Текст книги "Наука и лженаука"

Автор книги: Александр Воин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

    Вообще, если бы апдукция 150 лет назад разрешила проблему обоснования (доказательства по Ольховскому) научных теорий, то с тех пор никто бы не спорил о том, обладает ли наука единым и неизменяемым методом обоснования своих теорий, отличающим ее от не науки, лженауки и т.п. Между тем эта проблема остается одной из центральных в современной философии и в спорах на эту тему принимают участие и всегда принимали и физики, и математики, такие, как, например,Ньютон, Эйнштейн, Гейзенберг, Гильберт.

    Тут надо сделать небольшое отступление и сказать пару слов об одном отличии нынешней физики и физиков от того же прошедших эпох. В прежние времена физика и философия шли рука об руку друг с другом. Причем я говорю не об античной эпохе, когда и физика, и химия, и математика были, просто, частью философии, не выделились еще из нее. Я имею в виду эпоху от Ньютона до Эйнштейна (плюс – минус). Возьмем для примера знаменитый Тринити Колледж Кембриджского Университета, где учились и работали в разное время, а иногда одновременно, с одной стороны философ Беркли, с другой великие физики Ньютон и Максвелл, а с третьей физик и философ одновременно – Уайтхед. Там физика и философия преподавались и физикам, и философам по полной программе, а не так как сегодня: физикам дают немного философии лишь для приличия и в той же мере – философам физику. Потому оттуда и выходили физики, создающие физику, меняющую картину мира и мировоззрение человечества, и философы, которые свою философию не высасывали из пальца, а строили ее на знании, добываемом естественными науками. Кроме того, это были служители, рыцари истины, которых волновала к тому же судьба человечества. Сегодняшний физик мало того, что не обучен философии в университете, это вообще, как правило, совсем другой тип человека. Это – узкий профессионал, не интересующийся не только проблемами философии и общества, но и в самой физике хорошо разбирающийся только в некоем частном разделе ее. Этого ему достаточно, чтобы делать карьеру, а остальное его не интересует. А если он вдруг вторгается, как господин Ольховский, скажем, в религию, то опять же не для служения Богу и истине, а ради все тех-же шкурных интересов.

    Если бы господин Ольховский был воспитан в духе Тринити Колледжа, то не мог бы не знать, что ни о каком всеобщем признании его апдукции на Западе не может быть и речи, хотя бы потому, что господствующие на Западе сегодня философии, например, пост позитивизм, отрицают начисто наличие у физики (и вообще у естественных наук) неизменяемого метода обоснования, а, следовательно, и апдукцию в этом качестве – тоже. А философы пост позитивисты (Куайн, Фейерабенд, Поппер, Лакатос и др.) практически все – либо одновременно физики, либо фундаментально погружены в физику и всю свою аргументацию строят на проблемах и парадоксах современной физики.

    Я утверждаю, что проблему обоснования в науке решил я. Само собой разумеется, что я не изобрел метод обоснования на голом месте. Он был выработан в процессе развития естественных наук, физики  прежде всего, но до сих пор не был представлен эксплицитно и действовал на уровне стереотипа естественно научного мышления, примерно также, как правила грамматики соблюдаются (хотя и не абсолютно точно) теми носителями языка, которые, в силу обстоятельств, грамматики в школе не учили (ну, или на этапе, когда эта грамматика еще не написана). Я же сформулировал этот метод, показал его неизменяемость при смене так называемых научных парадигм и опроверг все аргументы пост позитивистов в пользу невозможности существования такого метода. Кроме того, я показал возможность применения этого метода (с соответствующе адаптацией) и в гуманитарной сфере и даже при анализе Священного Писания. В частности, на базе моего подхода я создал теорию оптимальной морали («Неорационализм», Киев, 1992) и дал свою трактовку Учения в Библии («От Моисея до постмодернизма. Движение идеи», Киев,1999).

