Текст книги "Наука и лженаука"

Автор книги: Александр Воин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

 Тебя устраивает такой ответ, читатель? Меня – нет. Верю, что Барьяхтар – не дутый академик атомщик, но по морали то он – не специалист. Как же он может так лихо обещать увеличить в тысячи раз моральность специалистов по эксплуатации атомных станций? И это в обществе, моральность которого характеризует выше описанное нравственное состояние Академии Наук. Кстати, о нравственном состоянии самого Барьяхтара и о том, что такое – современный ученый специалист, даже если он настоящий ученый, а не дутый академик.

 Ну, о честности Барьяхтара свидетельствует уже его заявление о том, что он собирается увеличить моральность выпускников КПИ в тысячи раз. И то, что, рассказывая не специалистам, в частности правительству, о безопасности атомных станций, он вводит их в заблуждение, подменяя понятие безопасности на предмет взрыва безопасностью на предмет загрязнения. Но волей обстоятельств я познакомился с Барьяхтаром через упомянутый междисциплинарный семинар, которым он руководит, еще до того. Когда я впервые пришел на этот семинар и увидел, что главный вопрос, который волнует его участников, это нахождение общего языка для общения представителей разных научных дисциплин, я предложил заместительнице Барьяхтара Рыжковой, которая вела в тот раз заседание в отсутствие Барьяхтара, свой доклад по единому методу, поскольку он как раз и дает этот самый язык. Я даже начал излагать его там во время обсуждения, публика меня поддержала на предмет того, что хочет послушать мой доклад на отдельном семинаре, и Рыжкова назначила мое сообщение на следующий раз. На следующий раз доклад не состоялся, т. к. кто-то откуда-то приехал и его нужно было срочно послушать, пока он не уехал. Затем доклад перенесли по еще какой-то причине. Наконец, Рыжкова мне сказала, что вообще не она решает, какому докладу, когда быть, и мне надо обратиться к Барьяхтару. Что я и сделал.

Я изложил Барьяхтару ситуацию и предложил познакомиться с главной моей статьей по единому методу обоснования. Он согласился и, когда ознакомился, сказал, что не возражает против моего доклада, но решать должен ученый совет семинара. И опять все зависло, семинар проходит за семинаром, а моего доклада не назначают. Обращаться с напоминаниями, выклянчивать доклад мне было противно. Так прошло с полгода или больше и вот после очередного семинара, на котором делал сообщение зам министра по образованию, я, выйдя с товарищем и пройдя с ним парк КПИ, остановился на выходе поговорить, перед тем как разойтись. И тут вижу, что по той же дорожке, по которой мы перед этим шли, идут Барьяхтар с зам министра. Под влиянием мгновенного импульса я решил использовать ситуацию и, когда они поравнялись с нами, обратился к Барьяхтару. «Вы помните, – говорю – я давал Вам статью по единому методу обоснования, и Вы сказали, что не возражаете против моего доклада по этому методу на семинаре, но решать должен ученый совет. Ну, при чем здесь ученый совет семинара, если всем известно, что решаете Вы, и ученый совет, даже если он есть, проштампелюет Ваше решение». Барьяхтар на минуту растерялся, но врать в присутствии зам министра и еще одного человека не решился и сказал: «Ну, конечно, ученый совет здесь ни при чем. Сознаюсь, я просто не понял Вашей статьи и прикрылся ученым советом». (Как это у них принято, «интеллигентские штучки», вспомнил я). «Но теперь, после многих Ваших выступлений на обсуждениях, я вижу, что надо-таки дать Вам сделать доклад у нас на семинаре». Ну и, конечно же, доклад до сих пор так и не состоялся, а то заявление Барьяхтара было не более, чем игрой на зам министра, реакцию которого в тот момент Барьяхтар не мог предвидеть. Ну а потом, кулуарно, они как-то договорились.

