Текст книги "Ахиллесова пята"

Автор книги: Александр Надеждин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Александр Надеждин
Ахиллесова пята

I

Не очень сильный, но порывистый ветер неспешно гнал по осеннему парижскому небу клочки рваного серого полотна. Днем раньше над городом с утра до поздней ночи моросил мелкий противный дождь, оставивший после себя то здесь, то там блестящие блюдца лужиц, в которых смутно отражались оголившиеся редкие деревья и фрагменты помрачневших, нахохлившихся зданий, вытянувшихся одной ровной линией вдоль нечетной стороны улицы Казимира Перье. И хотя утренний прогноз довольно скептично оценил перспективы нового небесного слезотечения, было видно, как с Севера, со стороны Сен-Дени, на город медленно, но угрожающе наползал не внушающий особого оптимизма объемный черный сгусток.

Все это, однако, похоже, очень мало волновало молодого мужчину, одиноко сидящего на длинной старой скамейке, притулившейся между осыпавшимся понурым кленом и зацветшим маленьким прудом, как раз напротив дома номер 23, в массиве которого полуоткрытым ртом обозначилась невысокая арка, обрамляющая длинный проход, ведущий на параллельную улицу Мартиньяк.

Мужчина уже в течение доброй четверти часа был погружен в чтение свежего номера «Фигаро», хотя человек наблюдательный, и тем более заинтересованный, смог бы заметить, как он периодически, не меняя позы тела и наклона головы, из-под опущенных полей своей серой шляпы бросал быстрые, но внимательные взгляды то на чернеющий зев арки, то на входную дверь бистро «Пре де Бурбон», занимающего почти треть нижнего этажа соседнего дома справа и названием своим, по всей видимости, желающего напомнить о близости Бурбонского дворца, то на подходы к бистро со стороны улицы Святого Доминика. В какое-то мгновение, словно чувствуя, что эта мизансцена, затягиваясь, все больше и больше теряет свою первоначальную естественность, но по каким-то только ему самому известным причинам считая необходимым продолжить свое пребывание в данное время в данном месте, молодой человек медленно положил развернутую газету себе на колени, сморщив лицо, задумчиво посмотрел вверх, на беспросветное пятнисто-блеклое марево, и почти беззвучно, но отчетливо, нараспев, продекламировал заученные, по всей видимости, еще когда-то давно, но весьма основательно строчки: «Les sanglots... longs... des violons... de l’automne... blessent... mon c’ur... d’une langueur... monotone»[1]1
  «Протяжные рыдания... осенних скрипок... монотонной истомой... бередят мое сердце». Поль Верлен. «Осенняя песня».


[Закрыть]. Некое подобие мечтательной улыбки, едва скользнувшей по его губам, буквально тут же сменилось прежней, правда, уже гораздо хуже скрываемой сосредоточенностью, с которой он, наверное, в сороковой или уже даже в пятидесятый раз быстро и точечно отполировал своим взглядом тротуары и фасады близлежащих домов на ставшей ему внезапно так ненавистной улице Казимира Перье. Сейчас его раздражало уже буквально все: и Париж, о котором в своем детстве и юности он мечтал как о какой-то волшебной сказке; и обнаглевший взъерошенный голубь, то и дело запрыгивающий на противоположный край скамейки; и Поль Верлен, писавший такие стихи и зачем-то вдруг ставший педиком по вине сопляка Рембо[2]2
  Поль Верлен и Артюр Рембо – французские поэты второй половины XIX века.


[Закрыть]; и Витя Воскобойников, который первый «наколол» это место и потом, уезжая, взахлеб расписал как классный пункт наблюдения; и, главное, он сам, потому что купился на Витины песни и, как последний идиот, уже третий раз приплетался сюда в установленное время, тупо листал очередной номер «Фигаро», обтирая задницей остатки воспоминаний о краске, которой когда-то была покрыта эта уже давным-давно никому не нужная скамейка, и, медленно наливаясь злостью, ждал, когда же этот, нельзя подобрать другого слова, «раздолдон» соизволит наконец-то...

