Текст книги "Контора Кука"

Автор книги: Александр Мильштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ах, так ты тут ещё и живёшь… – официант понимающе кивнул головой вверх, – недавно, наверно, иначе я бы тебя запомнил.

– Я просто не спускался сюда, пропускал всегда ваш этаж… Ну да, вообще-то не так давно, меньше года… А что, ты помнишь всех посетителей? Мне это интересно, я как раз размышлял о памяти на лица.

– Ты странный какой-то. Конечно, не всех.

Официант снял фартук и сел за Пашин столик, и похоже было, что он не соврал: судя по всему, рабочий день его был последним… Впрочем, день ведь ещё не кончился?

Паша не преминул об этом спросить.

– А, плевать, – сказал итальянец и показал всему моллу средний палец – обведя по кругу, – считай, что у меня пересменка.

– Да мне-то что считать, – сказал Паша, – мне-то всё равно… Но почему вы не делаете здесь такой кофе, как там?

– А зачем? Они и этот выпьют. И ты вот выпил. Они не чувствуют вкуса. Они вообще не люди, понимаешь? – сказал он, снова обводя рукой пространство, теперь уже без «пальца».

– Зачем тогда ты здесь живёшь?

– А ты зачем?

– Я-то не говорю, что они не люди…

– А я от армии спасаюсь… Не хотелось в армии служить, вот отец и позвонил родственникам, те ещё более дальним, и переправили меня – по цепочке. Эти – владельцы, почти не родственники, седьмая вода на киселе… Мороженое – это исторический наш бизнес в Германии, итальянский, национальный… Вот и вся история, дружище.

– А что, так плохо в Италии в армии? – поинтересовался Паша.

– Я не знаю, я там не был. Но я не могу спать в одной комнате с двадцатью чужими людьми… Не могу, и всё! – услышав это, Паша подумал, что надо перестать повторять за маклершей эти слова про молл, часть квартиры… чтобы лучше спать… впрочем, ночью молл пуст… – Так вот, знай, – говорил тем временем бывший официант, – в Италии в автомате эспрессо в тысячу раз лучше, чем здесь в лучшем ресторане… А почему – я и сам не знаю. Ну, не со зла мы так делаем, ну я не знаю, почему… Вода другая, наверно.

– Вода, – удивился Паша, – те же Альпы, только с другой стороны стекает…

– Те да не те… Вот проедь на юг три часа, зайди в первое же итальянское кафе, выпей кофе – и сразу всё поймёшь – про вкус… Да, я думаю, дело всё-таки в воде, у нас кофе хороший, у варваров – пиво… Вода. Да, она виновата… Скузи, – сказал он, после чего встал, нацепил фартук и быстро пошёл к раздаче.

Паша тоже встал, вышел за оградку кафе и пошёл дальше по прямой широкой улице без неба (купол остался далеко позади), туда, где раздавалась оглушительная попса и над толпой возвышался гигантский торт.

Если это всё можно было назвать отдельным городом – а почему бы и нет (была ведь там ещё как минимум одна улица, перпендикулярная «авеню», по которой шёл Паша), – то впереди была центральная городская площадь – на которой стоял торт…

Точно такой, как во всех этих старых гангстерских фильмах, где оттуда – из-под двойного дна и обычно на дне рождения любимого дядюшки – выскакивал, как из табакерки, чёртик с автоматиком и делал «пиф-паф-ой-ой-ой».

Только этот был побольше, и в нём мог бы поместиться не один гангстер, а целый взвод какой-нибудь каморры… И к этому торту не надо было подходить вплотную, чтобы понять, что он не сладкий… что он вообще бутафорский, из какого-то материала вроде пластика, полый внутри, что не обязательно означало, что там сидят автоматчики, конечно, но что-то такое тревожное витало в воздухе, Паша это чувствовал, снова мелькнул Манеж-99… но дело было не только в детском воспоминании, ещё до того, как он выиграл главный приз – розовый «гутшайн», то есть чек на сумму 530 евро, который можно было отоварить только в этом молле, разумеется… Так вот, ещё перед тем как он, просто ради прикола, решил поучаствовать в розыгрыше, постоял в очереди и прошёл в нишу… Паша что-то чувствовал, какое-то неслышное дребезжание пространства, – оно «фонило»…

А в торте была ниша, да, как бы отрезанный от него ломоть, в полутёмной глубине мерцал пульт с кнопками, и надо было набрать последовательность из четырёх цифр, после чего торт медленно поворачивался на 360 градусов. Это должно было напоминать о рулетке, наверно, а так в этом вращении не было никакой надобности, просто если цифры совпадали, высокая черноволосая девица в красном сарафане громко объявляла об этом, глянув на какой-то экранчик.

