Текст книги "Избранное: Проза. Драматургия. Литературная критика и журналистика"

Автор книги: Александр Гриценко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– С вами желают говорить, мон ами, – схватил за руку и повлёк Пьера в самую гущу языческой пляски. Угольные и карминные, изумрудные и золотые взметнулись перед Безуховым праздничные покровы парижан. Петухи с острыми клювами, многоглазые восточные демоны и усатые рыбы вдруг расступились, открывая глаз бури – поляну спокойствия в буйстве красок. Там за изящным белым столиком на табурете неподвижно сидела Смерть. Одежды Таната были черны и, казалось, вырастали из жирной вспаханной червями земли. Хищно и не иллюзорно поблескивало лезвие косы. Рядом с мрачным ангелом был свободный стул, и Пьер, внутренне содрогаясь, примостился на нём. Карлик тут же поставил на стол кувшин с вином, разлил рубиновый сок по бокалам. Потом была беседа. Смерть говорила с Безуховым на русском языке. Звучный и сильный голос набатно вздымался в голове графа. Вскоре он стал отвечать и увлёкся беседою. Речь шла о роли человека в истории и о том, как годами выстраиваются цепи тончайших взаимосвязей, порождающих чудо прогресса и цивилизации. И теперь так долго выстраиваемое здание может рухнуть из-за одного недостойного.

– Корсиканец, – возвестила Смерть, – враг человечества. Он идёт, точно обезумевший слон в густом лесу. Без цели, без смысла, не разбирая дороги. Сокрушает устои, ниспровергает традиции. Его гвардейцы берут под конюшни древние святыни веры и омывают грязные лица свои в крестильных купелях. Новый Аттила, варвар без идеалов. Он должен быть ниспровергнут.

Может быть, так действовало вино, а может – сила, клокотавшая в голосе ряженого, но каждое слово, сказанное Жнецом, находило в душе русского барича благодатную почву. Личность Наполеона волновала его, и, как это часто бывает с предметом духовного внимания, интерес и благосклонная одержимость преобразовались в чернейшую ненависть. Распалённый словами незнакомца с косой, Пьер уже и сам уверовал в необходимость физической расправы над императором.

– Да! – страстно вскричал он наконец. – Варвар должен быть повержен!

– Верно, – Жнец поднялся и навис над Безуховым, угольный призрак на фоне абрикосовых небес. – Ты избран, чтобы сделать это!

– Я? – Очки Пьера от волнения запотели, и он снял их. Всё вокруг тотчас расплылось и перемешалось. – Но я не готов. Я… я даже стрелять не умею.

– Твоё нынешнее состояние не существенно. Разве может дерево или руда поразить закованного в доспех рыцаря? Но вот срезана ветвь и снята кора и смертоносная суть металла призвана из земли, отлита в форму и закалена. И перья хищной птицы собраны для дела. Так рождается стрела, до конца не зная, что она предназначена и готова пробить тяжелый панцирь и поразить тело.

Тогда Пьер вздохнул и отдался во власть незнакомца со всем пылом, какой дает человеку горячая юность.

Дальше были тайные встречи, каморы и подземелья, куда вели его с завязанными глазами. Свет контрабандистских фонарей в сердце дождливой ночи. Бешеная скачка по извилистой дороге. Пару раз Пьер видел памятного карлика, но больше ни разу не слыхал звучного голоса Таната. Только когда из утреннего тумана встали белые скалы Дувра, он понял, что его везут в Англию.

В Тинтагеле графа учили стрелять и разбираться в оружии, биться на мечах, саблях и кинжалах. А потом из темноты казематов явилась высокая и худая, как скелет, старая шотландка Фиона Макбрайд. Она стала учить Безухова Послушанию святого Тимофея. Это был набор ухваток, позволяющих побеждать противника без оружия. Надолго запомнил Пьер ее каркающий смех и длинную костяную трубку, при помощи которой старуха наставляла учеников.

Из Англии Пьер вернулся обладателем железных мускулов и несгибаемой воли, человеком, в совершенстве владеющим приемами тайного рукопашного боя, превосходным фехтовальщиком и стрелком. Даже зрение ему выправили – так что в очках больше не было нужды. Прежние знакомые не узнавали его на улице, да он и не стремился к общению. Все его действия после возвращения в Москву были подчинены одной цели – убить Наполеона.

