Текст книги "Московская Нана (Роман в трех частях)"

Автор книги: Александр Емельянов-Коханский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

XII
СОБЛАЗНЕНИЕ ЖЕНИХА

Когда Клавдия, после обеда у «Яра», приехала на дачу, жених Нади уже явился за результатом.

Музыкант был очень скромный и весьма привлекательный на вид юноша.

Он напомнил Льговской покойника Смельского. И этого было достаточно, чтобы прежняя злоба за свою, так рано разбитую смертью, жизнь снова воскресла с прежней силою в сердце «вакханки».

Эта злоба перешла в зависть к счастью Нади. Клавдия вспомнила, что, по отношению к ней, Мушкина была все-таки как-то обидно-щепетильна, отвергала ее деньги и помощь ее поклонников, уклонялась от знакомства с ее друзьями, словом, полупрезрительно-полуосторожно любила ее. Льговской захотелось, болезненно захотелось разрушить ее счастье, причинить лучшей своей подруге муки… Она прекрасно помнила свои недавние «злые и жестокие ощущения» при гибели негра на скачках. Она, понятно, громко, как и все, возмущалась, но в глубине души сожалела, что лошадь скоро поймали и «освободили» негра.

– Я сейчас буду готова к вашим услугам! Только переоденусь в более легкое платье, – приветливо сказала она музыканту. Через несколько минут она вышла в прозрачном, с большими «открытиями» костюме.

– Какая страшная жара! – говорила она. – Несмотря на вечер и закат солнца… Дышать нечем!.. Я хочу пойти купаться… Не проводите ли вы меня?

Глаза Клавдии как-то особенно смотрели на юношу. Он чувствовал что-то недоброе и, вместе с тем, чудное, привлекательное, зовущее в этом грешном взоре…

Видя его замешательство, Клавдия воскликнула:

– Не бойтесь: я не скажу вашей невесте, что вы провожали меня в купальню.

Намек был ясен, и музыкант, как очарованный, не мог сопротивляться…

До купальни было двадцать минут тихой ходьбы.

– Что же, вы очень любите свою невесту? – спрашивала Клавдия, слишком нежно опираясь на руку музыканта. – Надя девушка хорошая, но неужели вам не нужна свобода, и вам никогда не нравились или не понравятся другие женщины?

Жених молчал. Чистый образ его милой Нади совершенно заслонял этот – порочный, сладострастный… Он чувствовал, что он не в силах бороться с его властью.

– Что ж вы молчите?! – страстно, заглядывая музыканту в глаза, шептала Клавдия. – Не можете отвечать?.. Колеблетесь?.. Я вам, например, не нравлюсь? Нет?

Желание, вместе с мучительным сознанием невольной измены невесте, изобразилось на красивом лице юноши.

Льговская слишком хорошо поняла это, и злоба еще сильней заволокла все ее добрые чувства, и она, во что бы ни стало, решила завладеть женихом.

– Если вы так любите свою Надю, – заметила она с иронией, – то пойдемте вместе со мной в купальню… Надеюсь, я не соблазню вас! Что же касается меня, я не стыжусь вас, а потом – уже наступили сумерки!

Музыкант понимал, что она «играет» с ним, но ее насмешки над его чувством также возбудили в нем злобу и уже по отношению к ни в чем не повинной Наде, имевшей несчастье послать его за «результатом счастья».

– Что ж вы опять молчите? – воскликнула Клавдия. – Молчание – знак согласия. Тогда идемте!

И не успел музыкант дать себе отчета, как он уже был с Клавдией в купальне и целовал, безумно целовал ее освободившееся перед купанием «бестканное» тело.

Отпустив своего милого за «счастьем» к Клавдии, Надя Мушкина стала страшно мучиться… Ревность закралась в сердце невесты: она слишком хорошо знала свою подругу и ее непобедимую красоту. Вне себя от сделанного промаха, она сейчас же поехала вслед за женихом на дачу Льговской. Один из частых, идущих друг за другом дачных поездов благополучно домчал ее до Кунцева…

С сердечным замиранием она взошла на балкон дачи Клавдии и сейчас же узнала от нетактичной горничной, что барыня ушла с каким-то господином купаться. Это неосторожное, неточное слово глупой горничной как громом поразило Надю.

Предчувствуя любящим сердцем, которое редко обманывает, что-то дурное, она побежала по направлению к купальне. Была абсолютная тишина. Лес заснул, как завороженный… В воздухе был слышен каждый звук, каждый шорох.

