Текст книги "Письма из деревни"
Автор книги: Александр Энгельгардт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Мне часто думается, не эта ли мертвая вялость, которою несет от книг, причиною, почему наши агрономические заведения выпускают так мало людей, идущих в практику? Мне все кажется, что профессор, который никогда сам не хозяйничал, который с первых дней своей научной карьеры засел за книги и много, если видел, как другие хозяйничают на образцовых фермах, который не жил хозяйственными интересами, не волновался, видя находящую в разгар покоса тучу, не страдал, видя как забило дождем его посев, который не нес материальной и нравственной ответственности за свои хозяйственные распоряжения, – мне кажется, что такой профессор, хотя бы он прочел все книги, написанные Шварцами и Шмальцами, никогда не будет чувствовать живого интереса к хозяйству, не будет иметь хозяйственных убеждений, смелости, уверенности в непреложности своих мнений, всего того, словом, что делается только "делом". Агроном, который никогда не прилагал своих знаний на деле, будет похож на химика, который изучил химию по книгам, но никогда сам в лаборатории не работал. Занятие агрономией по книгам, подобно тому как занятие химией или анатомией по книгам, есть онанизм для ума. Мне кажется, что такие профессора, сами не интересуясь живо предметом, не имея под собой почвы, не могут возбудить интереса к "делу" и в своих учениках, вследствие чего те, окончив курс в агрономическом заведении, не идут в хозяйство, а, копируя своих профессоров, поступают в чиновники. Недостаток агрономических книг у нас полнейший, хота книг много. Беда тому, кто начнет хозяйничать при помощи этих книг; недаром сложилось у нас понятие, что, кто хозяйничает "по агрономии", тот разоряется.
Не найдя в книгах ничего путного относительно времени посева овса, выругавшись, и, разумеется, упомянув немцев – немцы-то тут, впрочем, ни в чем не виноваты, потому что они пишут для себя: вольно же нам, не пережевав, все таскать от них в свою утробу! – 91 я пошел бродить по полям и лугам. Весна в полном разгаре, всюду зелень н благоухание, черемуха в полном цвету, козелец зацветает, в лесу стоит весенний гул от пения птиц, жужжания насекомых, земля тепла, хоть босиком ходи, на пашне пахнет земляными червями – вот он, посевной запах. Возвращаясь домой, встретил "деда"; бежит босиком, в одной рубахе и мокрых портах, и тащит что-то в ведерочке, должно быть, раков или рыбу. – Вот, думаю, кто мне скажет насчет посева. "Дед" – старик из ближайшей деревни, совсем сивый, как у нас говорят, был уже взрослым мальчиком в разоренный год и хорошо помнит французов – "обходительный, говорит, народ!" – потому что держал лошадей, которых его отец ковал проходящим французским кавалеристам. "Дед" хороший хозяин, знает все приметы, и его мнение всегда уважается на совете "стариков", который решает, когда сеять коноплю, овес, рожь и лен: у крестьян всегда бывает предварительное совещание, когда начать сев, особенно конопли, которую сеют все за раз, и как решат старики, так и делается. "Дед" – рыболов, летом постоянно доставляет мне рыбу и раков, а на заработанные деньги балует ребят, своих внучат, которых всегда сам возит на сельские ярмарки и там угощает на свои, рыбою и раками заработанные, деньги.
– Здравствуй, дед! что, рыбки принес?
– Рыбки, рыбки свеженькой.
– Небось, головли?
– Головлики, головлики.
– Что ж, трутся?
– Трутся, трутся.
– А ведь рано нынче пошел головль?
– Рано, – и не помню такой ранней весны.
– Сев, значит, овсяный?
– Да сев, головль трется, – скоро сев.
– Когда же сеять будем?
– А когда пора придет, когда пора придет. Рано нынче сеять будем.
– Я думаю сеять.
– Нет, нет, нет, рано еще, обожди маленько, когда матушка начнет выколашиваться; ты не смотри, что в Федине посеяли: там овес заморский; обожди маленько, а лен сей, лен сей.
Вечером, при докладе, Иван начал сдаваться насчет посева.
