Текст книги "Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика"

Автор книги: Александр Гриценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Бездонный сосуд и осветительные мины
(Отрывок из романа «Я и они»)

«Мне казалось, что небо синее-синее, хотя потом другие солдаты утверждали, что было пасмурно, грязно…»

I. Чудо

Мне недавно исполнилось девятнадцать лет, я солдат Внутренних войск. Звание моё – рядовой. На войне как на войне, поэтому мне приходится делать всё, что прикажут: иногда я снайпер, иногда пулемётчик, иногда водитель, иногда могильщик… На Новый год мы держали с мотострелками дом около вокзала города Грозный, и мне одному из немногих удалось выжить. Хотя, как мне кажется, я сейчас не вполне живой. В этот день у меня начались странные видения. Я боюсь о них рассказывать, потому что тогда меня примут за сумасшедшего. А я нормальный, просто что-то со мной произошло, что-то особенное. Вы не поверите, но мне и не нужно.

А не поверите вы, потому что в наше время мало кто верит в Бога по-настоящему. Некоторые делают вид, что верят, но если ты веришь в Него, то ты должен признавать существование чудес, которые Он являет нам время от времени. Так называемые современные верующие – это или гордые лицемеры, или больные духом и телом. И те, и другие обманываются специально: религия первым нужна для того, чтобы чувствовать себя выше, это люди бездарные, но гордые, и через веру они самоутверждаются. Они считают себя носителями высшей истины. На самом деле это мертвецы. Они мыслят, как мертвецы, поступают, как мертвецы, живут, как мертвецы. Они видят смысл своей жизни в имитации веры в Бога. Они забывают о своих грехах и следят за грехами других, чтобы осудить. Особенно печально, когда так поступают христиане. Это против главного христианского правила, и на рай таким лжеверующим не приходится надеяться.

Другая категория людей от веры – это или больные телом, а именно инвалиды, смертельно больные, или психически и психологически увечные. Они ищут утешение и находят его, но как только недуг проходит, о Боге они забывают. По-настоящему теперь мало кто верит, таких редко встретишь, а если встретите, не важно, кем этот настоящий верующий будет – христианином, мусульманином, иудеем или кем-то ещё, то поклонитесь ему, ибо это пророк.

Мне пришлось поверить, когда я стал свидетелем чуда и сам стал частью его. Я вдруг из восемнадцатилетнего парня превратился в нечто. На вид я всё тот же, но внутри меня сейчас что-то зреет ещё боже чудесное, я вынашиваю чудо. А пока я просто могу читать мысли, выходить из тела. Я вездесущ! Моё духовное прозрение, моя всеведущая сила простирается на всю Чечню и Ингушетию, я чувствую тут каждого человека – его мысли, боль, переживания. И я могу это всё вместить, ибо вместе с этой способностью Бог сделал из моей души бездонный сосуд. Чаще всего чудеса и видения мне приходят ночью. Днём я, как обычно, несу свою службу, а вот ночью… Хотя я и днём глубоко чувствую людей, всех, с кем встречаюсь, а ещё я слышу голоса погибающих людей. Бог дает мне силы терпеть страдания вместе с ними. Когда-то я был простым человеком.

Я вам расскажу, как все это началось.

II. Как я увидел рай

Я ни о каком чуде тогда даже не подозревал, в Бога особо не верил и вообще не понимал, что происходит. Кроме того, дар видеть в людях их истинное и сокровенное тогда ещё у меня не появился. Но и без него я могу сказать точно, что, когда мы въезжали в Грозный, многие из нас смерти не предвкушали. Наверно, кто-то из офицеров тогда что-то и предполагал, а вот мы, солдаты срочной службы, совсем не думали, как всё может обернуться.

Забыл ввести вас в курс дела. Я и ещё восемь рядовых, старший сержант и один офицер – мы были приданы к колонне 81-го полка быстрого реагирования. Наша колонна шла в Грозный без прикрытия пехоты, только машины с экипажем и мы, солдаты Внутренних войск, в количестве 11 человек. Непонятно, для каких задач нас туда послали.

Бронемашины гуськом тянулись в город. Мне казалось, что светит солнце и небо синее-синее, хотя потом другие солдаты утверждали, что было пасмурно, грязно, холодно, и на душе от этого выли волки. Я помню солнце, ветерок и, пока ехал на броне, наслаждался всем этим, потом мне пришлось пересесть в десантный отсек, где пахло соляркой, и только тогда, не знаю почему, мне стало страшновато. А потом задрожала земля, и стало жарко, запахло подгоревшим мясом. Я увидел трупы вокруг себя и понял, что нужно вылезти из машины на белый свет.