– Поль, осторожно, ты замочишь ноги! – раздался сзади немного визгливый женский голос, который мгновенно прервал непроизвольный поток сознания сидящего на скамейке мужчины и вернул его в состояние слегка напряженной собранности и готовности, несмотря ни на что, уверенно и четко выполнить свою работу. Никак внешне не прореагировав на услышанную сзади реплику и выждав вполне достаточную, по его мнению, паузу, он, медленно сопровождая взглядом промчавшийся мимо по направлению к улице Гренель ярко-красный «Пежо»-кабриолет, с не по погоде откинутым назад верхом, и скептично ухмыльнувшись автомобилю вслед, вполне естественно, как ему самому показалось, повернул голову налево и, незаметно скосив глаза, зафиксировал на местности автора произнесенной несколькими минутами ранее фразы. Это была сухая бабулька неопределенного возраста, со вздернутым носиком и не по возрасту ярко накрашенными губами, в длинном и наглухо застегнутом черном пальто, с какой-то несуразной шапочкой на голове которая одной рукой, постоянно одергивала мальчишку лет пяти-семи, пытающегося подобранным где-то рядом прутиком загнать в напоминающий большую лужу пруд валяющиеся под ногами щепки, пустую пачку из-под сигарет и прочие способные держаться на плаву предметы, а другой держала на коротком поводке не менее вертлявую серо-палевую собаку с недлинной, но густой шерстью и загнутым в кольцо хвостом, похожую то ли на лайку, то ли на полярного волка.

– Вольтер, фу! Вольтер, стоять! – то и дело с напускной строгостью пыталась урезонить своего непоседливого четвероногого спутника дама в черном в промежутках между замечаниями, адресованными мальчику. Откуда появилась эта парочка, вернее, троица, черт их знает. По всей видимости, подошли от одного из домов, расположенных чуть сзади, в глубине, на улице Бельшас.

– Вольтер! – не меняя своей непринужденной позы, едко усмехнулся про себя молодой человек. – Ну, французы. Назовут же. А почему не Дидро? Или д’Аламбер? – Он представил себе, как где-нибудь в Москве, на каких-нибудь, скажем, Патриарших какая-нибудь выжившая из ума на старости лет собачница окликает тянущую ее за собой на поводке какую-нибудь беспородную шавку: «Бердяев, фу!», «Булгаков, стоять!», и также про себя скептично хмыкнул, но тут же едва заметно сжал губы. Веселиться особенно было не от чего. И появление на данном месте, обычно безлюдном в это обеденное время, каких-то лишних, посторонних людей отнюдь не способствовало улучшению его и без того скверного настроения. Он еще раз недобрым словом помянул Воскобойникова Витю, сидящего сейчас, наверно, в ясеневском лесу, за высоким забором, в безликом казенном кабинете и усердно вбивающего в компьютер свои полулиповые отчеты. Нет, конечно, если быть до конца справедливым, с одной стороны, как точка контрнаблюдения – место весьма удобное. Свернув в арку с улицы Мартиньяк, «объект», если за ним висит «хвост», непременно этот «хвост» за собой потащит и вытянет на свет божий прямо перед очи хитроумного демиурга, организовавшего этот маленький проверочный трюк. Правда, если «объект» «пасет» бригада на колесах, они, в принципе, могут опередить его по улице Лас Касес и «принять» на выходе из арки, но тогда демиург непременно сумеет «спалить» какой-нибудь зачуханный «Ситроен», с бешеной скоростью и немыслимыми виражами вылетающий справа от него на улицу Казимира Перье. А с другой стороны, если этого «объекта» хорошо возьмут в оборот, то его так проведут по всему маршруту, что ты не то что там живого «топтуна» за ним – случайного взгляда вслед не заметишь, зато тебя, уже двадцать минут торчащего здесь со своим идиотским «Фигаро» и в опущенной на брови шляпе, в момент «срисуют» хотя бы вон из того наглухо занавешенного портьерой окошка в мансарде дома номер 21. Конечно, по всем писаным правилам и законам, надо было бы еще по меньшей мере минут десять назад, небрежно отбросив в сторону газетенку, встать и неспешной уверенной походкой направиться в сторону Дома Инвалидов, расположенного отсюда в каких-то десяти минутах ходьбы самым инвалидным шагом. Но тебя вызвали на встречу – значит, человеку есть что тебе сообщить. И пусть ему даже только кажется, что он хочет тебе сообщить нечто очень важное, а на самом деле информация не стоит и выеденного яйца, это уже, по сути, не имеет значения. Если ты сейчас встанешь и уйдешь, ты выполнишь железное правило конспирации, но тебя потом бог знает сколько времени неотступно, как назойливый древесный червь, будет точить гнетущая мысль о том, что подожди всего лишь еще одну лишнюю минуту – и ты смог бы узнать нечто такое, ради чего, в общем-то, создается и действует та гигантская машина, маленьким винтиком которой тебе выпала судьба состоять. И молодой человек, снова подняв газету, решил подождать еще две – нет, три минуты, чтобы по крайней мере у этой гнусавой старушенции вдруг, не дай бог, не возникла мысль, что это именно она со своим шебутным внуком, или кто он ей там, появившись здесь в неурочную минуту, вынудила поспешно ретироваться сидящего на скамейке незнакомца.

