Текст книги "170000 километров с Г К Жуковым"

Автор книги: Александр Бучин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Г. К. Жуков прилетел в Румынию подготовить вступление нашей армии в Болгарию. Как обычно, с ходу погрузился в работу. Много трудился в штабах, немало ездил с комфронта маршалом Ф. И. Толбухиным, крупным, спокойным мужчиной. Сидя у меня в "студебекере", они вели рассудительные беседы. Георгий Константинович относился к маршалу как к старому товарищу и, видимо, был доволен проделанным им до нашего приезда. Войска уже выдвигались к болгаро-румынской границе и занимали исходные рубежи.

Неугомонный Жуков, конечно, объехал не только некоторые районы сосредоточения, но провел рекогносцировку самой границы. Меня несколько удивило одно обстоятельство: маршал на этот раз не говорил с солдатами, а ограничил общение небольшим кругом командиров. Он выходил из машины, во главе группы генералов и офицеров уходил на наблюдательные пункты. Иногда в поездке в приграничной полосе приказывал остановить "студебекер" и долго в бинокль изучал местность по ту сторону границы. Маршал на месте отдавал распоряжения. Он ничего не оставлял на долю случая, маршал Жуков. Что до адмирала Кузнецова, то в Румынии его с нами не было, он сразу уехал к морю решать свои флотские дела.

Несмотря на то, что сопротивления болгарской армии не ожидали, и так случилось в действительности, наши во всеоружии подготовились. В Болгарии были немецкие войска. С рассветом 8 сентября Жуков с Толбухиным объехали один из районов сосредоточения, где царил величайший порядок. Смертельно серьезные офицеры докладывали о готовности к наступлению. Нельзя было не залюбоваться совершенной военной машиной, инструментом победы, какой стала Красная Армия, сумевшая выделить более чем достаточные силы для выполнения в конечном итоге очень второстепенной операции. Стальные громады танков и САУ, бравые танкисты и сонная пехота на грузовиках. Солдат подняли ни свет ни заря. Но сон как рукой снимало, когда наши видели маршала Толбухина и генералов, может быть, кто-нибудь узнал Георгия Константиновича. Широкие улыбки, радостью светились глаза. Разнобой приветствий.

Часам к восьми утра добрались до наблюдательного пункта, Жуков отправился туда, мы откатили машины в укрытие и стали свидетелями невиданного, пожалуй, парада. Красная Армия хлынула на юг, через границу. Знакомая симфония войны грохот танков в клубах пыли и отработанной солярки, рев сотен моторов над головой – наши самолеты плотно "закрыли" небо, патрулируют на разных высотах. Все как всегда, за единственным исключением – не слышно выстрелов. Напряженные артиллеристы на батарее неподалеку коротают время у орудий за разговорами. Но рядом в ровиках снаряды, которые так и не были использованы. Красная Армия не встретила в Болгарии сопротивления.

Н. Я.: А как встретили маршала Жукова в Болгарии?

А. Б.: Георгий Константинович ногой не ступил в Болгарию. Проводил на наблюдательном пункте наши авангарды, наблюдал за их продвижением по болгарской земле в стереотрубу и поехал обедать в столовую какой-то части на румынской территории. Он оставался в Румынии еще с неделю, очень много работал в штабах и относительно мало ездил. Это дало возможность мне досыта наговориться с Сашей Страховым, водившим одну из машин сопровождения с охраной. Натерпелся Саша на фронтах немало и, увы, пристрастился к "зеленому змию", а это всегда рано или поздно скажется. Договорились мы с Сашей встретиться "в шесть часов вечера после войны", но я его больше не увидел. Вскоре после нашего отъезда он попал в аварию и погиб.

Н. Я.: Я обращал внимание на то, что в мемуарах Жукова в разделе, где повествуется о походе в Болгарию, Георгий Константинович не сообщает никаких подробностей о нем и глухо замечает: "Мне не удалось тогда познакомиться поближе с этой страной". Выглядит более чем странно. И все же поддается объяснению. Обратившись к логике, ибо описанную странность едва ли когда-нибудь удастся разъяснить документально. В делах такого рода документации не оставляют.