Приблизившись тихо к купальне, Надя услышала смех и говор… Сомнения не было никакого: они были вместе в купальне… Вот послышались поцелуи… Страстный шепот… Наконец, ясный голос жениха…

Как помешанная, Надя побежала назад, в Кунцево.

XIII
«УБИЙСТВО» ПОДРУГИ

Во время обратного путешествия у Нади живо созрела в мозгу мысль «покончить с собой». У нее ничего «светлого» больше не осталось в жизни! Ее страстная любовь страшно поругана в самом начале! И хорошо, что это так случилось: очевидно, он не любил ее так, как думала она… Наде припомнилось тяжелое, беспросветное детство… Попреки родных черствым куском хлеба!.. Полнейшее одиночество… Гибель и нищета родных братьев… Жестокость окружающих людей… Начало «ясного» луча в жизни, так скоро угасшего и так загрязненного теперь Клавдией…

Надя не питала к подруге никакого враждебного чувства за разбитие иллюзий. «Чем она виновата, – размышляла она на скором ходу, – такая уж она родилась! Она сама себе не рада… Она могла соблазниться его молодостью, красотой… Чувственность Клавдии плохо рассуждает и никого не щадит… Но он, как он мог променять меня! Ведь я ему прекрасно объяснила, кто она. Нет, очевидно, все мужчины таковы. Один только изменяет вначале, другой после…»

Заметив вдали станцию, Надя повернула от нее немного вправо, «подальше от людей». Скоро она подошла к полотну дороги. Заслышав шум поезда и увидев его огненные глаза, молодая девушка положила голову на рельсы и замерла…

Машинист заметил какую-то фигуру, лежащею на рельсах, но поезда, шедшего полным ходом, остановить сразу не мог…

Голова Нади была далеко отброшена в сторону…

Поезд остановился… Испуганные пассажиры выбежали из вагонов… Со многими дамами, увидевшими обезображенный труп несчастной «невесты», сделалось дурно…

«Прислуга» хладнокровно подобрала остатки только что жившего и невыносимо страдавшего человека, и поезд тронулся.

С быстротой молнии разнеслась по станции весть о загадочной смерти молодой девушки… Любопытные, разгоняемые жандармами, толпились у трупа, но никто не знал «жертвы».

Вдруг дикий вопль огласил платформу и замолк. Это был вопль музыканта, узнавшего в обезображенном трупе свою невесту.

Возвратившись после «совместного купания», он узнал, что его искала Надя, и ясно сознавая, что это неспроста, бросился, даже не простившись с Клавдией, на станцию.

Но судьба страшно наказала его за невольную и «болезненную» измену горячо любимой невесте: он увидал только ее холодный, обезглавленный труп!

Отчаянье юноши было так сильно, что разум его на мгновение помутился: он кричал, бился головой о стол, где лежало драгоценное тело…

Дошли в тот же вечер слухи о гибели Нади и до Льговской, но «вакханка» и глазом не моргнула… Только злоба еще более затуманила ее… Она даже завидовала подруге, что та имела силу воли успокоиться. Угрызения совести за это невольное убийство Мушкиной не мучили ее… Клавдия, конечно, догадалась, что Надя подсмотрела их купание, и совершенно не жалела несчастную невесту.

– Вольно же ей было, – успокаивала себя «вакханка», – следить за своим нареченным! Если боялась меня, так зачем его было посылать «за результатом счастья»? Боже, как это все глупо! Губить себя из-за того, что мальчишка не мог устоять пред красотой… Для чего же она, спрашивается, дана, если не на это… Какая беда, подумаешь, что он изменил ей под влиянием моих чар?.. Нет, тут не любовь играет роль, а оскорбленное женское самолюбие, что я, мол, хуже ее! А как это, помилуйте, возможно!..

С этими «логичными мыслями» Клавдия спокойно уснула. Она спала так глубоко, как никогда… Она даже снов не видела…

А в то время отчаянно бился в безумном припадке жалости, угрызения совести перед трупом своей злосчастной невесты «случайный» любовник Клавдии.

XIV
ВОЗМЕЗДИЕ

Прошло две недели… Клавдия уже стала забывать «пустую» катастрофу… К ней приехала погостить со своими «крошками» Елишкина. «Литераторша», вручив своих «отродий» одной из многочисленных прислуг Клавдии, всецело отдалась в распоряжение Льговской. Она присутствовала даже при ее поклонниках…

По вечерам они ходили вместе то на круг, то в Кунцевский жалкий, бутафорский театр.