Между тем мальчишка находился уже совсем рядом. Заметив прыгающего то тут, то там голубя, он выждал, пока тот, остановившись, окунул клюв в близлежащую лужу, медленно подкрался к намеченной жертве, поднял свою кривую хворостину и с протяжным боевым кличем резко опустил ее прямо перед собой. Брызги, то ли от удара палки о воду, то ли от резкого взмаха крыльев проявившего своевременную реакцию голубя, а скорее всего ставшие следствием обоих этих действий, разлетелись во все стороны, при этом несколько грязных капель приземлились точно на слегка зауженные книзу и тщательно отутюженные брюки сидящего на скамейке и читающего газету дяди. После некоторой паузы дядя внимательно посмотрел на расплывшееся в не по-детски наглой ухмылке лицо внимательно следящего за его ответными действиями маленького вредителя и, скривив губы в некое подобие снисходительной улыбки, шутливо погрозил шалуну пальцем.

– Поль! – послышался откуда-то сзади уже знакомый визгливый окрик. – Нет, это не ребенок, а сущее наказание. – Дама в черном резво бросилась к мальчишке, несмотря на то, что собака, которую она упорно тянула за собой на поводке, заливисто лая, пыталась отчаянно устремиться в другую сторону, в погоню за проявившим изворотливость голубем. – А ну сейчас же брось эту пакость и немедленно извинись перед мсье. Слышишь, немедленно!

– Ничего, ничего, все нормально... такие пустяки, – скороговоркой пробормотал пострадавший от детской непосредственности незнакомец, поспешив закрыться защитным щитом «Фигаро» от уже начинавшей его самым настояшим образом бесить парочки. («Еще не хватало дискуссий с этой дурой», – раздраженно подумал он, в очередной раз пробегая глазами уже знакомую до тошноты статью в подвале газеты, повествующую о том, как некая мадам Фурнель прилюдно бросила господину Алену Жупе в лицо свой партийный билет за то, что по его милости лишились работы несколько сот каких-то там сборщиков налогов. Все-таки, несмотря на свое довольно хорошее произношение, молодой человек вполне справедливо опасался, что его разговорный французский, в силу еще не совсем достаточной практики, вряд ли позволит ему мимоходом выдать себя за парижанина чистого разлива. Поэтому в этой ситуации для него было чрезвычайно важно максимально отгородить себя от назревавшего продолжения контакта.)

К счастью, бабульке, отчаянно боровшейся со своим подопечным за обладание его оружием, было не до дискуссий. Одержав, в конце концов, победу и отбросив прут далеко в сторону, она столкнулась с таким диким ревом, что была вынуждена снова подобрать хворостину, силой всучить ее в руки мальчишке и отвести его обратно к краю пруда для продолжения навигационных экзерсисов.