В начале четвертого, как понимали все в СССР, завершающего года Великой Отечественной Г. К. Жукова единодушно приветствовали как национального героя, спасителя Отечества. В армии безоговорочно признавали – имея Жукова во главе, можно штурмовать небо. Ни один другой маршал даже отдаленно не приближался по популярности к нему. Без Георгия Константиновича не обходилась ни одна крупная операция, завершавшаяся разгромом и очередным избиением немцев. К величайшей скорби для сталинских культостроителей, чем ближе была победа, тем ярче сияла звезда Г. К. Жукова. С их точки зрения, было излишне венчать его еще новыми лаврами – участием в освобождении Балкан. Жуковская слава перешагнула бы границы, и он выступил бы как освободитель и братских славянских народов. Сталин, и это у него не отнять, неплохо знал отечественную историю и крепко запомнил: Скобелев, "генерал на белом коне", приобрел свою славу в России и славянском мире именно в Болгарии.

Но могут возразить – чтобы не создавать этих трудностей, Сталину было бы достаточно не привлекать Жукова к операциям на Балканах, освобождению Болгарии. Тут проявился сталинский прагматизм: наученный горьким опытом войны, он хотел исключить элемент риска. Красная Армия, увязшая в тяжелых боях в широком смысле на берлинском направлении, имела на руках еще кампанию на Балканах. Всякое могло случиться – в болгарской армии значилось более полумиллиона, а, имея на месте действия Г. К. Жукова, можно было поручиться за успех. Дело будет сделано, и как следует. Видимо, такими соображениями руководствовался Сталин, несомненно, "посоветовавший" Г. К. Жукову не появляться в Болгарии и никак не обнаруживать своего присутствия на Балканах летом 1944 года.

Как и когда именно это было сделано, остается только гадать. Может быть, в прочувствованной беседе с Г. Димитровым в Москве, о которой Георгий Константинович тепло написал в мемуарах? Может быть, вождь болгарского народа, для которого Красная Армия добывала его страну, обратился с этой деликатной просьбой к маршалу? Как знать. Прямодушный Георгий Константинович, видимо, не задумался над смыслом этих внушений, откуда бы они ни исходили, и как военный принял их к сведению и исполнению. Надо думать, И. В. Сталин внутренне посмеивался – Болгарии с лихвой хватит одного освободителя, каким явился в представлении ее народа маршал Ф. И. Толбухин. Два маршала, да еще когда другим был бы Г. К. Жуков, было бы большим перебором. Как говорится, по Сеньке шапка.

А. Б.: К тому же едва ли Г. К. Жуков видел что-либо выдающееся в организации марша наших войск в Болгарии. Он, занесший в свой актив победы, которые не померкнут в веках.

Где-то в середине сентября через Москву Жуков вернулся на 1-й Белорусский. За несколько недель нашего отсутствия обстановка не изменилась, войска проливали кровь почти на прежних рубежах. У каждого свои дела – Г. К. Жуков творил эпохальные, водитель Саша Бучин подыскивал машину для маршала. Предстояла осень, за ней зима, дороги в Польше не радовали. Опять возить Георгия Константиновича на "виллисе" в фанерной коробке было бы слишком. Жуковский спецпоезд перегнали в Седльце, где мы прочно обосновались на несколько месяцев. Забегая вперед, скажу – на этой станции закончились странствования состава по железным дорогам. После взятия Варшавы Жуков оставил поезд и больше в него не возвращался. Осенью 1944 года до этого еще было далеко, мы наслаждались относительным комфортом и не обращали внимания на то, что до линии фронта было меньше ста километров. Немцы, как обычно, спецпоезд так и не обнаружили. Маскировка была совершенной.