– Обходил рожь сегодня, – отлично набирается, скоро колоситься начнет, козелец зацветает, никогда еще такой ранней весны не было. Два сева сделаем, А.Н., – один до Николы, а другой после Николы.
4 мая мы засеяли половину поля овса, 10-го – вторую половину, 17-го посеяли ячмень. Посев ярового окончился благоприятно. Заделали хорошо. Ну, теперь все кончено, можно отдохнуть, только бы бог дал благоприятную погоду. После сева вскоре наступила засуха. С утра до ночи печет солнце, постоянно 92 дует сухой юго-западный ветер. Земля высохла, потрескалась. Скоро превосходные вначале всходы овса начали желтеть. Неделя прошла, другая – беда! если еще несколько дней засухи, то яровое выгорит, как в прошедшем году. Тяжело хозяину в такое время; ходишь, на небо посматриваешь, в поле хоть не ходи, овес заострился, желтеет, трава на лугах не растет, отцвела ранее срока, зреет не своим спехом, сохнет. Чуть сделается пасмурно, набежит тучка, радостно смотришь на небо. Упало несколько капель дождя... Ну, слава тебе господи, наконец-то дождь! Нет, небо нахмурилось, походили тучи, погремел гром в отдалении, и опять нет дождя, опять дует суховей, опять солнце жжет, точно раскаленное железо. Вот опять набежала тучка, брызнуло несколько капель дождя, а потом опять солнце, опять зной, а по сторонам все тучи ходят. Ну, наконец, будет дождь: совсем стемнело; с запада медленно надвигается темная грозовая туча, сверкнула молния, раз, другой; громовые удары следуют один за другим, все ближе и ближе надвигается туча, "старуха" в застольной уже зажгла страстную свечу и накурила ладаном, вот пахнуло холодом, поднялся вихрь, сейчас польет дождь. Нет, туча прошла мимо и в пяти верстах разразилась проливным дождем и градом, который отбил рожь. Нас бог помиловал, а в окрестностях много полей отбито градом, так что засевать нечем было, и крестьяне должны были покупать рожь на посев.
Уже началась вывозка навоза, а дождя нет как нет, трава посохла, овес желтеет и видимо чахнет. Наконец, на второй день возки навоза, под вечер набежала туча и разразилась проливным дождем, который хорошо промочил землю. К утру все зазеленело. На другой день с утра зарядил обкладной дождь, так что после обеда пришлось прекратить возку навоза, потому что повознички мальчики и девочки 7-12 лет, которые водят лошадей с возами навоза, – размякли, а повознички такой народ, что как размякнут да озябнут, убегут и лошадей побросают – что с ними поделаешь?
Прошло несколько дней; яровые поправились; но травы уже не могли поправиться – отавы зато хороши были потом – все время навозов шли дожди, перемежаясь с хорошими днями. Наступило время покоса, а дожди все идут. Перед Петровым днем как-то выскочило несколько хороших дней, – начали косить. Только что подкосили лучший луг – дождь. Через день опять погода, и пошло так: вечером помочит, утром парит, только что повернем, опять дождик сеногной. Просто измучились; луг, который обыкновенно убирался в 5 дней, убирали 2 недели, да и то большая часть сена убрана сильно испортившегося – а травы-то и без того были плохи. Не успели еще покончить с главными покосами, наступило жнитво. Выскочило несколько хороших дней, и у меня в три дня сжали все поле; еще два хороших дня – и весь хлеб будет в сарае. Не тут-то было – пошел дождь и намочил снопы. Пришлось накрывать, 93 расставлять, пересушивать; к счастию, выскочило три сухих дня с ветром: в два дня снопы высохли, на третий все 450 телег ржи были свезены и уложены в сарай. Уф! Когда положили последнюю телегу и Иван, замкнув сарай и перекрестившись, проговорил: "теперь только разлучи господи с дымушком", точно камень с сердца свалился. Не успели мы с Иваном дойти от сарая до дому, как пошел дождь. С уборкой ржи кончились все наши волнения. После того погода благоприятствовала всем работам: и поздние покосы, и посев озими, и уборка льнов и яровых шли хорошо. Конечно, не без того, чтобы мы не волновались; в особенности нас беспокоили льны, потому что мы, на основании того, что весна была ранняя, ожидали ранней осени и ранних зазимков; но если весна была такая, что и старики не запомнят, то осень тоже стояла превосходная, на редкость: скот ходил в поле до 1 ноября, следовательно, был в поле 61/2 месяцев.