Елишкина отдыхала в обществе Клавдии от фарисейских слов и мыслей своего супруга и его друзей, «лже-либералистов». Она была даже не прочь завести легонькую интрижку «для породы» своих будущих наследников, так как родившиеся от ее собственного благоверного не удовлетворяли даже самым скромным требованиям.

Молодая дамочка вполне и утолила бы свой не особенно «глупый» каприз: приезжавший недавно и ночевавший у Клавдии ее опальный «повышенно-ценный» любовник Наглушевич обещал привезти с собой через три дня к Льговской декадента Рекламского, который чем-ничем, а дородством уже бесспорно отличался! Однако, Наглушевич явился, а поэта с ним не было… Искание «новизны» увлекло его куда-то за пределы Москвы.

– Декадент растаял, – заявил барыням фельетонист, – и на том месте, где он «расплывался», осталось грязное пятно…

На другой день после отъезда фельетониста Клавдия, бледная и усталая от денежных объятий, сидела на балконе со своей подругой Елишкиной, занимаясь питьем вечернего чая…

Товарки мирно разговаривали о том и о сем. Елишкина, по обыкновению, костила своего мужа.

Вдруг из-за угла пустынной дачи предстала перед Клавдией какая-то нелепая и странная фигура… На плечах субъекта висела поношенная разлетайка, на ногах были надеты какие-то рыжие баретки или, как их называют, «босовики», на голове не было шляпы. Вьющиеся черные волосы живописно обрамляли высокий лоб, и вообще «гость», несмотря на явно ненормальный вид, на воспаленные, бегающие глаза, был очень красив.

– Не узнали? – глухим голосом сказал он. – Я пришел к вам отдохнуть…

Клавдия пристально посмотрела на молодого человека и сейчас же узнала его.

Это был несчастный жених Нади Мушкиной.

– Я принес к вам с Надиной могилки поклон, – говорил он тихо и пока вполне нормально. – Далеко она, голубушка, и у меня никого не осталось на свете, кроме вас да еще одного приятеля!..

И музыкант загадочно показал на левую сторону груди.

После смерти Нади юноша совсем сошел со сцены жизни, скромную роль в которой он честно играл… Беспробудное пьянство для заглушения угрызений совести и сопряженный с «выпивкой» разврат окончательно надорвали хрупкий организм музыканта: он совершенно пал нравственно и физически заболел. Не отдавая себе отчета, он, забыв про прежнюю свою щепетильность к безнравственности, кутил и развратничал на «шальные» деньги, данные ему после выигрыша на Дерби «вакханкой» для передачи их Наде. Юноша прекрасно сознавал, что это проклятые деньги, что они в крови, и все-таки кутил на них, пока их все не спустил и не заразился страшной болезнью…

– Мне вас нужно видеть наедине… Я прошу вас утешить меня! – умоляюще и вместе с тем властно сказал вновь «случайный» любовник Клавдии.

– Идемте ко мне, – нерешительно промолвила Льговская. Музыкант ей внушал непонятный ужас, но «Нана» давно уже перестала всего бояться.

И Клавдия подала ему руку.

Когда они вошли в спальню, музыкант предупредительно запер дверь на крючок.

– Я вас пришел попросить, – почти закричал юноша, – пойти со мной еще раз искупаться!..

Тут только Клавдия заметила, что «гость» ненормален. Но в его тоне слышалось такое желание и он был так красив, что Клавдия почти не сопротивлялась, когда юноша, задыхаясь, привлек ее к себе.

– Если ты не захочешь быть снова моей, – ни с того, ни с сего прошептал злобно музыкант, – я тебя убью! Вот он, мой «приятель»! – и юноша, показав опять на левый бок, вынул из бокового кармана револьвер. – Будь же моей!

Клавдия инстинктивно попятилась от безумца…

Музыкант взвел курок…

Клавдия и тут не струсила, но погибнуть так глупо она не хотела. В жизни так много хорошего, привлекательно-порочного… Сколько еще раз можно завладеть такими красивыми мальчиками, как этот!..

В безумии музыканта она видела что-то невыразимо-сладострастное, напомнившее ей «объятия» Рекламского. И вдруг умереть без удовлетворения этих ощущений?..