Трофейных машин у нас было немало. Опробовал неплохой с виду "мерседес", оказался слабым, проходимость ниже всякой критики. Пригнали "хорьх". Я по привязанности к моей любимой фирме занялся машиной всерьез. Отрегулировал восьмицилиндровый мотор. Опробовал автомобиль на скорость на ровном участке шоссе. Полетел как ветер и даже сбил стаю воробьев, не успевших увернуться от радиатора. Собрал убитых птичек и по возвращении в поезд попросил повара маршала, добрейшего Николая Ивановича Баталова, приготовить мою "дичь, добытую на охоте". Он улыбнулся, ощипал и соорудил жаркое. Вкуса не помню, а смеха было много.

Хлопоты с "хорьхом" кончились неожиданно и просто. Меня командировали в Москву осмотреть доставленный из Болгарии трофейный бронированный "мерседес", кажется, немецкого военного атташе в Софии. Оказалось – чудо-машина: мотор 230 л. с., вес 5,5 тонны. Всего на полтонны меньше бронированных "паккардов" Сталина и Молотова. Машина новая, ее привезли по железной дороге, на спидометре всего около тысячи километров. Стало здорово горько, мы напрягаем все силы, а в Германии производят в военное время такие, машины. Какую же окаянную мощь сокрушает Красная Армия! Машину, конечно, забрал. В ГОНе под руководством Удалова осмотрели "мерседес", сделали профилактику и пожелали доброго пути.

На Минку – и пошел. "Мерседес" оправдал самые высокие надежды: несмотря на вес, легкий в управлении, естественно, сказочно устойчивый, а мощный радиоприемник скрасил дорогу. Над искалеченной Европой радиоволны несли безмятежную танцевальную музыку. По ней соскучился, на трофейных машинах приемники обычно снимали, чтобы не слушали враждебные передачи, на отечественных их не было. По дороге держал иной раз до 150 километров, "мердседес" шел как самолет. Несмотря на задержки на КПП, управился пригнать автомобиль в Седльце меньше чем за сутки. Маршалу автомобиль понравился, он обошел его несколько раз, открыл и закрыл тяжелую дверь. Хлопнула, как люк в танке, но мягко.

До конца войны и в первые послевоенные годы этот "мерседес" стал служебной машиной маршала.

Жуков в ту осень все разбирался с обстановкой на подступах к Варшаве. Авантюристы, подняв восстание, надеялись захватить город и закрепиться в нем. Прием для нас не новый – во время летнего наступления банды Армии Крайовой бросались то на Вильнюс, то на Львов, спеша захватить эти города до подхода наших. Немцы разгоняли их, и города с боями и жертвами брала Красная Армия. Такая же ситуация сложилась с Варшавой. Мы знали о категорическом приказе Москвы – во имя добрых отношений с братским народом помочь повстанцам. Это повлекло за собой тяжкие потери в безрезультатных боях на висленском рубеже, особенно в "мокром треугольнике" (развилка Вислы, Буга и Нарева), где дралась армия Батова.

Пробежав из Белоруссии 600 километров, немцы, видимо, опомнились и стояли насмерть, понимая, что Красная Армия идет на Берлин. Они бились с невероятным упорством. Показательный эпизод: Жуков с несколькими генералами добрался до наревского плацдарма. Мы, водители, доставившие генералов; отогнали машины в укрытия поблизости, собрались в кружок, разговариваем. Вдруг какое-то смятение. Смотрим. Из облаков вывалился немецкий истребитель и пикирует прямо на группу начальства. Те с завидной резвостью бросились в лесок. Истребитель прошел над полянкой и исчез.

Жуков и остальные снова появились на поляне как раз в тот момент, когда над нами пошли девятки Ил-2, оставляя за собой море огня на вражеских позициях. Тут снова объявился настырный немец. Почему-то наши штурмовики работали без прикрытия, и "мессершмитт" попытался атаковать их. Хвостовые стрелки сосредоточенным огнем отогнали наглеца. Илы ушли, а немец взялся за свое – стал пикировать на ту же группу. Жуков быстро увел всех под деревья. "Мессершмитт" покрутился над поляной и скрылся. Наверное, расстрелял боезапас в заходах на штурмовиков.