 Эта история добавляет к оценке моральности Барьяхтара. Но она проливает свет и на то, что такое сегодняшний ученый специалист. Я говорю о настоящих ученых, о жуликах от науки речь уже не идет. Есть основания полагать, что Барьяхтар – настоящий ученый атомщик и чего–то там сделал для развития атомной промышленности. (Хоть я не читал его работ и не знаю, чего именно он сделал). Но вот сам же признается при свидетелях, что статьи моей не понял. А единый метод я обосновываю, прежде всего, на физике и математике, которую как физик высокого ранга Барьяхтар тоже обязан знать хорошо. И все равно не понял. Это объясняется тем состоянием сегодняшней науки, которое хорошо известно самим ученым, но мало известно широкой публике. Времена, когда большой ученый был одновременно и большим мыслителем, отошли в прошлое. Так было в период от Декарта, до Эйнштейна, Бора и Гейзенберга включительно. А сегодня большой ученый – это узкий специалист, причем, чем дальше, тем в более узкой области. В этом смысле ситуация в науке в целом похожа на более известную и понятную широкой публике ситуацию в медицине. Вы приходите к высококлассному специалисту ухогорлоносу, а он выписывает Вам лекарство, которое лупит Вам по сердцу. А он даже не спросил, не больное ли оно у Вас. Это ж не его парафия и он чувствует себя вполне комфортно, не разбираясь в ней и выписывая лекарства, которые могут повредить. Точно так же и Барьяхтар, будучи хорошим специалистом в некой узкой области физики, отнюдь не разбирается в других ее разделах. Что не мешает ему препятствовать признанию единого метода обоснования, важность которого он не может не понимать, тем более, что ведет междисциплинарный семинар. А единый метод обоснования необходим для того, чтобы представители разных дисциплин могли находить общий язык между собой. Это то он наверняка понимает.

 История с Барьяхтаром не кончилась выше рассказанным, а, если можно так выразиться, плавно перетекла в историю с Наумовцом. После того семинара, на котором Барьяхтар пропагандировал строительство атомных электростанций и обещал повысить в тысячи раз моральность специалистов по эксплуатации их, я написал статью «Атомная энергетика и мораль», в которой изложил историю с докладом Барьяхтара и его обсуждением, включая момент с повышением моральности. Я разместил ее на паре своих сайтов и послал в несколько украинских газет, ни одна из которых ее не опубликовала. Поясню, что я публиковался раньше в ряде самых приличных, на мой взгляд, украинских газет, таких, например, как «Зеркало недели», пока откуда-то сверху не был спущен указ, меня не публиковать. Конечно, в Украине – как бы демократия и пресса как бы свободна, и указа того я не видел, но это – факт, что уже пара лет, как меня мертво не публикуют ни в одной газете, какую бы статью я не посылал, в то время как раньше не только публиковали, но и весьма нахваливали. Но это – лирическое отступление. А продолжение истории в том, что я послал эту статью также в несколько властных инстанций, сопроводив письмом, что, мол, речь идет о важной для общества проблеме строительства атомных электростанций и связанных с ним рисках. Одно из этих писем я направил в Президиум Академии Наук и получил оттуда ответ, что Ваше де письмо попало в наше отделение (не помню какое именно), а это не по нашей части, но мы Вам советуем обратиться к академику Наумовцу, поскольку он недавно опубликовал статью в соавторстве с Находкиным о моральности ученых («Проблемы сучасності і мораль науковця», Вісн. НАН України, 2006, №5). И приложили ксерокопию этой статьи.

 Это было где-то за год до моего последнего доклада у академиков и я еще не только не знал о роли Наумовца в зажиме Адаменко, но и фамилии его не слыхал до этого. Иначе я бы, конечно, не стал к нему обращаться. Но статью его все равно прочел бы, любопытно, что пишет ученый с такой моралью о морали ученых. Ну, а так я, конечно, тоже прочел эту статью, дабы найти повод к нему обратиться. Никаких новых моральных теорий авторы статьи не строили и их писание представляло собой то, что называется «благостное блеяние» типа «шире детки встали в круг, давайте будем хорошими». Общие места в стиле: наука много чего дает, но плоды ее могут представлять и опасность для общества, а потому ребята, давайте будем моральными. Впрочем, как повод для обращения меня эта статья вполне устраивала. «Вы говорите об опасности и морали, а вот Вам конкретный пример на эту тему, который не может Вас, как автора такой статьи не взволновать».