Закончив физические упражнения бегом на месте, Пьер окатился холодной водой из кадки и насухо вытерся жёстким полотенцем. Затем он облачился в простую, мужицкую одежду. Поскольку она, в отличие от господского платья, во-первых, не сковывала движений, во-вторых – позволяла спрятать оружие. Надев просторные порты, Пьер медленно и без видимых усилий поднял правую ногу выше собственной головы и упёр её в верхнюю перекладину дверной притолоки. После этого коснулся лбом колена, проверяя растяжку. Тотчас открылась татуировка – красная саламандра, охватывающая лодыжку, знак высшего уровня Послушания. Граф улыбнулся и выдал короткую фразу на языке кланов – этим выражением Фиона выражала ученикам редкое, как оттепель в Сибири, удовлетворение.

Затем Пьер взял пистолет с вырезным ложем, что накануне приготовил для него Герасим, и спрятал его под рубахой. Не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал он сам с собой, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что тот хотел убить Наполеона кинжалом. Пистолет был вычищен и приведён в боевую готовность. Особая пуля, содержащая яд с сильным нейротоксином, имела на себе особую насечку – три буквы «LMN» – заглавие французской фразы, гласящей «Смерть Наполеону!». Уверенный в огнестрельном оружии Пьер всё же взял и кинжал – трёхгранный шип, кованный из тёмной стали, и спрятал его в потайной карман на рукаве.

Подпоясав кафтан незаметно утяжелённым на концах кушаком – любимым средством индийских тугов-душителей, и накинув шапку с небольшим кармашком для свинцовых дисков – тайного оружия испанских куэнхейра, Пьер бесшумно прошёл по коридору и выскользнул на задымлённую улицу. Смертоносная стрела начала свой полёт.

Снаружи царили разгром и небрежение. Дома стояли с выбитыми стёклами, вдоль фасадов и на мостовой возвышались горы мусора, на углу под стенами маленькой церкви лежала мёртвая лошадь. Мститель не прошёл ещё и квартала, как вдруг из тёмного зева арки появились и стали приближаться к графу три фигуры. По развязной манере ходьбы Пьер почти сразу признал в них заезжих кахетинцев, торговцев лепёшками и оранжадом. При ближайшем рассмотрении смуглые лица кавказцев выражали ту неприятную степень нервической отрешённости, какая делается у людей, замысливших зло. Самый могучий из горцев – он шёл посредине – медленно потянул из-за пояса небольшой кистень. Тот, что шёл справа, достал кинжал.

– Стой, человек, стой. Куда идёшь? Сейчас резать тебя будем! – пробасил главарь с характерным акцентом.

Пьер отвечать не стал, сделал два стремительных шага в направлении грабителя и выбросил вперед правую руку. Массивные перстни, один с Адамовой головой и другой – с печаткой, украшенной профилем Авиценны, соприкоснулись с переносицей нападавшего. Раздался характерный хруст, череп праотца и губы целителя окрасились кровью.

Дальше граф последовательно применил три основные позиции Послушания: Пророк Матфей укрощает львов, Моисей спускается с горы Синай и под конец, чтоб завершить дело, – Разъятие вод египетских. Потом секунду помедлил и решил оставить тела на мостовой, так сказать, в духе момента. Путь Пьера лежал…

* * *

Тут Сагайдаш почувствовал, что естество требует очищения, и, пошатываясь и задевая плечами тёмные стволы груш, устремился во мрак умирающего вечера.

Чуткий Тихон, который только притворялся спящим, стремительно вскочил и склонился над исписанными листами. Прочёл, покачал кудлатой головой, минуту подумал, огладил бороду, затем схватил перо и принялся выводить литеры, высунув от усердия кончик языка.