Все это на какие-то мгновения отвлекло внимание молодого человека, и когда он снова поднял свой взгляд над верхним краем газеты, то успел увидеть лишь то, как некий невысокий и склонный к полноте субъект лет тридцати двух, в незастегнутом темно-синем плаще, развевающемся дорогом шелковом кашне, за какие-то считаные секунды ускоренным шагом успевший преодолеть более чем двадцатиметровый пролет арки, уже тяжело дыша, но не сбавляя темпа, резко повернул направо и буквально тут же мгновенно скрылся за входной дверью бистро «Пре де Бурбон».

Мужчина на скамейке, едва заметно покачав головой, желчно хмыкнул, то ли от вида суетливой поспешности нырнувшего в бистро субъекта, которую он только что наблюдал и которая, на его взгляд, была наихудшей из всех возможных форм его поведения в данной ситуации, даже если тот руководствовался благим стремлением наверстать потерянное им по каким-то причинам время, то ли оттого, что снова, в который раз, получил свое подтверждение известный закон подлости, согласно которому самое интересное происходит именно тогда, когда что-то на какие-то доли секунды сумело отвлечь твое внимание. Затем он снова быстрым, но цепким взглядом оглядел все возможные подходы к бистро и оценил складывающуюся обстановку.

Проход под аркой зиял своей пустотой. Улица тоже была практически безлюдна. Правда, слева, со стороны улицы Гренель, потихоньку приближаясь, двигалась фигура какого-то пожилого господина. Но чересчур медленный темп его походки, странная и слишком бросающаяся в глаза манера по-журавлиному выкидывать вперед голени ног, лишняя примета – массивная трость, на которую он опирался, а также тот факт, что он двигался именно с этой стороны, то есть навстречу предполагаемому объекту наблюдения, в общем-то, не давали повода расценивать его появление здесь в данный момент времени как явно не случайное.

Подождав, пока старичок с немного надменным, сосредоточенно-целеустремленным видом, выдающим в нем отставного чиновника среднего ранга, помнящего лучшие времена, со скоростью анжуйской виноградной улитки, важно продефилировал по тротуару и, обогнув угловой дом на улице Лас Касес, скрылся из виду, молодой человек, выждав затем для верности еще пару-тройку минут и стараясь выглядеть предельно естественным, что в целом, надо признать, у него довольно неплохо получилось, медленно свернув газету, элегантным жестом положил ее на скамейку и легким пружинистым движением поднялся на ноги. Слегка потянувшись, что, в общем-то, тоже выглядело вполне нормально для человека, просидевшего энное количество времени в практически неизменной позе, и боковым зрением снова зафиксировав находившихся уже на противоположной стороне пруда бабушку и внука, которые, как ни странно, уже не вызывали у него практически никакого раздражения, он едва заметным движением одернул свой бежевый плащ и неспешной, спокойной и уверенной походкой перешел на тротуар и направился в сторону улицы Гренель. Поравнявшись с входной дверью, ведущей в бистро, и даже сделав два лишних шага вперед, молодой человек остановился; о чем-то на секунду задумался; неторопливо оглянулся и, посмотрев сначала на вывеску, на которой крупными буквами было написано название заведения, затем, чуть опустив глаза, на вывешенное на стекле окна меню и фотографии основных дежурных блюд, и, наконец, подняв руку, на свои часы, еще раз задумался, вздохнул и решительно потянул на себя входную дверь.

* * *

После того как дверь бистро «Пре де Бурбон» затворилась в последний раз, обстановка на улице Казимира Перье практически никак не изменилась. В отдалении возле пруда по-прежнему маячили фигуры пожилой дамы в черном пальто и смешной шапочке, со снующей возле нее собакой на поводке, и мальчика с прутиком в руках, то и дело загоняющего в воду какие-то невидимые с этого расстояния предметы. На улице периодически появлялись двигающиеся то в одном, то в другом направлении и погруженные в собственные мысли случайные прохожие. Туда-сюда сновали редкие автомобили. Правда, где-то минут через десять или пятнадцать вдоль по улице натужно протарахтел старенький дешевый мотоциклет, оседланный двумя молодыми людьми явно арабского происхождения. Припарковав свой драндулет на противоположной стороне улицы, прямо на тротуаре, под практически голыми ветвями одинокого клена, они спешились, после чего один из седоков развязной прыгающей походкой направился в бистро и, пробыв там какую-то пару минут, вышел наружу с двумя банками пива. Приглядевшись, он увидел своего приятеля, уже развалившегося в бесцеремонной позе на стоящей неподалеку от клена скамейке и разложившего на ней портативную складную доску для игры в триктрак, и той же прыгающей походкой направился к нему. При виде арабов, оккупировавших скамейку, бабушка, что-то прошептав на ухо внуку, поспешно увела его в сторону стоящих в отдалении домов на улице Бельшас.

