Текст книги "Наука и лженаука"

Автор книги: Александр Воин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

32. Воин А. От Моисея до постмодернизма. Движение идеи», Киев, 1999, Феникс, 120с.

                  Современная наука и

              единый метод обоснования

      Начну с того, как современная наука воспринимается «широкими массами трудящихся», т. е. в данном случае более-менее интеллигентным читателем, интересующимся наукой. Для этого приведу пару коротких писем, из числа получаемых мной, с комментариями на мои статьи, связанные с единым методом обоснования. Вот комментарий «Товарища Хальгена» (так он себя назвал) на мою статью «Кризис рационалистического мировоззрения и неорационализм»:

     «Статья очень интересная, познавательная. Скажу одну свою мысль: современным миром правит уже не рационализм, ибо почти ни у кого нет потребности откапывать „высшие научные истины“ или создавать „идеальное общество“. Главный рулевой нынешнего времени – дебильный сынок рационализма, именуемый прагматизмом, у которого на лбу выколото „истина = полезность“. И если современные ученые еще чего-то ищут, то скорее руководствуются не рационалистическим принципом стремления к познанию, а стремлением получить грант, что вполне соответствует духу прагматизма. У грантодателей тоже свои интересы, часто далекие от науки, и, чаще всего, вписывающиеся в ту же самую формулу. И вообще держу пари, что при сохранении нынешнего мироустройства в ближайшие 50 лет не произойдет ни одного серьезного научного открытия, зато будет найдено еще 150 доказательств происхождения человека от обезьяны (надо же чем-то потешиться), и изобретено 1500 новых сортов жевательной резинки. Вот и вся гносеология современного мира!»

     А вот письмо Геннадия Ивченкова по поводу моей статьи «Современная интеллигенция»:

    «С интересом прочитал вашу статью. Дело в том, что примерно полгода назад на lenta.ru можно было задать вопросы самому „великому инквизитору“ – председателю этой „комиссии по лженауке“ академику Круглякову. В частности, я задал ему два вопроса: существует ли подобная комиссия еще где-нибудь кроме России, и, считаете ли вы что в современной официальной науке могут существовать общепризнанные, но ложные теории, как, например в средние века – принцип 4-х элементов, физика схоластов или флогестон в 18 веке, или это все в прошлом?

На первый вопрос он не ответил, а на второй написал, что вопроса не понял, что мол такое «официальная наука»? Понял же он это все прекрасно, просто ответить ему нечего. Как я понял эта «комиссия» – сборище академических профессоров-догматиков, время творчества которых давно прошло и они годами преподают студентам по пожелтевшим конспектам.

Как я понимаю, физический эксперимент и реальная физическая модель – это в чистом виде объективный идеализм – все по Платону (по теням на стене пещеры (эксперименту) найти истинный образ того, кто дает эту тень (истинную физическую модель)). Это крайне сложно и в результате рождаются химеры – физические модели не имеющие ничего общего с реальностью. Мало того, эти «модели» часто дают правильный результат и предсказания. Один и тот же эксперимент можно объяснить совершенно разными моделями. Например, оказывается братья Монгольфьер использовали не закон Архимеда, а принцип 4-х элементов – соединили горячий и летучий огонь с летучим воздухом, а так как огонь связан с дьяволом, то в солому добавляли шерсть от козла! И, представьте, полетело! Карно открыл свой цикл на основе теории флогестона! И, интересно, что самым простым объяснением эксперименту является самый неправильный! Вначале кажется, что науку придумал бог, чтобы люди постепенно понимали его промысел и творение, затем понимаешь, что делал это он вместе с дьяволом, и это все под редакцией лешего, пытающегося утащить путника (ученого) в болото (в тупик, из которого выбраться очень сложно). Примеров предостаточно! Современная наука это лес с химерами, некоторые ни на что не похожи, а некоторые – гибрид истины и обмана, как на картине Босха – там есть нечто очень похожее на испанского идальго – шляпа с пером, горящие глаза, шпага, а внизу жабьи лапы и хвост».