 В таком духе я и обратился к Наумовцу, позвонив ему по телефону. Но он лихо отпарировал. Мораль, говорит, – не моя специальность, каждый должен заниматься своим делом, и я сожалею, что написал эту статью. Ну, я мог бы ему возразить, что есть мол важные для общества проблемы, которые находятся на стыке разных специальностей, и тут как раз о такой речь. Один – специалист по строительству атомных электростанций, другой – по морали, а общество интересует вопрос о моральности такого строительства. Так, если каждый будет сидеть в своей профессиональной норке, то куда мы придем? И о какой морали Вы пишите в Вашей статье, если эта проблема Вас не касается? Тем более что Вы ведь – не рядовой ученый физик, а первый вице-президент Академии Наук. И если Академия Наук не будет давать обществу ответ на вопросы типа, морально ли строить атомные электростанции (можем ли мы повысить моральность специалистов по обслуживанию в тысячи раз, чтобы безопасность атомных сравнялась с безопасностью тепловых), то кто же?

 Но, учитывая, что разговор был телефонный, я решил, что такой длинный монолог будет тактически неверным, и заложил руль в другую сторону. Рассказал ему в двух словах о едином методе обоснования, о том, что метод основывается на физике и математике, которую господам профессиональным философам тяжело понять, и потому мне тяжело пробиться сквозь их стройные ряды. А вот Вы, как физик, и учитывая важность проблемы…., короче, не согласились ли бы Вы прочесть статью по этому методу. О том, что отдельные философы, являясь специалистами по теории познания, все-таки в какой-то степени разбираются в физике и математике (а есть такие, что и физмат кончали до того, как стали философами) и зажимают меня из-за своих раздутых амбиций, я ему не стал говорить. Дабы не разбудить его корпоративный инстинкт, по причине которого он бы дальше не стал меня слушать, о какой бы важной проблеме не шла речь. Но он и так не согласился взять статью, но, помявшись, предложил мне сделать доклад по методу в одном академическом НИИ, занятом проблемами эффективности науки или что-то в этом роде. «Скажите там, что я Вас туда направил».

 Ну, я поехал в этот НИИ, сказал, что он направил. Они поморщились, с явной неохотой сказали, что они меня заслушают, но вот когда… В общем: «Ждите, мы Вам позвоним». И, естественно, так и не позвонили. Ну, а я напоминать тоже не стал, противно клянчить, чтобы тебя заслушали.

 Вот теперь, я считаю, прорисовался окончательно тот формат, то состояние Украинской Академии Наук и вообще украинской науки, в которое вполне вписывается обсуждение моего доклада на семинаре у академиков. Кстати, и с этим форматом я тоже уже был знаком еще до последнего доклада на семинаре академиков. Но только в ограниченном масштабе украинского философского истеблишмента (и российского тоже). О том, как мою философию зажимают директора киевского Института Философии Попович и московского – Степин и вслед за ними вся их философская рать, я писал уже много раз с деталями и не стану повторяться. Объяснял также, что и тот и другой и по своему положению и образованию (Степин до того, как стал философом, кончал мехмат университета) и философской специализации (теория познания) не могут не понимать важности метода обоснования, а в той или иной степени и его доказательства. И, следовательно, основной причиной зажима (не дают публиковаться, не дают докладываться и т. д.) являются раздутые амбиции того и другого. Но до сих пор я рассматривал это, как локальное явление, имеющее место только в философском мире. В крайнем случае, в сфере гуманитарных наук. Но уж никак не в сфере наук естественных и точных. Но вот теперь убедился, что и здесь все сгнило.

Т. е., конечно, мы по-прежнему «делаем ракеты и перекрыли Енисей». И делаем это достаточно успешно, соревнуясь там и сям с Россией и даже Западом. И все ученые специалисты, делающие эти ракеты (ну или нано технологии), а также все паразиты, работающие с ними под крышей одного института, а также под крышей институтов, в которых, вообще, ничего не делается путного и даже в Институте Философии, все прикрываются этими ракетами и дружно душат любого Адаменко или тем более, философа с важными идеями, выходящими за рамки этих самых «ракет». – «Куда Вы лезете с вашими идеями. Не видите, что ли, мы заняты серьезным и важным (государственной важности) делом, мы делаем ракеты (или сварочные аппараты). А то, что от этих „ракет“ мир скоро вылетит в трубу, нас не касается, это не по нашей специальности».