Была у Тихона сословная страстишка, глубокая и, в общем-то, ничем не обоснованная убеждённость в совершенной беспомощности аристократов и великом умении, а також смекалке, повсеместно проявляемой крестьянами. Поэтому образ вальяжного и беспомощного Безухова был для него особенно близок. Увидев, какого чёрта сделал из байбака-барича неистовый казак, учитель приуныл, но потом кстати вспомнился ему французский беллетрист Дюма с его мушкетёрами, и Тихон ободрился – включилось воображение.

Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого оккультный компас судил ему встречу с врагом. Нехитрое на вид устройство, сделанное из кости тюленя и власяного шпагатика, ещё ни разу не подвело Пьера, оказав неоценимую помощь, покуда он пробирался в Москву через истерзанную войной страну.

У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно-робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие не обращали на Пьера никакого внимания, из чего Безухов сделал вывод, что наука быть незаметным также приносит пользу. Он продвигался по улице, наблюдая многочисленные дымы пожаров, однако не уделяя огню особого внимания. И напрасно. Внезапно особняк, мимо которого проходил Безухов, явил в окнах багряные языки пламени, а через мгновение на улицу вырвался огненный демон. Яростные персты жара простёрлись над мостовой, жирный чёрный дым заволок всё кругом. Послышались стон и треск – это разрушалась крыша. Пыль взметнулась, мешаясь с клубящейся тьмой пожара. Во все стороны полетели пылающие головни. Люди кричали, потерявшись в дыму. На Безухова выскочил французский солдат с обожжённым лицом, попытался уцепиться за рукав. Безухов оттолкнул француза. Тот упал навзничь, да так и остался лежать, нелепо-опрятный в своем бело-синем мундире. Пьер почувствовал растерянность. Он был готов к встрече с человеком, но не со стихией. Куда бежать, где искать выход во внезапно нахлынувшей тьме – было решительно непонятно. Между тем едкий дым попал в лёгкие, и Пьер стал задыхаться. Где-то рядом тяжко падали куски стены погибающего особняка. Спасение явилось в виде мощной груди пегой лошади, запряжённой в небольшой возок. Над лошадиной головой виднелись широкие плечи и простое рябое лицо с рыжими усами.

– Садись, барин, прокачу! – с неожиданной лихостью гаркнул извозчик.

Пьер, недолго думая, прыгнул на сиденье. Едва успел он схватиться за поручень, как свистнул кнут, и лошадь рванулась вперёд, вынося повозку из дымного ада на свет и воздух.

– Бежишь, барин? – обернулся к Пьеру весёлый мужик.

– Нет, – коротко ответил граф, решив, что низко будет лгать своему спасителю. Он глянул на свою ладонь. Пальцы немного подрагивали. Граф только понял, что мог глупо погибнуть в дыму пожара и не выполнить своего предназначения.

– И я не бегу, – согласно кивнул извозчик. – Меня Прошкой звать.

– Меня – Петром. А с чего ты взял, что я барин?

– Да нешто тут ошибёсси? А лицо, а руки, а повадка? Я сызмальства на извозе. Мы сословия различать обучены. – Прошка оглянулся кругом и продолжал: – Я решил – не пойду из Москвы. Людей буду вывозить. С утра вожу. Почитай десятка три закоулками на окраину свёз. Кто по реке ушёл, кто огородами. Хранцуз-то здесь чужой, всех троп не знает. Вот сейчас тебя вывезу и опять в центр подамся. Может, кому еще пособлю.

«Лихой мужик, и пожара не боится. Может, открыться ему?» – подумал Пьер, испытующе глядя в безгрешную Прошкину спину.

– А меня, Проний, вывозить не надобно. Мне до Бонапарта нужно, к Николе Явленному. Послание у меня.

– О как! – изумился мужичок. – А дозволено ли будет спросить, что за послание? Небось секретное?

– Не секретное, – усмехнулся Пьер и показал извозчику пистоль.

– Вон оно как… – нахмурился Прошка, но почти сразу просветлел челом. – Дело великое и опасное ты задумал, барин. Пожалуй, подмогну я тебе. Вдвоём да с возком сподручнее будет. Только обещай, ежели убьют меня, сообщить родным в деревню Лесново, что на реке Калинке близ Семёновского скита. Найдёшь?

– Найду, – кивнул Пьер.