Быстрым, кошачьим прыжком она мигом подскочила к безумцу и вырвала из его рук револьвер, причем раздался выстрел и пуля попала прямо в портрет Смельского, по-прежнему висевший над кроватью Клавдии.

Выстрел произвел страшный переполох в доме…

Но ни Клавдия, ни музыкант не обратили на это смятенье никакого внимания. Для них ничего не существовало, кроме страсти.

Безумный юноша, не подозревавший, что он болен страшной болезнью, обнимая Клавдию, невольно мстил ей за смерть своей невесты… Целуя страстно вакханку, он передавал ей заразу и осуждал ее в будущем на медленное, мучительное прозябание.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

I
«МЕСТЬ МЕРТВЕЦА»

Только что начался новый академический год… Студенты-медики и профессора мало-помалу съезжались, и клиники, не сегодня-завтра, должны были открыться. Желающих лечь в клиники было большое количество. Но званных много, а избранных очень мало… В числе первых и уже «записанных» кандидаток была Клавдия. Она жила еще на даче, хотя летний сезон давно окончился…

Болезнь у нее началась с пустяков… После трех-четырех недель со дня «визита» к ней музыканта, у Льговской появилась на губах небольшая ссадина. Она на нее не обратила бы никакого внимания, если не знала бы «подробностей» смерти скоропостижно скончавшегося от пьянства в одном из ночлежных домов жениха Нади…

Клавдия приняла все меры, чтобы оградить как себя, так и своих поклонников от неприятных последствий этих «подробностей». Несмотря на то, что у нее была страстная, животная, не привыкшая к воздержанию натура, она совершенно отклоняла все «реальные» ухаживания своих друзей…

Ссадинка на губах «вакханки» явилась как раз в то время, когда она уже перестала бояться «последствий».

Клавдия тотчас же поехала к знаменитому профессору-специалисту на Мясницкую…

Осмотрев ее, профессор категорически заявил, что у ней сифилис.

– Но вы не отчаивайтесь! – ласково прибавил он к своему суровому «анализу». – У вас, кажется, есть хорошие средства, а, самое главное, молодость, и мы вас совершенно вылечим. Будьте только терпеливы и аккуратно исполняйте мои приказания.

Профессор прописал ей рецепты и дал адрес массажистки-фельдшерицы.

– Она вам все расскажет, – сказал, прощаясь с Клавдией, старик-доктор, – и поможет делать втирания…

Льговская спокойно выслушала это страшное «констатирование» и без отчаяния покорилась ему.

Мысль ее занята была только тем, как бы поискуснее скрыть свою болезнь до выздоровления ото всех. Она прекрасно знала, что обаяние ее, как и акции, от раскрытия «тайны» сильно обесценятся.

Но скрыть ей своей болезни не удалось.

Немного погодя все тело ее покрылось сыпью, как крупинками, а через неделю эти крупинки обратились в маленькие нарывчики… Лицо также было покрыто ими…

Профессор еще ласковей принял Клавдию (за первый визит Льговская оставила ему сто рублей) и откровенно ей заявил, что у ней редкая, тяжелая, но вполне излечимая форма пустулезного сифилиса.

– Вам лучше всего лечь, – разъяснял ей знаменитый дерматолог, – в клинику. Лицо у вас будет покрыто большими нарывами, а потом ранками. Там вам будет спокойнее, а самое главное, у нас уход хороший и брезгливости в нас нет: мы привыкли и не к таким «красивым» больным! – И при этих словах профессор улыбнулся. – А потом, – продолжал ученый, – вы и науке послужите. Форма болезни у вас, для желающих быть в скором будущем докторами, очень интересная. Приезжайте хоть завтра, я для вас сегодня же все там приготовлю. Если желаете, я прикажу вам отвести отдельную комнату, она будет стоить недорого.

– Нет, зачем же! – устало проговорила Клавдия. – В общей палате будет веселей.

– А вы не боитесь видеть всегда перед глазами «безобразные проявления» болезни? Смотрите, я вас предупреждаю!

– Бояться было бы глупо, когда сама, может быть, будешь хуже.

– Ну, уж это неправда. Мы вас до этого не допустим. Болезнь вы захватили вовремя.

На другой день Клавдия, взяв с собой кое-что из белья и заложив все свои драгоценности за полторы тысячи рублей, так как денег у нее почти никогда не было, – она была страшная транжирка и жила не по средствам, – отправилась, не сказавшись никому, на свою новую квартиру.