    Так вот, если бы господин Ольховский разобрался в сформулированном мной едином методе обоснования, то знал бы, что все его построения, относительно Большого Взрыва научно не обоснованы, спекулятивны. А если он и так знал, что занимается обманом (якобы в угоду Богу), то не отважился бы это делать. Одно из положений единого метода обоснования – это, что мы не можем применять никакую научную теорию за пределами привязки к опыту ее аксиом. Ольховский же делает именно это. Первоначально его доказательство базировалось на представлении, что все вещество во Вселенной находится в атомарном и молекулярном состоянии. И это состояние он, сознательно или бессознательно, экстраполировал на всю Вселенную. Затем выяснилось, что он вышел за пределы привязки к опыту этого предположения, поскольку за пределами земной поверхности мы обнаруживаем вещество в плазменном состоянии. Но он опять наступает на те же грабли и опять экстраполирует представление о плазменном состоянии вещества на всю бесконечную Вселенную и на удаление во времени до Большого Взрыва, т. е. в области, где нет и принципиально не может быть привязки никаких аксиом и предположений к опыту. Нет никаких оснований предполагать, что в окрестностях Большого Взрыва (или перехода Вселенной от сжатия к расширению) вещество не проходило еще неизвестно какого количества неизвестных нам сегодня состояний.

                  Соционика

  Только что прослушал передачу по радио (кажется по украинскому «Радио Эра ФМ») про нее родимую. Какая-то соционистка (или соционийка) обучала слушателей, как нужно подбирать пару для брака по правилам соционики. Вот де есть 16 типов людей и тип А с типом Б может вступать в брак, будут жить счастливо, а с типом В – ни за что, если не поубивают друг друга, то уж точно отравят всю жизнь. Тут, как раз, пошли вопросы слушателей и одна слушательница спросила: «А вот есть еще астрология, многие в нее сейчас верят, так там людей поделили иначе. Ну, знаете, лев, дева стрелец и т. д. И тоже кому с кем можно брачиться, а кому с кем нельзя под страхом смертной казни. Так как это вяжется с Вашей системой?». «А – отвечает соционистка – человек – это такая сложная скотина, что к нему любая классификация подходит. Астрологическую тоже очень полезно применять. А еще – говорит – есть китайская, ну знаете, лошадь, крыса и свинья, эту тоже очень полезно применять.»

Да, подумал я, ну а если эти системы дают противоположные советы, что тогда делать? И вспомнил еврейский анекдот. Приходят к раввину два еврея, чтобы он рассудил их в споре. Раввин выслушал одного и говорит: «Ты прав, сын мой». Потом выслушал второго и говорит: «И ты прав, сын мой». Когда они ушли, жена говорит ему: «Послушай, Хаим, но ведь они же говорят противоположные вещи, они ж не могут быть оба правы». «Ты тоже права, дорогая» – сказал раввин.

 Можно было бы, конечно, потешиться над простодушием и соционистки, и слушательницы, и журналистки, ведущей эту передачу, но когда я вспомнил свой недавний доклад на семинаре академиков (см. статью «Академики»), то мне захотелось больше плакать, чем смеяться. Ну, если уж действительный член Национальной Академии Наук Украины говорит, что он не знает, наука ли астрология или лженаука, то чего спрашивать с бедной тележурналистки, устроившей эту передачу? И чего удивляться, что социоников, астрологов и т. п. выпускают на телевидение и куда угодно, а меня с моим единым методом обоснования научных теорий, который дает четкие критерии отличия науки от всяких псевдо наук, никуда не пускают. Более того, чего удивляться, что мы «имеем то, что имеем» в украинской политике и наша экономика, если еще не развалилась совсем, то вопреки политике, а не благодаря ей. Да, «Скучно жить на белом свете, господа!», как сказал Николай Васильевич Гоголь.

            

 

 

 

 

 

 

    

Академики

     Недавно делал я доклад по единому методу обоснования научных теорий на семинаре так называемого клуба академиков. Существует такой при Доме Ученых Киева. Его члены – это действительные члены и члены корреспонденты Академии Наук Украины. Основал его и был до своей смерти его руководителем покойный Амосов, а ныне им руководит его прежний заместитель академик Малиновский, кибернетик, в прошлом соратник великого Глушкова.

О важности единого метода обоснования для философии, науки, общества в целом и о трудности добиться его широкого признания (определенного признания в виде публикации статей в философских журналах и отзывов отдельных маститых философов сегодня я уже добился, но до широкого еще далеко) я писал много раз, поэтому не буду распространяться об этом сейчас.