Решив дела, Георгий Константинович, усаживаясь в машину, заметил: "Силен ас, орден дать не жалко!" На него произвела сильное впечатление дерзость немецкого летчика, осмелившегося атаковать армаду наших штурмовиков.

Н. Я.: На земле в "мокром треугольнике" было не лучше. На мой взгляд, описание сражения за наревский плацдарм – одни из лучших страниц в книге К. К. Рокоссовского "Солдатский долг", они доносят до потомков испепеляющую ярость тех жутких боев: "На этот участок, расположенный в низине, наступать можно было только в лоб. Окаймляющие его противоположные берега Вислы и Нарева сильно возвышались над местностью, которую нашим войскам приходилось штурмовать. Все подступы немцы простреливали перекрестным артиллерийским огнем с позиций, расположенных, за обеими реками, а также артиллерией, расположенной в вершине треугольника".

Очередная атака войск 1-го Белорусского: "В назначенное время наши орудия, минометы и "катюши" открыли огонь. Били здорово. Но ответный огонь противника был куда сильнее. Тысячи снарядов и мин обрушились на наши войска из-за Нарева, из-за Вислы, из фортов крепости Модлин. Ураган! Огонь вели орудия разных калибров, вплоть до тяжелых крепостных, минометы обыкновенные и шестиствольные. Противник не жалел снарядов, словно хотел показать, на что он еще способен. Какая тут атака! Пока эта артиллерийская система не будет подавлена, не может быть и речи о ликвидации вражеского плацдарма. А у нас пока и достаточных средств не было под рукой, да и цель не заслуживала такого расхода сил".

Нельзя было в угоду авантюристам и дилетантам в военном деле подвергать бессмысленному избиению войска в тщетных попытках пробиться к Варшаве. Тем более что главари восстания, бросая на немецкие танки варшавян, отталкивали руку помощи, которую из последних сил протягивал 1 -и Белорусский. Одновременно паны, забравшиеся в глубокие бункеры, завыли на весь свет о том, что будто бы они брошены на произвол судьбы. Причитания эти насквозь лицемерные, однако производили впечатление на тех, кто не знал обстановки из первых рук. Наверное, даже на Сталина, требовавшего атаковать и атаковать. Он думал, что тем самым забивает сваи в основание какой-то демократической Польши. Наконец Жуков и Рокоссовский взорвались, доложив в Ставку – хватит наступать. Хватит губить людей. В начале октября последовал вызов непокорных маршалов в Москву. Обоих.

Разъяренный Сталин со свитой – Молотовым, Берией и Маленковым – встретил предложения Жукова и Рокоссовского в штыки. Выслуживаясь перед Верховным, самозваные стратеги Молотов и Берия забросали маршалов увесистыми упреками за то, что они-де останавливают наступление победоносных войск. Берия еще иронически присовокупил: "Жуков считает, что все мы здесь витаем в облаках и, не знаем, что делается на фронтах". Он определенно занимался подстрекательством Сталина.

Жуков как отрезал: "Это наступление нам не даст ничего, кроме жертв". Он указал, что Варшаву нужно брать по-иному, с юго-запада, обходом. Рокоссовский, хотя и не очень решительно, поддержал Жукова. На упрек Георгия Константиновича, когда они остались вдвоем, Рокоссовский мудро ответил:

"А ты разве не заметил, как зло принимались твои соображения. Ты что, не чувствовал, как Берия подогревает Сталина? Это, брат, может плохо кончиться. Уж я-то знаю, на что способен Берия, побывал в его застенках". Тут, как говорится, крыть нечем. Жуков тем не менее отстоял свою точку зрения.

Наступление приостановили.