     Подобными высказываниями о науке (не связанными уже с моими работами) полон интернет, особенно на таких cерверах как, например, www.inauka.ru. Что в этих двух и подобных им взглядах на современную науку верно, а что неверно и каково действительно состояние современной науки?

      Геннадий Ивченков прав в том, что один и тот же эксперимент можно по-разному истолковывать на основе разных моделей. Мало того, и ученым, прежде всего физикам, и философам, работающим в области теории познания, хорошо известно, что не только один эксперимент, но множество опытных данных в некоторой области действительности можно накрыть выводами, получаемыми из разных систем аксиом – постулатов (ну, или из разных моделей в терминологии Ивченкова). Весь вопрос только в том, как это обстоятельство воспринимать с философской точки зрения и как с ним жить в реальной науке. Если признать, что все подобные системы аксиом (модели) равноправны, что сегодня и делается, то мы неизбежно придем к тому восприятию науки, которое демонстрируют Хальген, Ивченков и другие, и к тому состоянию науки (и в немалой степени и общества в целом), которое мы имеем на сегодня.

     Действительно, что делает сегодня наука с такими «равноправными» моделями, описывающими имеющиеся экспериментальные факты и наблюдения в некоторой области действительности?  Если отбросить в сторону ни к чему не ведущие споры сторонников разных таких моделей, то фактически наука просто ждет, пока появятся новые экспериментальные данные или наблюдения в данной области и окажется, что некоторые из конкурирующих моделей не «ложатся на эти факты». (Т. е. выводы из этих моделей не соответствуют этим фактам). Такие модели отбрасываются подобно тому, как в свое время были отброшены модели флогистона, 4-х начал и т. п. При этом иногда остается одна неотброшенная модель и тогда все радостно вздыхают: вот она, наконец, доказанная теория и истина в конечной инстанции. А иногда не остается ни одной наличной, ложащейся на новые данные (как это, например, произошло  после опыта Мйкельсона в физике) и тогда научный мир приходит в смятение и начинаются срочные поиски новой модели.

    Что же мы видим, как писалось в старом французском букваре, «на этой прелестной картинке»? Мы видим, что, с одной стороны, положение в сегодняшней науке не столь мрачно, как то кажется Ивченкову, Хальгену и иже с ними. Наука движется вперед, развивается поступательно, отбрасывая время от времени свои собственные заблуждения и создавая новые модели, обладающие в каком-то смысле большей познавательной силой, чем отброшенные. Не прав также Хальген, полагая, что наука перестала создавать новые фундаментальные модели. Физика, например, в последнее время просто утопает в новых фундаментальных идеях, гипотезах и теориях. Вот навскидку только несколько: теория струн, теория торсионных полей, теория темной материи и т. д. Но с другой стороны, при таком положении вещей, при таком пути развития науки мы все время остаемся в ситуации принципиального отсутствия полной надежности выводов науки. Т. е. в ситуации, в которой мы никогда не знаем заранее, на каком разе применения успешно работавшей до этого модели мы, грубо говоря, сломаем себе шею.

    Насколько это свойство науки существенно для нас, зависит от того, в какой области действительности мы применяем наши модели. Если, скажем, речь идет о легкой промышленности, то тут этот недостаток науки пренебрежим в сравнении с преимуществами ее применения. Ведь наука позволила нам увеличить производительность труда в этой промышленности в тысячи раз, а если там иногда что-то не получается, то «тьфу на него». Если речь идет о производстве самолетов, то тут свойство научных моделей время от времени давать сбой уже несколько раздражает, но выгоды от применения все равно таковы, что стерпеть этот недостаток вполне возможно. Но если речь идет об атомных электростанциях, или об оценке некоторых направлений научно технического прогресса, способных радикально изменить окружающую нас действительность и даже нас самих (например, развитие генной инженерии), то тут уже не так просто сказать, что перетянет: ожидаемая польза от применения соответствующей научной модели или вероятный вред. Ну, а уж если речь идет о физических экспериментах типа адронного колайдера, когда существует принципиальная возможность уничтожения всего человечества и сторонники проведения эксперимента уверяют нас, что по их теории это не случится, но гарантировать это нам они, согласно вышесказанному, не могут, тогда, как говорится, уж извините.