      Доклад я начал с того, что подчеркнул важность, значимость метода для науки, философии и общества. Помянул и отделение науки от не науки, и теории от гипотезы, и определение минимальной области применимости теории и т. д. Мне трудно представить себе ученого, не только академика, но хотя бы просто кандидата наук, но настоящего (а не купившего диплом, как сегодня бывает), который бы стал возражать против важности всех этих вещей. Поэтому я акцентировал внимание академиков на этом в начале доклада не для того, чтобы обсуждать важно это или не важно, а для того, чтобы завести их на обсуждение по существу, т. е. действительно ли я это сделал. “Ага, пришел тут какой-то, который претендует на то, что он сделал то, что мы академики не смогли сделать. Ну,  сейчас мы выпустим из него воздух и покажем, что такие вещи так просто не делаются”. И пойдет разговор по существу, думал я.

    Но когда я закончил, вопросы и возражения пошли такие: “Вот вы утверждаете, что Ваш метод позволяет отделить науку от не науки. А показали Вы только, что он позволяет отделить теорию от гипотезы или от необоснованной теории”. – “Пардон, пардон, но разве наука состоит не из теорий?” – изумляюсь я. – “Э! – отвечает мне уже несколько человек в один голос – наука и теория – это разные вещи”. И все они вместе закивали в лад головами и зачмокали губами, выражая недоумение, как такой профан, который не знает, что наука – это не теория, осмелился прийти в их высокое собрание делать доклад. Ну, если бы я был в детском саду, я, конечно, объяснил бы, что хоть наука – это не только теория и в ней есть и эксперимент и, не знаю, чего там еще, но именно теория является законченным продуктом науки. И что из того, что я говорил, совершенно ясно было, что я имею в виду именно теорию. И, наконец, если то, что я сделал, относится только к теории, а не к науке в целом, этого что – мало? И нам больше не о чем говорить, как только о том, что теории – это еще не вся наука? И мы не можем перейти к вопросу о том, действительно ли я это сделал, пусть не для науки в целом, но только для теорий? Но от того, что я это слышал не в детском саду, а в клубе академиков и под такое дружное качание головами и причмокивание, я просто онемел. Ну, не онемел, конечно. Я начал: “А что, наука состоит не из теорий?”. Но дальше мне продолжать просто не дали, мой голос потонул в криках возмущения. И к обсуждению по сути они переходить не думали.

“А вот, Вы утверждаете, что ученые естественники могут договариваться между собой и договариваются, а ученые гуманитарии – не могут. Но, ученые естественники не договариваются. Договариваются между собой политики, а ученые доказывают.” И опять они взвиваются в шумном восторге от того, что уличили меня, и не слушают моих возражений:

“Так ведь я ж говорил, что ученые естественники договариваются между собой на основе применения ими единого метода, пусть и не оформленного эксплицитно, а существовавшего до сих пор на уровне стереотипа естественно научного мышления. А единый метод обоснования – это и есть универсальный метод доказательства – обоснования теории. Ученые же гуманитарии не владеют этим методом и на уровне стереотипа и потому не могут договориться. Политики же договариваются на основе компромисса, торга и т. п. – это совсем другое дело. Так что Вы просто передергиваете то, что я сказал”. Ноль внимания.

А один прицепился к тому, что, когда я говорил о наступлении сегодня лженауки, связанного с отсутствием критериев, отделяющих науку от не науки (а эти критерии в полном объеме дает только единый метод обоснования), то в качестве одного из примеров лженауки привел астрологию. “А почему – говорит – Вы считаете, что астрология – лженаука? У них там есть какие-то формулы, по которым они делают свои предсказания. Я вот не знаком с этими формулами и не берусь судить, наука или не наука астрология.”. Ну я, конечно, мог бы ему сказать, что применение каких-либо формул еще не есть свидетельство того, что мы имеем дело с наукой. Что, если исходить из неправильных постулатов, то какую высокую математику дальше не применяй, все равно науки не получится. Что астрология – не наука, потому что она не удовлетворяет критериям научности, вытекающим из единого метода обоснования. Причем для того, чтобы установить, видеть не научность астрологии по этим критериям, не обязательно владеть единым методом обоснования, который дает их в полном объеме. Некоторые из них хорошо известны каждому нормальному ученому и без единого метода обоснования (без его эксплицитного представления). Например, требование непротиворечия теории доказанным фактам. Доказано, что характер человека в значительной мере определяется унаследованными им генами. А астрология определяет характер человека по расположению звезд в момент его рождения. А гены свои человек получает в момент зачатия, т. е. на 9 месяцев раньше, когда расположение звезд другое. А главное, получает он их от родителей, а набор генов родителей вообще никак не связан (даже по видимости) с моментом рождения их ребенка и расположением звезд в этот момент. И много чего еще мог бы я ему сказать, но у меня просто челюсть отпала, когда я услышал это не от базарной торговки, а от академика Академии Наук Украины и никто из других академиков ему не возразил, а все кивали в согласии головами и чмокали губами. До обсуждения по сути дело так и не дошло.