В новейшей (вышла в сентябре 1993 года) и, пожалуй, первой на Западе научной биографии Г. К. Жукова, написанной американским полковником У. Спаром "Жуков: возвышение и падение великого полководца", именно эта октябрьская конфронтация 1944 года приводится как показатель основной черты характера маршала – он "шел на "Вы", даже если этим "Вы" был И. В. Сталин. Георгий Константинович, воздает должное Спар, твердо отстаивал перед Сталиным свои взгляды. Пусть это было во вред Жукову, но несло благо стране. Суть тогдашнего опасного спора Жукова в Ставке – требование маршала беречь солдат. По этой и только этой причине наступление было остановлено. Пренебрегая личной безопасностью, маршал пекся о безопасности тех, кого Ставка была готова пожертвовать во имя дружбы с народами Европы, во имя напыщенных лозунгов, оборачивающихся очередным кровопусканием для России. Именно эту черту характера Жукова не упустил американский аналитик У. Спар, который ко многим годам службы в армии США добавил 14 лет работы в ЦРУ по советской тематике.

Последствия Жуковского упорства и солидарности двух маршалов известны. Сталин внезапно назначил его командующим 1-м Белорусским фронтом, переместив Рокоссовского на 2-й Белорусский фронт. Это означало, что Берлин должны были брать войска под командованием Г. К. Жукова. Рокоссовский, естественно, был уязвлен до глубины души, не понимая, что если между маршалами пробежала кошка, то ее пустил Сталин. Жуков отнюдь не напрашивался на место боевого товарища. Во всяком случае, с глубокой горечью признался Жуков в мемуарах, "между Константином Константиновичем и мною не стало тех теплых товарищеских отношений, которые были между нами долгие годы". Сталин добился своей тайной цели – развел двух маршалов, на душе у которых остался осадок взаимных горьких обид.

А. Б.: Кризис в отношениях прославленных полководцев, мне кажется, я ощутил странным и необычным образом. Единственный раз за всю войну Георгий Константинович на моих глазах крепко выпил, утратил свою привычную невозмутимость и несравненную сдержанность. Видимо, саднила глубокая рана, которую нанесла, пусть замаскированная, размолвка с товарищем по службе. Походам и боям. Хотя тогда я даже отдаленно не представлял причин странного поведения Георгия Константиновича.

Все началось, проявилось и закончилось в один день -19 ноября 1944 года в только что введенный праздник – День артиллерии. Когда в середине ноября пришел приказ о назначении Жукова комфронта, он не поторопился в штаб, а отправился в армию Чуйкова. Рокоссовский, в свою очередь, не дожидаясь преемника, немедленно выехал к месту назначения в штаб 2-го Белорусского. Через несколько дней маршалы остыли и, видимо, поняли, что для пресечения нежелательных толков им нужно встретиться хотя бы для формальной передачи дел. Тут и подоспел День артиллерии.

Утром Георгий Константинович закончил дела у Чуйкова и не сел, а ввалился в "мерседес". Тронулись. Он вдруг обнял меня и, невнятно выговаривая слова, сказал: "Сашка, я тебя люблю. Если что, посылай их на..." Я оторопел. Только пролепетал: "Товарищ маршал, не мешайте, угодим в кювет". Жуков убрал руку и продремал до самого штаба. В штабе фронта уже дожидались Рокоссовский, много генералов. Рассказывали, что на вечере выступали они оба, делились воспоминаниями о службе в кавалерии в молодости. Вышли оживленные, обнялись, простились, а когда мы тронулись, Георгий Константинович, вопреки привычке усевшийся сзади, затих, помрачнел. Был Туман, слабый гололед. Регулировщица с карабином сделала жест, останавливая машину. Бедов, сидевший рядом, говорит: "Давай, жми!" Вдруг с заднего сиденья голос Жукова: "Стой! Сейчас ударит по колесам". Остановились. Бедов рысью помчался объясняться с бдительной девчонкой. Вернулся запыхавшись. Поехали. Тут Жуков сказал совершенно трезвым голосом: "Бучин, теперь ты в ответе за все", – и заснул мертвым сном. Проспал до самого Седльце.