     Все вышесказанное касается естественных наук, а есть еще гуманитарные. Здесь вышеописанное свойство ненадежности научных моделей (при том, что степень ненадежности здесь несравненно выше, чем в сфере естественных наук) вносит свои обертона в получаемую картину. Вот, например, претендующий на высокую научность марксизм, к тому же трактующий науку, как абсолютно надежную и не меняющую своих моделей, уговорил нас строить социализм. А потом оказалось, что либо мы вышли за пределы применимости этой модели (как в случае с моделью Ньютона при скоростях близких к скорости света), либо Марксова модель вообще далека от того, чтобы быть научной. Но пока это выяснилось, прошло 70 лет с массовыми репрессиями , нищетой и т. д.

     Ко всему этому надо добавить, что по мере роста научно-технического прогресса значение принципиальной ненадежности моделей современной науки нарастает. Ведь на заре этого прогресса мы не строили ни атомных станций, ни коллайдеров. А что касается социальных моделей, то человечество создавало их, конечно, и до появления науки Нового Времени и тогда, как и сейчас, обжигалось на их не абсолютной надежности. Но вера широких масс в надежность таких моделей (пока их ненадежность или неправильность не становилась очевидной на опыте) сама по себе играла положительную роль, спасая общество от нигилизма и связанной с ним деморализации. А научно-технический прогресс, вскрыв принципиальную ненадежность научных моделей, в сочетании с провалом конкретных социальных проектов типа марксизма, привел к эпохе модернизма – постмодернизма с их нигилизмом и вытекающими из него последствиями. Развившееся же, как реакция на это, возрождение религиозности, может лишь отчасти (если вообще может) компенсировать утрату веры в надежность науки. Поскольку религия не дает и не может дать ответа на животрепещущие вопросы типа строить или не строить коллайдеры и атомные станции, или какую модель общественного устройства принимать, или какие экономические реформы приведут к успеху, а какие нет.

     Таким образом, существующее в обществе недовольство состоянием науки и утрата веры в нее, хоть и базируется на не совсем верных представлениях о сути современного научного познания, но с другой стороны, имеет под собой веское основание. А ситуация в науке и вокруг нее, чем дальше, тем больше требует разрешения. Причем очевидно, что создание комиссии по борьбе с лженаукой проблемы не решает. Я утверждаю, что решение этой проблемы дает только разработанный мной единый метод обоснования научных теорий.

     Метод и его приложения изложены в одноименной книге и многих статьях, часть из которых опубликована в философских журналах и сборниках. (И большинство опубликованных и все неопубликованные статьи и книгу можно найти на сайте моего института www.philprob.narod.ru). Метод этот не придуман мною на ровном месте. На самом деле он выработан в процессе развития естественных наук, но до сих пор применялся в них на уровне стереотипа естественно научного мышления и по образцам, главными из которых были механика Ньютона и электродинамика Максвелла. В гуманитарных науках он практически до сих пор был неведом и не применялся даже на уровне стереотипа.