– Ай, выручайте, святые угодники! Но, пошла, мёртвая! – взревел Прошка и пронял кобылу кнутом так, что та рванулась вперёд с небывалой силой. – Поедем, Насть ка, Бонапарта решать!

Тихон озабоченно глянул на свечу. Почти догорела. Встал и пошёл к флигелям брать запас. По дороге решил конфисковать ещё котелок щей с кухни, встретил любезную сердцу повариху Авдотью Ниловну и совсем запропал. Вскоре из тьмы явился худой и бледный призрачный Сен-Том. Он дремал рядом на лавке. Подёргав себя за кончик носа, перечёл написанное при свете догорающей свечи. Нацепил смешные круглые очочки толстого стекла и взялся за перо.

Сен-Том как истинный француз и патриот таил в глубине сердца приязнь к деяниям императора. И считал, что даже при всех его ошибках был то человек великий и достойный. Он горько переживал, что Франция не заключила союза с Россией, а вместо этого взялась в одиночку покорять мир и надорвалась, как другие до неё. За долгие годы работы с русскими Сен-Том начал испытывать снисхождение к северным варварам и уважение к их глубокой и мощной натуре. Он также осознал здесь в полной мере, что именно русское оружие долгое время обороняло Европу от нашествия азиатских орд. Тем не менее, понимая, к чему ведут его коллеги по триумвирату, француз не мог не попытаться спасти Наполеона.

– Что там, маршал? Что за дымы? – Орлиный профиль императора бестрепетно встречал отблески московских пожаров. Лицо было спокойно и торжественно. Он снял шляпу и стоял, подняв воротник плаща. Ледяное дыхание севера ещё не овладело землей, но уж небеса наливались опасной серостью, предвещая осеннюю непогоду.

– Азиаты поджигают город. Мы направили людей перехватить злоумышленников, – породистое лицо короля Неаполя было спокойно, и только глубокие чёрные глаза загадочно сияли из-под густых ресниц.

Мимо с песней проносились гусары. Могучие усачи-кирасиры, напротив, смиряли ход своих огромных скакунов, держали строй. Всё как будто было нормально, и всё же…

– Что-то тревожит моего императора? – Жан Корвизар, дородный мужчина с широким полнокровным лицом, окаймлённым серебристыми бакенбардами, бесшумно возник за плечом императора.

– А-а, доктор, вы чувствуете сегодня напряжение в тонких сферах? Мне кажется, сюда идет Messager de la mort.

– Вам пошли на пользу наши уроки, – улыбнулся Корвизар, – после Египта астральное око моего императора прозревает дальше и лучше прежнего.

– Значит, убийца?

– Не просто убийца. Посланец Золотой Зари.

– Вот как? Чем же я насолил вашим друзьям? – Наполеон повернулся к медику.

– Друзья? Громко сказано, – загрустил Корвизар.

– Ладно, ладно, – усмехнулся император. – Я в вас не сомневаюсь, Жан. Вы мне брат такой же, как наш доблестный Жоашен.

Мюрат поморщился от такого сравнения. Он не любил колдунов.

– Так кто же он? Или их несколько? – Император с интересом глянул на Корвизара.

– Один. Но стоит сотни. Это плод забытого витального эксперимента наших северных коллег. Отрок, рождённый от магистра ложи Петербурга и Девы Обряда, наследницы многих поколений варяжских воинов. Я чувствую, как сияет в жилах его волшебная кровь. – Доктор причмокнул губами, словно дегустировал сладчайший деликатес.

– Я велю послать солдат, – вскинулся Мюрат.

– Нет необходимости, – эскулап одарил маршала благосклонным взглядом, – я направлю за ним своих слуг. Чёрная дюжина справится с посланцем Альбиона!

Мюрату стало не по себе. Он любил императора и знал, какой это достойный и сильный человек. Но этот жизнерадостный нетопырь, этот кровопийца Корвизар!.. Словно язва на сверкающем теле Бонапарта. Его помощь никогда не давала чистых результатов.

Тут Сен-Том решил, что сделал всё возможное, чтобы обелить и, быть может, – о, Святая Дева! – спасти Наполеона от своих коллег. Однако это полдела. Что ещё ска лсет граф Толстой? Француз поднялся в волнении, но уйти не успел. Вечерняя мгла пахнула сивухой и породила неожиданно бодрого Степана Сагайдаша.