Мне показалось, что вокруг горит всё: земля, БТРы, танки и даже небо, то самое небо, которым я ещё недавно любовался. Я как будто спал, как будто это было не со мной, а в кино. И тут я увидел то, что запомнил на всю жизнь. Пробираясь между горящими машинами, в мою сторону шёл подполковник Полторецкий. Крепкого сложения мужик. Его лицо было растерянно, в руках он держал пистолет. И вдруг со второго этажа обгоревшего дома раздался хлопок, мне показалось, что заряд РПГ пролетел прямо над моей головой и попал он в подполковника, от которого в секунду осталось лишь немного обгоревшей плоти и наручные часы на уцелевшей руке. В полусознании я подошёл к его останкам и вытащил из них часы, потом поднёс к уху. Странно, но они шли.

Не знаю, зачем я это сделал. Моим телом управлял шок, а не мозг.

Потом помню только яркую вспышку, и всё. А дальше передо мной промелькнуло множество призрачных лиц. Множество людей и голосов. Не знаю, где я находился – в этом мире или в другом. Всё перевернулось, я чувствовал небывалую легкость. Вскоре я ощутил, что плыву над домами Грозного, а потом над долинами и горами Чечни. Я обратил внимание на то, что деревья зелёные, а в долинах высокая трава и цветы. Но ведь только что была зима!

Впрочем, не это главное! Я обратил внимание на красоту под моими ногами: я плыл вверх, в небо, а внизу раскинулось самое красивое место на земле. Я видел стройные тополя, которые стоят по краям шоссе, мягкие зелёные долины, наполненные хрустальным воздухом, и горы, внизу синеватые, а вверху белоснежные. На полях ходили коровы, лошади, овцы.

Я почувствовал в себе чудесную перемену.

Во-первых, и это же во-вторых, я никогда ничего не знал о Чечне, я никогда тут не был до службы, и для меня все кавказцы, закавказцы казались одним и тем же – на одно лицо. Но теперь какая-то несвойственная мне мудрость наполнила меня, кроме того, у меня появились знания, которых никогда не было. Я чувствовал себя собой и в то же время кем-то ещё. В мою голову пришла такая мысль: «Теперь я понимаю, почему чеченцы так любят свою землю! Почему они много сотен лет отстаивают свое право на неё! Такая земля даёт и дом, и силу, и храбрость, и уверенность».

Нельзя всего описать словами. Эту красоту нужно видеть и чувствовать. Именно так должен выглядеть рай!

III. Самый счастливый танк

Потом я снова спустился на землю. И, как мне показалось, прошёл незримо по всем улицам горящего Грозного. Сначала я следил за самым счастливым танком на свете. Танкисты так и не узнали о своей удаче, о том, что они семь раз избежали смерти.

Началось всё с того, что они проехали, не погибнув, мимо засады чеченцев, среди которых был прославленный снайпер-гранатомётчик, офицер Советской армии, прослуживший в Афганистане три года, – он если стрелял, то наверняка попадал, и ощутимо.

Он даже умел подбивать танки, пуская выстрел по земле, рикошетом под дно, умел рассчитывать силу ветра, скорость цели. А самым страшным оружием в его руках был ручной противотанковый гранатомёт седьмой, им он всегда сжигал танк с первого раза.

И сейчас этот чеченец сидел в засаде именно с РПГ-7. Ждал. А рядом с ним находился друг и боевой товарищ, тоже советский офицер-«афганец», Мустафа. Его военная специальность была снайпер, и лучше него стрелка вряд ли молено было сыскать во всей Чечне. Когда проехала машина тех, за кем я следил, за кем я летел по Грозному, оба снайпера отвлеклись. Их фотографировал журналист Саша из Нижнего Новгорода, как он говорил, на обложку газеты. В статьях он подписывался Александр Никаноров и был одним из многих журналистов, которые сочувствовали чеченскому сопротивлению в 1995 году.

Танк проехал мимо. Мустафа схватился за винтовку, потом сказал гранатомётчику по-русски:

– Ну чего ты его не …бнул?

Товарищ ничего не ответил, а потом молча ушёл по лестнице на другой этаж. Журналист исчез раньше, и Мустафа остался один. Скоро пошла колонна БТРов. Затаив дыхание, он прицелился в бок первой машины. Выстрелил примерно туда, где должен был сидеть человек. Он так и не узнал, что попал. Пуля пробила боковую броню и убила старшего сержанта Серова.