Розыгрыши были щедрыми – даже угадавшему всего одну циферку что-то да вручалось, чек на пять евро – можно шампунь купить, например, и – гуляй, рванина… Но Паша – набрав недолго думая «1, 2, 3, 4, 5», приговаривая «вышел зайчик погулять», – выиграл главный приз, и вот в этот самый момент – когда девушка в красном сарафане, белой блузке и высоких чёрных сапожках произносила «сенсационную» новость – в микрофон, нарастающим, как у диктора за кадром ток-шоу, голосом, каким объявляют выход популярного телеведущего…

Таким примерно, да… И в этот момент Паша не то чтобы потерял связь с реальностью – это от чека-то на пять сотен? Нет, конечно, и даже смешно ему было бы такое наше предположение… Хотя помимо этого неожиданного, идиотски-сумасшедшего какого-то выигрыша была ведь ещё эта толпа вокруг, а у Паши был, был этот самый «сценический синдром», который мы упоминали в самом начале, – и странно, что тоже ведь во время обряда его одевания … ну да, и был ведь тогда уже этот портал, где натуралы привыкали к виртуальной реальности, и Паша туда заглядывал пару раз, он давно забыл свой тамошний пароль, своего тамошнего, наспех сшитого, аватара, и даже как тот выглядел, он теперь уже помнил смутно… Но молл показался ему вдруг в этот момент куском внутреннего пространства того самого secondlife.com… При этом девушка – в ярко-красном сарафане и с чёрными, как смоль, похожими на парик, волосами… вдруг оказалась по эту сторону, то есть с той же стороны, где был он сам, Шестопалов, она была там реально – до корней волос…

Впоследствии она скажет в один прекрасный момент – когда он будет гладить эти волосы, – что ей кажется, будто он не только из-за них её… но вообще – только их и любит, – скажет она… а раз так – добавит: «Я оставлю тебе их на такой ручке – как от швабры… а сама улечу!»

Сказано – сделано. Только вот волосы тоже теперь парят где-то там, как крылья… Где?

Так как они не были париком, то, вероятно, вместе с ней… Вернёмся туда, где Паша ещё принимает из её рук длинный розовый конверт, звучит какой-то марш или дурацкий туш, люди вокруг пластмассового торта хлопают в ладоши, как будто Паша и девушка в красном сарафане только что разыграли перед ними спектакль – впору отвешивать поклоны…

Вот она наклонилась к его уху – Паша даже подумал, что она хочет его поцеловать, но нет, она говорит: «Привет, сосед!» («Халло, нахбар!»)

«А разве мы соседи?» – спрашивает Паша.

«Ты что, меня не заметил ни разу? Я живу на шестом этаже!»

Паша ей не верит, он думает, что это розыгрыш в розыгрыше…

Но и это ещё не всё, степенной ряд розыгрышей на этом не заканчивается, нет. «Это было только начало», – сказал Паша Ширину на его (Ширина) дне рождения.

Ширин в тот момент был уже сильно пьян, иначе вряд ли он, при всей своей склонности к «шампанскому остроумию»… прервал бы Пашу в таком месте – когда начались откровенности, чего раньше никогда не было… и начал рассказывать очередной анекдот.

«Розыгрыш лотереи в синагоге… вручают третий приз – магнитофон… а у Рабиновича записка с надписью „второй приз“ – он её вытянул из шляпы… он думает: „Наверно, телевизор… первый приз – машина, надо полагать, а второй тогда – цветной телевизор, не меньше…“ Его зовут, он поднимается на сцену и там ему вручают… какой-то кусок мятой ткани, какую-то серую тряпку… Рабинович поражённо лепечет: „Что это?..“ „Это, – говорят ему, – шарфик, который собственноручно связала жена нашего раввина!“ У Рабиновича невольно вырывается: „Да е… я жену вашего раввина!“ – „Нет-нет, – говорит ведущий, – это первый приз!“»

– Ну что, – сказал, смеясь, Ширин, – так у тебя примерно такой розыгрыш, я угадал?

