Текст книги "Контора Кука"

Автор книги: Александр Мильштейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

У матери же Паши и раньше возможности такой не было, да и вообще, она вполне откровенно говорила о себе: «Я не большая путешественница».

Хотя в Москву они с отцом приехали частично и по делу, но как бы ещё и не по делу – «дело» было тогда ещё только в зародыше, как бы ещё «бабка надвое»… и чтоб не жалеть потом о напрасной поездке, о потраченных зря деньгах… отец решил взять с собой Пашку: дело ведь точно уже не напрасное – показать сыну Москву…

Остановились у брата Пашиной матери, отношения которого с отцом всегда были не только родственные, но и приятельские, а теперь этот толстяк, нередко заезжавший к ним в гости поплавать в реке-матушке, порыбачить-посудачить под первачок… внешне хоть и похожий по-прежнему на разбуженного медведя… но не шатуна, напротив, – весёлого такого косого косолапого, хотя на самом деле глаза у дяди Сани и не косили вовсе, а просто так быстро вращались… и были так широко посажены… что создавалось, в общем, такое примерно впечатление…

Он рано стал вдовцом и жил теперь один в довольно большой двухкомнатной квартире на Кутузовском…

Буквально не мог нарадоваться их приезду: долго тискал обоих, не знал, куда посадить, чем угостить «в первую голову»…

Пашу удивила больше не сама еда, все эти готовые салатики… а дядин холодильник, достававший до потолка, хотя потолки в этой «сталинке» были те ещё…

А когда они отдохнули – «дав дрёму», наверстали то, что недоспали в поезде, а потом снова отведали понемножку салатиков, сосисок… дядя Саня, которому не терпелось кормить родственников и дальше – теперь уже самой Москвой, долго не мог решить, куда повезти их «в первую голову».

Сначала, естественно, мелькнула Красная площадь, но потом мысль дяди Сани (ещё не обёрнутая, как чуть позже, в его подержанную «тойоту») свернула к другим местам, кажется, он хотел повезти их на какое-то представление… но и не в театр, а куда точно – Паша потом не помнил… Вроде какая-то выставка как раз кончалась или там уличный праздник, что-то такое… а потом ещё что-то, и ещё, и так далее – всё новые идеи… так и сыпались из дядиных уст… это было смешно, и отец и сын Шестопаловы тихонько посмеивались-переглядывались… «Нет-нет, для начала мы с вами отправимся к Чистым прудам, начнём там знакомство с настоящей Москвы…» – воодушевлялся дядя Саня после минуты раздумий, и отец Паши с ним не спорил, пару раз только попробовал всё же уточнить, почему с этого необходимо начать, а не с того… Арбата, например… «Ты ещё скажи, с Калининского», – фыркал дядя, и так продолжалось если не час, то не меньше получаса, так точно… пока дядя не ударил кулаком… или хлопнул ладонью по столу, так что зазвенела посуда… и громко объявил: «На Красной площади круглей всего земля!» – «Что и требовалось доказать», – засмеялся Пашин отец. «Поехали, земели дорогие. Поехали! – приговаривал дядя, теперь подгоняя их к двери. – Там и для тебя, Костя, новое есть!» – «Да? И что же там новое для меня-то?» – «Манеж!» – «Почему ж новое, – удивился отец, – в Манеже я бывал… э-э-э, да я смотрю, ты нас с Тоней совсем в провинциалы записал дремучие…» – «Нет-нет, – сказал дядя Саня, – ты увидишь, что я имею в виду, поехали, поехали».

Когда Шестопалов-старший узнал, что «новый Манеж» – это всего-навсего подземный торговый центр, он заартачился. «Нет, – сказал он, – вернёмся лучше на площадь, мы же только заглянули на неё, Пашка ещё ничего и не видел толком… Зачем нам сразу лезть в чрево консьюмеризма, покупки-то мы ещё успеем сделать, а пока пошли гулять…» – «Там такой дизайн! – сказал дядя. – Там такое… подземное царство! А ты что, его в мавзолей хочешь сводить? Павлик, помнишь, как я тебе читал в детстве „Семь подземных королей“? Да там один зал автоматов игровых чего стоит!..»