За исключением трав и местами картофеля, все нынче уродилось хорошо.
В нынешнем году крестьяне, как я писал в первых письмах, пережили ужасную зиму – ни хлеба, ни корму. Только необыкновенно ранняя весна спасла скот. Когда скот весной рано пошел в поле, одной заботой стало меньше: нужно было только прокормиться до нови, но это-то и есть самое трудное. Зимою, кто победнее, кормились в миру кусочками; теперь же, когда наступило время работать, в кусочки ходить некогда, да теперь и не подадут, потому что у всех хлебы подобрались. Перебивались кое-как. Кто позамысловатее, как говорит Авдотья, те еще с зимы запасли хлеба на рабочее время – приберегали свой хлеб, а сами ходили в кусочки. Весною – кто скотину лишнюю продал и хлеба купил, кто работою обязался и на полученный задаток купил хлеба, кто в долг набрал до нови; но было множество и таких, которые перебивались изо дня в день. Раздобудется мужик где-нибудь пудиком мучицы, в долг возьмет, работу какую-нибудь сделает, ягненочка продаст, протянет несколько времени, работает, потом денек-другой голодает, бегая где бы еще достать хоть пудик, хоть полпудика, где-нибудь на поденщину станет, – хорошо еще, если можно хоть поденную работу найти, – заработает пуд муки и опять дома сидит, свою ниву пашет. Разумеется, тут не до хорошего хлеба; замесит баба с вечера хлеб; не успеет закиснуть – есть-то хочется, дети пищат – пресных лепешек напечет, а то и просто болтушку сделает. В праздник в кусочки сбегает, по окрестным деревням детей пошлет, а то и так около своих однодеревенцев, у которых хлеб есть, перебивается: сработает что-нибудь – покормят, скибку хлеба дадут; иной раз и просто зайдет к кому-нибудь во время обеда – не ел, скажет, сегодня; покормят – потом в покос, в жнитво поможет, поработает. А бабы... "А что ж ты будешь делать, – говорит Авдотья: – и... не умирать же с голоду!".
Грибы пошли, полегче стало: все-таки подспорье. Нынешний год 94 грибы показались рано и урожай на них был необыкновенный, конечно, на одних грибах, без хлеба, не наработаешь много, но все-таки же продержаться, пока достанешь хлеба, можно, да и к хлебу подспорье – все же лучше, чем один сухой хлеб. В моих рощах грибы родятся во множестве. Летом чуть свет все бабы из окрестных деревень прибегают в мои рощи за грибами, так что, наверно, каждый день в рощах перебывает человек до полутораста. Разумеется, бабы еще до свету обшарят все рощи и все грибы, в особенности белые, выберут так, что к утру ничего не останется. Авдотья, как баба, как Коробочка, по жадности все уговаривала меня заказать рощи, т.е. запретить в них брать грибы. Я на это не согласился. Мне кажется, что помещику – не говоря уже о том, что голодные только грибами и питаются, – нет расчета запрещать брать грибы в своих владениях, и что вот подобные-то запрещения и влекут к неприятным столкновениям. Известно, что народ, не только у нас, но даже в Германии, не признает лес частною собственностью и поруб леса не считает за воровство; даже и по закону у нас поруб леса не считается воровством, – что же сказать о грибах! Положим, что лес растет сам собою, по воле божьей; но так как лес растет медленно, то нужно его беречь, чтобы дождаться известного результата; я мог бы срубить 25-летний лес, но я ждал, давал ему расти до 100 лет, следовательно, так сказать, отрицательно тратил на него. Кроме того, если бы я вырубил лес, то земля из-под леса давала бы мне доход, и раз земля считается собственностью, то, если я оставляю ее под лесом, я несу известный расход.
