентов по кубрикам: по первым подсчетам, убито шестнадцать эксменов и двое людей, один человек ранен, а что до раненых эксменов, то число тяжелых случаев достигает двадцати, словом, активный персонал базы уменьшился на сорок единиц, в том числе шесть пилотов. Легкораненых же во много раз больше, фактически пострадал каждый четвертый – кто в перестрелке со штабом Марджори, кто в лютой поножовщине со старожилами, по счастью, сумевшими быстро сориентироваться в обстановке. Черта лысого они успели бы сгруппироваться для отпора, не будь мысли Лучкина и его подручных заняты в первую очередь штабом Марджори и единственным телепортирующим эксменом!

Они успели. И успел я – объявить на всю базу ультиматум мятежникам, дождаться первых результатов (долго ждать не пришлось, к тому времени основной угар мятежа успел подразвеяться, и головы слегка посвежели) и, вернувшись в башенку дежурного, связаться с теряющей терпение Иолантой. Сам принял у тех, кто дежурил возле тамбура пассажиропропускника, ножи, самострелы, огнемет и даже самодельную гранату – и в благодарность едва не был застрелен изготовившимися к бою коммандос ее превосходительства главнокомандующей!

А кто сказал, что люди умеют ценить добро?

Я? Нет, я не говорил.

Один из пилотов-мятежников, Адам Розенкранц, все-таки ухитрился взлететь – надо же, тихоня, никогда бы не подумал – и прямо над базой сгорел вместе со своей капсулой в лазерном луче, наведенном с орбитальной платформы. Постройки базы не пострадали. Это я еще успел воспринять и запомнить. А потом на меня накатил какой-то туман, густой и липкий, как лиловая мгла в Вязком мире, он тек клочьями, и когда я попадал в такой клочок, сознание отказывалось воспринимать реальность и наполнять ею память... вот я лежу носом в пол с руками на затылке... всех положили и еще пальнули поверх голов для острастки... вот я уже один, совсем в другом месте, куда-то спешу, и мне очень надо то ли кого-то спасти, то ли наоборот... вот Мика и Джо приводят меня в чувство шлепками по щекам, а меня корчит от хохота: я как раз прикинул свои шансы выйти из последнего нырка непосредственно в реакторе... были шансы, были.

Каким образом в моих руках оказался автомат – загадка из загадок. Но оказался, и без всякого перерыва. Забыв о Вязком мире, я гнался за кем-то по кольцевому туннелю, на бегу пытаясь поймать в прицел неясный темный силуэт, все время ускользавший за поворот, поймал-таки и, припав на колено, дал очередь, сразу оборвавшуюся – в магазине оставалось всего два патрона. «Убил?» – тяжело дыша и сглатывая слюну, спросил догнавший меня Марек Заглоба. «Кажется, да. Пойдем глянем». Мы обследовали туннель метров на сто, но тела не обнаружили. Кое-где искрили в темноте поврежденные кабели. На полу – лапки кверху – валялась простреленная насквозь крыса. «Ушел, – констатировал Марек. – Когда стрелять научишься?» – «Завтра, – буркнул я в ответ. – Я пилот, а не перфоратор мишеней». – «А почему не телепортировал?» – «Забыл». Тут из-за моего плеча высунулся и задышал мне в ухо Джо Хартрайт. «Крыска, – удивленно сказал он. – Земная. Это как, а? Это ее током?» – «Это ее пулей, – ответил Заглоба. – Некоторым попасть в крысу легче, чем в мятежника. Пшли отсюда».

В промежутках – пусто. Как корова языком. Да, кажется, я искал Лучкина, а нашел ли? Все время что-то мешало...

– Ты ранен? – голос Марджори.

– Ерунда, зарастет. Но кое-кому из наших повезло меньше. Вот что... они мне нужны, Мардж. Для дела. – Краем глаза я вижу, как, уловив это донельзя фамильярное «Мардж», замирают все присутствующие старожилы, боясь пропустить хоть слово, а из бокового отнорка на всю нашу компанию неожиданно выносит Присциллу О’Нил и Иоланту Сивоконь, окруженных кольцом напряженных коммандос. Наплевать. – Пусть тех, кого нельзя подлатать за эти дни, эвакуируют сегодня же, а остальными пусть займется твой врач... да, твой. Наши фельдшеры помогут. Надеюсь, она профессиональна... диплококков с диплодоками не путает?