* * *

Прошло еще минут двадцать – двадцать пять. Арабы, уже выпив свое пиво и побросав на землю возле скамейки пустые банки, громко гогоча и периодически беззлобно переругиваясь между собой, с азартом поочередно метали кости.

На пороге бистро появилась фигура мужчины в темно-синем плаще, застегнутом на все пуговицы, кроме верхней, что позволяло хорошо видеть на его шее щегольски завязанный узел дорогого шелкового кашне. Мужчина повернул налево и размеренной неторопливой походкой направился в сторону улицы Лас Касес, перейдя которую, он, постепенно ускоряя шаг, дошел до углового здания на улице Святого Доминика и, повернув направо, в сторону Сен-Жерменского бульвара, скрылся из виду.

Через несколько секунд туда же на небольшой скорости свернул серый «Рено Меган», за четверть часа до этого припарковавшийся возле дома номер 15 по улице Казимира Перье, с трудом втиснувшись между приземистым мебельным фургоном и стареньким зеленым «Ауди». Минут через пять дверь бистро снова распахнулась. Вышедший оттуда молодой человек в бежевом плаще и серой шляпе с загнутыми вниз полями, бросив мимолетный, почти незаметный со стороны взгляд на расположившуюся на скамейке смуглую развязную парочку, спокойным шагом стал удаляться в сторону улицы Гренель, откуда было уже рукой подать и до Дома Инвалидов, и до станции метро «Варенн», на спусках и в вестибюле которой можно весьма неплохо проверить, не вызывает ли твоя персона чересчур повышенный интерес со стороны оказавшихся здесь по какой-то воле рока именно в этот отрезок времени попутчиков.

Молодой человек не успел еще завернуть за угол, как в руках у одного из арабов оказался небольшой, похожий на мобильный телефон предмет, в который он, держа его почему-то прямо перед собой, быстро произнес несколько отрывистых фраз. В это время его приятель, сунув в карманы своей кожаной куртки складную доску и кости, уже заводил стоящий на тротуаре мотоцикл, который через мгновение, оседланный своими седоками, звучно прогрохотал под аркой дома № 23 по улице Казимира Перье, оставляя за собой противный длинный шлейф сизого дыма.

II

– Ну что, Василь Иваныч, может, по маленькой... для пищеварения? – осторожно спросил Минаев, внимательно следя за реакцией высокого худощавого мужчины, лет пятидесяти пяти, спиной к нему стоящего у окна, за которым совсем рядом – каких-нибудь полкилометра, а то и того ближе, буро темнел бесформенный массив Булонского леса. Они только что пообедали внизу, в столовой, и вновь поднялись в «бункер» – так все в посольстве называли три верхних этажа просторного квадратного здания, занимающего практически целый квартал на северо-западе Парижа и выходящего своим основным фасадом на бульвар маршала Ланна.

«Бункер» с самого начала, с советских времен, отводился под многочисленные служебные помещения резидентуры КГБ и был соответствующим образом распланирован, оборудован и оснащен. Стены, пол и потолок его были двойной толщины, со звуконепроницаемой изоляцией, полностью защищающей от прослушивания, чему дополнительно способствовала постоянная передача отвлекающих звуковых сигналов между разделительными перекрытиями и перегородками. Конечно, за последние лет десять-пятнадцать многое изменилось: и прежние масштабы работы, и ее объем, и количество выполняющих эту работу штыков и сабель, и некоторые звучные аббревиатуры, в свое время так гипнотизировавшие, а иной раз и приводившие в священный трепет не только простых обывателей, но и знающих толк профессионалов, и даже само название страны, чьей суверенной территорией был этот небольшой участок земли 16-го округа города Парижа. Но «бункер», несмотря ни на что, продолжал по-прежнему выполнять свое предназначение, и хотя часть расположенных в нем помещений была, в ожидании лучших времен, под замком по причине заметно снизившейся плотности населяющего его контингента, тем не менее этот контингент, возглавляемый и руководимый Минаевым, занимающим в посольстве официальную должность советника, как и раньше, не сидел сложа руки, а тихо, незаметно, но настойчиво продолжал делать свое дело, как и в былые времена пользуясь смешанным с боязливой настороженностью, а иногда даже и некоторой тайной завистью уважением прочего посольского люда.