– Нет, – сказал Паша, – нет-нет, всё по-другому, как-нибудь в другой раз расскажу, сейчас ты не в том настроении…

– Да почему же не в том? – сказал Лев.

– Потому что ты меня будешь всё время прерывать – анекдотами.

– Я?! Да я вообще тебе никогда больше ни одного анекдота не расскажу… Вот это был последний! – и Лев захохотал, но потом как-то вдруг весь разом замолчал и стал серьёзным… как будто он только играл до этого роль пьяненького на сцене или в силу каких-то других обстоятельств – как разведчики в чёрно-белых фильмах…

– Да, – согласился он с Пашей, который не преминул ему сообщить о своём наблюдении, – только так всегда, с того самого дня, как я родился: я играю эту роль, Льва Ширина, ну да… В общем, рассказывай, – он при этом увлёк Пашу за собой в другую комнату, где не было гостей, прихватив виски…

– Да в том-то и дело, что рассказывать нечего… Ну, если коротко: мы, как бы сказать, встречаемся уже целых три месяца и… ничего, и она каждый раз ускользала из рук, как уж, и я…

– Ох уж мне эти ужимки и прыжки! – погрозил пальцем Ширин. – Ну что ж, хоть не гадюка… А то пригреешь на груди, понимаешь…

– Ты обещал не прерывать.

– При чём тут, это что тебе – анекдот? Ладно, оставим и прибаутки… до лучших времён. Дальше что.

– А теперь я уже и не пытаюсь, то есть я как бы смирился с чистым платонизмом. При этом она заходит ко мне едва ли не каждый вечер… При этом к себе она не пускает никогда, я не то чтобы навязывался, но… Я ни разу у неё не был. Как-то странно, нет?

– Ну, не так уж и странно, – пожал плечами Лев, – обычное «динамо», проходили… И торт этот, ты говоришь, у неё, того, вращался… торты, дары, тартарары, тарарабумбия, бубмараш, в общем… ладно, это я таки спьяну каламбурю, не обращай внимания… Да нет, если серьёзно: говорю тебе, типичное «динамо».

– Нет, Лев, не типичное. Я что её, по кабакам вожу? Нет. Она, наоборот, никуда не хочет идти, говорит, что за день так надоедают люди – она же в молле работает, эти толпы, море людей… что вечером ей хочется просто сидеть дома, и всё. Но у себя в квартире ей не сидится, при этом в том, что она просто боится одиночества, она не хочет признаваться и вот придумала себе – агорафобию. Представь, для неё слишком много пространства в квартире – точно такой, как у меня, да к тому же, по её же словам, ещё и заставленной ящиками, потому что это одновременно и склад.

– Чего склад?

– Ну какой-то фигни… Склад сувенирной лавки, в которой она там внизу работает, то есть используют всё по полной, и работницу, и помещение… Таких квартир-складов в моём доме, как оказалось, немерено, я это ещё раньше понял, до того, как познакомился с Деджэной, встречал в коридоре и в лифте соседок с тележками… полными товаров народного потребления.

– А при чём тут агорафобия? Если бы у неё была агорафобия, так она не могла бы в этот молл вообще заходить – агорафобия была у тебя скорее, кстати, поначалу, как ты мне докладывал, но потом ты её преодолел… А «слишком большая для одной квартира» – это не агорафобия, Паша.

– Так я и говорю, что она её выдумала! Ну, неважно, какая-то фобия, она этим как бы оправдывает своё желание сидеть по вечерам не у себя, а у меня. Но дальше – никакой близости, часто она вот именно просто сидит часами на балконе и смотрит в эту Grauzone, которая у меня там простирается, ты знаешь, ты видел… Неподвижно сидит и смотрит. Как истукан. А я в комнате с лэптопом… Иногда мы меняемся местами. В комнате она сидит на полу и смотрит в стену… Может часами так сидеть… Поначалу я усаживался рядом, клал руку ей на плечи, но нет – она её всегда убирала. «Не сейчас, не теперь», «сейчас я не могу», «как-нибудь», «в следующий раз»… Просто так сидит, и всё. Ну, или мы сидим вместе за столом, что-то жуём, но это же сравнительно недолго… длится. По сравнению с этим молчанием.