Георгий Константинович на другой день вышел к машине как обычно. У меня никогда не возникало охоты вспоминать при нем, да и вообще перед кем-нибудь еще День артиллерии 19 ноября 1944 года. Рассказываю об этом первый раз. Нужно знать – Георгий Константинович был очень ранимый человек. Бедов сделал какие-то выводы. Отныне он был со мной всегда подчеркнуто любезным, вежливым. У людей такого типа первый признак – жди неприятностей.

Фронт стабилизировался, и наша жизнь вошла в размеренную колею, если можно считать войну нормой. Разъезды по армиям, полеты в Москву. Военная рутина, и как-то незаметно подошел год Победы, 1945-й.

1-й Белорусский вступал в него, я бы сказал, в расцвете сил. Это было видно: части и соединения пополнились, по срочно перешитой колее подходили все новые эшелоны с техникой, боеприпасами. В войсках ощущался величайший подъем впереди Берлин!

Н. Я.: К. К. Рокоссовский, обозревая заботы командования на всех фронтах берлинского направления в то время, заметил:

"Советский народ в достатке обеспечил войска лучшей по тому времени боевой техникой. Преобладающее большинство сержантов и солдат уже побывало в боях. Это были люди, как говорится, "нюхавшие порох", обстрелянные, привыкшие к трудным походам. Сейчас у них было одно стремление – скорее доконать врага. Ни трудности, ни опасности не смущали их. Но мы-то обязаны были думать, как уберечь этих замечательных людей. Обидно и горько терять солдат в начале войны. Но на пороге победы терять героев, которые прошли через страшные испытания, тысячи километров прошагали под огнем, три с половиной года рисковали жизнью, чтобы своими руками завоевать родной стране мир... (отточие автора. – Н.Я). Командиры и политработники получили категорический наказ: добиваться выполнения задачи с минимальными потерями, беречь каждого человека!"

А. Б.: Как ни прекрасно звучат эти слова в мемуарах, писанных на излете жизни Константина Константиновича, тогда, глубокой осенью 1944 года, фронтовики – от солдата до маршала – с сокрушенными сердцами ожидали завершающих сражений. Знали, что неизбежно потеряем многих из тех, кто рядом с нами радовался, предвкушая победу. Да и самому никак не отогнать мысль о собственном будущем. По всем доступным источникам с той стороны фронта приходило – немцы собирают все силы и готовятся дать последний, смертный бой.

В конце ноября Георгий Константинович в дороге включил в "мерседесе" радио, что он делал редко. Крутанул ручку настройки, и мы услышали отчетливую русскую речь теперь недалекой немецкой радиостанции. Может быть, говорила Прага, а скорее всего Берлин. Шел репортаж о каком-то фашистском сборище, на котором подал голос Власов. Его, по-видимому, вытащили к микрофону, чтобы подбодрить павших духом немцев. Речь Власова сопровождалась переводом на немецкий. Предатель обещал разбить нас, безудержно хвастаясь своей "армией", за которой-де пойдут генералы Красной Армии, только и мечтающие перебежать к немцам. Георгий Константинович послушал несколько минут, резко выключил приемник и, ткнув кулаком в его сторону, сказал: "А вот это видел!" И нецензурно выругался.

Плохие времена наступили для фашистской нечисти, если они стали возлагать надежды на власовцев. Я совершенно не согласен с теми, кто утверждает, что в составе вермахта воевали-де части РОА. За исключением отдельных предателей мы частей власовцев на фронте не видели. Существование РОА было не больше чем выдумка геббельсовской пропаганды. То, что Власова выпустили в эфир, показатель отчаянного положения Германии под ударами Красной Армии. Показатель одновременно и того, что немцы бросают против нас все.

Н. Я.: Как виделось вам тогда, на рубеже 1944-1945 годов, соотношение сил на фронте?