Тут читатель может воскликнуть: “Ну, это ты нам рассказываешь. А интересно, как бы сами академики изложили обсуждение твоего доклада?” Мне и самому интересно, как бы они это сделали не на своем междусобойчике, а публично. Только боюсь, не будут они этого делать, завернутся в свою академическую тогу и станут в позу: “мы выше этого, не обязаны отчитываться” и т.д. Отрицать сам факт доклада они не могут, о том, что доклад был, знает достаточное число людей помимо присутствовавших. Перекрутить содержание моего доклада, чтобы потом громить то, чего я на самом деле не говорил, они тоже не могут, потому что у меня есть, так сказать, квитанции на то, что я говорил, в виде опубликованных статей по единому методу обоснования. Отрицать важность того, о чем я говорил, они тоже не могут в силу очевидности этой важности. Но и спорить со мной по существу, как показало само обсуждение, они тоже не могут.

И все-таки, воскликнет читатель, не слишком ли фантастическую картину рисует нам этот Воин? Поверь мне, читатель, что фантастичность этого обсуждения меня самого настолько поразила, что месяца полтора после него я просто не знал, как это все переварить и потому и не думал писать этой статьи. Но потом помаленьку я стал вспоминать разные вещи, из которых стала складываться цельная картина.

Во-первых, я вспомнил, что еще в Советском Союзе встречались дутые академики, т. е. не то чтобы вполне дураки (для того чтобы даже нечестно получить звание академика, каким-то уровнем интеллекта все равно нужно обладать), но люди далекие от того, чтобы их вообще в науку пускать, не то что в академики производить. Был, например, такой академик Амбарцумян, считавшийся даже чуть ли не светилом в математической теории упругости. Я как раз в этой области делал диссертацию и послал ему статью для представления в “Доклады Академии Наук”. В ней, помимо прочего, я предлагал обобщение так называемого Принципа Сен-Венана. Но доказательств этого обобщения я не приводил, т. к. статья была посвящена в общем не этому, а обобщение я упомянул лишь потому, что использовал его для решения задачи, которой и была посвящена статья. Но для себя и на случай, если потребуется, я сделал аж два разных доказательства. Амбарцумян мне статью завернул, как не подходящую для “Докладов”, а время спустя, на втором всесоюзном съезде ученых механиков, на котором был и я, он выступил с этим самым обобщением. Но спереть у меня идею у него ума хватило, а вот доказать ее – не хватило и когда его попросили это сделать, получился конфуз.

Вспомнил я и как в 1994-м делал сообщение по моей теории оптимальной морали на отделении этики и эстетики киевского Института Философии и присутствовавший там членкор Пазенок заявил, что это не интересно. Как может философу, специализирующемуся по теории морали быть не интересной оптимальная теория морали, этого я у него выяснить не смог. Это уже не говоря о том, что это за новая классификация научных теорий на интересные и не интересные? Интересными и не интересными бывают детективы. А теории бывают истинными или ложными, доказанными или не доказанными (т. е. гипотезами), важными и не важными. Но это еще цветочки. Через пару месяцев я случайно узнаю, что Пазенок собирает международную конференцию по этноэтике, само понятие которой я ввел в моей теории оптимальной морали и там же обосновал саму возможность этноэтики, не противоречащей общечеловеческой морали. Значит, сначала он заявляет, что не интересно, потом ворует у меня идею этноэтики, собирает под нее межународную конфеенцию и меня даже не приглашает на нее. Я прибегаю к нему, говорю: «Как же так? Вы ж говорили, что не интересно.” – “А это – говорит – обыкновенные интеллигентские штучки”. Воистину, какие интеллигенты пошли, включая академиков, такие и штучки. “Но Вы ж – говорю – без моей теории оптимальной морали не можете корректно ввести этноэтику. У Вас же получится ницшеанское “у каждого народа свое добро и свое зло””. – “Вы – говорит – совершенно правы. Но я хотел Вас пригласить, но телефон потерял”. Ну, как говорится, нет слов для выражения.