– М-да… Она хоть готовит?

– Нет. Едим полуфабрикаты, разогреваем в микроволновке.

– Ну, тогда точно гони её! На фиг она нужна? Это же жуть какая-то, то, что ты рассказываешь…

– Да-да, просто «Солярис», я недавно её выставил, можно сказать, за дверь. И даже посадил её в лифт. И даже сам туда сел – попрощался с ней на её шестом, поехал вниз, просто так пройтись, я недавно обнаружил, что маклерша не врала, и неподалёку внутри серой… действительно есть зелёная зона, просто она не видна с балкона, она в другой стороне, и в ней синяя зона – озеро то есть… Но так далеко я в тот вечер не пошёл, думал было поехать в город, куда-нибудь завеяться, какой-нибудь пик-ап… Но почему-то вернулся – а там она сидит.

– У неё что, и ключ уже есть от твоей квартиры?

– Нет! Но она мне так в тот раз забила мозги, что я забыл захлопнуть дверь… Наверно, я не думал выходить из дому, только проводить её до лифта… Но потом почувствовал, что даже в разных квартирах мы в одном доме. Притом в странном, где ключ от квартиры открывает и весь этот молл… и я, очевидно, решил побыть подальше от всего этого… Но куда ж ты денешься с подлодки… Дверь, короче, не захлопнул, а она это заметила, вернулась.

– А чем она забила тебе мозги? Ты же говоришь, она тихая, молчит?

– Тихая, да. Но от этой её тишины можно с ума сойти. А в тот раз она ещё и несла всякую чушь…

– А именно?

– Да ничего нового, смесь бытовой конспирологии…

– И антисемитизма?

– Да нет…

– Говори-говори, ты же знаешь, что я не антиантисемит, – улыбнулся Лев, – потому что у меня есть друзья антисемиты.

– Да говорю тебе, нет… Ну, может быть, она до этого просто не успела дойти, я её прервал, это было неинтересно, всё пережёванное тысячу раз всемирным троллем… Честно говоря, я был разочарован: зная её историю, я думал, что в голове у неё что-то другое, я как бы мифологизировал её внутренний мир, подставлял туда разные фигуры – в её молчание.

– Напомни, что за история?

– Я тебе уже говорил, у неё была совсем другая жизнь, не здесь, в Нью-Йорке… На YouTube, если набрать её тогдашнее имя, которое я тебе тоже говорил, увидишь кучу клипов, вполне качественная попса… Недолго, поток наркотиков… Она говорит, что реально сошла с ума. Сбежала оттуда, лечилась в клинике, агорафобия или что там у неё – это сухой остаток… Но к этому, к сожалению, примешивается и другая фобия…

– Ну, может, и в самом деле что-то… скажем, вагинизм?

– Не знаю. Вообще, Лев, я иногда боюсь, мне кажется, у неё бывают такие… приступы отчуждения от собственного тела… Она показывает мне руку, нормальную руку, ничего там нет такого… и говорит: «У меня мужские руки, правда?»

– Она что, очень мускулистая, перекачалась в фитнесах?

– Да говорю тебе, нет. Ну, жилы видны, да… Не так, как у моей мамы.

– При чём здесь твоя мама?