Но что же сказать о грибах? Гриб вырастает сам собою, никто его не садит, никто за ним не ухаживает, никто даже не знает, где он вырастет; сберечь гриб нельзя – не взял его сегодня, завтра он никуда не годится; ожидать, чтобы он вырос, нельзя; помешать тому, чтобы он не вырос на известном месте, тоже нельзя, да и срубить грибы, как лес, для того, чтобы воспользоваться землею, нельзя. Следовательно, если даже лес не признается собственностью, а похищение леса воровством, то похищение грибов нельзя даже поставить на одну степень с порубом. Очевидно, что гриб, по воле божьей, растет на общую потребу, и запрещать брать грибы как-то зазорно. Конечно, владелец леса может запретить брать в его лесу грибы, но это уже значит снимать пенки... Но если даже и не принимать во внимание, так сказать, неуловимость такой собственности, как гриб, все-таки нет расчета запрещать. Если запретить брать грибы, то это неминуемо поставит владельца в военные, так сказать, отношения к крестьянам, что невыгодно; запрещение брать грибы особенно тяжко отзовется на бедняках, которые без грибов положительно существовать не могут; оно отзовется также и на работах, потому что работающие в имении и суть те, которые наиболее пользуются грибами. Наконец люди будут голодать, а грибы будут пропадать бесполезно, потому что выбрать 95 все грибы невозможно, да и невыгодно этим заниматься. Барыни-помещицы обыкновенно запрещают брать в своих рощах грибы, потому что также плохо рассчитывают, как Авдотья, которая никак не могла понять, что мне выгоднее покупать грибы у баб, чем собирать своими работницами, – За свои-то грибы, да еще и деньги платить! – целое лето твердила Авдотья. Грибов было нынче действительно множество; Авдотья с двумя работницами не могла бы выбрать и тысячной доли того, что нарождалось. Как много грибов, видно из того, что после того, как утром по рощам пройдет до полутораста человек, да еще днем бродит много праздношатающегося, не имеющего дела разного дворового люда, все-таки вечером, объезжая верхом рощи и собирая только те грибы, которые увижу, не слезая с лошади, на опушке, я обыкновенно привозил штук 30 белых грибов, что отчасти успокаивало Авдотью.
Впрочем, и я извлек выгоду из грибов. В одной из моих рощ случился поруб; крестьяне из соседней деревни срубили 10 берез и испортили одну ель для рассохи. Призвал я их:
– Лес порубили?
– Не могим знать, А.Н.
– Мимо шли, видели?
– Шли, видели.
– Вами?
– Не могим знать.
– То-то не могим знать. Если еще будет поруб, в грибы не пущу, так и бабам скажите.
– Слушаем, А.Н., будьте покойны.
С тех пор порубов не было.
Так, грибами, добытым где-нибудь пудиком мучицы, постоянно голодая, никогда не наедаясь досыта, бедняк перебивается до "нови". Будь я художником-живописцем, сколько бы типичных картин представил я на академическую выставку! Вот мужик Дема – у него жена и двое детей, – целую весну он перебивается кое-как. Скоро "новь", а Дема третьего дня съел последнюю крошку хлеба и побежал раздобыться хоть пудиком мучицы. Пробегав вчера целый день, он нигде не мог достать ни в долг, ни под работу; сегодня, в числе других, он пришел ко мне наниматься чистить луг. Посмотрите на эту группу: сытые двое торгуются, а голодного Дему берет нетерпение и страх, что вот я откажу работу, если не наймутся за мою цену, – он толкает локтем сытого Бабура: бери. Деме все равно, какая цена, лишь бы добыть сегодня ковригу хлеба, а завтра пудик мучицы. Если бы я умел рисовать, я нарисовал бы на выставку "жницу", да не такую, как обыкновенно рисуют. Узенькая нивка, тощая рожь, солнце жжет, баба в одной рубахе, мокрой от поту, с осунувшимся, "почерневшим" от голоду лицом, с запекшеюся кровью на губах, жнет, зажинает первый сноп – завтра у нее хотя еще и не 96 будет хлеба, потому что смолоть не успеет, но уже будет вдоволь каши из пареной ржи.