Услышав про автоматы, Паша вопросительно посмотрел на отца, но тот был непреклонен: «Не полезу, – сказал он, – лучший вид на это вот отсюда. Действительно забавно, гум-цум, перевёрнули вверх тормашками… Но спускаться туда не хочу, увольте, в первый день по магазинам шлёндрать… Ну что мы, Саня, бабы какие-то, в самом деле? Сколько не виделись, пойдём посидим по-мужски». – «Ну ладно, – уступил дядя, – как хотите. На аркане я вас туда не тяну».

Оказалось, что хоть недавно и ели, все не прочь уже снова «перекусить», а кое-кто и выпить… вот и сели в ближайшей кафешке возле невидимого торгового центра, который над землёй окружало кольцо заведений нового типа общепита…

Ели вроде бы пиццу, и Паша помнил, что пиво называлось «Туборг», и отец просил его попробовать, и он пригубил и скривился и выплюнул на землю, а отец рассмеялся и пожаловался дяде Сане: «Не любит пиво, дурашка, я думал, может, хотя бы это ему понравится». – «Ну, так и радуйся, что не любит, чудак ты человек!» – сказал дядя Саня.

«Да что ж тут радоваться, один сын… и с тем пива не выпьешь, когда вырастет, – не любит… А это же лучше, чем водку…» – «Вот когда вырастет, тогда и полюбит, увидишь… Не, ну ты чудак-человек… Давай», – у них было «нолито» к пиву по сто, дядя Саня поднял в воздух маленький гранёный стакан: «Я пью за то, – сказал он, – чтобы ты, Костя, в следующий раз, когда приедешь в Москву, не смотрел на ценники, как вот только что ты их штудировал… Ты не обижайся, но я вот за это хочу выпить – такой у меня тост, в первую голову…»

Отец было нахмурился, но потом выпил…

А Паша подумал о том, что это странно: такие лестницы, уходящие под землю… хотя кажется, что они ведут наверх, а это ты стоишь на голове, всё вверх дном… ему хотелось туда, он подумал, не обидится ли отец, если он предложит, чтобы они всё-таки пошли внутрь, дядя Саня его поддержит, вдвоём они отца, может, и уломают…

Но тут как-то всё само собой по-другому решилось: дяде Сане на мобильный позвонил его приятель, оказалось, что его ждут возле гостиницы «Россия». «Это срочно, это по делу, но это минут на двадцать – всех делов-то, не больше… а вы пока туда пешком пройдёте – через твою любимую площадку, как раз пацан всё рассмотрит, как ты и хотел… Встречаемся у центрального входа в „Россию“. Не спешите, если что, я вас там подожду».

Вышло солнце – прежде, чем зайти, – когда они, осмотрев памятник Жукову, а потом ещё какие-то фонтаны, искусственный ручей и царевну-лягушку… пошли к площади, Паша увидел, как солнце вспыхнуло в арке ворот, и от этого ему стало как-то хорошо внутри – он почувствовал, что попал наконец в Москву, как вот это солнце – в эту арку, как нитка – в игольное ушко…

При этом ему показалось, что в точности то же самое произошло со всеми вокруг: все стали разом какие-то счастливые, по-хорошему раскованные… Вокруг было много народу, и почему-то в основном молодёжь, многие катились мимо на роликах… Паша подумал: «Наверно, вот так за границей…»

Отцу, кстати говоря, это солнце в воротах… напомнило что-то другое: «Смотри, – сказал он, – это же как древний каменный календарь вроде Стоунхенджа…» – «А по-моему, как Лондон», – сказал Паша, и отец рассмеялся: «Ну при чём тут Лондон, Пашка? Лондон же хмурый и дождливый…» – «Лондон – это так, Лондон – это не Лондон…» – «Ладно, пошли, долдон! Смешной ты, ей-богу, у меня юноша…»

И всё.