А. Б.: Превосходство Красной Армии было очевидным и не вызывало ни малейших сомнений. Другое дело, как разумно распорядиться им. Думаю, что этим был прежде всего озабочен Г. К. Жуков в завершающие месяцы войны. Иначе ничем не объяснить паузу в боевых действиях на 1-м Белорусском, затянувшуюся почти до середины января 1945 года. Да, в Восточной Пруссии, севернее нас, и южнее, в Венгрии, на Балканах, бушевали лютые сражения, наш фронт на главном, берлинском направлении молчал. Оживал только по ночам его тыл.

В кромешной темноте самых длинных ночей года шло перемещение сил и средств вперед. Жуков довольно часто объезжал районы сосредоточения войск. Было что-то величественное, таинственное и устрашающее в ночных маршах могучей техники 1945 года. Не рев, а рычание двигателей тяжелых танков, САУ и артиллерийских тягачей. Разноцветные, вспыхивающие на миг огоньки карманных фонариков офицеров и регулировщиков. После войны историки подсчитали – фронт располагал 4000 танков и САУ (это в составе танковых армий и корпусов, не считая танки непосредственной поддержки пехоты, а их было еще около тысячи), на позиции становилось более 10 000 орудий. Грозную технику размещали в основном на завислинских оперативных плацдармах – "северном" (Магнушевском) и "южном" (вблизи города Пулава).

В эти недели напряженной подготовки маршал много раз побывал в районе обоих плацдармов. Я чуть ли не автоматически стал выполнять его лаконичные указания – "на южный!", "на северный!". Помимо прочего, нужно было обладать поистине кошачьим зрением и сказочной памятью, чтобы в декабрьской темноте и мгле не перепутать подлинные районы сосредоточения с ложными. Основные удары должны были наноситься порядком южнее Варшавы, а напротив города и непосредственно южнее его специальные подразделения сосредоточивали две ложные танковые армии. Соорудили даже почти сорокакилометровую железнодорожную ветку, по которой гоняли составы с макетами танков и орудий к Варшаве. Как почти всегда на той войне, немцев провели за нос – они заглотили блесну и соответственно расположили войска, обратив особое внимание на подготовку отражения атаки "танков" из фанеры, досок и картона.

Должны были пройти годы и годы, чтобы из мозаики тогдашних впечатлений Саши Бучина у меня сложилась цельная картина происходившего. Потребовались размышления, штудирование книг, а что могли сообразить немцы в считанные дни. Я был там, где "солдатский вестник" был самым информированным, – при штабе фронта. 12 января узнали – южнее выступил Конев, на следующий день севернее выступил Рокоссовский. Наш фронт двинулся только 14-го. Как-то странно начал наступление – артподготовка не продлилась и получаса, внезапно оборвалась. В бой пошел "особый эшелон" – в основном пехота. Могучие танковые армии не двигались с места, замерев в районах сосредоточения. Все развивалось не так, как обычно, но необычным по размаху оказался наш успех.

Причины выяснились позднее, и о них нужно сказать, ибо это показатель мастерства Красной Армии по сравнению с вермахтом. На первом месте я бы поставил руководство маршала Жукова. В отличие от прежних времен Георгий Константинович практически не покидал своего командного пункта. Страшная машина войны управлялась им из-за письменного стола, из служебного кабинета, рядом мощный узел связи. Он больше не мотался по штабам частей и соединений, не ползал по переднему краю. Нужные генералы вызывались в штаб фронта. Этого стиля работы Г. К. Жуков отныне придерживался до самого конца войны.

Короткая артподготовка? Жуков сэкономил снаряды, которые скоро ох как пригодились! Почему первой пошла царица полей, матушка пехота? Маршал тем самым сохранил танки, которые вошли в прорыв только на третий день наступления через проходы, пробитые бессмертными пехотинцами. Когда обе наши танковые армии – 1-я и 2-я гвардейские рванулись вперед, участь немцев в Варшаве была решена. Выступив в основном с южного, магнушевского плацдарма, они потоком шириной свыше ста километров устремились на запад. Оставшуюся уже в глубоком тылу Варшаву мы освободили 17 января. На радость варшавянам, среди наших солдат мелькали фигуры в конфедератках, в город вступила и 1-я армия Войска Польского.