– У моей мамы были очень «плохие вены», и это едва не стоило ей жизни во время родов, она потеряла много крови, а врачи никак не могли попасть иголкой в вену… Говорит, что если бы не одна старая фельдшерица, которую отыскали срочно, родился бы я без матери на свет… Вот, а у Деджэны с этим проблем нет – вены видны… Но что здесь мужского, скажи? У неё прекрасная фигура, правда, и тут… она говорит, что до лечения она была совсем другая: красивая… От медикаментов якобы поправилась… Но по мне, она и сейчас очень даже… Ты увидишь… Ну всё, я больше не буду о ней. Как-нибудь познакомлю. Кстати, её ничуть не смущает, если у меня кто-то есть, даже если я привёл или вызвал девицу. Я открываю дверь, говорю ей об этом, и она уходит с гораздо большим сожалением, чем если я просто так ей в какой-то вечер даю от ворот поворот… Ну всё, хватит о ней. Может быть, я тебя попрошу на неё взглянуть, даже не у меня в квартире, а в её лавке, внизу, если тебя всё равно занесёт в молл за покупками, заглянешь? Скажешь мне тогда всё, что ты думаешь.

– Паша, вряд ли меня туда занесёт днём, когда ты на работе, да и я теперь – в связи с моей новой работой – редко буду сидеть без дела… Если я и заеду, то к тебе в гости, а тогда молл не работает. Разве что я застану её у тебя… Но что-то мне подсказывает, что ты находишься близко к концу этой истории… Да и хватит уже меня грузить, слышишь, использовать как частного детектива, ты ведь не знаешь, что…

Тут Лев замолчал, подумав: «А хочу ли я рассказывать Паше об этом? Дело даже не в том, что с его ауристостью… Лиля, паче чаяния, что-то такое прочтёт у него на лбу… Дело не в том… Просто мне не хочется об этом говорить ни с кем, и с Пашей в том числе…» – и Ширин промолчал, а Паша, погружённый в себя, как бы и не заметил, что собеседник проглотил слова, во всяком случае, не стал переспрашивать.

– Так что на этот раз я пас, дружище, – сказал Лев, – могу тебе рассказать анекдот, который ты мне навеял своим рассказом, мол, Манхэттен, молл, «таинственная незнакомка», пуф за окном, pipapo, просто всё это сложилось, как дважды два…

– То есть умножилось… Ты как будто сам их приумножаешь-сочиняешь, – улыбнулся Паша.

– Да нет, что вы, что вы… Известно же, что их придумывают инопланетяне, внедряют к нам в подсознание… Так вот, стало быть, анекдот, к слову… Человек сидит в баре на Манхэттене, одиноко скучает, мимо проходит девушка невъебенной красоты, он, что называется, чуть не сворачивает себе шею. К нему подходит некий хлыщ, подмигивает и говорит: «Это вполне реально и совсем не дорого». Парень не верит. Но хлыщ убеждает его просто подойти к девушке поближе… Парень подходит, и та ему сразу же сообщает: «Ручная работа – 50 баксов». Он стоит и тупо смотрит на неё, просто всё ещё не веря, что такая красота может быть фор селл… А она истолковывает его колебания иначе. «Тебе нравится этот бар?» – спрашивает она. «Да», – отвечает парень. «Так вот, знай, что он принадлежит мне. И куплен за деньги, которые я заработала исключительно ручной работой. Так что поверь мне: это того стоит».

Через неделю паренёк приходит снова в тот бар, в какой-то момент к нему подходит та же самая девушка и говорит: «А не хочешь теперь попробовать мой блоу-джоб? Всего за сто баксов». Парень смотрит на неё в растерянности, то, что было неделю назад, ему очень понравилось, но он всё ещё не может свыкнуться с мыслью, что это так доступно… «Ты знаешь, – говорит она, – что мне принадлежит не только этот бар, но и все этажи этого дома? Да, это мой доходный дом, и да будет тебе известно: я заработала его исключительно с помощью блоу-джоб. Так что поверь: оно того стоит». Ещё через неделю парень сидит в баре, и когда появляется эта девушка, он думает: «Всё это было прекрасно… но какое же это, наверно, будет райское удовольствие – трахнуть её по-настоящему?» Он подходит к ней и спрашивает, что будет стоить, если сделать это в пусси. «Пойдём, – говорит она, – я тебе что-то покажу». Она ведёт его к двери, предлагает выйти, оба выходят на улицу, она указывает рукой – вид на ночной Манхэттен… Парень в шоке, он лепечет: «Ты хочешь сказать, что…» «Я хочу сказать, – говорит она, – что если бы у меня была пусси, я давно уже купила бы весь Манхэттен».