Когда они вернулись к Манежной, «другое солнце» – или что-то, что так поразило Пашу, что бы там ни было, – уже зашло-закатилось. То ли за землю, то ли за тучку, но было ещё светло, только начинались сумерки, и они увидели, объезжая Манежную, как на ладони десятки красных машин, оцепление, откуда-то всё это взялось… за те несколько минут, что они ушли оттуда…

Отец и дядя переглянулись, дядя нажал на кнопку, покрутил ручку приёмника, и они услышали «сообщение о взрыве в торговом комплексе „Манеж“».

О масштабах в тот момент почти ничего не сказали, и картинка, которая возникла при этом у Паши в голове, если бы её напечатали на цветном принтере, напоминала бы извержение вулкана, в жерло которого они втроём заглянули за минуту до того, как вулкан проснулся…

«Как раз в игральных автоматах, представляешь», – тихо сказал дядя. «А ты ценники, ценники…» – начал было отец, но продолжать не стал, он не любил говорить банальные вещи…

Полчаса выбирать, куда поехать, выбрать, поехать – как раз туда, куда… «на кудыкину гору», ну да… Очевидно было и то, что если бы не отвращение отца «к консьюмеризму», взрыв вполне мог задеть их, потому что… Ну да, ну да, игровые автоматы, однорукие бандиты, революционные писатели… Последние, впрочем, мелькнули в сообщениях только на следующий день, на месте взрыва была найдена записка: «Гамбургер, взорвавшийся в зубах обывателя, – это революционный гамбургер!»

Но ещё через день объявили, что «революционные писатели» не имели к этому прямого отношения, то есть взрыв устроили не они, а только оказались случайно в правильном – для них – месте, в правильное время, то есть сразу после того, как… и вот хватило у кого-то из них ума написать записку и там её бросить… Во всяком случае, так выглядела официальная версия, в которой виновных вообще пока что не было, перст указующий… Ещё не указывал тогда ни на какую сторону света, хотя слово «звери», кажется, Паша слышал уже тогда, сразу после взрыва, ещё в Москве, не от дяди Сани, но где-то рядом с ними… это слово уже ходило, а дядя и отец, слыша его, только мрачнели ещё больше, но никак не комментировали…

Это уже дома, в N-ске, когда донеслась весть о страшном – о втором взрыве, или уже даже о третьем, он слышал, как отец оборвал своего новоиспечённого компаньона на словах: «О, звери лютуют…» – «Это не звери, а люди, – сказал отец, – это уж точно. А вот что за гадина это делает, я не знаю, не знаю…»

Паша помнил, что всё это он слышал на стройке нового магазина, отец и его компаньон Харитонов стояли там, глядя, как рабочие медленно распаковывают и носят какие-то доски, и ощущение было такое, что не время сейчас это делать, вообще что-то строить… и было странно, мягко говоря, вспоминать… как они выбирали, куда поехать в Москве «в первую голову»…

Ночью Паше примерно тогда же – где-то между вторым и третьим взрывами – приснились игральные автоматы, игровые, старые такие – какие были в городском парке, в ржаво-зелёном павильончике, когда Паша был совсем маленький и они играли там с отцом «в баскетбол»: под прозрачным куполом лежало белое поле, всё в глубоких лунках, как лоток для яиц, и для каждой ячейки там была своя кнопка, которую нужно было достаточно быстро нажать, чтобы мячик стремглав вылетел из ямки и полетел в сторону противника…

А если соперник тебя опережает, то мячик летит в твою сторону, не факт, конечно, что попадает в кольцо, но есть такая вероятность… а если нет, он укладывается в другую лунку, пока один из вас нажатием кнопки снова не вышвыривает его оттуда.

И вот во сне было нечто подобное, только вместо мячика была блестящая пузатая бомба, и целью было не кольцо противника, а просто не дать бомбе залежаться в твоей лунке, пусть она летит куда-то дальше, чтобы там уже реагировали другие: если у них хорошая реакция, полетит и дальше, в другую лунку, если нет, если она задержится… ну, тогда она взорвётся.

Паша вспомнил о «баскетболе», когда увидел на YouTube клип «Bastard» группы Metal on Metal: две женщины азиатского вида играли в настольный теннис лимонкой с выдернутой чекой.