А самый счастливый танк ехал дальше. Ему поставили задачу обработать из пушки квартал. Шесть раз чеченские гранатомётчики из РПГ-7 стреляли в самый счастливый танк на земле, и граната летела точно, но в этот момент танк стрелял, и заряд, готовый поразить цель, отклонялся. А потом танк отозвали из боя. Никто так о своём счастье и не узнал. Но также танкисты не узнали, что спасли трёх разведчиков – капитанов Щербака и Антонова и рядового Балыко.

IV. Танкоангел

Два офицера и рядовой крались вдоль дома, они пытались вернуться в район, где, как им казалось, они найдут своих.

Бронетехника, на которой они ехали к вокзалу, была сожжена классическим способом, а именно первые выстрелы из РПГ пошли в первую и последнюю машины, после чего всем остальным на узкой улице осталось только стоять и ждать, когда очередь дойдёт до них. Те, кто остался в живых, разбежались куда могли. Так вышло само собой – капитан Щербак, капитан Антонов и рядовой Балыко остались втроём. Они укрывались до темноты в подвале заброшенного здания, а потом двинулись, пригнувшись и ползком, к своим. Эти солдаты не знали города и полагались на свою интуицию. Я вдруг понял, что могу чувствовать их эмоции и знаю их мысли.

Рядовой думал о какой-то молодой девчонке. Он хотел к ней и ни разу не вспомнил о родителях, то ли их у него не было, то ли его к ним просто не тянуло. В его голове мелькала лишь девочка, белокурая, голубоглазая, в белом коротком платье, а иногда всё его воображение застилала непроглядная тьма. Тогда я ещё не научился владеть своим даром и не смог понять, что девушка эта была ненастоящая, просто от шока в мозгу солдата что-то заклинило, и время от времени крутилась одна и та же «блатная» песня о девочке в белом платьице. Наверно, он или его друзья исполняли её в подъезде или на школьном дворе, покуривая и попивая пивко. Балыко был моим ровесником.

Темнота, которая нет-нет и возникала в воображении солдата, пугала его. Мгла действительно могла устрашить кого угодно. Я увидел в ней что-то окончательное, зловещее. От неё вдруг стало холодно, а потом я почувствовал какой-то гнилой запах. Так рядовой Балыко представлял себе смерть.

Офицеры были сосредоточены на дороге и почти не допускали к себе лишних мыслей. Только однажды Щербак обрывочно подумал: «А где у них кинжалы?..» Антонову же не нравилось, что вышла луна, и он несколько раз про себя выматерился на неё.

Именно луна, а также внезапные залпы осветительными минами раскрыли местоположение солдат. Они попали под обстрел на перекрёстке. Едва успели спрятаться в какой-то яме, как на них вылился шквал огня. От пуль их спасал ствол поваленного дерева, который лежал в шести метрах перед ними. Поняв, что просто так солдат не достать, чеченцы применили оружие посерьёзней.

Все трое, как по команде, вжались в неродную для них землю, когда ПГ от РПГ полетели в их сторону. Им казалось, что взрывается где-то совсем рядом, их обдавало жаром. Рядовой, прижимаясь лицом к земле, подумал: «Кумулятивный заряд» – видимо, ему это словосочетание вспомнилось из курса молодого бойца. Щербак начал безмолвно молиться: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя, яко на небеси и на земли…» Треск и шлепки от пуль или взрывы прерывали его мысли. Щербак про себя клял всеми словами «чехов», Дудаева и Ельцина.

Все трое понимали, что встать и исчезнуть под таким огнём невозможно, но если продолжать лежать дальше, то до них рано или поздно доберутся.

Обстрел начал стихать, и уже можно было приподняться и посмотреть, откуда ведётся огонь. Щербак и Антонов быстро вычислили окна и попытались пострелять по ним. Они приподнялись и дали несколько коротких очередей. В ответ на них посыпался град пуль, офицеры едва успели укрыться.

– Товарищ капитан, – обратился рядовой Балыко к Антонову, – у меня есть дымовая граната!

Офицер в ответ выматерился, а про себя подумал, что этого точно убьют, если он не перестанет быть таким тугодумом.

– …бт! Бросай!

Рядовой изловчился и зашвырнул гранату, но она была чёрного дыма и ничего не закрывала.

Антонов от злости готов был расплакаться, а Щербак просто молился. Его дух был уже не здесь, а где-то далеко-далеко в небе. Он призывал Творца помочь ему выжить. У него было ради кого и для чего жить. Сын, дочь, жена. Ему казалось, что этого достаточно.

– Товарищ капитан! У меня ещё есть граната!

– Бросай, твою мать!