«Как же мы дошли до этого, как могла возникнуть такая ситуация?» – воскликнет читатель. Несмотря на то, что в полном объеме ситуация в современной науке открылась для меня лишь после этого моего доклада на семинаре у академиков, но тенденцию развития в этом направлении я обнаружил уже давно и не раз писал о том, почему такое развитие происходит. (Во вступлении к «Неорационализму», в «Кризис истины» и других статьях). Поэтому здесь изложу причины происходящего лишь вкратце.

 Основная причина – это кризис классического рационализма, как в мировоззрении западного общества (а на Востоке рационалистического мировоззрения никогда и не было), так и в самой рациональной науке. Классический европейский рационализм, возникший во времена Декарта и Бэкона и достигший максимального расцвета во времена Ньютона и Лагранжа, базировался на представлении о причинности всего происходящего в мире, и на нашей способности постигать причины происходящего, отправляясь от опыта (эксперимента, наблюдения). Это представление не было верой, подобной вере в Бога. В его основе был выработанный наукой того времени и получивший наибольшее развитие в трудах Ньютона и Лагранжа, метод установления (точнее обоснования) этих причинных связей. Этот метод был ничто иное, как единый метод обоснования научных теорий, о котором я все время говорю. Но, к сожалению, ни Ньютон, ни Лагранж не догадались или не смогли представить этот метод в явном виде, так сказать, эксплицитно. Он существовал лишь в виде эталона – образца научной теории и ее обоснования, той самой классической механики, которую они создали. До поры до времени этого было достаточно как для торжества рационалистического мировоззрения, так и для дальнейшего безпроблемного развития самой рациональной науки.

 Но с появлением теории относительности Эйнштейна ситуация изменилась и начался кризис классического рационализма, продолжающийся и поныне и только усугубляющийся со временем. Дело в том, что помимо представления классического рационализма о причинности всего происходящего и возможности человеческого разума постигать эту причинность, исходя из опыта, классический рационализм исходил также из представления, что однажды добытое наукой знание остается неизменным, а всякое новое только прибавляется к ранее добытому. Это последнее было неверным и его неверность стала совершенно очевидной после появления теории относительности. Время абсолютное у Ньютона стало относительным у Эйнштейна, скорость света, которая по Ньютону должна была зависеть от скорости его источника, оказалась независимой. И т. д. И чем больше появлялось новых фундаментальных теорий типа квантовой механики, квантово-релятивистской теории электромагнитного и прочих полей, тем ясней становилось, что постулат о неизменности однажды добытого наукой знания неверен. Что наука меняет и свои понятия, и выводы и, как казалось и поныне кажется многим, и обоснование, способ обоснования своих теорий.

 Кризис классического рационализма привел, прежде всего, к появлению философских направлений, релятивизирующих научное познание, начиная с философского релятивизма и кончая выше упомянутым пост позитивизмом. Один из представителей последнего (Фейерабенд) дописался до того, что наука вообще ничем не отличается от гадания на кофейной гуще. Другие отрицали, что наука строит свои теории, отправляясь от опыта (Куайн, и др.). Третьи отрицали, что наука имеет единый метод обоснования своих теорий (Лакатос). И т. д. Следствием релятивизации науки явилась релятивизация морали, сначала в философии, а затем в жизни западного общества, крайним выражением чего стала сексуальная революция и коррупция. Логика была такой: если наука меняет свои выводы, то нет никаких оснований следовать той или иной морали, ибо то, что сегодня считается хорошо, завтра будет доказано, что это – плохо. Это привело и к падению морали среди ученых.

С другой стороны, благодаря научно технической революции и приносимой ею материальным благам выросли престиж и материальное положение современного ученого, что привлекло в науку массу карьеристов, озабоченных не тем, чтобы послужить науке, а собственной карьерой, прокладываемой любой ценой. А классическая механика Ньютона – Лагранжа, служившая раньше эталоном – образцом для установления научности – не научности новых теорий, утратила свою эталонность, в связи с тем, что ее понятия и выводы перестали быть абсолютными и это проецировалось и на метод, которым она обоснована. (Хотя, как я показал в работах по единому методу обоснования именно этот метод остался неизменным при переходе к новым теориям и именно он отличает науку от не науки.). В результате рациональная наука, т. е. ее институциональная часть и, прежде всего, Академия Наук, но и многие рядовые ученые тоже, оказались деморализованными, а, с другой стороны лишенными инструмента, мерила для эффективного отделения настоящей науки от «псевдо», «лже» и т. п. И круг замкнулся – отсутствие мерила научности ведет к тому что, например, теория Фрейда, которая, как я показал, не удовлетворяет требованиям единого метода обоснования, считается наукой, а эта теория является одним из теоретических оснований сексуальной революции, деморализующей общество и науку в частности.