– Ага! Пишешь? Дай-ка подивиться, – казак подобрал отложенный французом лист. – Текс, текс. Мужике извозчик, штафирка. Это, стало быть, друг Тихон напростал. А вот Наполеон… текс… ну, это понятно. О! Чёрная дюжина! Это что?

– Это есть легенда. Двенадцать чёрных гусар. Особо обученные головорезы. Непревзойдённые мастера, – тихо сказал Сен-Том.

– От это добре! От удружил! – восхитился казак. – Я думал, будет скука, а здесь – красота! Баталия! Сейчас мы енту дюжину геть! Разделаем под орех! – Сагайдаш от души хлопнул старика по плечу. И расстроенный Сен Том скрылся в саду, незаметно умыкнув со стола кувшин с крепким.

* * *

Первой неладное почувствовала лошадь. Запрядала ушами, заржала.

– Чегой-то неладно, – пробасил Прошка, озираясь по сторонам.

Пьер сконцентрировался, в краткой медитации прозревая астрал. В тонком мире на них надвигалась чёрная туча, набухающая недобрыми рылами и клювами. Тут же пахнуло могильным хладом. А через мгновение из-за поворота выметнулись двенадцать чёрных всадников. Одежды и кони цвета ноябрьской ночи, лица закрыты шарфами. Точно двенадцать нетопырей устремились на повозку. Они неслись безмолвно и неумолимо. Мертвенно сверкнули сабли. Пьер успел заметить, что в стеклах домов и лужах на мостовой всадники не отражаются.

– Гони! – рявкнул он оторопевшему мужику. – Гони на них, дурень!

Суеверный Прошка не слышал. Крестился. Выручила умная Настька. Рванула вперёд. Разбила грудью атаку чёрных гусар. Пьер не терял времени. Выхватил кинжал, сорвал с пояса кушак-румаль. Движения конников были нечеловечески быстры, но посланник масонов был быстрее. Одним ударом он распорол шею чёрному коню и рассёк ногу всаднику. Уклонился от сверкнувшей сабли и захлестнул румалем шею второго всадника, дёрнул так, что враг вылетел из седла. Другие гусары не смогли дотянуться до повозки. Опомнившийся Прошка заработал волоками, и беглецы вырвались на Арбат.

Гусары неслись за ними по пятам. От дикой этой скачки их шарфы размотались, и потусторонняя сущность преследователей стала очевидной. Бледные неподвижные лица, ввалившиеся щеки, зашитые рты и глаза, тлеющие как болотные огни. За Пьером по пятам шли покойники. Иной человек испугался бы, но граф обрадовался. От мертвецов у него было средство. В ладанке на груди он носил зуб святого Георгия, зачарованный на борьбу с потусторонним воздействием лучшими теургами Ордена. Нужно было только выждать подходящий момент. И вот, словно ощутив противную жизни сущность, бытие дрогнуло и явило чудо. Осенние тучи разъялись, и водопад солнечных лучей ринулся к земле, отразился от золочёного шелома Николы Явленного и ударил в мертвецов чудесными копьями небесного воинства. Чёрные гусары издали глухие стоны – зашитые рты не позволяли им кричать. Тогда Пьер сорвал ладанку с шеи и, сопроводив снаряд несколькими словами на арамейском, метнул оружие во врага. Эффект не заставил себя ждать. Всадники точно попали под пушечный удар с редута. Их враз посекло и покромсало в клочья. Грудами чёрной сажи осели посланцы французского доктора на московские камни. В тот же миг магистр тайных наук, медик и колдун Жан Корвизар рухнул замертво. Наполеон, лишившийся оккультной поддержки, поднял голову к небу и увидал сложившийся в кутерьме туч недобрый знак – безмятежный и древний лик Египетского Сфинкса.

– Merde! Надо было разобрать эти чёртовы пирамиды! – прохрипел Бонапарт, сжимая в кармане плаща медальон с портретом мадам Богарне, которую не мог забыть и теперь.