      В работах по единому методу обоснования и в моей теории познания («Неорационализм», Киев, 1992), на которой базируется метод, я показал, что, если научная теория обоснована по единому методу, то существует область действительности, в которой выводы этой теории будут гарантированно истинными, и мы можем заранее определить минимальные границы этой области. Если теория не обоснована по единому методу обоснования, то, даже если выводы из нее соответствуют всем имеющимся на сегодня опытным данным из некоторой области действительности, нет никакой гарантии, что они будут соответствовать новым данным в этой же области. Т. е. это вообще не научная теория. Таковыми являются теории флогистона, 4-х начал и им подобные. Если же существует несколько теорий, описывающих по видимости одну и ту же область действительности, и все они обоснованы по единому методу, то на самом деле они описывают несовпадающие области действительности, хотя и имеющие общую часть или в частном случае, включающими в себя одна другую. Таковыми являются, например, теории Ньютона и Эйнштейна. Теория Ньютона гарантирует нам истинность своих выводов в области действительности, где, в частности, скорости далеки от скорости света. А теория Эйнштейна гарантирует истинность своих выводов в более широкой области (хотя тоже не в бесконечной, это принципиально), включающей в себя предыдущую. Границу применимости теории Ньютона (по скоростям) мы обнаружили, только перейдя ее (границу) в опыте Майкельсона. При этом ничего страшного для человечества или его части не произошло. Но при применении, например, социальных моделей за пределами их применимости результаты всегда были и будут печальными или даже трагическими для весьма многих людей. Еще хуже будет, если мы применим теорию, типа доказывающей безопасность адронного коллайдера, за пределами ее применимости. Отсюда видно, насколько важно знать заранее границы применимости научных теорий. Единый метод обоснования позволяет нам как определить, какие теории являются обоснованными, т.е. действительно научными, а какие необоснованными, так и определить наперед минимальные границы применимости, гарантированной истинности обоснованных теорий. (А необоснованные теории не имеют никакой области гарантированной истинности их выводов).

     Теперь по поводу химерности научных моделей, о которой пишет Ивченков, или о тенях на стене пещеры по Платону. Если перевести это на язык современной философии, то речь идет о том, дает ли нам наука подлинную онтологию. То обстоятельство, что наука время от времени меняет свои понятия (электрон – заряженный шарик, затем электрон – заряженное облако, размазанное по его орбите вокруг ядра, затем  – пакет волн и т. п.) и то, что в ней одновременно могут существовать разные модели, описывающие одну и ту же область действительности, порождает не только у Ивченкова ощущение ее химерности и «теней на стене пещеры». И среди ученых и среди философов сегодня господствует мнение, что наука не дает нам подлинной онтологии. Конечно, с узко практической точки зрения с этим можно жить: наука дает нам новую технику и технологии, а онтология – это блажь. Но такая точка зрения – это тот самый прагматизм, который вызывает возмущение Хальгена. И неважно, что таких, как Хальген, немного. Подавляющее большинство, хоть и не формулирует свои ощущения таким образом, но, тем не менее ощущает (справедливо или нет) «химерность» современной науки. А это меняет мировоззрение общества, порождая нигилизм. Неверие в науку порождает неверие в необходимость соблюдения морали. Последствия такого изменения для общества и даже для самого научного сообщества трудно переоценить. Сначала в погоне за прагматизмом, т. е. за сугубо материальными благами, мы пренебрегаем мировоззрением общества, а затем удивляемся, почему у нас не идут, не дают результата никакие экономические реформы. «Там у их», скажем в Китае, точно такие же реформы дают результат, а у нас не дают. И глобальный финансово – экономический кризис тоже произрастает из этого прагматизма.

      Единый метод обоснования позволяет пролить свет и на этот предмет. В работах по методу я показал, что хотя абсолютная онтология не достижима, но последовательно сменяющее друг друга, обоснованные по единому методу фундаментальные теории создают ряд онтологических представлений, сходящийся к абсолютной онтологии на бесконечности. Т. е. онтология, даваемая наукой, хоть и не абсолютна, но это уж никак и не химеры. Все это, естественно, при соблюдении наукой своего метода обоснования. (Как именно единый метод обоснования позволяет отделить науку от не науки, определить границы применимости теорий и т. д., читатель может выяснить, прочтя вышеупомянутую книгу о едином методе).

     А вот что касается этого самого соблюдения, то, вопреки априорному ожиданию, степень приверженности науки своему методу по мере развития науки не растет, а падает и сегодня достигла критической фазы. Т. е., если перевести это на язык Ивченкова, то можно сказать, что современная «официальная» наука не только содержит ложные (не обоснованные по методу) теории, но средняя обоснованность современных теорий (фундаментальных) сегодня ниже, чем во времена Ньютона и Максвелла и продолжает падать.