– Для пищеварения, говоришь? – ответ последовал после некоторой паузы. – А чего ж по маленькой?

– Можно и по большой. – Голос Минаева на этот раз прозвучал уже заметно уверенней и бодрей.

– Молодец, реакция хорошая. – Человек, которого назвали Василием Ивановичем, обернулся и слегка присел на край широкого выступающего подоконника. – Что наливаешь?

– Ну... есть «Арманьячок». Есть «Курвуазье». «Мартель».

– «Мартель»? А какой?

– Э-э... – Минаев замялся, немного застигнутый врасплох прозвучавшим вопросом, но тут же подойдя к стоящему вдоль стены длинному шкафу неопределенного предназначения и открыв дверцу одной из его секций, прочитал название – «Ноближ».

– Н-да?

– Можно виски, – поспешил продолжить перечисление Минаев, не зная, как интерпретировать услышанный ответ, – тоже из выдержанных. Опять же джин. Водочка.

Он только сейчас осознал, что о вкусах и предпочтениях начальства именно в этой области имеет очень слабое представление. Вчера за ужином, под устрицы, они начали с «Шабли» потом перешли на «Шато Озон», а кончили вообще «Сотерном». Может, надо было запастись еще и вином? Скверно. И никаких оправданий не может быть в том, что, помимо вчерашнего вечера, им всего какую-то пару раз и довелось участвовать в совместных застольных мероприятиях. Плохо то, что он до сих пор еще никак не удосужился навести соответствующие справки. А это уже самый настоящий прокол.

– Ну что ж, подготовился ты основательно, – после некоторой паузы с улыбкой произнес Василий Иванович.

– Ну так не каждый же день... такие гости.

– Какие? Которые хуже татарина?

– Ну почему... – Минаев опустил глаза.

Василий Иванович снова улыбнулся:

– Ладно, что засмущался, как красна девица. Все нормально.

– Да я, в общем-то, и... – разведя руками, слегка потряс головой хозяин кабинета и тут же вновь вернул разговор в русло главной темы: – Так что будем, Василий Иванович?

– Что будем? Ну а где мы с тобой сейчас находимся? В Лондоне, что ли? Или в каком-нибудь там Эдинбурге?

– Никак нет. В Париже. В жилище, так сказать, славных муз.

– Тогда какие вопросы.

– Понял. С кофеечком?

– Бьян сюр[3]3
  Разумеется (фр.)


[Закрыть].

Минаев нажал кнопку переговорного устройства:

– Володя!

– Слушаю, Гелий Петрович, – голос из громкоговорителя доносился с каким-то гулким усилением.

– Ну-ка сообрази нам кофейку. Ну и... сопутствующие товары соответственно.

– Хорошо, – ответил невидимый Володя.

Минаев снова нажал на кнопку, и гул исчез.

– Слушай, давно хотел тебя спросить, – после небольшой паузы произнес Василий Иванович. – У тебя родители не химики случайно были?

– Почему химики? Чего-то не то нахимичили?

За новой короткой паузой последовала легкая усмешка, которую можно было истолковать так, что юмор начальством, в общем-то, оценен.

– Да нет, гелий это же газ вроде.

– А-а. Нет, у меня отец геолог был. И изобретатель.

– Изобретатель?

– Любитель. Хотел генератор создать, чтоб от солнечной энергии питался. В тайге актуально. А Гелиос – это же по-гречески...