За прозрачным пуленепробиваемым барьером за ними следили глаза жаждущих зрелищ, мимика которых составляла значительную часть клипа – сделанного в формате «Zeitlupe».

Последние кадры – фонтан крови, заливающей не лица зрителей, как кажется в первое из последних мгновений, а заградительное стекло…

И потом ещё раз вспомнил – уже всё это вместе: и «баскетбол» с бомбой из детского сна, и пинг-понг с гранатой из музыкального видео, когда прочёл о проекте мюнхенского литературного дома – совместно, силами десяти, что ли, писателей, пишущемся в режиме online романе о Мюнхене, над которым построили прозрачный колпак, причём так давно, что жители «Города с сердцем» об этом забыли, пока колпак над ними не начал протекать, а тогда понадобилось послать гонцов из будущего (Мюнхен под колпаком был в 2111 году) – в прошлое, то есть как раз в «наше с вами настоящее», потому что материал колпака был создан здесь и сведения о его составе были только в «патентамте» (прочитав это, Паша подумал: «Уж не Ширин ли это там развлекается? Но вряд ли, я ещё могу себе представить, что он подписался бы немецким автором… но сразу двадцатью? Которые не только названы, кстати, но есть их фотографии, библиографии… нет-нет, на такую мистификацию старик всё же не способен… да и на подобный бред, кстати…»). Почитав немного растущий на глазах читателей «соборный роман», как он его про себя назвал, Паша понял, что это тяжёлый случай. И он бы об этом сразу забыл, мало ли спама в сети… если бы не вспомнил прозрачный же колпак над белым с глубокими лунками игровым полем… а потом ещё этот садистский клип, манежи-арены, железо по стеклу, Metal on Metal и пр.

Всё это было… сиречь проносилось в голове персонажа, гораздо позже, чем первый осмотр квартиры, в которой он всё ещё живёт, кстати…

Но, в отличие от первых месяцев, теперь довольно часто нажимает на кнопку «М», открывает дверь молла своим собственным ключом и каждый раз замирает после этого на несколько секунд, глядя на разом открывающийся за дверью воистину параллельный мир.

Собственно, ради этого ощущения он туда поначалу и заглядывал…

Иногда ещё фантазировал при этом – как он обманет автоматику (лифт до открытия и после закрытия молла просто не останавливался на этом этаже – сколько ни жми на кнопку «М»), проникнет в ночной молл и там погуляет среди фиолетовых манекенов, развернув фольгу, раскурит с ними пару шариков гашиша… После чего он закрывал дверь, возвращался к лифту и ехал дальше вверх или вниз.

Так было и в то утро, в котором мы его чуть не забыли – на балконе, потягивающегося и произносящего несколько раз, как мантру, вслух, парафраз, который и напомнил ему, собственно, о существовании «вытесненного» из сознания центра… куда он сразу же после этого впервые занырнул …

И здесь тоже был купол, как в романе о будущем или как в игровом автомате «Баскетбол» из прошлого, если угодно, большой, прозрачный, круглый, из-за этого непонятно было, какой тут свет, неоновый или солнечный… Хотя, если не бредить наяву вместе с группой писателей, сочиняющих роман про Мюнхен под куполом в режиме «реального времени»… то видно было, что купол мал не то что для города, но и для молла, конца и края которому, из этой точки во всяком случае, не было видно, а вот куполу очень даже, он был всего метров сорок-пятьдесят в диаметре, и когда Паша, впервые ступив за порог своей «личной» дверцы не в Детский и не во Взрослый, а просто – Чужой Мир, неуверенно прошёл несколько метров и поднял голову – он увидел над собой ярко-синее небо, и свет вокруг него оказался таким образом «двояким», а соотношение – солнечного к неоновому – менялось с каждым шагом, и это всё в свою очередь… Но стоп, мы кое-что забыли…

Хотя на самом деле не так важно, повлияла ли на Пашино решение осваивать пространство молла короткая записка, полученная им по электронной почте… не подтолкнула ли она его в смежное пространство – при первом её прочтении или при втором пришло решение освоить территорию до приезда гостя, чтобы потом уже показывать со знанием дела…

Хотя что там, казалось бы, показывать, в торговом центре?