Рядовой бросил, но граната угодила в дерево, которое их прикрывало, и улетела в сторону. Белый дым, подчиняясь ветру, потёк в другую сторону от солдат. Антонову подумалось, что неплохо было бы пристрелить Балыко. А Щербак молился, и последующее чудо произошло именно по его молитве.

И вот из-за стен, проминая себе проход, вышел самый счастливый танк на свете. Он качнул дулом и начал стрелять по тем окнам, откуда вёлся обстрел. Всё стало сыпаться. Антонов, Щербак и Балыко почувствовали во рту кирпичную пыль. Я видел умирающих от осколков, с оторванными ногами и руками чеченцев, они кричали:

– Аллах акбар!

Закончив свое дело, танк, мирно хрюкнув движком, вернулся в укрытие. Командир танка выполнил приказ – уничтожил огневые точки в обозначенном квартале. И никто из экипажа даже не подозревал, что, погубив два десятка чеченцев и пять украинцев, они всё же спасли три жизни.

V. Заживо погребённый

Меня повлекло дальше. Ко мне вкрадывались чужие мысли и образы, от которых мне стало ужасно. Я думал, как он, я чувствовал, как он, я болел его страхами.

Как только он приехал в Чечню, то заметил, что его тело стало пачкаться иначе. Оно быстрее покрывалось грязью и пылью, и отмыться было сложнее, чем обычно. Стоило ему очистить чёрные шеи и руки, как через несколько минут они снова становились прелатами. Грязь пропитала и одежду.

Старшему лейтенанту казалось, что он носит на себе килограммов десять чеченской земли, и это пугало его. Ведь ему постоянно приходилось находиться как бы «под чеченской землей».

Сначала он испытывал только неосознанный страх, но вскоре сошло озарение: офицер понял – это его кто-то заживо хоронит под грязью и пылью. Кто-то непостижимый – местный, древний, всемогущий. Он ощутил свою скорую смерть.

Я чувствовал его панику, и она передавалась мне…

Драматургия

Мнения критиков о пьесе «Носитель»

Пьеса А. Гриценко «Носитель» очень биографически конкретная, правдивая, ясная, особенно реалистично смотрится на фоне символистического «Полночного суицида» А. Светлицкого с длинными монологами и условными персонажами.

Алиса Ганиева, Литературная газета, 2005 год

Театр начинается с… виселицы!

«Театр начинается с вешалки» – эта фраза давно уже набила оскомину. В самом деле, новый театр сегодня должен быть вовсе не таким, как во времена Шекспира. И не таким, как во времена Чехова. И, безусловно, совершенно не таким, как во времена соцреализма.

Но тогда каким же? Попытаемся разобраться вместе.

Как вы уже, возможно, догадались из моего вступления, говоря о театре, я собираюсь рассматривать не вопросы режиссуры и актёрской игры. Вряд ли я достаточно компетентен в этих вопросах. «Суди, дружок, не выше сапога», – верно заметил Пушкин о сапожнике, взявшемся учить художника писать картины. Мой «сапог» – пьесы как литературные произведения. И здесь ситуация следующая. «Вишнёвый сад» – это, конечно, изумительное творение чеховского гения, но в последние полтора десятилетия, когда в нашей стране запросто могут посреди бела дня в центре не самого захолустного города расстрелять человека (у нас в Смоленске в последний раз это произошло всего около месяца назад), не так-то легко сопереживать Раневской, плачущей о том, что вырубают её любимые вишенки.

Новый театр должен начаться с виселицы. Для меня эта истина несомненна. Что я подразумеваю? Возможно, кое-кто из читателей тут же с ходу предположил, что я предлагаю засунуть в петлю шеи всех плохих актёров, ничего не умеющих режиссёров и бездарных драматургов. На самом деле, и такая идея по-своему неплоха. Но если б её вдруг стали реализовывать на практике, всё получилось бы с точностью до наоборот: заурядности не упустили б случая перевешать талантов, чтобы не так остро чувствовать свою ущербность.

Виселица же необходима в том плане, что, выражаясь метафорично, в петле должна поболтаться душа автора, прежде чем он будет писать о современной России.

В качестве примера пьесы, написанной подобным образом, мне хочется привести драму Александра Гриценко «Смерть обнимает любовь». Название, по-моему, придумано не очень удачно. Однако недаром говорится, что встречают по одёжке, а провожают по уму. Произведение Гриценко в чём-то остроумно, в чём-то философично и, что самое главное, правдиво рассказывает о современности.

Действие происходит в общежитии литинститута. В одной комнате живут 25-летний Александр и 19-летний Витя Гусев. С ними периодически подсыпают (от слова «спать») хорошие девочки Катя и Люся, так что по общаге даже ходят слухи, что они живут вчетвером шведской семьёй. По ходу развития пьесы создаётся впечатление, что всё к этому и идёт. При этом тянутся однообразные будни с пьянками и бесцельным существованием, где вместо настоящей любви какое-то запутанное, а зачастую и циничное чувство.