 Таких примеров я мог бы привести еще, да и каждый, проработавший в науке хотя бы несколько лет, сам знает такие. Но можно сказать, что эти примеры иллюстрируют лишь исключения, которые, как известно, лишь подтверждают правило. Да и сам я так думал раньше. Мало того, я знал по работам, а некоторых даже лично, не одного настоящего ученого, которые не могли бы произносить вещи, которые произносились на этом обсуждении. И даже просто молчать (казалось мне), когда такие вещи в их присутствии произносятся их коллегами. Но как только я прокрутил этот пассаж в голове, так всплыли у меня в памяти другие воспоминания.

На упомянутом 2-м всесоюзном съезде механиков присутствовали безусловно настоящие ученые, академики и не академики, включая высокочтимого мною Анатолия Исааковича Лурье, бога механики не только в Союзе, но, пожалуй, в мире. Именно они (персонально Лурье) спросили Амбарцумяна, может ли он доказать обобщение. Но когда тот не смог ничего доказать, то все, включая Лурье, сделали вид, что ничего не произошло, все в порядке, не захотели портить отношения с коллегой академиком.

Вспомнил я и мой предыдущий доклад на семинаре академиков. Это было года 3 спустя после того, как я приехал из Израиля. Я тогда зашел в их офис, комнату в Доме Ученых и застал там незнакомого человека, который при знакомстве представился как академик Малиновский. Я сказал, что я из Израиля, что я математик, но создал свою философию и предлагаю им сделать у них доклад по единому методу обоснования научных теорий. Я начал объяснять Малиновскому, в чем суть метода и какое он имеет значение, но он прервал меня и сказал: «Мы послушаем Вас на эту тему когда-нибудь потом, а на этот раз, не согласились ли бы Вы сделать нам сообщение об Израиле. У наших академиков есть большой интерес, к тому, что там происходит. И не просто об Израиле, а под названием „Идеология для Израиля“. Дело в том, что у нас тут ходит сейчас и вызывает достаточно бурное обсуждение брошюра Амосова „Идеология для Украины“. Так вот, я хотел бы, чтобы Вы построили свой доклад в контраверсии к позиции Амосова. Не бойтесь с ним спорить, он к критике относится весьма терпимо». Я согласился.

Амосов моделировал развитие общества в духе так называемых эконометрических моделей, устаревших и переставших применяться в экономике уже во времена амосовской молодости, в силу того, что предсказания по этим моделям редко сбывались. Он собрал большую статистику по динамике изменения разных экономических и социальных параметров, вроде выпуска и потребления той или иной продукции, цен, зарплат и т. п., и просто экстраполировал каждый из параметров в отдельности на будущее. При этом он не учитывал функциональных связей между параметрами. Эконометрические модели потому и были отброшены, что, не учитывая этих связей, не могли давать правильных предсказаний, за исключением тривиальных случаев. Что касается идеологии, то она сводилась у Амосова только к заботе о материальном благосостоянии общества и совершенно отвлекалась от таких параметров, как духовность и прочее.

Все это я изложил в первой части доклада, а что касается идеологии для Израиля и для Украины, то акцент сделал именно на духовности, утверждая, что, во-первых, «не хлебом единым», а во-вторых, в бездуховном и аморальном обществе намного тяжелее решать и экономические проблемы. (Хотя само собой, что экономические проблемы не решаются с помощью одной лишь духовности и морали). Когда я закончил, на меня обрушился шквал негодования академиков, смысл которого был: как ты осмелился критиковать самого Амосова и кто ты вообще такой. Ну, я отбивался, пытаясь вернуть выступавших к теме и аргументам. Но как говаривали прежде, вотще.

После всего поднялся Амосов и сказал, что, а вот ему доклад понравился. Чем он ему понравился, он не уточнил, но спросил меня, чем отличается дух и духовность, о которых я говорю, от пасионарности по Льву Гумилеву. Я тогда Л. Гумилева не читал и ничего про него не слыхал, несмотря на то, что он был изрядно популярен в соответствующих кругах. Но свою популярность он приобрел тогда, когда я был в Израиле, а по приезде я еще не успел пересечься с этой его популярностью. Ну, потом я познакомился с теорией Гумилева и понял, что Амосов ничего не понял в моем докладе, а его похвала была просто хорошей миной при плохой игре. Иначе он не мог бы задавать этот вопрос. Дело в том, что пасионарность и духовность – это не только не одно и то же, но это вещи скорее противоположные, чем схожие. Пример пассинарности – это агрессивность диких племен, а пример духовности – смирение глубоко верующих монахов. (Чтобы не было недоразумения, поясню, что духовность не обязательно связана с религией, может быть духовность и совсем другого плана. Ну а кого интересует более подробно, что я понимаю под духовностью, отсылаю к своим книгам: “Неорационализм” (часть 5-я, Место духа в рационалистическом мировоззрении) и “От Моисея до постмодернизма”).