Между тем повозка Прошки на большой скорости миновала церковь, и Пьер увидел императора…

* * *

Прочитав творение подопечного ему писательского триумвирата, Лев Николаевич впал в задумчивость. С одной стороны, его порадовала живость повествования, энергичность языка и смелые сюжетные повороты, с другой – граф не мог так сразу принять столь вольную трактовку общеизвестных исторических фактов. Да что там говорить – не трактовку даже, а безжалостное их искажение.

А тем временем за окнами усадьбы уже совсем стемнело. Ночь словно единым взмахом накрыла веранду и сад. И над всем этим хозяйством воцарилась полная луна.

Граф легко различал садовую тропинку, обильно посеребренную лунным светом. Лев Николаевич быстро вышел к любимому деревцу и, встав рядом, залюбовался тому, как холодным матовым блеском переливаются его листочки, днём кажущиеся липкими. Сейчас вишенка ему особенно показалась похожей на сакральное каббалистическое Древо Сефирот. Вот вверх вырвалась ветка, вот две в стороны, под ними – снова две…

Вдруг деревце слегка заколыхалось – словно ветерок пробежал по его ветвям и листьям. Однако в саду царила полная тишь. Нигде боже воздух не колыхался. Лев Николаевич от неожиданности отпрянул. Он совсем уже был ошарашен, когда увидел своего учителя иврита раввина Минора выходящим из-за вишенки.

– Шалом, – мягко произнес раввин.

– С добрым вечером, – нерешительно ответил Лев Николаевич. Потом, осмелев, добавил: – Но позвольте, рабби, что вы делаете у меня в саду, за моим деревом?.. Я, конечно, не против – делайте там что хотите… Но я не знаю, вполне ли это соответствует вашему чину и статусу… Всё же раввин Минор…

– Вы не вполне правы, Лев Николаевич: во-первых, я не тот раввин Минор, которого вы знали, а во-вторых, я появился не из-за дерева, а из… как бы это сказать… другого мира, идущего с вашим миром, словно два солдата в ногу, но никогда не сталкивающегося с ним… Это мир, которым мог бы стать ваш мир, при некоторых обстоятельствах…

– Какие же обстоятельства меняют миры?

– Разные… В данном случае это было убийство Петром Безбородко Наполеона Бонапарта в сентябре 1812 года…

– Тьфу ты… – в сердцах крякнул граф. – Да это же мои писаки придумали! Этого же не было…

– Ваши уважаемые литературные помощники не придумали этот не имевший места в вашей истории факт, а магически прозрели одну из вероятностных линий, могущих изменить мир. Смотрите, Лев Николаевич…

И раввин показал графу на вишенку, которая теперь совсем приняла очертания сакрального Древа Сефирот.

– Смотрите: вот аккуратист Тихон…

И один из кругов засветился лазоревым светом.

– Вот эстет Сен-Том…

И второй круг на дереве засветился тоже, но синевато-фиолетовым.

– А вот и бузотёр Сагайдаш.

И третий круг вспыхнул розовато-алым.

– А вот здесь их ментальные энергии сходятся, и возникает мистический триумвират, который и оказался способным изменить ход истории. Точнее, нащупать в нём слабое место. И теперь, если его не устранить, будет плохо…

– Что же будет?

– Не просто будет. Это уже есть. Но в нашей, вероятностной реальности. В нашем мире. В этой реальности Пётр Безбородко, тот, с кого ты писал своего Пьера Безухова, убил Наполеона в сентябре двенадцатого года. Русские войска не пошли в Европу, царю Александру попросту показалось, что не до того – все силы были брошены на восстановление сгоревшей Москвы. Париж взяли англичане. Декабрьского восстания не было, по сути, не было никаких декабристов – и Северное, и Южное общества не пошли дальше пустопорожних разговоров о том, как бы им упромыслить общество полного благоденствия. Рыжев тихо спился, Пушкин не написал своих лучших стихов…

Да, вот ещё: маленькие кафе теперь во всем мире называют не «бистро», а как-то заковыристо – в честь одного британского офицера, который в вашей реальности никоим образом не отметился в истории, а в нашей – проявил огромное мужество во время взятия Парижа.