– Ну да, ну да. Понятно. – Начальство снова показало свою спину.

Лицо Гелия Петровича непроизвольно сморщилось в кислой гримасе – он почувствовал, как к нему опять возвращается чувство какого-то смутного беспокойства. «При чем тут родители? – подумал он. – Что это: простое любопытство? Ничего не значащая фраза, произнесенная лишь для того, чтобы поддержать разговор? Или?..» Что «или» – он четко еще не представлял и, в общем, даже в мыслях не хотел развивать эту тему, но своим более чем за двадцать лет работы в разведке натренированным чутьем понимал, что внезапный и незапланированный приезд Василия Ивановича Ахаяна, начальника отдела, курирующего работу возглавляемой им резидентуры, явно не был, да и не мог быть случайным и беспричинным. Тем не менее, хотя пошел уже третий день его пребывания в Париже, а на завтра был забронирован обратный билет в Москву, шеф так до сих пор и не соизволил дать не то что каких-нибудь там разъяснений, но даже обычного жиденького намека относительно цели своего визита. Вчера он полдня беседовал с личным составом резидентуры; с интересом, но достаточно бегло просмотрел несколько агентурных дел и отчетов; после обеда почти целый час о чем-то совещался с послом, а вечером, вместо намеченного культурного похода в «Мулен Руж», зачем-то потащил Минаева в какую-то «левую» забегаловку в тринадцатом округе, возле площади Италии, где раньше, по его словам, один старый полуеврей-полуцыган лучше любого Ойстраха играл на скрипке Пятый венгерский танец Брамса и Чардаш Монти и где он, Ахаян, любил в свое время назначать встречи своему самому ценному агенту.

– Жерара Филипа? – внезапно бросил Ахаян, кивая в сторону окна.

– Что? – не поняв, переспросил Минаев.

– Я говорю, Жерара Филипа? – чуть громче повторил шеф и уточнил: – Улица.

– А-а. Да, его, родимого.

– Классный был актер. Я в юности «Фанфана» раз двадцать смотрел. Однажды, помню, даже в Тихорецкую из Ростова специально мотался. Жаль, умер рано. Рак печени.

– Зато запомнился молодым. Как Есенин. Или наш вон актер тоже, как его...

– Урбанский?

– Ну да. Кстати, они здесь недавно на ту же тему, ну... Фанфана... новый фильм сварганили. В Каннах премьера была. С помпой. В Москве еще не показывали?

– Показывали. Такое дерьмо.

– И не говорите. Особенно эта... подруга-то его. Гадалка. В старом фильме такая, можно сказать, бель фам[4]4
  Красавица (фр.).


[Закрыть].

– Лолобриджида?

– Ну да. А эта... Пигалица. Нет, что ни говори, разучились французы кино делать. Напрочь.

– Французы! А итальянцы? Все разучились. Нет, что ни говори, гибнет европейская культура, Гелюша, гибнет.

– Да уже, считай, погибла. У них же сейчас что на улице, куда ни плюнь, одни черномазые, да исламские братья, что на экране. Деголлевского носа уже, почитай, днем с огнем ни у кого не сыщешь. Если только в провинции. А так одни приплюснутые. И вот с такими вот губищами. Тут, кстати, фильм тоже они один интересный как-то пару лет назад сделали. Про самих себя. Депардье, значит, француз-учитель, в школе чумазых учит, а они над ним издеваются как могут. И смех и грех. Хотя у нас тоже в этом смысле... в Москве вон по рынкам пройдешь, так... – Минаев сделал не очень понятный жест рукой и посмотрел на своего собеседника.

– Н-да... – неопределенно протянул собеседник и тут же задал вопрос: – Кстати, по поводу исламских братьев. Как здесь сейчас обстановка?

– Потише. Немного. Дээстэшники[5]5
  Дээстэшники – сотрудники ДСТ, французской контрразведки (Direction de la Surveillance du Territoire – Управление по охране территории).


[Закрыть] тут пару раз неплохо пошерстили. В Роменвиле человек двадцать алжирцев замели, и ото всех в Чечню ниточка.

– Показуха. К визиту, небось, старались.