Именно в этой обстановке перед читателем (в перспективе: перед зрителем) раскрываются характеры героев. Мы видим, что Александр – хронический бабник, который тем не менее пытается понять наш безумный мир. Витя Гусев – «свой парень», у которого, однако, и в девятнадцать лет продолжается подростковая ломка характера (большинство этим перебаливают лет в тринадцать-четырнадцать). Люся – «проститутка и лесбиянка» (цитата из пьесы), впрочем, предпочитает она всё-таки мальчиков, а не девочек, и ещё спешит всё в жизни попробовать. Катя – другая: скромная девочка, даже с некоторым комплексом неполноценности. Гриценко очень остроумно раскрывает эту её черту: героиня довольно часто начинает говорить о себе в третьем лице. Казалось бы, каждый мало-мальски знакомый с психологией знает, что подобное в большинстве случаев свидетельствует о заниженной самооценке, однако в литературе подобный приём используется нечасто.

Конечно, к первой половине пьесы можно высказать претензии по поводу некоторой монотонности повествования и определённого однообразия в изображении быта героев. Но, может, именно благодаря этому вторая половина пьесы получилась динамичной и неожиданной. Витя Гусев узнаёт, что болен СПИДом. Сначала он мучается тем, как рассказать об этом друзьям. Первым узнаёт Александр, который вскоре с ужасом вспоминает, что в течение недели брился с Витей одной бритвой.

Кроме того, Гусев ухитрился переспать с Люсей. Таким образом, обе девчонки и Александр подозревают, что тоже заразились. Гриценко довольно интересно передаёт психологию людей, попавших в такую ситуацию.

Витя Гусев даже произносит по-своему пронзительный монолог:

«…Это жизнь, сам виноват. Она просто влезла ко мне в постель. Я всего с ней три дня спал. На третий уже не хотел – надоела. Она пришла, сказала, что в комнате никого нет, попросилась переночевать. Естественно, мы с ней опять. Она сухая была, я себе всё натёр об неё. А наутро пришла соседка, попросила её ключ от комнаты. Он, оказывается, у неё был. Я тогда думал, она просто хотела со мной. Оказывается, нет. Зачем-то специально заражала. Я понял, почему. Такое одиночество давит, что за непонимание хочется всем мстить. Будьте такими же, посмотрите, как это изнутри. Если бы не был таким дураком, то уже тогда бы понял, что она больная. Она говорила, что ей жить осталось пару лет, что её уже два раза из петли вытаскивали. Когда она уехала, выяснилось, что у меня гонорея. Но это выяснилось, а она уже уехала. Месяц назад она объявилась на сессию, и я ей предъявил. Она сказала:

«У меня ничего не было. Это ты. А ты, может быть, меня ещё и СПИДом заразил? У тебя какие-то прыщи на лице. Ты проверься». И ушла. Меня после её слов как парализовало. Она ещё пьесу написала, где главная героиня болеет ВИЧ. Она, кстати, учится у того же мастера, что и ты учился. Я её убить сначала хотел, теперь нет. Пусть живёт и мучается. Умереть – это… Я и сам уже хочу умереть. Пусть у неё ноги откажут, руки, глаза».

Впрочем, для всех, кроме Гусева, пьеса заканчивается благополучно. Эпилог же, «который молено опустить» (как обозначил сам автор), действительно смотрится лишним. Ничего нового в нём нет, а концовка пьесы и без него выглядит на уровне.

Подытоживая, всё-таки нельзя не посетовать на то, что тема, за которую взялся Гриценко, не совсем нова. Вспомним хотя бы песню Земфиры «А у тебя СПИД…». Впрочем, это скорее его беда, чем вина. Изрядная часть новой литературы, как мне сегодня кажется, застыла на тех проблемах и темах, которые были в девяностых годах. К хорошему это вряд ли приведёт…

А в пьесе Александра Гриценко всё-таки радует, что он сумел найти в себе силы для философского обобщения: «Судьба. Она действительно существует. Только в этом нет ничего мистического. Судьба – это наше прошлое. Как бы там ни было, а прошлое должно быть у всех – это и есть судьба».

Я не буду подробно истолковывать эту метафору. Скажу лишь, что автор сам пережил ситуацию, которую описывает в пьесе. По-моему, это и означает пропустить душу через виселицу.

Да, всё-таки театр начинается именно с виселицы!

Максим Свириденков