И тут Лев Толстой понял, что нужно действовать…

* * *

Граф Пётр Безбородко шёл осторожно. Он понимал – его благородное лицо и простой костюм могут вызвать подозрения. Если французскому патрулю станет непонятно, к какому сословию он принадлежит, то его непременно остановят, обнаружат оружие и задержат. Приходилось прятать лицо, идти кургузой нелепой походкой.

Хотя… Даже если…

Пётр твёрдо решил не сдаваться живым и в случае угрозы сопротивляться до последнего.

Пробираясь переулками до Поварской улицы, он думал о своей миссии. Он понимал – подойти близко к императору не удастся. Но Пётр также знал, что его умения хватит, и он издали прострелит голову тирана. Один выстрел – один тиран. Всё чинно и ладно.

Граф Пётр Безбородко понимал: его наверняка убьют, но цель оправдывала средства. Кроме того, его портрет повесят в скрытой комнате учебных заведений всего мира. В этих комнатах, втайне от других детей, учатся молодые англомасоны. Их отыскивают по талантам в детстве, а потом учат особенным наукам.

Это стало возможно лишь недавно, после того, как многие педагоги различных учебных заведений были посвящены. Они имели небольшой градус посвящения, но, чтобы выделить таланты, запугать неокрепшие детские души и подчинить Великой Идее, больше и не нужно. Отъём у родителей их чад совершали тайные службы стран, в которых работали англомасоны. Они уверяли, что дети нужны великому служению, их талант необходим Отечеству. Несговорчивых родителей попросту убивали.

– Бух! – раздался выстрел, и отлетевший от стены камешек больно ранил Петра в висок.

– Damn! Bloody Whoreson! – взревел граф Безбородко. Он пристрастился к аглицким ругательствам в замке масонов, где инструкторы не только совершенствовали его тело, но и дух, прививая культуру Великой Британской Империи.

Безбородко упал вперёд, приземлился на руки, осмотрелся. Он был готов к рывку, и это спасло его. Вторая пуля ударила ровно там, откуда он успел перекатиться. Петр метнул зазубренный кинжал.

Клинок вошел французскому гвардейцу точно в горло. Но был и второй выстрел, значит, кто-то ещё сидит в засаде.

Графа спасла пылкость француза. Тот с криком: «Meurs un autre jour!» бросился на Петра с тесаком.

Выстрел в живот остановил дьяволопоклонника. В британском замке говорили, что все французы и немцы поклоняются Зверю и числу 666, поэтому нужно проверить – убил ли ты, даже если уверен, что убил. Дьявол всегда может воскресить своего последователя.

Петр попинал носком сапога тела мертвецов. Они не воскресали. У гвардейца была перерезана ярёмная вена. Пехотинец тоже скончался, его стеклянные глаза глядели в небеса.

Граф посмотрел на разряженный пистолет, теперь он бесполезен. А у французов были только винтовки, их под кафтаном не спрячешь.

Это осложняло задачу, но не делало её невыполнимой. Форма крепкого гвардейца пришлась впору.

Через некоторое время Пётр пробирался к Арбату и снова думал о миссии.

* * *

Граф Лев Толстой очень любил стрелять, а ещё он хорошо владел саблей, и делал это одинаково отлично как правой, так и левой рукой. Во время своей службы в армии граф лихачил и мог на скаку разрубить учебный манекен.

Кроме того, его учитель раввин Минор открыл Толстому несколько особых витальных практик, которые практиковали посвященные братья на материке.

Например, граф мог, подышав особым способом, восстановить силы в бою. Он знал массу тайных ударов, которые убивали противника наповал или делали беспомощным. Лев Толстой понимал, что хочет от него раввин Минор.

– Неча им, неча. Сами понатворяли, сами пусть и мир наш выручают.

Через несколько минут все трое провинившихся стояли перед очами графа и раввина.

– Я вас что просил? Сочинение дописать, ключевую часть его. А вы что понатворяли? Что? Я вас спрашиваю!