Оба смеялись, а потом Лев недолго кашлял то ли от смеха, то ли от виски, которым он, смеясь, запил свой анекдот, после чего Паша сказал:

– Смешно, да. Но цель инопланетян не выполнена – моя гомофобия только усилилась.

– При чём тут гомофобия? – удивился Лев. – Этот анекдот я просто не мог не вспомнить после твоего рассказа, мне кажется, ещё до того, как ты упомянул её мужские руки, вся эта ситуация с моллом, который как бы является частью её квартиры…

– Точно так же, как и моей квартиры… И ты меня невнимательно слушал, Лев, я не говорил, что у неё мужские руки, я говорил, что ей кажется, что у неё мужские руки. Мне так не кажется, но она говорит, что один её прошлый приятель об этом то ли говорил, то ли думал, – ей же кажется ещё и то, что она читает мысли… Что он так думал, когда смотрел на её руки… При этом её фройнд был звездой шоу-бизнеса, в отличие от неё, не погасшей, да и совсем другой – первой, то есть, величины.

– А кто?

– Неважно… Ну то есть она просила вот это уже вообще никому не говорить.

– Всё загадки… Прямо Роми Хааг какая-то…

– Да нет, это только её измены… Не знаю, может быть, под влиянем этого её взгляда на свои руки – если она не смотрит на стенку, то смотрит на них… Но в то же время я не могу сказать, что она с приветом, ты понимаешь?

– Ну да, и ты хочешь, чтобы это сказал я, – улыбнулся Лев. – Но если я, братец, ещё могу представить себя в качестве частного детектива – с твоей лёгкой руки, кстати говоря… То уж психиатром – уволь. Я человек старой формации, у меня с этим чётко ассоциируется советская карательная…

– Ладно, увольняю, – усмехнулся Паша, – как-нибудь уж сам разберусь.

– Тебе надо отвлечься, – сказал Лев, – однозначно. Пойдём, там должны были прийти ещё гости, которых ты не знаешь, причём гораздо ближе… к твоей возрастной группе, а может быть… и целевой? – и он увлёк Пашу за собой обратно в гостиную, где в самом деле было теперь ещё более многолюдно, чем раньше, новые лица… На него поглядели три девушки, и одна ему в первый момент тоже глянулась, но после нескольких слов, которыми они перебросились, он понял, что она пуста ещё в большей степени, чем две её постоянно хохочущие подружки…

Не говоря уже о том, что у всех у них были «фройнды», один немецкий, другой русский, третий – у той, что глянулась, – неизвестно какой, но с кем-то же она всё время обменивалась эсэмэсками, а когда алкоголь в её голове перешёл какую-то красную отметку, стала хохотать даже громче, чем её «простейшие», как она успела их ему назвать на ушко, спутницы… Паша подумал: «У меня вообще какая-то аллергия на женский смех, может быть, они и не виноваты, это уже у меня такая… слабая психика… „В поисках грустной беби“… Хотя у меня уже есть одна… но беби ли или бамби…»

Он очень удивился вопросу Лили Шириной, прервавшему его мысли в этот момент: «Тебе нравится Наташа? – тихонько сказала Лиля, беря его за руку. – Признайся!» – «Не в чем мне признаваться, – так же тихо сказал Паша, – разве что… Мне кажется, она не та, за кого себя выдаёт». – «В каком смысле?» – удивилась Лиля. Сделала она это, быть может, и чересчур громко, но вот в том, что его слова, равно как и Лилин вопрос перед этим, гостья не могла услышать, – в этом Паша был уверен, да… Поэтому когда броуновское движение свело молекулы в одном углу гостиной, где они какое-то время просто стояли рядом и смотрели очередной номер «капустника», который приготовили для Льва старые друзья, – на этот раз что-то между бардовской песнью и «датским» рэпом… Паша и Наташа рассеянно слушали, думая каждый о своём, случайно стоя рядом и попивая каждый своё, как вдруг… Паша, машинально глянув на свою соседку, вдруг встретился с ней глазами и услышал: «Не приставай ко мне. Ты для меня маленький и вообще… не в моём вкусе – у меня на тебя не стоит!»