      Потоп спекулятивных работ и просто пустопорожней болтовни, заливающий сферу гуманитарных наук и особенно философии, публично признается многими профессионалами, работающими в этой области, и сопровождается призывами к внедрению в сферу гуманитарных наук методов естественных наук и в частности математики. При этом выясняется, что сделать это не так просто и можно копировать формально методы естественных наук и применять сколь угодно высокую математику в гуманитарной сфере и при этом все равно выдавать за науку откровенную халтуру. Ведь любую бредятину, не имеющую никакого отношения к действительности, можно нафаршировать математикой (и фаршируют, и делают на этом кандидатские и докторские диссертации, и доползают чуть ли не до академиков), но от этого она никакого отношения к действительности не приобретет. (На Западе все чаще звучат сегодня голоса, что последний кризис был спровоцирован именно применением математических моделей в банковской сфере).

     В сфере естественных наук дела в этом отношении обстоят, конечно, лучше, чем в гуманитарной, но несравненно хуже, чем они обстояли в ней же во времена Ньютона и Максвелла. Об этом свидетельствует, в частности, само создание комиссии по борьбе с лженаукой. Если бы не ходили, в качестве научных, ложные теории, не было бы нужды в создании комиссии. Только вот комиссия сама по себе без наличия четких и объективных критериев, отделяющих науку от лженауки, ничего не может сделать. Мало того, такая комиссия может наносить вред науке, зачисляя новые подлинные и важные при том теории в лженаучные. О том, что такое не раз происходило, мы знаем из истории науки по тем случаям, когда долго считавшаяся ложной теория в конце концов признавалась. Такое имело место, например, с теорией, описывающей влияние гравитационных колебаний на различные процессы на Земле, зачинателем которой является Чижевский. А сколько было таких истинных теорий, которые будучи зачислены в ложные, были утрачены человечеством навсегда, можно только догадываться.

     Почему же произошло и продолжает происходить это «сползание» науки? Оно произошло по двум причинам. Во-первых, потому что единый метод обоснования до сих пор не был представлен эксплицитно, а существовал лишь на уровне стереотипа мышления. А во-вторых, потому что наука по мере своего развития распространяется на области действительности все более сложные для изучения и формального описания. Для более простых задач ученым естественникам хватало владения единым методом обоснования на уровне стереотипа мышления. А чем задачи сложнее, тем менее достаточно такого владения и тем более наука погружается в состояние «химерности». Эту ситуацию может исправить только признание и распространение «писанного», т. е. эксплицитно представленного мной метода обоснования.

       Еще раз наука и псевдо наука

                              

        Сегодня на семинаре в доме ученных был доклад, посвященный влиянию мегалитических объектов – долменов на человека. Непонятные памятники времен неолита (хотя, как выяснилось, некоторые появились совсем недавно), разбросаны чуть ли не по всей планете – почему ж не попытаться выяснить, кто и зачем их построил. Начали исследовать. Оказывается, долмены – это нечто вроде резонаторов Гельмгольца, излучающих периодически ультразвук различной частоты, зависящий от размеров долмена и формы пробки, вставленной в его летку. Меняя пробку можно регулировать частоту. Сам факт ультразвука связанс пьезоэлектрическим эффектом кристаллов кварца в плитах песчаника, из которого сложены долмены.Звучание происходит от сжатия плит, а, следовательно, кристаллов, а сжатие происходит под влиянием приливно отливных волн, связанных с фазой луны, и гуляющих не только по морю, но и по суше(хотя, конечно, не с той амплитудой – в море до 17 м, а на суше – до 4-х см). Отсюда – периодичность. А не периодические – от сдвигов плит земной коры. (А все долмены расположены, якобы, по линиям стыка этих плит).