– Мы плохо написали, maitre? – спросил француз Сен Том. – Но разве мы можем сравниться с вами по способностям…

– Вы не просто написали плохо, а жизнь переменили, будущее наше. Кто вас просил Бонапарта убивать?! – и, чуть сбавив тон, граф Лев Толстой пояснил: – Он, конечно, не святой. И того… Народу тьму погубил. Но и вы не лучше.

После этого раввин Минор степенно тихим голосом объяснил триумвирату, чем недоволен их благодетель граф Лев Николаевич Толстой, и почему им нужно тут же собираться в дорогу. Единственный выход – это реальным действием поменять то, что они понапридумывали.

– От же ж курва! Трошки набрехали, и ужо мир не такой стал. Еноты-бегемоты! – удивился казак Степан. Он ударил себя в грудь и заверил графа, что сделает всё, что от него требуется.

– Оружие надобно против Пьера, чтоб с ног валило, – негромко сказал Тихон. – Больно мы его крепким придумали. Забьёт ведь.

– Collegue, – сказал француз Тихону, – я иметь кое-что для нас. Мой дед был сыном кузнеца, но его насильно забрали в армию. Отец любил его, а как любила его мама…

Француз закатил глаза к небу, и хотя это была не его мама, а прабабушка, он сказал сакраментальную для всех французов фразу: «Ma mere mignonne-mignonne!»

Сен-Том продолжил:

– Отец сделал для сына-солдата хитрый кинжал. В ручке есть замаскированный пистолет. И пуля такая, что свалит Пьера с ног. Но нужно подобраться к нему. Всего одна пуля, всего один Пьер.

Тихон присвистнул:

– От Пьера и мокрого места не останется… Это я могу.

– Сговорились уже, – сказал Степан, – жаль его, добрый хлопец. Настоящий казак. Как он его, Буонопартия этого… Кручина сердце мое берёт… Кручина.

– La guerre est la guerre, – поставил точку Сен-Том.

– Понапридумывали, писаки, – Лев Николаевич погрозил пальцем, – понапридумывали! Что скажете, рабби? Справятся они?

– Не всё так просто, дорогой граф. У меня таки есть для вас один гешефт. Дело в том, что временная линия исказилась, и в нашем недалёком будущем один русский эмигрант по фамилии Калашников изобрёл скорострельный пистолет.

Рабби достал что-то.

– Очень дорого, поэтому – один. Я скажу вам одну вещь. Цены на рынке из-за вашего Петра взлетели. Англичане, только они, продают свои марки и модели. Это же с ума сойти! Нет никакой конкуренции. И как заработать бедному еврею?.. Берите, берите этот один пистолет и решите уже вопрос. Если бы только это. Везде англичане. И даже в России, по-видимому, будет править кто-то из них. Ведь наш дорогой наследник Константин Павлович ясенился на английской принцессе! И она таки его взяла в оборот. Он сказал ей, что после смерти Александра, если такое будет, естественно, он отречётся от короны в пользу брата Николая, так она ему жизни не дала. И теперь он, конечно, не отречётся, но править всем будет она. Как вам это нравится? А потом мы всё ещё помним нашу глубокоуважаемую императрицу Екатерину. Что она сделала с бедным мужем? Вы такого же хотите? Нет, я, конечно, ничего не имею против императрицы, золотой век, я помню. Но это уже совсем не годится… Ни в какие ворота. Вы меня понимаете?

После своего неспешного монолога раввин Минор протянул пистолет.

– Готовьтесь скорее. Сейчас я прочту несколько тайных заклинаний, и вы переместитесь в другой мир. Вы всё увидите сами.

Оружие распределили так. Кинжал отдали Тихону, он был самый необученный военному делу, зато очень хорошо бился на кулаках. Кроме того, он сказал, что дома лежит у него кистень и нужно послать кого-то за этим оружием. Французу достался чудесный скорострельный пистоль. Раввин нехотя потратил несколько патронов, чтобы Сен-Том приучился стрелять по-новому. Гувернёр мог попасть с десяти шагов в копейку, как и любой француз, в молодости он был немного бретёр. А теперь ему нужно было только приучиться к новому оружию. Степан же пошёл с простой казацкой шашкой и двумя обычными пистолями, которые он заткнул лихо за кушак.