Тяжелее всего мужику перед "новью". Вот-вот, не сегодня, так завтра, рожь поспеет хотя настолько, что можно будет зеленую кашу есть, а вот тут-то и нет хлеба; пуд муки и то трудно достать в это время, потому что каждый запасал хлеба только до "нови". Год плохой – все жмутся.
Но вот, наконец, смолотили первую рожь и повезли "новь" на мельницы, – едва ли один из ста вернулся с мельницы не выпивши. Оно и понятно: человек голодал целый год, а теперь – хлеба – по крайней мере до покрова – вволю. Нам, которые никогда не голодали, нам, которые делаем перед обедом прогулку для возбуждения аппетита, конечно, не совсем понятно положение голодавшего мужика, который, наконец, дождался "нови". Представьте, однако, себе, что Дема, который неделю тому назад бегал, хлопотал, кланялся, на коленях ползал перед содержателем мельницы, выпрашивая пудик мучицы, теперь счастливый, гордый сам черт ему не брат – сидит на телеге, в которой лежат два мешка нового чистого хлеба! Содержатель мельницы, который неделю тому назад, несмотря на мольбы, не одолжил Деме пуда муки, встречает теперь его ласково, почтительно величает Павлычем. Дема, кивнув головой мельнику, медленно слезает с телеги, сваливает мешки и в ожидании очереди – "нови"-то навезли на мельницу гибель, – когда придется ему засыпать, идет на мельничную избу, откуда слышатся песни и крики подгулявших замельщиков. – А! здравствуй, Демьян Павлыч! здравствуй Дема! что, "новь" привез? – Ну, сами посудите, как тут не выпить! Поймите же радость человека, который всю зиму кормился кусочками, весну пробился кое-как, почасту питаясь одной болтушкой из ржаной муки и грибами, когда у этого человека вдруг есть целый куль чистого хлеба, – целый куль! В избе Дему толпа подгулявших замельщиков зовет за свой стол. Дема требует стакан водки, калач, огурцов; ему с почтением подают и водку, и закуску, не требуя денег вперед, как это обыкновенно водится, потому что его рожь стоит на мельнице. На тощий желудок водка действует быстро; после одного стакана Дема охмелел, требует еще водки. Через полчаса Дема уже пьян... Когда проспится, расплачивается рожью.
Так как ежегодно часть ржи пропивается крестьянами на мельницах, – что отзывается на их благосостоянии, ибо при промене на водку рожь идет по очень низкой цене: гарнец ржи за стакан водки и ломоть хлеба да пару огурцов, – так как у пьяного мужика содержатель мельницы легко может отсыпать хлеба (нужно же и ему заработать на патент, торговое свидетельство, аренду), то, для охранения народного благосостояния и нравственности, промен хлеба на водку и вообще продажа водки на мельницах воспрещается. Но на деле этого не бывает, и водка на мельницах всегда есть, и промен водки на рожь ежедневно совершается, да и нельзя иначе, потому 97 что на такую мельницу, где нет водки, никто не повезет молоть "новь". Так как мельница без водки существовать не может, – в "новь-то" и бывает главный заработок на мельнице, – то правило каким-нибудь образом обходят. Обыкновенно кабак устраивается в некотором расстоянии от мельницы, иногда и рядом с избой мельника, но только кабак имеет особый вход, – патент берется на другое имя. Если кабака подле мельницы нет, если, например, помещик, заботясь о благосостоянии крестьян, начитавшись в газетах о вреде пьянства, не дозволяет содержателю мельницы иметь кабак, то он торгует водкой тайно, без патента; если надзор уж очень строг, то хозяин не продает водки, но угощает по знакомству водкой замельщиков, которые к нему привозят молоть свою "новь". Разумеется, за угощение хозяину отсыпают рожью. Акцизные знают, конечно, что правило относительно непродажи водки на мельницах нигде не соблюдается и соблюдаемо быть не может, ибо никто на нее возить молоть не будет. Мне не раз случалось говорить об этом с акцизными, но они как-то странно относятся к этому. Когда доказываешь, что на мельницах водку продают и меняют на рожь, когда объясняешь, что без этого мельница существовать не может, то акцизный соглашается: нельзя не согласиться, когда факт существует; но если начнешь говорить о там, что акцизным следует представлять высшему начальству о неприменимости как этого, так и многих других правил, придуманных с целью уменьшения пьянства, но цели не достигающих, правил бесполезных, стеснительных, даже вредных, акцизный уже не то.