  До сих пор это – более-менее наука. Но далее начинается «и было мне видение». Плиты де подогнаны друг к другу так точно, как примитивные люди никак не могли сделать это сами. Далее, жрецы использовали долмены для вхождения в транс и для лечения. В пьезоэлектричестве они ни в зуб толкнуть, значит кто-то когда-то научил их как пользоваться и они, не понимая сути, пользуются и передают следующим поколениям умение пользоваться. Отсюда вывод – инопланетяне сделали и научили.

 Тут весь зал, состоящий из современных кликуш, хотя и с высшим образованием и может быть даже со степенями, тихо взвывает и начинает труситься без подключения к нему пьезоэлектричества и ультразвука. А между тем докладчик успевает проболтаться, что какое-то задержавшееся в развитии островное племя продолжало строить долмены еще в 19-м не то в 20-м веке и ученные успели их опросить, что и как. Пардон, пардон! При чем же тогда невозможность примитивным людям построить долмен? Эти островные долбаки были ж примитивные и строили без техники. Вместо того, чтобы вешать лапшу на мозги современным кандидатам наук и дебилизировать их еще больше ахинеей в духе Апокалипсиса (Здесь тайна), можно ж было поинтересоваться, а как же их эти островитяне строили. Вот куда должна была направиться немедленно мысль нормального ученого. Впрочем, даже без этих островитян можно сообразить, как, примерно, это делалось. Плиты песчаника – достаточно мягкий материал. Если тереть их одна об другую, они быстренько притрутся. Ну а дюжина (или несколько дюжин) первобытных амбалов, вооружившись кольями и веревками, запросто могли двигать одну плиту по другой туда – сюда.

А как они додумались? А как кошка или собака «додумывается» поесть вполне конкретную травку, когда она больна? Ах, это – инстинкт! А у первобытного человека не было инстинктов? Они есть и у нынешнего даже остепененного, хоть и ослабели. Кроме того, «инстинкт» – это такое слово, которое ничего не объясняет. Не ясно в частности, чем отличается инстинкт от интуиции. А интуиция – это то, чем пользуется и современный ученный в своей работе. Он ведь сначала что-то такое чувствует, какую-то общность, связь, идею, и только потом извлекает это из подсознания в сознание и, наконец, облекает в слова.  А кошка ничего в слова не облекает, за неимением у нее таковых, а просто чувствует, какую ей травку надо есть. На такой интуиции (а не с помощью инопланетян) накоплено древними огромное количество прикладных знаний типа ноу хау, т.е. знаний что надо делать для достижения того или иного результата без подлинного понимания, как этот результат с этим деланием связаны. Сочинялись и объяснения, как одно с другим связано, но не научно рациональные, а интуитивно мифологические. Иногда это был чистый бред с точки зрения современной науки, вроде: «Море волнуется, потому, что Нептун сердится». (Хотя этот бред мог быть великолепно поэтическим). Иногда это были более-менее гениальные интуиции, вроде китайских иней, яней и меридианов. Тем не менее, даже будучи гениальными, это – всего лишь интуиции и мы сейчас переводим их на язык нормальной рациональной науки. Зачем нужно переводить? Спросите об этом у китайцев, которые не пожелали оставаться при своей гениальной интуиции и бурными темпами осваивают европейскую рациональную науку.

    Так и шаманы «додумались» до долменов. А еще скорей они сначала находили долменообразные естественные образования в виде пещер, гротов, случайных нагромождений плит и т.п. И будучи от природы наделенными экстрасенсорными способностями (шаманы) ощущали их воздействие на себя. Ну и т.д.

     Эта история – еще один пример того, как отсутствие признанного единого метода обоснования в науке приводит к профанации самой науки и дебилизации населения.  Его можно добавить к тем, что я дал в «Науке под ключ» и сей предмет полезно иллюстрировать еще и еще. Но не следует при этом впадать в другую крайность и заключать, что если настоящая наука не установила еще существования инопланетян и посещение ими Земли в прошлом, то этого не может быть и такую возможность не следует рассматривать в принципе.