Где ещё в такой степени аннулируется пространство и убивается время?

Нигде конечно; молл – это и было то самое irgendwo im nirgendwo [21], плавно перетекавшее в überall [22], – да-да, успехи Паши в немецком к тому моменту приобрели характер резкого скачка, описанного, например, Торнтоном Уайлдером в романе «Теофил Норт». Ну то есть немецкие слова являлись Паше теперь спонтанно и даже без необходимости – «везде расцвёл сплошной цурюк», и Паша Шестопалов шёл, как по доске, по моллу, который бурно праздновал самого себя… и повторял себя бесконечно, был какой-то явный период в этих вывесках, казалось, что это один и тот же фрагмент, один растянутый вдаль очаг потребления, как бы вытянутый курсором тулбар с падающим меню, то есть вывесками, фрактально размножающимися в виде кожаных папок других меню на столиках тех же кафе…

Этот свой первый проход по моллу Паша невольно вспомнил, когда ночью в сентябре в метро на Мариенплац вслед за своим зорким гостем увидел человека, который в буквальном смысле зациклился, попал в бесконечный цикл, – такое бывает, если в операторе «цикл» неправильно указать условие выхода из цикла… То есть дурная бесконечность воочию предстала перед ними – человек был, очевидно, сильно пьян, было три часа ночи, и несколько минут, пока Паша и гость на него смотрели, ожидая эску [23], а гость его ещё и снимал при этом на свою камеру, хотя «тут разве что видео… могло бы передать…» – думал Паша, – впрочем, как и в другие такие моменты, когда гость его «останавливал мгновения»… так вот, человек упрямо шёл, сильно сутулясь, вверх по лестнице, идущей вниз, кажется, с закрытыми глазами, но это, по-видимому, не имело большого значения в этом его состоянии, при этом скорость его случайно совпала по величине со скоростью эскалатора и была постоянной, так что в системе координат Паши и его гостя человек шёл на месте, причём по всему было видно, что так происходило уже давно… Пока Паша не подошёл к нему и не увлёк вниз, чем спас от истощения сил.

Однако гость появился позже, мы забежали вперёд… Пока что Паша идёт по моллу, уже просто из интереса: будет всему этому конец или нет.

Но раз уж мы упомянули раньше времени гостя, скажем и то, что накануне этого своего «расширения жизненного пространства» Паша получил СМС.

Или нет, это была не СМС – это был имейл, имя и фамилия отправителя которого вызвали у Паши лёгкий, скажем так, шок.

Ну да, в расширенном адресе он увидел: «Виктор Семёнов», после чего «Семёнов» просто повторялось латиницей, но с уточнением: «tot_semenov», что на немецком означало «мёртвый», а на русском – «тот самый», ну и потом была «собака» и так далее точка com.

О Викторе Сергеевиче Семёнове мы с Пашей вспоминали ещё в первой главе, и там же говорилось о том, что Семёнов умер… Добавим: был похоронен, так же как и их общий друг Котов… в общем, можно понять, почему Паша не сразу прочёл письмо.

Он хотел было выключить лэптоп и снова включить… «Иногда это помогает…» – подумал он, но передумал, оставил всё как есть и ушёл курить на балкон, откуда, глянув вниз, заметил объявления на столбах, которые попадались ему на глаза последние дни, по дороге с остановки…