Что это? Мой твоя не понима… Паша хотел покрутить пальцем у виска… но вместо этого просто пожал плечами и протиснулся подальше в сторону… Но сразу уходить с дня рождения (хотя перед этим он и собирался «раньше отпроситься», чувствуя усталость и плохую свою совместимость в данный момент с этими бравыми людьми… ну да, что-то вроде социопатии…) он не стал, сказав себе: «Не знаю, кто она… Может быть, феминистка… Хотя это вроде бы уже и не модно, а у наших русских фемин… и не было никогда… Или просто дура… Но я уж точно не кисейная барышня, так чего я буду сразу убегать, как маленький мальчик»… Мальчики-девочки – всё это не то чтобы смешалось в тот момент у него в голове, но обрывки разговора со Львом, его очередных «фирменных анекдотов»… И собственные слова – которые он сказал Лиле: «Она не та, за кого себя…» – ясно, что всё это создало удивительную… подкладку, благодаря которой этот выпад её рапиры… казался особенно смехотворным, абсолютно не воспринимался как укол и кроме как о её дурости вообще ничего не сообщал (а о том, что там у неё стоит – не стоит, Паша не думал – точно так же, как и Лев своей «притчей» не навёл на него никаких трансподозрений – по отношению к Деджэне… ему скорее было забавно, как это всё происходит, сам механизм – тэги по теме, что-то вроде телепатической игры в испорченный телефон, без провода и без провайдера), и, кажется, она сама это поняла в какой-то момент, когда они уже были на улице – нет, не они вдвоём, а все вместе – гости вывалились в какой-то момент из квартиры на улицу, ещё было светло, и все собирались вернуться после этого к Шириным, вышли же подышать воздухом, побренчать среди листвы на гитарах, чьи-то дети при этом ещё запускали змея малиново-зелёной окраски, – и вот когда этот змей поднялся в воздух и все, задрав головы, следили за его порывистым полётом, Паша услышал, как Наташа говорит, глядя в небо, но обращаясь явно к нему…

– Слушай, прости, что я ляпнула. Я пьяная, к тому же перед этим выпила какую-то таблетку… то ли спид, то ли экстази…

– Да ничего страшного, – сказал Паша, – лучше не мешать, конечно. И не забывать про презервативы – чтобы потом не пить от СПИДа… Но если таблетка, то скорее экстази, что даже немного странно, потому что в принципе они действуют с точностью до наоборот…

– В каком смысле? – поинтересовалсь Наташа, сделав такое движение головой, как будто у неё там была вода – в ухе и она хотела её выплеснуть…

– Да ни в каком, – сказал Паша, который понял, что ему совершенно не хочется поддерживать этот разговор, – пока-пока.

И он ушёл с поляны по-английски, что часто делал в юности, но потом это прошло, он всегда прощался, когда уходил, но тут ушёл, как в юности, тихо, незаметно улизнул, чтобы не бросаться в глаза, пошёл в другую сторону, то есть не к дому Шириных, а в противоположную.

Парки несколько раз переходили один в другой – разделённые узкими, как бы просёлочными, дорогами, казалось, им не будет конца, как тому моллу, можно было, конечно, просто пойти в перпендикулярном направлении, но Паше хотелось пройтись, он подумал, что это альтернатива – зелёное прямоугольное насаждение, пусть и такое же зацикленное и повторяющее само себя… И что как только он немножко встанет на ноги, он обязательно снимет другую квартиру, и не в том дело, чтобы большую… а чтобы вот такие парки были там внизу, листья, травы, а не неоновый молл и асфальтобетон…

И снова за парком оказался такой же парк, один к одному, и Паше показалось, что он ходит по кругу, но нет ведь, он шёл всё время прямо и прямо… Как будто отпер ключиком другую дверцу – от бесконечного личного скверика.

Вспомнилась песенка кого-то из ширинских друзей с каэспэшным прошлым…

Как будто бы белка в раскрученной клетке,

Я неподвижен, но катится путь.

С годами себя всё трудней обмануть,

И боль не проходит от старой таблетки.