Креационизм,  Большой Взрыв и апдукция

        Все это и многое другое сочетал в своей лекции в рамках лектория «Мир сотворен – ученые доказывают это на фактах» (21.05.06) д. ф. м. н., руководитель лаборатории Института Ядерной Физики Украины В. Ольховский. Конечно, ничего плохого в том, что ученый физик является одновременно верующим человеком и в качестве такового ищет возможности примирения религии с наукой, нет. Можно только приветствовать такое благое намерение и усилия в этом направлении..., если это делается честно. К сожалению, в данном случае это – пример распространенного ныне явления, которое я назвал бы постмодернизмом в науке, религии и вообще сфере духа. Суть явления легче всего понять, сравнив его с модернизмом. Модернизм декларативно отвергал религию, дух, мораль, высокое искусство, кичился этим, бранился, эпатировал респектабельную публику голыми задницами и заявлениями типа «Долой Бетховена». Постмодерны, сохранив нигилистическое отношение модернизма к духовным ценностям, уже не атакуют их в лоб, а тлят изнутри, громогласно выдавая себя за поборников оных и еще зарабатывая себе на масло к хлебу апологетикой, скажем, Христианства (что не лишне при довольно скудной зарплате ученых сегодня в Украине).

    Господин Ольховский доказывал сотворенность мира через полное отрицание эволюции. Сегодня есть немало ученых, верящих в Бога и считающих, что эволюция это и есть путь сотворения мира Богом. Но Ольховскому этого мало и он выкладывает те проблемы эволюционной теории, которые сами эволюционисты и открыли и ни от кого не скрывают, как нечто открытое им и начисто опровергающее возможность эволюции как таковой. Ну, например, то, что в окаменелостях не найдено так называемых промежуточных видов: эволюционные ряды внутривидовой эволюции более – менее прослеживаются, а вот переходы от вида к виду пусты, не заполнены промежуточными полу, четверть и т. п. видами. Не могло же в один скачок, при переходе от вида, у которого еще не было глаз, появиться сразу такой сложный органа, к тому же сложнейшим образом встроенный в остальной организм (нервы, головной мозг и т. п.). Почему же нигде не найдено существ с чем-то вроде полуглаз?

    Как я сказал, это – одна из реальных проблем эволюционной теории, теории отнюдь еще не достроенной, что признавалось и признается всеми учеными эволюционистами, начиная с Дарвина. Но господин Ольховский опускает тот факт, что есть гипотезы, разрешающие эту проблему. Например, теория так называемой запрограммированной эволюции академика Берга. Важно, что это – не чистой воды гипотеза, а опирается на факты, собранные Бергом. В частности, он обнаружил (на всяких там ископаемостях) явление так называемого опережающего развития признака, которое прямо проецируется на случай с глазом. Суть явления в том, что у отдельных представителей некого вида появляются эти самые полуорганы (полуглаза), которые в силу своей недостроенности еще не функционируют и посему не могут давать никакого преимущества в борьбе за выживание тем особям, у которых они появились. Затем эти экземпляры с полуглазами (условно, потому что у Берга речь идет не о глазах именно) исчезают на значительный период (в окаменелостях), а затем появляется уже новый вид со вполне сформировавшимся признаком (глазами).

    Это дает возможное, причем весьма вероятное объяснение, почему не находятся промежуточные полу и четверть виды. Во-первых, как видим, кой-какие все же находятся. А то, что остается при этом много незаполненных межвидовых переходов, объясняется тем, что процесс эволюции носит, условно говоря, квантованный характер. Устойчивостью обладают лишь сложившиеся виды со вполне функционирующими новыми органами. Эти устойчивые виды размножаются в огромном количестве и занимают свою экологическую нишу. А промежуточные существуют лишь в малом числе экземпляров и вероятность обнаружения их остатков на порядки меньше. Вот они и не найдены до сих пор (в большинстве случаев).