Он вспомнил, что там вроде бы говорилось о юбилее молла, какая-то круглая дата. И что? И в связи с этим какие-то праздничные мероприятия, гуляния-братания – покупателей с продавцами, что ли… И что-то доносилось с утра, музыка, альпийские шлягеры… Но, глядя с балкона вниз на серый асфальт и куски бетона – в самом деле напомнившие ему сейчас разнонаправленные волноломы… а потом на ближнюю дорогу, на столбы с объявлениями… Паша увидел внутренним взором ещё и N-ск перед выборами мэра, на которые пошёл тогда Семёнов, увидел его портрет здесь и там, объявления носили ещё даже не предвыборный, а как бы рутинно-деловой характер: «Депутат городской Думы Семёнов В. С. принимает граждан по всем вопросам, часы приёма…» По всему городу висели, так что и в памяти Семёнов сейчас лучше всего был виден на тех фотографиях, что повсюду висели на столбах… С высоты балкона Паша не мог разглядеть, конечно, содержание здешних листков, кроме того, он смутно помнил, что речь там вроде бы о юбилее… или какой-то другой ерунде… И всё же после получения подобного имейла было странно на них смотреть сверху, они были повсюду, лежали на асфальте, как сброшенные с самолёта листовки, так теперь ему казалось, может быть, он принимал за них разбросанные ветром бесплатные газеты… минуту-другую, то есть не то чтоб он так ясно видел Семёнова с высоты птичьего полёта, скорее всё-таки вспоминал, да.

Потом он вернулся в комнату, кликнул на последнее «входящее» письмо и прочёл: «Здравствуй! Твой адрес дал мне твой дядюшка. Надеюсь, ты меня помнишь. Мы как-то мило посидели в компании Котова и моего однофамильца, я вот помню… что ещё там были другие известные персонажи N-ска, припоминаю, например, дрессировщика, этого вашего записного-запашного… и какой-то он был к тому же ещё залётный … Да и чудный Котов наш был залётным, да… земля пухом. Если ты совсем меня забыл – мы тогда ужасно напились, ужасно… Но потом, кажется, ещё раз встречались в галерее „Октава“, которая, если ты помнишь, была в вашем городке, пока её не разгромили, как я слышал… Так вот: если ты всё ещё не можешь восстановить в памяти мой светлый образ:) – погугли, добавив к моей распространённой фамилии мою ещё более распространённую профессию;). Надеюсь, однако, что ты всё же меня не забыл. Твой адрес мне дал твой дядя Александр Михайлович, ну да я уже это написал… Он передаёт тебе привет. Дело в том, что я буду в Мюнхене в сентябре, программа довольно-таки плотная, и всё же я рад был бы встретиться с земляком, помянем заодно и моего однофамильца, и Котова конечно. Родился-то я в том же самом N-ске, что и ты, Паша, но в Москву переехал так давно, что некоторые этот факт географии забыли. А можем устроить и фотосессию – можешь пригласить и друзей, подруг, с фотографа тогда красное вино и лёгкая закусь. Я, возможно, задержусь после выставки ещё на несколько дней – никогда не был на Октоберфесте, да и в Мюнхене до сих пор (хотя в Германии много раз), и больше всего хочется на Октобер. Ну так как, встретимся? Пиши тогда свой мобильный, землячок, дядя потерял твой номер, а родителей твоих я чего-то беспокоить зря не захотел, привет!»

Паша думал было выпить кофе в Segafredo – чтобы у итальянцев… но там не было нормальных кресел, да и газеты были не те… только AZ [24] и TZ [25] там лежали на красных пластиковых столах – таких высоких, что возле них надо было либо стоять, либо сидеть на идиотски высоком пуфике – «хокере»… Паше же хотелось, во-первых, нормально усесться, то есть по возможности вальяжно, да… и во-вторых, полистать субботне-воскресный выпуск SZ [26]. Отчасти он это делал как упражнение – чтобы продвигаться дальше в немецком… Ну и чтобы кофе был не совсем бурдой, конечно, кафе, по его мнению, должен был быть итальянским… Поэтому он дошёл до очередной Little Italy (маленькой Италии), огороженной лёгким штакетником, на этот раз это была gelateria, то есть «кафе-мороженое»… уселся в мягком уголке с пёстрой обивкой, напоминавшей весенний альпийский луг, и заказал себе чашку кофе, после чего пошёл и взял с тёмного деревянного комода, стоявшего рядом со столом для использованной посуды, субботне-воскресный номер SZ, скреплённый огромной деревянной прищепкой с железным крючком на конце, чтобы можно было вешать на стену, – это здесь газеты лежали на комоде, в других же местах висели, причём висели этак лет сто как минимум, потому что Паша недавно видел газету с такой же «прищепкой» на картине Генриха Клея: две ящерицы, или скорее, два ящера, сидящие за столом с подписью «Политики». Саламандры, ну да… и в огне почти не горим… Паша раскрыл было газету, но понял вскоре, что строчки проскальзывают, как будто он читает с айпада, а кто-то стоит у него за плечом и ведёт пальцем вниз… потому что мысли его ещё где-то там, далеко, – где и тот и этот Семёнов, то есть как минимум в «почтовом ящике» лэптопа, оставшемся наверху в пустой квартире…