Жуков с началом наступления перевел командный пункт фронта в Прагу, предместье Варшавы на правом берегу Вислы. Как только немцев выбили из города, саперы мигом навели понтонный мост, и Георгий Константинович объехал часть польской столицы. Город был разбит почти так, как наши советские города. Пожалуй, то был единственный случай за время наступления в Польше, когда мы столкнулись с редкими разрушениями, напоминавшими повсеместные злодеяния немцев на наших землях.

По делам мне пришлось тогда несколько раз побывать в Варшаве и наблюдать удивительную картину: солдатня Войска Польского обнималась и бражничала с варшавянами, а множество предельно усталых наших саперов с сосредоточенными лицами разминировали центральные улицы города, очищали их от битого кирпича, всякого хлама. Они очень торопились – 20 января в Варшаве состоялся парад Войска Польского. Подрывов людей и техники во время прохождения и проезда победителей не отмечалось. Наши саперы хорошо поработали. Маршал Жуков на параде не был, он не мог вырвать и часа – наступление набирало темпы.

Эти считанные недели запомнились мне по бесконечным переездам вслед за Красной Армией, нещадно гнавшей немцев. Вскоре после овладения Варшавой штаб фронта переместился в городок Кутно. Для Жукова подобрали домик на окраине, который оставили немецкие хозяева. Саперы тщательно проверили его на предмет замаскированных мин.

Суетился, создавал невероятную сумятицу и нервозность низкорослый генерал-полковник И. А. Серов, новый подарочек от НКВД, появившийся около Жукова примерно в это время. Бедов ликовал, всем видом показывал – нашего полку прибыло. Эти оба как будто сошли с одной колодки, те же повадки, та же пугающая, лживая любезность и предупредительность. Малопривлекательный Серов с фальшивой улыбкой, скорее ухмылкой, формально ведал на нашем 1-м Белорусском контрразведкой. Каждый понимал – дело нужное и важное, мы находились в чужой и чуждой стране. Только Серов больше занимался не официально порученным ему делом, а шнырял по штабу, проявляя липкий интерес к маршалу и нам, близкой к Жукову "группе обслуживания". Серов кое-как водил машину и на этом основании с невинным видом затевал с нами, водителями, "профессиональные" разговоры, которые выливались в омерзительные расспросы, что и где сказал Георгий Константинович, куда пошел, как реагировал на то или другое, радовался (чему?) или хмурился (почему?) и так далее. Губы его кривились в подобии улыбки, но неподвижные змеиные глаза выдавали профессию убийцы. Откровенно говоря, было порядком жаль Г. К. Жукова, которому приходилось терпеть около себя этого так называемого генерала. Мы-то за войну привыкли уважать генеральские погоны на плечах боевых военачальников, а этот с повадками мелкого стукача позорил высокое воинское звание.

Мы, "группа обслуживания" маршала, понимали, что в Кутно не задержимся фронт стремительно катился на запад, и даже не просили тыловиков подобрать нам помещение под жилье. Помимо прочего, не хотели обременять их хлопотами поляков наша армия не тревожила, из домов не выселяла. Что касается немецкой недвижимости, то куда работникам нашего тыла состязаться по быстроте с теми же поляками, они моментально захватывали пустующие помещения. За неделю с небольшим нашего пребывания в Кутно я ночевал в "мерседесе".

Следующая остановка на пути в Берлин – город Гнезно.

Тут мы подзадержались. Проученные "решением" квартирного вопроса в Кутно, мы, опередив поляков, заняли первый же пустой домик поблизости от дома, отведенного Г. К. Жукову. Немецкие хозяева дали тягу, оставив все имущество, включая посуду. Это позволило отпраздновать с друзьями широко по фронтовым условиям мой день рождения 2 февраля 1945 года. В брошенном складе ребята нашли деревянный бочонок со спиртом, флягу искусственного меда. Собрали кой-какие консервы из пайка и трофейные. Все пустили в дело.