Хорошо еще, что у Клавдии были драгоценности. Без них ей пришлось бы туго. Полушкин из рассказов прислуги понял, по приезде своем из месячного «отпуска», чем заболела Клавдия, и тотчас же реализировал ее богатую обстановку на квартире в Москве и на даче, которые были сняты на его имя. Выручив от самовольной продажи чужого имущества «кругленькую» сумму, он отдал ее папа на дела благотворения. Только картину Смельского «Вакханка» он пощадил и повесил у себя в кабинете, хотя, может быть, эта пощада для «красоты» была хуже лютой казни: быть перед глазами получеловека, полупоросенка!

II
КЛИНИКА «КОЖНЫХ БОЛЕЗНЕЙ»

Окрашенное в зеленоватую краску здание только что недавно выстроенной «кожной» клиники уже блистало электрическими огнями, когда Клавдия с закутанным лицом подъехала к нему.

Профессор все «устроил», и Льговскую очень ласково приняли… Ее удивительная красота, хотя и обезображенная пустулами, всех подкупала.

Клиника славилась своими образцовыми порядками и идеальной чистотой… Клавдию первоначально повели в ванную комнату. Пожилая нянька аккуратно, не тревожа болячек, раздела ее и усадила в большую мраморную ванну. Белье Льговской дали «больничное», грубое, но она попросила принести из чемодана свое… Желание ее охотно исполнили. И, надев поверх нижнего белья «казенный» халат, Клавдия пошла на второй этаж, в палату.

В огромной, просторной, с высокими потолками комнате стояло двенадцать кроватей, но заняты пока были только четыре. У двух больных, молодых девушек, была такая же, с маленькими разновидностями, форма болезни; рядом с ними лежала женщина средних лет, у которой болезнь внезапно бросилась на глаза, и она умоляла профессора, по ее мнению – волшебника и чародея, – положить ее в клинику и спасти. Самая тяжелая и неприятная больная была девочка лет 15-ти, почти ребенок… У ней был сифилис мозга… Она металась от страшных болей на кровати, плакала. Лицо ее было совершенно чисто, но хрупкое тельце было в пролежнях, еще более усиливавших ее тяжелое, невыносимое страдание. Из истории ее болезни было видно, что ее заразил какой-то студент, снимавший у ее бедной матери комнату… Весной девочка сошлась с ним, а в начале июня «донжуан» уехал, оставив по себе очень хорошую память.

В общем, палата не произвела на Клавдию того грустного впечатления, о котором говорил профессор. Напротив, вид чужих, еще более упорных мук облегчил ее собственное, сравнительно ничтожное горе.

– У нас в палате, слава Богу, ничего! – сказала Клавдии соседка по кровати, молодая девушка, – а вот в следующей просто ужас, какие страшные больные! Особенно страшна какая-то сельская учительница. Она прямо-таки заживо, в два месяца после заражения, разложилась. Доктора день на день ждут ее смерти и смягчают ее страдания морфием. Без него она не может спать. Нос, глаза, губы у ней провалились. Немногим лучше ее и другие больные.

Клавдии, как и ее соседкам, имеющим почти такую же форму болезни, прописали одинаковое лечение: усиленное впрыскивание ртутных препаратов. Клавдия очень тяжело переносила эти уколы, а одна больная прямо-таки от них кричала, не будучи в состоянии после ни сесть, ни лечь.

Но что делать! Приходилось терпеть! Этот способ лечения был единственно радикальный, так как втирания производить было немыслимо: пустулами было покрыто все тело; другого же способа лечения, более легкого, наука еще не придумала.

В палату часто заходили студенты-кураторы, утешали больных, шутили с ними; часто и сами больные демонстрировались профессором на лекциях, и будущие эскулапы учились на «живых» язвах…

Лечение Клавдии шло очень успешно. Пустулы постепенно засыхали, и лицо «вакханки» очищалось и становилось таким же красивым, каким было некогда. Только «предательская» бледность и легкие метинки от нарывов говорили всем о страшной болезни.

За Клавдией с некоторых пор стал ухаживать один студент… Внимание это очень трогало Льговскую… Студент, оказывается, кое– что слышал о ней.

– Только как же это он не боится меня? – думала «Нана». – Что-то очень странно.

Но странность эта очень скоро разъяснилась: студент, незадолго до выписки Клавдии из клиники, откровенно при-знался ей, что он тоже болен и лечится…

– Пожалуйста, – говорил он ей, – не забудьте моего адреса… Я живу в номерах… Ко мне всегда можно…