В Украине ситуация дополнительно осложняется историческим прошлым и нынешними обстоятельствами. В бытность ее в составе Советского Союза деморализация всего советского общества, связанная с умиранием марксистской идеологии и отсутствием альтернативной, распространялось и на украинское общество в целом и на ее науку в частности. А засилье номенклатуры во всех сферах жизни советского общества не миновало и науку и это только усугубляло ситуацию. После того, как Украина стала независимой, ситуация в этом отношении не изменилась к лучшему, истеблишмент украинской науки остался прежним, а если и поменялся слегка, то тоже не в лучшую сторону. Тому свидетельством служит история с попыткой РУХа вскоре после провозглашения независимости произвести переаттестацию украинских философов. Требование переаттестации РУХ аргументировал совершенно правильно и убедительно: при советской власти все эти философы были марксистами, а поскольку марксистская доктрина пала, то какое моральное и научное право имели теперь эти философы руководить и дальше украинской философией. Но, несмотря на то, что РУХ в то время был в силе, преодолеть силу номенклатурной спаянности он не смог и переаттестация так и не была осуществлена.

 Теперь несколько слов о том, как вписывается в эту ситуацию предлагаемый мной единый метод обоснования (и моя философия в целом). Как я сказал, кризис классического рационализма привел к утрате веры общества (включая часть ученых) в то, что наука дает нам надежное знание, на которое можно полагаться, что она, вообще, чем-то отличается от всяких псевдо наук, вроде астрологии («а что, там тоже есть формулы»), что теория чем-то отличается от гипотезы и т. д. А самих ученых он лишил инструмента, с помощью которого они могли бы четко отличать подлинную науку от всевозможных «псевдо». Все попытки ученых, включая таких гигантов, как Гильберт и Рассел, и философов рационалистов марксистского и не марксистского толка, включая упомянутых Степина и Поповича (которые по долгу службы советского философа должны были защищать рационализм, исповедуемый Марксом, от нападок буржуазных идеологов), отстоять классический рационализм ни к чему не привели. Я же своими работами по теории познания и единому методу обоснования исправил классический рационализм. (Поэтому назвал свою философию «Неорационализм»). Я признал, что наука меняет свои понятия и выводы, но опроверг утверждения пост позитивистов о том, что она меняет и метод обоснования своих теорий и что понятия науки не привязаны к опыту. Я показал, что метод обоснования не меняется при переходе от Ньютона к Эйнштейну и ему подобных и именно этот метод дает науке ее особый эпистемологический статус, отличает ее от не науки любого вида и дает инструмент для такого различения.

 С учетом всего этого значение единого метода обоснования не только для науки, философии, но и для общества в целом, трудно переоценить. Но в силу описанной выше ситуации невозможно добиться широкого признания метода обычными, так сказать, конвенциональными средствами, т. е. обращением к философским и научным авторитетам с просьбой дать оценку метода. Они, в лучшем случае, просто не хотят давать такой оценки. Не только оценки единого метода обоснования, но, как я показал, и других важнейших теорий, открытий и т. п. Поэтому необходимы принципиальные, конституциональные изменения в статусе науки в обществе.