– А вай-фай у вас есть? – спросил он официанта, который принёс ему чашку кофе, рюмку воды и крошечную овсяную «печенушку», как мысленно назвал её Паша перед тем как отправить в рот.

– Вай? Что-что? – состроил раздражённую гримасу молодой итальянец с маленькими неприятными глазками и даже как бы такими желтоватыми… клыками, но не страшными – неправильный прикус, не исправленный в детстве, и… не «волчья пасть», но почти – подбородка у него, то есть, почти не было, и всё это делало его всё-таки похожим на мультипликационного вампирчика…

– Ну, ваелесс… коннекшн, – показал жестами Паша.

Официант пожал плечами, сказал «скузи» и исчез. А Паша подумал, что если уж включать, так сказать, весь этот молл… в жилую площадь… то надо бы заказать себе карточку, чтобы можно было сидеть тут где угодно… Задумчиво листая SZ, он наткнулся на статью, которую – единственную – прочитал целиком, несмотря на то что несколько раз повторил при этом слова «маразм» и «идиотизм»… Ну и не понял многих слов, в свою очередь, но это он умел – читать, не зная половины слов, затем он и читал SZ, собственно… незнакомые слова он понимал по смыслу и запоминал (иногда неправильно, но всегда ведь неизбежны некоторые издержки – так он себе говорил), и немецкий словарь его таким образом постоянно расширялся…

В статье же говорилось о том, что некий дотошный «филателист» подверг анализу марку, которую якобы лизнул, прежде чем наклеить на конверт, Ингмар Бергман, – конверт хранился в каком-то архиве, и вот анализ ДНК показал, что Бергман – не Бергман, ну да, Бергман против Бергмана… Ну то есть не сын своих родителей, потому что ДНК не совпало с ДНК его сестры и других родственников… которые, впрочем, потомки то есть, категорически отказались давать какие-либо другие конверты и вообще любые вещи из архива, участвовать в этих «расследованиях», и кто теперь даст гарантию, что именно Бергман наклеивал ту марку, а не его секретарь, скажем… Но дело было даже и не в этом – Паша вообще уже давно закрыл газету и отложил на соседний столик, – просто эта странная (хотя на тот день уже и не так чтоб очень странная – это было время лёгкого помешательства на анализах ДНК, о чём подробнее тоже чуть позже) история вызвала в памяти Паши строчки Бродского, которые он перечитывал много раз, пока «куковал» один дома у Шириных, – в первый же раз, когда он открыл том собрания сочинений, ему бросилось в глаза название «Новая жизнь», и он невольно – перечитав несколько раз – запомнил стихотворение наизусть и сейчас вспомнил, прочитав о «марке Бергмана» и пообщавшись с «тем» Семёновым: «…да и глянца в чертах твоих хватит уже, чтобы с той стороны черкнуть „привет“ и приклеить марку…»

«Привет», вот именно, привет… Да, он посмотрел в Интернете, конечно… Он слышал об этом Семёнове, не мог не слышать, знаменитый земляк… Просто однофамилец и жизнетворец Паше был настолько ближе, что полностью вытеснил из головы фотографа… И ещё странно было, что первое, что возникло в голове после того, как Паша получил мейл, были как раз фотографии… Семёнова на столбах… или уже не странно… А потом уже Паша смотрел фотографии другого Семёнова, которые выдавал поисковик и среди которых были как портреты именитого фотохудожника, так и его работы, и там, среди работ, он увидел серию «Братские могилы», а среди фотографий серии – фото памятника, на котором были высечены… или выскоблены, на мраморе, две фигуры в полный рост с одинаковыми фамилиями… Но эти-то были явно не однофамильцы, а братья… два родных брата, да… были изображены в полный рост на одном широком памятнике: Пётр и Глеб, Пётр и Глеб, Пётр и Глеб, Пётр и Глеб – Сальниковы.