    Но критика существующих эволюционных теорий у Ольховского, хоть и не добросовестна, но еще куда ни шло. А вот «доказательство» им сотворенности мира через Большой Взрыв – это уже сплошная «апдукция». Ольховский подает теорию Большого Взрыва как доказанную и принятую всем мировым сообществом, попросту умалчивая о том обстоятельстве, что не малая часть физиков сегодня исповедует конкурентную теорию пульсирующей Вселенной. «Доказательство» Большого Взрыва он строит на эффекте Доплера, из которого следует разбегание галактик с определенной скоростью, откуда путем нехитрой арифметики вычисляется момент, когда все галактики были в одной точке, т. е. момент Большого Взрыва. А, кроме того, с помощью столь же нехитрой арифметики делается подсчет возраста Вселенной, отправляясь от периода полураспада определенных радиоактивных элементов, причем оба метода подсчета дают достаточно близкие результаты.

    Тут Ольховский решает продемонстрировать элемент уважения к интеллектуальным способностям аудитории и выкладывает часть слабых мест своего «доказательства». Оказывается, приведенный им расчет возраста вселенной по радиоактивному распаду был построен на допущении, что все вещество во вселенной находится и всегда находилось в том же состоянии, что и сегодня на поверхности Земли, т. е. в виде молекул и атомов, у которых ядра защищены электронными оболочками. Но известно, что внутри звезд и вообще везде, где вещество находится в состоянии плазмы, скорость распада в тысячи раз больше. Точно также скорость распространения света по некой теории, насколько я понимаю, далеко не всеми пока принятой, в прошлом была гораздо большей, чем сегодня, и с учетом этой поправки получаем скорость разбегания Вселенной по Доплеру тоже в тысячи раз меньшей. И хотя теперь возраст Вселенной оказывается порядка 10 тысяч лет вместо 10 миллиардов лет по прежнему расчету, но опять – как бы довольно близкие результаты по двум методам расчета. Чувствуя зыбкость этого своего построения, Ольховский заключает: "Ну, конечно, тут есть еще всякие проблемы (следует неопределенный жест рукой), но, тем не менее, мы должны это принять в качестве доказательства на основе апдукции. Замечая немое изумление аудитории при слове «апдукция», Ольховский поясняет: «Апдукция – это метод доказательства научных теорий, принятый на Западе уже 150 лет, но в Союзе его не признавали и потому вы о нем не слыхали.» – Пардон, блин, пардон – хочется воскликнуть здесь – как же это советская физика, которая тоже вроде была не «хухры-мухры», а главное была частью мировой физики, а не какой-то отдельной советской физикой («Газы расширяются согласно указаниям партии» существовало только в анекдотах), обходилась без принятого на Западе метода обоснования теорий и даже слыхом о нем не слыхала? И что это такое апдукция и откуда она вылупилась на наши темные головы? – Предвосхищая последний вопрос, Ольховский поясняет: есть индукция, есть дедукция, а есть апдукция, изобрел ее некий Пирс и именно с ее помощью, а не с помощью дедукции, (как нам внушали), делал свои выводы еще Шерлок Холмс. Сводится она к принципам непротиворечивости (замечу, всеми признаваемый принцип, только далеко не достаточный для обоснования – доказательства), еще чего-то и «Бритвы Окамы». «Бритва Окамы» – это, упрощенно, требование простоты теории. При такой расшифровке брови у части слушателей полезли еще выше вверх от изумления. Да неужто советские физики не слыхали о противоречивости и простоте? О них же знали даже советские школьники, а те из них, что поразвитее, слышали и о требованиях красоты и даже странности, предъявляемых к новой большой физической теории, требованиях, о которых уже давно разглагольствовали советские физики еще громче, чем их западные коллеги. Только все эти «простота», «красота», «странность» никем из нормальных физиков не воспринимались как доказательство истинности теории. Это лишь признаки, повышающие вероятность теории оказаться истиной. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что греки на определенном этапе полагали, что «море волнуется, потому что Нептун сердится». Просто? – Очень просто, проще некуда, но к истине, как мы знаем теперь, отношения не имеет.