– Естественно. Да нет, конечно, все это капля в море. Их тут, Махмудов этих законсервированных, как грязи.

– С вами в этом плане на контакт идут?

– Исламисты? – Минаев, оценив характер паузы, в которой повис его вопрос, сдерживая улыбку, отвел глаза.

Он, в общем-то, довольно неплохо и давно знал шефа, хотя в этой не совсем понятной для него ситуации подобные шутки могли привести и к абсолютно непредсказуемому результату. А с другой стороны, разве есть более надежный индикатор проверки истинного отношения к тебе начальства, как не его реакция на проявленное тобой, пусть даже и не совсем удачно, чувство юмора.

– Исламисты, – выразительно произнес шеф, и по тону его голоса Минаев интуитивно, но очень хорошо почувствовал, что непроизвольно использованный им прием сработал. Нет, похоже, не казнить его приехал Василий Иванович Ахаян, не казнить. А зачем? Ну да об этом после.

– С ДСТ контакт есть, – поспешно и уже серьезным деловитым тоном доложил Гелий Петрович. – Естественно, все строго по официальным каналам. Воробьев уже два раза ходил к ним на совещания.

– Воробьев – это?..

– Офицер безопасности.

– Ну и что?

– Да в основном одна говорильня. Он им – списки боевиков и лиц причастных, они ему – спасибо, будем иметь в виду. Вот, в общем-то, и все. А так... известно, какие у нас с ними контакты. Мы от них, они за нами.

– Н-да. – Ахаян снова повернулся к окну.

Почувствовав новый оттенок паузы, Минаев вдавил кнопку переговорного устройства:

– Ну ты что, сам там на чайнике сидишь, что ли, греешь? Сколько ждать-то можно?

– Иду, – отозвался недовольный голос.

– Иду! – передразнил Минаев и, немного поколебавшись, тоже подошел к окну и встал чуть сзади и сбоку от начальства.

– Ажанов[6]6
  Ажан (от фр. agent) – общепринятое в быту название французского полицейского.


[Закрыть], я смотрю, по периметру вдвое больше ходить стало, – нарушил молчание Ахаян.

– А толку, – вздохнул Минаев. – Это ж ежу понятно, куда они зорче смотрят. Нет, за посольство-то я, в общем-то, более-менее спокоен. Тут у нас и забор, и видеокамеры круглые сутки. Для меня «Аэрофлот» – головная боль. Агентство наше, на Елисейских.

– Стекляшка?

– Ну да. Там же толпы народа, с утра до вечера. Идеальнее для теракта места и не придумаешь. И ведь никак не обезопасишь. Хоть замок вешай.

– Да. А рядышком еще и пиццерия. Там сбоку, на пересечении с улицей Мариньян. Если рванет – двойной эффект.

– Ну у вас, Василий Иванович, и память!

– А что ж ты хочешь. Сколько мне по здешним подворотням в свое время полазить пришлось.

– Да время-то сколько прошло.

Тяжелая плотная дверь в кабинет бесшумно распахнулась.

– Разрешите? – Выросший в дверном проеме невысокий подтянутый молодой человек, в строгом темно-коричневом костюме, не дожидаясь ответа, пятясь, уже входил в комнату, осторожно катя за собой из коридора небольшой двухъярусный столик на колесах, на котором стояли две дымящиеся большие «турки», источающие аромат свежесваренного кофе; нарезанные и аккуратно разложенные на тарелках фрукты; какие-то вазочки с печеньями и конфетами, посуда и приборы для предстоящей десертной трапезы.

– Эстет, – кивнул в сторону молодого человека Ахаян, оглядев сервировку передвижной скатерти-самобранки.

– Они у меня тут все... эстеты. – Минаев перевел взгляд на своего помощника: – Да, Вольдемар? – Вольдемар, сдерживая улыбку, опустил глаза на свои модные остроносые туфли. – Ну, ступай с богом. И чтоб часа два никакого беспокойства. У нас тут серьезный разговор.

– Это ты верно угадал, – произнес Ахаян, едва дверь в кабинет затворилась. – Разговор у нас с тобой действительно будет серьезным.