Может быть, всё-таки дело было в их именах, может быть, если бы имена были другие, у Паши не было этого наваждения: что это те самые… которых он запер на кухне бара, в котором он сам с тех пор ни разу не побывал, в который уговорил-таки заглянуть Ширина – на кухню, ну да… и Ширин никого там не нашёл и вообще ничего о них не услышал, что было теперь и не так удивительно – как всё остальное, потому что вот они где, оказывается, Глеб и Пётр, Пётр и Глеб…

Он быстро написал Семёнову ответ – что будет рад, тра-та-та, почтёт за честь и всё такое… Но при этом спросил о памятнике Петру и Глебу и ещё зачем-то перевёл приставку в электронном адресе – «tot» и, уже отправив письмо, подумал, что вот это было лишнее.

Через минуту пришёл ответ, в «теме» которого стояло: «Привет с того света!»

«Ничего странного, – писал Семёнов, – подробности ты мне расскажешь при встрече, если захочешь, что там у тебя было с этими пацанами… Но это не так важно, слушай меня и не бери себе ничего такого в голову, я уверен, что Мюнхен, Паша, это не Сан-Франциско, где, как писал классик, можно встретить пропавших по другую сторону океана людей. После той фотосессии на кладбище в городе Ч. я долго голосовал на дороге, пока кому-то не оказалось со мной по пути, чисто бомбил там не было, они туда не заезжают, редко… А в тачках, которые останавливались, были те же самые братки, которых я только что видел – чьи изображения я переснимал с памятников. Жаль только, что они – те, что были в машинах, – плохо реагировали на камеру, поэтому предъявить снимки не могу, но ты уж мне поверь: в машинах были те же самые братки».

«Да, и помимо этого потустороннего КВНа по электронной почте, – думал Паша, сидя в том же кафе, – с тех пор прошло больше года, видел я их совсем недолго, так что ничего удивительного, обознался, как говорится, богатыми будете… хотя они вроде бы уже и так были ничего – пели про Гибралтар, про хуё-моё…»

Подошедший официант взял его пустую чашку, поставил на поднос и опереточно-сладким голоском спросил, понравился ли Паше кофе.

– Да, – сказал Паша, – я вообще кофе только у вас и пью.

– А я тебя у нас никогда не видел, – сказал официант.

– Ну, у итальянцев.

– А, ну и дурак, – сказал официант, – этот кофе ничего не имеет общего с тем, что мы пьём в Италии.

Паша удивлённо уставился на официанта – с таким обращением он ещё не сталкивался… в общем-то нигде.

– А я уже тут не работаю! – сказал официант. – Меня уже тут нет! Последний день! Я уезжаю в Рим! Если бы я это не сделал, я бы сошёл с ума в этой проклятой стране! Ты знаешь, что я тут уже стал импотентом?!

– Нет, – сказал Паша, вжимаясь спиной невольно в мягкую спинку диванчика, – откуда я могу это знать?

– Так вот, знай! Это – мёртвое место, нечего тут делать живым людям!

– О’кей, – кивнул Паша, – я уже понял, это сегодня такой ляйтмотив…

– Чего-чего? Может, ты имеешь в виду юбилей?

– Да это я не вам… то есть…

– А, так ты уже тоже с приветом. Добро пожаловать в наш клуб! Ха-ха… Говорю тебе: людям здесь нечего делать, отсюда надо смываться… Ещё этот чёртов юбилей молла придумали, слышишь? «Тридцать лет рассекая волны!» И так будет целый день, эта дьявольская музыка, слава богу, что это последний мой день здесь…

– Так-таки юбилей? – сказал Паша. – Я что-то видел в объявлениях, краем глаза… Молл-именинник…

– Вот-вот, и будь он трижды проклят, этот молл…

– Ну-ну, – потише сказал Паша, – я тут живу…