– Ведь мужик, когда у него есть новь, непременно выпьет с радости?
– Выпьет.
– И напьется?
– Напьется.
– Ведь если б вас сделали акцизным генералом – поставили бы вы бутылочку, другую холодненького?
– Ну, конечно, – улыбается акцизный.
– А ведь мужик генералом себя чувствует, когда везет "новь" на мельницу?
– Пожалуй.
– Нельзя же ему не выпить с "нови", и уж, конечно, он не поедет молоть туда, где нельзя раздобыться водкой?
– Пожалуй, что не поедет.
– Водка, значит, непременно должна быть на мельнице; без того и мельница существовать не может?
– Пожалуй, что так.
– Ну, почему же не дозволить торговли водкой на мельницах?
– Нет, нельзя дозволить; ведь, согласитесь, это большое зло, если дозволено будет на мельницах держать водку. Мужик привозит 98 молоть хлеб, напивается пьян, променивает хлеб на водку, его при этом обирают, а потом зимой у него нет хлеба.
– Но ведь это зло существует, потому что правило не исполняется и исполнено быть не может, так как никто хлеба не повезет, если водку продавать в мельничной избе не дозволяется, то нужно на известном расстоянии от мельницы выстроить кабак; расход, значит, бесполезная трата денег, потому что кабак стоит только для виду, а потраченные деньги мельник все же должен выбрать с того же мужика. Следовательно, правило не достигает цели, и к тому же еще более способствует обеднению мужика, потому что всякое стеснительное правило, чтобы быть обойденным, требует некоторого расхода, который все-таки платит тот же мужик.
– Оно так, но ведь согласитесь, что продажа водки на мельницах – зло!
– По-моему, нет; да, кроме того, правило не уничтожает зла: водка ведь на мельницах есть.
– Однако же...
По этому случаю я припомнил рассказ о том, как немец показывал публике в зверинце белого медведя.
– Сей есть лев, житель знойной Африки, кушает живых быков, говорит немец монотонным голосом, указывая палочкой на льва.
– Сей есть белый медведь, житель полярных стран, очень любит холодно; его каждый день от двух до трех раз обливают холодной водой.
– Сегодня обливали? – спрашивает кто-то из публики.
– Нэт.
– Вчера обливали?
– Нэт.
– Что ж, завтра будут обливать?
– И нэт.
– Да когда же его обливают?
– Его никогда не обливают, сей есть белый медведь житель полярных стран, очень любит холодно; его каждый день от двух до трех раз обливают холодной водой, – продолжает немец.
И сколько таких правил – белых медведей, которых каждый день обливают холодной водой.
Мы все удивительно как привыкли к этому; каждый и говорит, и делает так, как будто он не сомневается, что белого медведя, которого никогда не обливают, ежедневно от двух до трех раз обливают холодной водой. Дорога, пролегающая по моим полям, теперь у меня в большом порядке – везде прорыты канавки, сделаны мостики, хозяйственно обделано, хоть в карете шестериком поезжай, сам становой пристав похвалил. Летом, в нынешнем году разнесся слух, что будет проезжать губернатор: из волости прислали десятского, чтобы поправить дороги... через несколько времени староста, давая отчет о произведенных граборами работах, говорит: 99 "I поденщина на починку дороги – 45 копеек".
– Где это ты чинил?
– На горке; губернатор, говорят, поедут.
– Пойдем, покажи.
Прихожу и вижу, что подле дороги, которая достаточно хороша для проезда – по ней мимо меня очень часто проезжает богатая соседка в карете на лежачих рессорах четверкой в ряд, не дурна, значит, дорога – срезан дерн и брошен в боковую рытвину.
– Для чего ты это тут накопал? дорога и без того хороша.
– Да как же-с? губернатор поедут, чинить дорогу нужно-с.
– Так что ж, что поедет – дорога ведь хороша?