 До сих пор взаимоотношение науки и общества было односторонним: наука влияла на общество, сильно влияла, общество на положение дел внутри науки – практически никак не влияло. Правительство, власть, те влияют на науку, но не общество непосредственно. Но влияние власти на науку, во-первых, зачастую идет во вред науке и обществу (как в случае с запретом генетики и кибернетики в Советском Союзе). А во-вторых, – оно недостаточно эффективно, ученые – номенклатурщики легко навешивают властям лапшу на уши. Необходимо создание общественной организации, которая, исходя из важности той или иной идеи или теории, могла бы потребовать от Академии Наук официальной оценки этой идеи. Такая общественная организация должна включать в себя и ученых тоже, но также общественных деятелей, представителей СМИ и т. д. Конечно, есть опасность, что такая общественная организация, особенно в условиях Украины, может быть сфальсифицирована, т. е. создана и управляема в неявном виде совместно властью и той же научной номенклатурой. Чтобы такое не произошло, необходима подлинная гражданская активность населения. А, кроме того, необходим закон, наказывающий за убийство истины – сознательный зажим важных для общества идей, теорий и т. п., так же, как за умышленное убийство человека. И этот закон должен распространяться, как на правительственных чиновников и чиновников от науки, начиная с самого верхнего ранга, так и на руководство упомянутой общественной организации. Я надеюсь, что в Украине найдутся люди, граждане, патриоты, которые, понимая важность проблемы для страны, не станут занимать позицию «моя хата с краю, это не по моей специальности и т. д.», а поддержат меня в борьбе за изменение ситуации в украинской науке, вообще, и за обсуждение и признание моей философии, в частности.

Клонирование академиков

     8 июня в Киеве состоялся форум ученых «Будущее науки – будущее Украины», на который были приглашены президент, премьер министр и ее зам по науке. Они, правда, не пришли, но своего представителя все же прислали.

Из названия следует, что цель форума – лишний раз напомнить обществу, как прекрасна и полезна наука, и убедить налогоплательщика, а более того власть, поддержать науку увеличением ассигнований на нее. Однако, из кулуарных разговоров выяснилось, что истинная цель несколько отличается от декларируемой и собравшиеся озабочены намерением правительства увеличить эффективность науки не столько вливанием средств, сколько очисткой ее от шлака – попросту, увольнением набившихся в нее бездарностей.

 Представитель правительства сообщил любопытную информацию – число академиков на душу населения в Украине сегодня в 10 (десять!) раз превышает эту цифру в советское время. А вот результатов отнюдь не прибавилось. А ведь эффективность советской науки в целом была ниже западной. Хотя, конечно, в отдельных направлениях и отдельные учёные, исследователи и разработчики были «впереди планеты всей». В Украине сегодня есть и настоящие ученые. И они выступали на форуме. Каждый из них говорил о своих результатах, но ни один не пытался оспорить общую оценку, данную представителем правительства. При этом никто из них (кроме одного венского ученого, которому не грозит остракизм его украинских коллег) не сказал, что надо чистить науку от бездарностей. Получается, что, будучи честными ученными, они не являются честными гражданами и прикрывают собой бездарь в науке, которая наносит огромный ущерб обществу (превышающий даже ущерб от коррупции) не столь тем, что зря получает зарплату, сколь тем, что закрывает дорогу в науку талантливым людям. Эти настоящие ученые не желают портить отношения с коллегами. А тем более с начальством, по опыту зная, что при любой чистке начальство, даже бездарное, уцелеет и сведет с ними счеты.

Всех превзошел в этом отношении директор института философии М.Попович. Он заявил, что ни в коем случае нельзя сокращать ни одного человека из его института, потому что последний добился необычайного признания в мире. А именно, на Западе заказали институту две книги по украинской этнографии. Пардон, пардон! Ну, есть сегодня на Западе интерес к украинской этнографии. Но при чем здесь философия и институт философии. Этнография – это этнография, а не философия. Получается так. В советское время, пока М. Попович с коллегами «развивал» марксизм, какие-то энтузиасты полу подпольно и рискуя карьерой развивали украинскую этнографию. Теперь Попович и К. открестились от марксизма, но не будучи настоящими философами, способными делать философию, используя свое положение, отбивают хлеб у тех этнографов – энтузиастов и хорошо еще, если при этом не присваивают себе их наработки, и выдают это за мировое достижение украинской философии.

Мне дали на этом форуме выступить 1 минуту. Я сказал, что проблема эффективности науки, причем не только в Украине, упирается в отсутствие четких критериев, отделяющих науку от не науки. И что разработанный мной на базе моей теории познания единый метод обоснования дает эти критерии. В ряде работ я проиллюстрировал применение этого метода, в том числе и в гуманитарной сфере. Сообщил, что докладывал по этому методу в московском институте философии и получил положительные отзывы. А в киевском институте философии господин Попович и его коллеги до сих пор не соглашаются хотя бы заслушать мой доклад на эту тему.