– Не путает даже эмбрионов с вибрионами, – натянуто шутит Марджори, косясь на Присциллу. – Хорошо, я распоряжусь.

Словом, могло быть хуже, и трупов могло быть больше. Хотя и я, и Иоланта, и Марджори, и уж тем более Присцилла О’Нил, не проронившая пока ни единого слова, – все мы понимаем: закончен лишь первый акт тошнотворной пьесы о борьбе добра со злом, идет второй, а вскоре начнется и третий, в котором добро по заслугам накажет зло, отчего, видимо, станет добрее... Вот третьего-то акта не должно быть.

За маленьким исключением. Одной сцены третьего акта все-таки не избежать, да я и не хочу этого.

Уцелевшие коммандос Марджори и охрана Присциллы расставлены по ключевым местам, уже скучают и не собираются превентивно палить по всему, что движется. Костяк дежурной смены работает. Главный реактор введен в штатный режим, иней на стенах тает, уже восстановлена энергоподача к ракетным шахтам. В большинстве из них дремлют ракеты для «Эгиды», но вон та, четвертая по счету, пуста.

– Отведите меня к госпоже главнокомандующей! – надрываясь, верещит Лучкин. Откуда он взялся – не помню. Выглядит он неважно, но, влекомый по коридору, упирается изо всех сил.

– Нет.

– Я требую! С вас шкуры спустят! Имею ценные сведения для ее превосходительства...

– Нет.

– Это самосуд! – визжит он.

– Вот именно.

Затравленно оглядываясь, он делает еще одну попытку:

– Я требую суда старожилов!

– Нет.

Вталкивая Лучкина в овальный люк, я успеваю окинуть взглядом внутренность шахты. Узкий круглый колодец, прорезанный в скале и наспех металлизированный – стены далеко не ровные, но гладкие, уцепиться не за что. Крохотная площадка для обслуги сейчас убрана. Когда наверху с лязгом откроется герметичная заслонка, рванувшийся на волю воздух выдует наружу любого и в облаке снежинок вышвырнет его за пределы тяготения Ананке.

Я поворачиваюсь к моим сопровождающим. Видно, что многие из них не одобряют то, что я сейчас намерен сделать. Одно дело – набить подлецу морду, другое – вот так, своей волей, без суда и разбирательства...

Наплевать. И некогда.

– Скафандр ему!

Они пятятся. Кто-то все-таки идет за скафандром. Я жду. Наконец приносит. Я проверяю зарядку баллонов – полная. Осталось только надеть. С этим делом справится любой, даже тот, кто никогда в жизни не видел скафандра.

– Лови.

Нет, Илья Лучкин не из тех, кто готов умереть быстро, он будет выгадывать каждую секунду, он верит, что еще как-нибудь исхитрится, извернется, изловчится... Неумело и торопливо он начинает влезать в скафандр. Могу спорить, он уложится в штатную норму.

С гулом я захлопываю люк и открываю на стене небольшую коробочку. Конечно, запустить ракету отсюда нельзя, но открыть заслонку шахты – можно.

Через три минуты я набираю простенькую комбинацию цифр.

Почти ничего не слышно – слабый гул наверху, и все. Здесь хорошая звукоизоляция.

Лети, гаденыш. Я не прощаю тебя – умри так.

Но и не посажу никого в радиорубке – слушать.

Это было бы слишком по-человечески.

Сидим в Бабельсберге, в кают-компании. (В свои апартаменты Марджори гостей не пригласила и правильно сделала: как бы не выпал ненароком из шкафа пластиковый самец.) Обстановка напряженная, но внешне демократичная. Я сижу за одним столом с тремя высшими чинами космофлота, потягиваю настоящий кофе из саморазогревающегося клизмоподобного сосуда с гнутой трубочкой и даже не докладываю, а излагаю свою версию происшествия. Да-да, именно происшествия, пусть чрезвычайного, так и быть. Я намеренно избегаю слова «бунт» или, упаси Первоматерь, «мятеж», предпочитая «недозволенные действия» и «беспорядки, спровоцированные узкой группой подстрекателей и поддержанные частью персонала». Присцилла О’Нил молчит. Иоланта Сивоконь кипит, но пока терпит. Марджори смотрит на меня с благодарностью.