После выступления Амосова дальнейшее обсуждение прошло уже в благостной атмосфере, хотя по существу эта заключительная часть, как и первая, и обсуждением не была, а так какие-то расплывчатые любезности, вместо нападок не по существу перед этим. А ведь тогда среди присутствовавших были настоящие ученые, известные мне по своим работам до того. Кроме Амосова и Малиновского там были Митропольский и Ивахненко. С книгой Боголюбова и Митропольского по теории нелинейных колебаний я был знаком еще по аспирантуре и восхищался ею. Я не сомневался (и не сомневаюсь и сейчас), что такие люди, как Митропольский и Ивахненко, не могли не понимать, что эконометрический подход Амосова к проблеме неверен. Кстати, эти двое и не выступали с нападками на меня, просто молчали. Поддержать меня против Амосова они не хотели, чтобы не обидеть его, а нападать на меня, зная, что я прав, не позволяла научная честность.

 Но эти два случая и другие подобные иллюстрируют хоть и печальное явление, но явление, о котором я уже тоже знал. Они демонстрируют, что академики и вообще ученые в наши дни способны покрывать или даже защищать от нападок извне своих ошибающихся или даже просто бездарных коллег, исходя из своих «бубновых» интересов: корпоративной чести, психологического комфорта в коллективе, отношений с начальством и т. д. Я даже писал об этом. Например, о том, как, когда Юля Тимошенко последний раз была премьером, она провозгласила необходимость реформы украинской науки в связи с ее низкой эффективностью. Это угрожало всякой научной бездари и посредственности. И тогда ученые по своей инициативе собрали всеукраинский съезд, который состоялся в филармонии. На нем выступали настоящие ученые и грудью защищали бездарных коллег из своих институтов и всей украинской науки в целом. Мол, смотрите, каких замечательных результатов добился лично я и моя лаборатория, а вы говорите о низкой эффективности украинской науки. А о том, что в соседних лабораториях его института и в других институтах просто зря проедают бюджетные деньги – ни гугу.

 Но то, что произошло на последнем семинаре у академиков, не укладывалось и в этот формат. Ведь я ни на кого из присутствующих или их коллег не нападал. Тут было одно из двух. Или неспособность понять то, что я предлагаю их вниманию, что вообще-то можно понять и простить: никто ж не является специалистом во всем. Но нельзя простить того, что они, не сознаваясь в своей некомпетентности, агрессивно на меня напали, закрывая тем дорогу важной для общества истине. Или они (некоторые из них) понимали, что я им предлагаю, и что я действительно это сделал, но во имя своих амбиций не желали признать этого, дабы на фоне того, что я сделал, не поблек их авторитет. Именно чудовищность этого напрашивающегося объяснения случившегося повергала меня в смятение, по причине которого я полтора месяца не брался за эту статью. Но вспомнил я еще, что в конце семинара, после того, как уже закончилось обсуждение, Малиновский рассказал присутствующим историю, в которой был явный намек мне, что они таки не понимают того, что я сделал. Не понимают, но не желают или не могут это признать, т. к. не признаваться в непонимании чего-либо, что по положению они должны, вроде бы, понимать – это норма в их среде.