– Дорога ничего. Ф. барыня третьего дни четверкой в карете проезжали, даже не выходили.
– Так зачем же чинить, когда хороша?
– Губернатор изволят ехать.
– Наконец, какая же польза, что срезали дерн и побросали в рытвину – ведь рытвину все равно не засыпали?
– Оно так. Все-таки же чинили, уважение, значит, оказали.
И все убеждены, что когда едет губернатор или архиерей, то дорогу – хоть бы она и была хороша – нужно починить, то есть поковырять землю то здесь, то там заступом, уважение оказать. После такой починки, где дорога была хороша и остается хороша, где была худа – и остается худа, разве только на самых непроезжих местах зачинят настолько, что дорога простоит неделю, другую.
Даже животные у наc привыкают к извеcтным порядкам. У меня есть cтарый пегий конь, на котором я верхом объезжаю мои владения; конь этот чрезвычайно смирен и умен, так что им и править не нужно – бросил поводья, он сам знает, куда идти. Пеган из опыта знает, как ненадежны мостики на дорогах, и потому, если предоставить ему идти вольно, он никогда не пойдет через мостик, а старается обойти стороной. На моих полевых дорогах все мостики в исправности, но Пеган – как ни умен – все-таки обходит и мои мостики.
Попробовав "нови", народ повеселел, а тут еще урожай, осень превосходная. Но недолго ликовали крестьяне. К покрову стали требовать недоимки, разные повинности, – а все газеты виноваты, прокричали, что урожай, – да так налегли, как никогда. Прежде, бывало, ждали до Андриана, когда пеньки продадут, а теперь с покрова налегли. Обыкновенно осенью, продав по времени конопельку, семячко, лишнюю скотинку, крестьяне расплачиваются с частными долгами, а нынче все должники просят подождать до пенек, да мало того, ежедневно то тот, то другой приходят просить в долг, – в заклад коноплю, рожь ставят или берут задатки под будущие работы, – волость сильно налегает. Чтобы расплатиться теперь с повинностями, нужно тотчас же продать скот, коноплю, а 100 цен нет. Мужик и обождал бы, пока цены подымутся – нельзя, деньги требуют, из волости нажимают, описью имущества грозят, в работу недоимщиков ставить обещают. Скупщики, зная это, попридержались, понизили цены, перестали ездить по деревням; вези к нему на дом, на постоялый двор, где он будет принимать на свою меру, отдавай, за что даст, а тут у него водочка... да и как тут не выпить! Плохо. И урожай, а все-таки поправиться бедняку вряд ли. Работа тоже подешевела, особенно сдельная, например пилка дров, потому что нечем платить – заставляйся в работу. На скот никакой цены нет, за говядину полтора рубля за пуд не дают. Весною бились, бились, чтобы как-нибудь прокормить скотину, а теперь за нее менее дают, чем сколько ее стоило прокормить прошедшей весной. Плохо. Неурожай – плохо. Урожай – тоже плохо....1
Письмо четвертое
СТР.
Весна. Опять прилетели грачи, опять потекли ручейки, опять 101 запели жаворонки, опять у крестьян нет хлеба, опять...
– Ты что, Фока?
– Оcьмину бы ржицы нужно: хлебца нетути, разу укуcить нечего.
– Отдавать чем будешь?
– Деньгами отдам. К cветлой отдам, брат из Москвы пришлет.
– А как не пришлет?
– Отслуживать будем, что прикажете.
– Ну, хорошо, работы у меня нынче много, разочту "что людям", то и тебе.
– Благодарим.
– Ступай за лошадью.
– Лошадь сбил лес возючи, – на себе понесу.
– Как знаешь, неси мешок.
– Мешок есть.
Фока, ухмыляясь, вытаскивает мешок из-под полы: он шел с уверенностью, что отказа не будет, – нынче никому почти отказа нет, – и только для приличия, что не в свой закром идет, спрятал мешок под зипун. Фока насыпался и потащил мешок в четыре с половиною пуда на плечах.
– А ты что, Федот?
– Хлебца бы нужно.
– Ты ведь брал! 102
– Мало будет; еще два куля нужно до "нови".