Это то, что я успел сказать за одну минуту. А здесь хочу добавить, что моя история – прекрасный пример того, как зашлакованность науки (и философии) бездарью мешает пробиваться настоящим ученным (и философам). Мало того, что институт философии не может похвастаться ничем, кроме работ по этнографии. Мало того, что мне, создавшему философию с новыми теориями познания, детерминизма, свободы, морали и т.д., не дают возможности в этом институте работать или хотя бы сделать сообщение. Но ведется тотальная война против меня по всему полю. Я читал курс «Современные теории познания» в Киево Могилянской Академии по договору – договор под нажимом философских иерархов мне не продлили, хотя никаких претензий к курсу не было. Аналогичная история произошла в Соломоновом Университете, где я читал «Религиеведение» и «Философию Иудаизма». Я публиковался в газетах «Зеркало недели» и «День». На руководство газет было оказано давление, дабы прекратили меня публиковать. А в «Дне» даже уволили первого зама главного редактора Н.Лигачеву, которая отказывалась прекратить меня публиковать. И т. д.

        Наука под ключ. 

   Начну с цитаты:

 «Информация – это фундаментальный генерализационный безначально-бесконечный законопроцесс автоосциляционного, резонансно-сотового, частотно-квантового и волнового отношения, взаимодействия, взаимопревращения и взаимосохранения (в пространстве и времени) энергии, движения, массы и антимассы на основе материализации и дематериализации в микро и макроструктурах Вселенной». Если кто-то думает, что это – цитата из какого-нибудь современного «письма ученому соседу» а ля Чехов, то он ошибается. Это определение информации дано в книге «Информациология» (Москва, 1996), доктором технических наук, профессором, зав. кафедрой Информациологии и распределенной обработки информации МИРЕА, президентом Международной Академии Информатизации Юзвишиным. (Ныне покойным). Эта псевдонаучная тарабарщина – отнюдь не огрех стиля и дальше вся книга наполнена такой же пустой псевдонаучной болтовней. Собственно говоря, при таком определении предмета исследования иначе и быть не может. «Запрещается коренить сцьорг в темноте» сообщается в космическом путеводителе, который читает герой Лема из «Звездных дневников Иона Тихого». Но в путеводителе не дано ясного (точнее вообще никакого) определения понятия «сцьорг». В результате фраза теряет всякий смысл. Этим Лем в шутливой форме, но совершенно правильно проиллюстрировал один из главных критериев, отличающих науку от не науки, – однозначность определений понятий. Если же определение понятия можно понимать по-разному или, как в случае с Юзвишиным, его вообще нельзя понять, то все дальнейшее не может уже быть ничем кроме псевдонаучной болтовни.

   Если такое можно писать, публиковать и делать себе на этом научную карьеру в сфере естественных наук (и не в Тмутаракани, а в стольном городе Москве), то можно себе представить, что твориться в сфере гуманиитарных наук, куда метод, выработанный естественными науками, и не вполне утвердившийся даже в них (как видно из примера с Юзвишиным) вообще не дошел.

 «Господа докладчики! Попрошу выражаться не с точностью до наоборот» – так предварил начало одного философского семинара директор московского института философии В.Степин и это была отнюдь не шутка. А докладчики и после этого продолжили выражаться, именно, с этой точностью.

      Да что говорить о гуманитарных науках, если существует класс наук, промежуточный между естественными и гуманитарными, например, биоэтика, валеология и т.п., которые создаются по такому рецепту. Захватывается какая-нибудь еще не захваченная ниша для исследования, придумывается звучное название. В лучшем случае, как скажем с биоэтикой, ниша представляет из себя действительно существующую и актуальную для исследования область, и название имеет смысл. В худшем, ниша – дутый пузырь и название не имеет даже смысла. Далее набрасывается куча ссылок из уже утвердившихся смежных (или кажущихся смежными) наук и цитаты из них, все это соединяется маловразумительным, но наукообразным текстом с употреблением модных научных терминов: оптимально, виртуально, дискурс и т.д., которых употребляющий не вполне понимает (или вполне не понимает) сам и получается «наука».