История такова. Один харьковский физик, некто Адаменко, претендует на то, что он разработал теорию холодного термояда и тем самым осуществил вековую мечту человечества о неограниченном источнике дешевой энергии. И что он осуществил уже эксперименты, подтверждающие его теорию, и при этом попутно получил новые сверхтяжелые элементы и эти его эксперименты повторены и подтверждены рядом почтенных западных лабораторий. А вот в Украине его не «пущуют», как это у нас принято, и первый, кто стоит на его пути, это первый вице-президент Академии Наук, академик физик Наумовец. Адаменко и Малиновский каким-то образом оказались связанными и Малиновский пошел к Наумовцу хлопотать за него. И тот после первоначального заявления, что это – чушь собачья, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, признался ему с глазу на глаз: «Понимаете, нет у нас никого, кто мог бы разобраться в этой теории». И далее Малиновский обращается к аудитории за советом: стоит ли им коллективно обратиться к Наумовцу на предмет того, чтобы Академия Наук назначила какую-нибудь комиссию для разбора теории Адаменко. И решили, что не стоит. Потому что пока что Адаменко, хоть и не дают дороги, не финансируют его работ, не публикуют здесь в Украине, но, по крайней мере, ему еще не перекрыли полностью краник. Он у себя в институте имеет лабораторию, продолжает свои эксперименты, опубликовал на западе книгу совместно с каким-то маститым итальянцем и есть шанс, что там, на Западе он и пробьется. Конечно, Украина на этом потеряет (по сравнению с тем, как если бы его сначала здесь признали), но пусть лучше так, чем, если в результате обращения Наумовец закроет лабораторию Адаменко и лишит его вообще возможности продолжать работу.

Ну, как, читатель, не слабо? Это похлеще всего того, что я рассказал выше из моего личного опыта. Это как из какого-нибудь фантастического романа – антиутопии взято. Да нет, пожалуй, и в романах такого не сыщешь. Ученый предлагает спасение человечества от энергетического голода, а первый вицепрезидент Украинской Академии Наук не только что не дает дороги этому открытию, не ставит его на широкое обсуждение, но способен удушить его в зародыше во имя спасения своего престижа, поскольку у него ума не хватает, разобраться в предлагаемой теории. И что еще страшнее, речь не идет о фантастическом злодее из фантастического же романа, а о чем-то, что стало уже вполне нормальным в научной академической среде, чем уже никто из посвященных, т. е. ученых не возмущается, а все принимают, как данность, с которой надо просто считаться. А вот широкие массы не посвященных, не ученых и не знакомых изнутри с положением вещей в науке, ничего об этом не подозревает и им трудно в такое не то, что поверить, но даже вообразить такое. При такой Академии Наук стране не нужно ни внешних врагов, ни внутренней 5-й колоны. Ведь наука сегодня – не только главная производительная сила, но она и, прежде всего, Академия Наук, является одним из важнейших институтов общества, оказывающим мощное влияние на самые разные процессы, текущие в нем.

 Вот, например, правительство решает, строить или не строить атомные электростанции. Правительство состоит из политиков. Они без помощи ученых не могут определить, насколько это дело рискованно, опасно и оценить альтернативы. Они обращаются за советом в Академию Наук и вынуждены принимать этот совет на веру. Так что формально это важнейшее для страны решение принимает правительство, а по сути его принимает Академия Наук.

 Мало того, Академия Наук и не ждет, пока к ней обратятся за советом, она в лице своего главного атомщика, академика Барьяхтара активно лоббирует такое решение. Еще до того, как решение строить штук 30 атомных станций в Украине, дабы экспортировать электроэнергию было принято правительством, Барьяхтар всюду выступал с призывами строить и с уверениями, что это безопасней, чем тепловые электростанции, т. к. не загрязняет окружающую среду. И правительство (я имею в виду власть в целом, начиная с президента) ему поверило. Оно ж у нас доверчивое. И кому тогда верить, если не главному в стране атомщику? Но когда Барьяхтар выступал со своей пропагандой на междисциплинарном семинаре в Политехническом Институте, то, понимая, что перед ним аудитория, немножко больше разбирающаяся в предмете, чем правительство, отличающая, в частности безопасность на предмет загрязнения (тоже не доказанную) от безопасности на предмет взрыва, не мог обойти молчанием взрыв на Чернобыльской АЭС. Был, конечно, говорит, взрыв на ЧАЭС, но это потому, что работавшие там специалисты имели плохую профессиональную и моральную подготовку. Этих специалистов, говорит, готовили где-то там (не помню где), а вот, если их подготовку отдадут КПИ, т. е. ему лично, то будет все в порядке и «по железу и по мясу», т. е. и профессионально и морально. Когда дошло до обсуждения, я спросил его: «Вы не возражаете ведь против того, что последствия взрыва на атомной станции, если уж он произойдет, могут быть в тысячи (миллионы) раз разрушительнее, чем – на тепловой?». – «Нет – говорит – не возражаю». – «Но тогда ведь и моральность специалистов надо увеличить в тысячи раз, чтобы сравнялась безопасность на случай взрыва. И Вы можете в тысячи раз увеличить эту самую моральность специалистов?» – «Должны» – ответил Барьяхтар.