– А чем отдавать будешь?
– Деньгами отдам по осени: половину к покрову, другую к Николе; за могарыч десятину лугу уберу.
– Что же так много могарычу сулишь, или деньги замотать хочешь?
– Зачем замотать, – отдадим. Все равно без могарычу никто в долг не даст, лучше вам пользу сделать. В третьем годе я у П*** попа два куля брал тоже за могарыч; ему сад косил, более десятины будет, а хлеб-то еще плохой, сборный с костерем. Мы с братом насоветывалися: лучше, чем на стороне брать, у вас занять: дело ближнее, покос под самой деревней, косите вы рано; нам десятину убрать ничего не стоит, лучше своему барину по соседству послужить.
– Ну, хорошо; я тебя, впрочем, облегчу, – рожь в шести с полтиной поставлю.
– За это благодарим.
– Ступай за лошадью.
– Ячменцу бы еще с осминку нужно. Я за ячмень вам отработаю.
– На какую работу?
– Что прикажете, – лен будем брать, мять будем; может, сами в город ставить будете – отвезу.
– Хорошо. Расчет "как людям".
– Благодарим.
Федот ушел и через четверть часа вернулся в сопровождении Клима, Панаса, Никиты и почти всех остальных хозяев соседней деревни: он был послан вперед разведчиком.
– Нашим всем до "нови" хлеба нужно. Мы все возьмем: Климу 11/2 куля, Панасу 1 куль, Никите 2... Мы вам за могарыч весь нижний луг скосим, каждый двор по десятине.
– Хорошо; все будете брать?
– Все.
– Как Федот?
– Как Федот.
– Половину к покрову отдать?
– К покрову, когда конопельку продадим.
– Ну, хорошо. Конопли я у вас за себя возьму. К покрову ко мне в амбар ссыпайте.
– Слушаем.
Нынче никому почти отказу нет; нынешнею весною я всем даю в долг хлеб, кому на деньги, кому под работу, кому с отдачей хлебом, кому с могарычем, кому без могарыча, смотря по соображению. Потому, во-первых, что нынче у меня у самого всего много, а продажи на хлеб нет, во-вторых, я познакомился с народом, и народ меня знает; в-третьих, я повел хозяйство на новый лад, и работы всякой у меня много.
Да, в прошедшем году преуспело-таки мое хозяйство. Во всем у 103 меня урожай. Судите сами – вот вам сравнительная табличка моих урожаев за 1871 и 1872 годы.
Получено: в 1871 году в 1872 году
Ржи ............. 110 кулей 202 куля
Овса ............ 145 кулей 265 кулей
Ячменя .......... 13 кулей 38 кулей
Пшеницы ......... не было 19 кулей
Льняного семени . 6 кулей 18 кулей
Льну ............ 34 пуда 128 пудов
Всего уродилось вдвое, иного и втрое, против предыдущего года. Да и не в одном только хлебе урожай; в феврале прошлого года у меня было 90 ведер молока, а в феврале нынешнего – 200 ведер; в прошедшем году я продал 24 пуда масла, а в нынешнем 56 пудов. В прошедшем году у меня только одна овечка принесла парочку, а в нынешнем году все овцы котили по парочке и все ярочек... Во всем нынче благодать божья – одно только нехорошо, что хлеб (то есть рожь) дешев и никто его не покупает. Вот если бы при таком урожае да был неурожай у крестьянин, да рожь поднялась бы в цене до 12 рублей... Загреб бы денег.
Нынешний год рожь уродилась отлично, но никто ржи не покупает – рад хоть в долг под работы ее распустить.
На пшеницу, лен, пеньку, льняное семя всегда есть покупатели и цены всегда стоят хорошие; на овес хотя цены низки, но тоже есть покупатели, – и я, впрочем, овса не продаю, а весь скармливаю дома лошадям, скоту, свиньям, – но ржи никто не покупает. Лен, пенька, семя, овес покупаются для отправки в Ригу; рожь для отправки не покупали, и продать ее можно только на винокуренные заводы и крестьянам. Главные покупатели ржи местные крестьяне, которые покупают ее для собственного пропитания.