Потом от этой «таблетки», что ли, в голове снова мелькнули обрывки сегодняшних разговоров, странное – «несговаривающееся» – пересечение этих множеств, в очередной раз вспомнился старый телефон – с диском, испорченный в другом смысле – не игры, хотя там тоже была игра своего рода… Кома на дне рождения не была, она в отпуске, кажется, в Израиле, Эйлат… Да если бы и была, так что? Это всё уже в прошлом, то есть примерно там же, где телефон, по которому нельзя никуда позвонить, и, однако же, вот он, вращается, прозрачный диск на зелёном фоне, белая пуговка в центре… «Кошки – это телефоны», – вспомнил Паша и подумал, что довольно точно… вот только в этом городе совсем нет кошек… То есть их не видно, они все сидят по домам, не воют в марте, все кастрированы и/или стерилизованы – по крайней мере, у всех знакомых и друзей Шириных… Нет, они уже не могут быть телефонами – те кошки остались в памяти, как и тот, с вращающимся диском… те появляются внезапно, перебегают перед тобой дорогу или останавливаются, поворачивают к тебе мордочку, глаза вспыхивают, если это ночью, и в любом случае ты получаешь сообщение . «Завести, что ли, себе кошку? Да нет, при моём образе жизни она будет несчастной… И потом, её стерилизовать, иначе, говорят, будет ещё несчастней… И потом – суп с котом, у меня и так уже есть Деджэна… а белки и так вон бегают, и вон, вне колеса…»

Она постучала – вот именно постучала в его дверь, может быть, потому, что звонок он мог проигнорировать, хотя он был и громче, чем стук, но в такое время – уже было далеко за час ночи – она к нему раньше всё-таки не заходила, максимум до часа она могла у него засидеться, если завтра было воскресеньем… Так что стуком она дала знать, во-первых, что это не с улицы звонят в домофон, что кто-то стоит непосредственно перед его дверью… И во-вторых, она этим не давала сразу узнать, что это она, потому что раньше никогда не стучала, пользовалась звонком, ну потом могла ещё нетерпеливо поцарапать дверь… А стук – это неизвестно кто… это могло быть что-то сверхординарное, мало ли что… Но в глазке он её сразу увидел – свет в коридоре горел и ночью… Она вошла и впервые дала ему сделать с ней всё… «И всё это только для того, чтобы не прогонял её обратно в её квартиру?» – так он подумал, но позже, конечно, не тогда, нет-нет… «Она могла бы купить Манхэттен», – думал он тогда, лёжа на полу возле открытой балконной двери и беззвучно смеясь на её вопросительный кивок – как будто она не могла до конца читать его мысли в силу какой-то телепатической близорукости, видела их, но неразборчиво… «Если ещё не купила», – подумал Паша и ещё раз улыбнулся, потянувшись к её волосам, погружая свою ладонь в их слоёную темноту, напомнившую ему что-то… может быть, то самое расслоившееся время… и хотя теперь он имел доступ ко всему, руки его большую часть времени тонули, расчёсывали, перебирали пряди её волос – после того как она их впервые при нём полностью распустила, он успел стать, по сути, их фетишистом – так она его назвала, смеясь, и добавила, что однажды оставит ему свои волосы на деревянной палке, а сама улетит, и он тоже смеялся. А на чём же ещё – её никто ведь так и не нашёл, а самые страшные догадки, которые посещали Пашу после случившегося – что она на самом деле там и была, маленькая часть чёрной кубической тонны… угля, в которой теперь была как бы высечена келья её квартирки, – это она и есть, хотя это и отрицает официальная версия, сказано было: «человеческих жертв нет», так что «догадки» были вроде бы как развеяны… А волосы остались разве что вот в каком смысле: когда Паша ещё не заглянул в сожжённую комнату (всего один раз, так-то дверь была запечатана вплоть до ремонта, но в тот момент туда только что вошли полицейские, и Паша краем глаза успел заглянуть – пока на него не закричали), ещё до этого, когда он шёл по коридору её этажа и видел эти чёрные полосы, как будто чернозём, как будто грудки земли, борозды пашни – сходящиеся к её двери… иссиня чёрные, да… как воронье крыло… как будто кто-то оттуда вырвался и проволочил огромные крылья… как смоль, ну да… дверь каким-то образом уцелела, если представить, какое пламя бушевало за ней накануне, это было странно, да…